Душа

Спасибо музыкальным коллективам
«Swallow the Sun» и «Trees of Eternity»,
Стивену Кингу, моему ночному бодрствованию
и кофе за вдохновение. 2013 год
***
Деревья — как люди, и тоже любят
общество себе подобных. Одиночество
предпочитают лишь немногие.
Йенс Йенсен
Топор забывает, дерево — никогда.
Американская пословица
Терпение произрастает не на каждом дереве.
Томас Фуллер

Писатели – провидцы с третьим глазом в теле слепцов. Писатели меланхолики. Вы когда-нибудь видели, чтобы меланхолик не любил дождь? Микко не понимал людей, которые не любят дождь или боятся промокнуть. В конце концов, это же природа вещей. Вы приходим в этот мир промокшими до нитки. В утробе матери все, что нас окружает – это вода. И мы рождаемся из нее. Микко не боялся промокнуть.
Микко очень любил дожди. Не ливни, нет. Ему нравилось, когда первые робкие капли дождя сыпались крупой на землю. Такой дождь обдавал лицо прохладой и делал воздух свежим, прибивая на дорогах пыль. Микко любил, когда небеса еще не были готовы разразиться ливнем и обрушить гнев или горечь на землю, а только тихо плакали. Небо было серым: создавалось впечатление, что на небесном холсте кто-то смешал слишком много черных и белых красок. Всю возможную серость вобрал в себя этот день. Это означало для Микко одно – сегодня к нему придет вдохновение. Микко не музыкант, не художник, не режиссер. Он писатель.
Чтобы вдохнуть запах дождя и вдохновения, он открыл окно. А там увидел огромное поле. Его новые владения. Новое место, где он собирался стать великим. Новый дом Микко был в Финляндии, там же где он родился и жил всю жизнь. Дом был вдали от его родного города Хельсинки. Микко устал от столицы, пусть она и была для него родной. Он хотел пожить в провинции, вдали от посторонних глаз, вдали от суеты.
Перед собой он видит лишь огромное пустое поле с выцветшей, потерявшей все соки, смятой травой. Она кажется ржавой. А в этом ветренном, ржавом поле - одинокое, исполинское дерево. На улице осень, и деревья в это время еще не полностью теряют свое убранство. Но дерево, что видит Микко из окна, абсолютно лишено листьев. Оно кажется памятником. Оно и есть памятник, памятник самой жизни, которая была здесь когда-то, задолго до того, как Микко родился. Возможно, дерево видело больше поколений, чем Микко мог себе представить. Дерево, по всей видимости, горело в прошлом, и его ветви были сухими и голыми. Но что-то все же поддерживало жизнь в нем, иначе оно бы рассыпалось. Возле дерева стояла каменная скамья, как его верный страж.
Этот пейзаж Микко видел уже много раз после покупки дома. Они с женой купили дом недавно и переехали сюда вместе с двумя детьми. Семье пришлось жить вдали от шумного и подвижного мира. Их отцу – известному писателю - предстояло написать очередной роман, который сулил хороший доход. Но не доход интересовал Микко теперь. Когда его мечта – стать писателем – сбылась, он захотел чего-то большего. Он захотел написать роман, о котором узнал бы весь мир, который бы перевели на множество языков. Он не просто хотел написать бестселлер. Он хотел написать то, что стало бы классикой. Микко понадобились покой, умиротворение и уединение для творчества. Что же может быть лучше дома в провинции его родной холодной страны, окруженного полями и лесами? Все, что здесь слышалось – это тишина, если ее можно слышать, и скрип веток обуглившегося дерева в ветренную погоду… А чего еще ожидать в поле, кроме ветра?
Именно это и нужно было Микко, чтобы спокойно работать. К тому же, что-то изменилось в настроении писателя, когда он очередной раз стоял у окна, созерцая свои новые владения. Его охватило странное чувство. Может, это просто печаль, а может, вдохновение садится на плечи, такое теплое, словно подогретое непонятно откуда взявшимся любопытством. Меланхолия – болезнь, свойственная творческим людям проявляется так по-разному. В меланхолии есть оттенки. Меланхолия для Микко и была вдохновением.
Он глубоко задумался, но не о своих чувствах. К нему в голову пришла мысль, что на улице практически не было ветра, -  в поле его особенно легко заметить. Но сегодня трава не шевелилась на ветру, да и дерево не двигалось, хотя вполне нормально бы было увидеть покачивание ветвей. Пейзаж за окном был неподвижен, словно Микко смотрел на картину. Но тут он увидел движение в ветвях черного дерева, словно оно заметило, что за ним наблюдают и задвигалось, чтобы показать признаки жизни. И что более всего поразило писателя, так это то, что ветви задвигались так, словно дерево было живым организмом, а ветви были руками с настоящими сокращающимися мышцами. Ветви были похожи на руки, бесчисленные руки! Одна «рука» выгнулась вправо и вверх, другая волной двинулась влево, и все дерево слегка встрепенулось, похожее на только что проснувшееся существо, которому необходимо сладко потянуться и размять тело.
Микко закрыл глаза и снова открыл их, чтобы отогнать наваждение и еще раз проверил отсутствие ветра. Но дерево двигалось, даже мельчайшие веточки двигались на больших «руках», словно скрюченные «пальцы». Микко мысленно одернул себя, обвинил в разыгравшемся воображении, поругал, назвав себя ленивым и праздным, и решил прогуляться к дереву. Оно было частью его усадьбы, точно так же, как дом и примыкающие к нему земли. Последний раз взглянув на пейзаж, он увидел вдалеке старика. Старик, медленно покачиваясь, шел по полю к скамье возле дерева. Писатель остановился у окна, чтобы получше разглядеть его. Старик сел на скамью и поднял голову. Казалось, он пристально смотрит на дерево. Микко узнал в старике садовника, который, как странно это бы не звучало, прилагался к дому, как подвал или чердак. Правильнее было бы сказать, садовник был частью дома. Когда писатель покупал дом, агент по недвижимости сказал:
- Да, кстати, хэрра  Матикайнен[1], перед тем, как мы подпишем договор, я бы хотел предупредить, что у дома есть не только история, но и садовник, который теперь работает на вас.
[1] Хэрра (фин. herra) – господин, мистер.
- Что это значит? Я не собирался нанимать садовника. Я подумывал о горничной, но моя жена и так неплохо справляется. Она, в конце концов, не работает, и сама следит за домом. Для нас так лучше. Мы даже детям никогда не нанимали гувернанток, не хотим, чтобы в доме постоянно был кто-то чужой.
- Я все понимаю. Но садовник, - хэрра Корхонен, - о котором я говорю, является самым первым владельцем дома. После него дом достался его сыну, а после сына, дом продавали и покупали, но садовник всегда работал на новых хозяев дома. Сам он живет с женой за полем в маленьком домике с крошечным садиком. Но он каждый день приходит сюда и поддерживает порядок в окрестностях. Никто из предыдущих хозяев дома еще не отказывался от его услуг. Берет он не много, и работает исправно.
- Это, конечно, хорошо. Но мне не нужен садовник, - отрезал Микко.
- Что ж, - вздохнул агент по недвижимости, - жаль старика. Он теперь останется без работы, а зимы тут суровые и мрачные. Жена его совсем слабая. Не знаю, сколько ей осталось. Тяжело им двоим живется, не хотел бы я такой одинокой старости…
Микко шумно втянул носом воздух и согласился:
- Ладно, старика и правда жаль. Это был его дом, да и дело всей его жизни. Я могу это понять. Пусть остается!
- Отлично! Поставьте пожалуйста подписи здесь и здесь, - так сделка и была закрыта.
Писатель вспомнил об этом разговоре и решил пойти побеседовать со старым садовником. В конце концов, писательское искусство — это не только наблюдение, но и общение, хоть Микко и был человеком жутко замкнутым. Он решил совместить приятное с полезным. Он поговорит с стариком, и немного поработает на улице. Микко Матикайнен очень обязательный человек: он дал себе слово, что будет работать как минимум три часа в день, чтобы закончить свой новый роман в срок. Хотя с другой стороны, он понимал, что чтобы создать шедевр, ему не обязательно нужно следовать плану, а наоборот погрузиться в творчество и забыть о времени. И в который раз позволить меланхолии захватить себя.
Он надел куртку, взял свой блокнот и вышел на улицу. Его отвлекал шум посудомоечной машины и телевизора. Его жена Айно занималась домашними делами и всегда громко включала телевизор, слушая сериалы или музыкальный канал. Ей не нравилась тишина старого дома, и она пыталась ее заглушить. Дети бегали друг за другом что-то громко крича на выдуманном ими кодовом языке. Забавная игра, которая здорово отвлекала отца от работы. Звуки их беготни врезались в уши Микко, отдаваясь громким гулом от пола, ведь дом был почти полностью деревянным. Он прекрасно сохранял тепло, что было очень важно в холодную погоду, которая была в этих краях самым частым гостем.
Микко нужно было побыть одному, и он решил разделить свое одиночество со старым деревом. Ведь других больших растений, кроме кустарника здесь не было. Не было и животных. Микко подумал о том, чтобы завести собаку. Дети тоже будут рады такому решению. Но к деревьям Микко относился с особым трепетом. У деревьев есть душа. Микко верил в это и частенько мысленно разговаривал с деревьями. И они словно ему «отвечали». Айно смеялась и подшучивала над мужем, потому что была человеком, чрезвычайно приземленным, и не верила ни во что, кроме того, что могла потрогать руками. Возможно, что именно садовник смог бы разделить интерес и любовь Микко к деревьям. Среди деревьев ему спокойнее работалось, словно они были его тихой молчаливой второй семьей. Сейчас ему особенно нужно было дать волю чувствам и мыслям выплеснуться на бумагу. Ему, тонко чувствующему человеку, нужно было сейчас освободить то, что делало его известным.

***
Когда Микко прошелся по полю, он пристально всмотрелся вдаль, но садовника на скамье у дерева уже не было. Микко в одиночестве уселся на скамью, подумав, что поговорит с садовником в другой раз. Скамья немного неприятно холодила зад, учитывая, что время было осеннее и надвигалась гроза. Такие скамьи обычно можно увидеть в фамильных склепах или на кладбищах. Такие скамьи долгие годы могут стоять под небом, дождями и снегами, сохраняя прежние вид и достоинство. Такие скамьи нужны, чтобы предаться воспоминаниям, тихим разговорам внутри черепной коробки и глубокой печальной ностальгии. Микко тихо говорил с мертвым деревом, голые ветви которого поскрипывали на ветру. Эти звуки и ветер, и его собственные мысли, создавали мрачную мелодию в голове Микко, хотя он не композитор и не музыкант.
  Но мелодия почему-то отчетливо слышалась в его голове, будто кто-то лениво перебирал струны. А может это просто ветер поигрывал ветвями дерева, и никакой музыки не было? Микко сидел на скамье с блокнотом и шариковой ручкой в руках, смотрел прямо вверх, в самую крону дерева. Ветки смотрелись мрачно на фоне серого неба. Ветки шевелились, изменяя узор и разрезая небо на мелкие лоскуты. Изредка капли дождя падали на щеки Микко, отчего он в блаженстве прикрывал глаза. Но он был немного зол на дождь, ведь он капал писателю на бумагу в блокноте, где он успел написать уже пару строк.
Микко огляделся. Вокруг поле с пожухлой травой, его новый дом неподалеку. Дом покупали много раз. Наверное, поэтому дом был продан писателю так дешево. Микко улыбнулся своим мыслям, ведь именно так начинались все завязки мистических фильмов и ужастиков. Он не любил штампы. И не боялся страшилок. Он их создавал. Должно быть, мало кому хотелось купить дом в такой глуши, в котором ранее умирали хозяева. Хотя Микко считал, что любой дом хранит скелеты в шкафу в прямом смысле этого слова. В любом доме мог умереть человек. Обычное дело. Где есть жизнь, там есть и смерть. Так что Микко ничуть не напугала история этого места. К тому же агент ничего толком не рассказывал, и Микко были неизвестны подробности из прошлого этого Богом забытого дома. Ничего, казалось, и не связывало дом с прошлым, разве что, садовник, пришитый к дому навечно, дерево и старая скамья.
Душа Микко была на месте. Никакого беспокойства. Лишь умиротворение для творчества. Пустота, спокойствие, осень. И свобода для его мыслей. Жене Микко ничего не рассказал. Она просто взяла детей, и нехотя последовала за мужем, понимая, что он не отступится от идеи покупки этого дома. Им всем пришлось переехать сюда. И жена, и дети уважали отца, и не стали сопротивляться. Айно согласилась с его решением, хотя и не хотела переезжать из Хельсинки. Она до последнего надеялась и тешилась ожиданиями. Она верила в то, что Микко обязательно исполнит свои обещания. И она запаслась терпением.
А пообещал он ей вот что: когда он допишет роман, они вернутся в Хельсинки, в их большую светлую, просторную квартиру. А этот дом можно будет снова продать или оставить для поездок на природу летом. Микко терзался тем, что затащил их всех сюда. Он понимал, что и Айно и детям здесь не так интересно, и даже скучно. Но дело было сделано. Дети пошли в местную школу, что Айно совсем не нравилось. Она хотела, чтобы дети такого человека, как Микко, публикующегося писателя, ходили в хорошую школу в столице! Но Микко это мало интересовало. Сам он всегда учился плохо, и считал, что все знания о жизни дает сама жизнь, или же книги, которые выбираешь сам. Он был поклонником домашнего обучения. Вместо того, чтобы проверить у детей уроки, он с ними что-то мастерил, рассказывал истории, читал книги. Айно закрыла глаза и на это, хотя в этом она мужа тоже не поддерживала.
Иногда она вскользь при муже говорила о том, что не понимает, на чем держится их брак. Вроде как, в шутку. Ведь, казалось, у них было мало общего. Как бы то ни было, именно Микко и его творчество приносили семье доход, так что куда бы он не уходил, его семья везде следовала за ним, хотелось им того, или нет. Микко было совестно из-за этого, но последнее время, он отдалился от семьи и ударился всеми мыслями в творчество. Что-то постоянно тянуло его, туда, где бы он мог получить вдохновение, и он шел за ним, не разбирая дороги.
Микко был уверен, что на том месте, где он сидит, ранее мог быть другой дом, или если быть точным - сад, от которого остались только дерево и скамья, на которой он сидел и размышлял. У подножия дерева на земле было возвышение. «Видимо корни в том месте слишком близко подходят к поверхности земли», - подумал Микко. Мысли писателя были сбивчивыми, но ему нравилось находиться здесь, и он, отвлекшись от наблюдений за пейзажем, начал что-то черкать в своём блокноте, изредка растирая редкие капли дождя по страницам.
Внезапно порыв ветра чуть не заставил Микко выронить ручку. Но писатель только поёжился и продолжил работу. Микко откинулся на холодную спинку скамьи, и запрокинул голову назад, словно прислушиваясь. У него никогда не было видений, но он услышал голос в своей голове. Это было то, чего Микко боялся всю свою жизнь! Он знал, что многих творческих людей считают психически нездоровыми, и он всегда боялся галлюцинаций и голосов в голове.
Это был чужой голос. Не тот голос, каким обычно говорит собственная совесть и не внутренний голос, нет. Голос был чужим, явно мужским. Он физически почувствовал его в своей голове. Обычно именно так в фильмах изображают процесс телепатии. Микко показалось, будто он слышит чьи-то мысли. Голос этот был неспокоен, что-то шептал, даже порой срываясь на крик. Микко заметил, что его рука пишет что-то в блокноте, и сейчас она подчинялась не писателю, но кому? Он разглядел надпись в блокноте, написанную его рукой, но не им самим.

«Она стоила того, чтобы умереть ради нее».
Микко не мог поверить своим глазам: написанное было графическим отображением того, что шептал голос в его голове. Что это было? Он подчинялся кому-то, кто диктовал ему и заставлял писать слово за словом. Никогда еще в жизни Микко не случалось таких вещей. Но с каждой секундой Микко начинал понимать, что он все дальше от реального мира: поле закачалось у него перед глазами, голова сильно закружилась, а рука еще яростнее царапала что-то в блокноте. Кто завладел его разумом, кто??! Ему начало казаться, словно он находится под наркозом и начинает медленно отключаться. Разум все еще подбрасывал ему воспоминания об алкогольном опьянении, или наркотическом угаре, и даже о гипнозе. Все, что он чувствовал, напоминало моменты, когда сознание становится неконтролируемым. Все окружающее перестало его интересовать. Пейзаж изменился, и перед его взором начала обрисовываться совсем другая картинка. Ощущение было таким, будто в мозг писателю кто-то ввел микрочип с воспоминаниями, и он невольно оценивал презентацию, слайд за слайдом, перед глазами менялись объекты, цветовая гамма, звуковая дорожка.
«Она стоила того, чтобы умереть ради нее», - снова повторил голос в голове.
 Сознание говорящего стало сознанием Микко, и он снова услышал мелодию, она была жутковатой и мрачной, но почему-то манящей. Звуки были похожи на гитарный перебор, призрачно отдающийся эхом в ушах, будто преобразованный эффектом дилэя[2]. Но мелодия эта лишь напоминала настоящую музыку. Она была создана в сознании, завладевшем Микко, она звучала в мыслях говорящего, диктующего, властного голоса. Мелодия была воспоминанием, музыкальным произведением внутри мозга, так и не ставшим реальным. Она напоминала саундтрек чей-то жизни, по какой-то нелепой случайности, открывавшейся Микко. Он уже не видел, что пишет в своем блокноте, он полностью погрузился в видеоклип, крутившийся в его голове.

[2] Дилэй (англ. delay) – дословно – «отсрочка», «задержка» -  звуковой эффект или соответствующее устройство, имитирующее чёткие затухающие повторы (эхо) исходного сигнала. Эффект реализуется добавлением к исходному сигналу его копии или нескольких копий, задержанных по времени.
 
«Я всего лишь дух, поющий в ветвях старого дерева. О, как же мне нужна чья-то душа, как мне нужен чей-то живой голос…»
«Она стоила того, чтобы умереть ради нее, я оплакиваю ее, мою единственную боль».
Теперь Микко видел дерево, стоящее перед ним, - другим: оно было не обугленным, как сейчас, крона была богата сочной листвой и колыхалась на ветру. Лил дождь, как и сейчас, а серое небо было затянуто тучами. Крупные капли дождя похлопывали по листовым пластинам, похожим за изумрудно-зеленые сердечки и скатывались вниз, разбиваясь о землю. Он видел мужчину, склонившегося над возвышением у корней дерева. Мужчина сидел на коленях, прямо на земле и, сложив руки в молитвенном жесте, покачивался взад-вперед, как умалишенный. У него были всколоченные черные волосы, которые торчали во все стороны, так похожие на ветки черного дерева. По его щекам текли скупые слезы, мгновенно превращавшиеся в дождь. Его черные глаза все полнились и полнились слезами, но он держал их широко раскрытыми. Он не отрывал взгляда от возвышения на земле у корней дерева.
Холодок пробежал по спине Микко: возвышение было могилой. В этом не было сомнения! Это не корни дерева создавали возвышение. Там кто-то был. Эта картина превратилась в зацикленное видео, а мелодия набирала душераздирающий накал. И мужчина с черными всколоченными волосами раскачивался взад и вперёд, вторя странной музыке. И вдруг Микко почувствовал сильный удар в плечо, а затем его затрясло.
 Он очнулся и мгновенно вышел из транса: он почувствовал себя птенцом, выпавшим из гнезда. Голова кружилась, как от похмелья, но через несколько секунд его взгляд сфокусировался, и он увидел перед собой мужчину, который держал его за плечи и затряс писателя с несвойственной для старика силой. Взгляд Микко был еще не четким, но по морщинистому лицу он узнал садовника.
«Хэрра Матикайнен! Хэрра Матикайнен! Прошу вас, очнитесь!» – причитал старик.
«Что? Что случилось?» – спросил Микко, сузив глаза и поглядывая на старика с видом человека, которого без его желания разбудили после долгого и сладкого сна. Старик оторвал его от видения, и словно застукал его за чем-то интимным, и даже постыдным. И тут Микко осознал, что серые небеса наконец-то разразились ливнем, а его блокнот намокал с непростительной быстротой. Капли дождя уже стекали по лицу с его волос.

«Возвращайтесь в дом! Скорее! Вы совсем промокнете!» – прохрипел старик.
«Ах, да, вы правы. Я, кажется, заработался!» - у Микко заплетался язык после того, что он увидел, но он отчаянно пытался взять себя в руки.
Он бросил взгляд на дерево. Ветер рвал на нем куртку и только что сорвал шапку с головы старика-садовника, но ни единая веточка на дереве не шевелилась: порывов ветра оно, казалось, и не чувствовало. Дерево, словно прикинулось мертвым, как делает мышь в лапах кота, чтобы обмануть охотника. Микко содрогнулся, поблагодарил старика и набросил на голову капюшон. Садовник с подозрением и благоговейным страхом смотрел не на писателя, а на дерево, а затем промолвил:
«Держитесь подальше отсюда, работайте в доме. Особенно в дождь. Вас так и молнией убить может. Нашли, тоже мне, где поработать. В поле опасно! Это была бы глупая смерть, согласитесь! - а затем он развернулся и зашагал прочь. 

***
Айно знала, что совершает очень постыдную вещь. Это плохой поступок. Она знала, что муж не разрешает читать наброски, когда они еще не готовы. Но она не могла удержаться. По двум причинам. Первая: она была поклонницей своего мужа. Трудно было сказать, любила ли она его, или же его талант. Его творчество было для нее идолом! Они даже познакомились благодаря его первому роману. И из его романа, родился их роман. Поначалу такой страстный, а потом такой спокойный и теплый, как старый кот. Наверное, даже их дети были плодом романа Айно и таланта Микко. Вторая причина: в последнее время муж вел себя странно. Не то, чтобы он не был странным сам по себе, но с чего это вдруг его потянуло в эту глушь? Какой такой роман он собирался создать? О чем был роман? Ей было любопытно.
Айно любила страшилки. Она верила, что страшилки в реальной жизни невозможны, и для нее романы Микко были развлечением. Запретным плодом. Конфеткой для диабетика, бутылкой для алкоголика. Она любила пощекотать себе нервы. Словно посмотреть фильм ужасов, а потом спокойно встать, и пойти поесть, постирать, поговорить по телефону, поиграть с детьми. Микко же создавал страшилки и для него это было больше, чем просто щекотка для нервов. Он этим жил. Он жил внутри своих историй. И Айно никогда не смогла бы понять, насколько глубоки отношения писателя с его романом. Глубже, шире и больше, чем космос. Глубже, шире и больше, чем ее любопытство. Но ее любопытство взяло над ней верх, и она схватила блокнот Микко, где все страницы были исписаны его аккуратным почерком.
Глаза Айно Матикайнен бегали по строчкам, жадно читая рукопись мужа:
«…Она стоила того, чтобы умереть за нее… Она стоила того, чтобы умереть за нее… Она стоила того, чтобы умереть за нее… Она стоила того, чтобы умереть за нее… Она стоила того, чтобы умереть за нее… Она стоила того, чтобы умереть за нее…
Ты услышал… человек! Ты услышал! Когда-то и я был человеком. И у меня был голос, чтобы вопить. Но ты, кажется, услышал мои мысли. Мои вопли. Ты снова здесь. Какая удача, ты писатель! Господи, спасибо тебе! Какая удача…Кажется, теперь я обрету с тобой голос… Ты ведь хочешь узнать, что произошло. Конечно хочешь. Писатели любят истории. Я знаю это. Писатели любят рассказывать истории, но более всего, они любят их собирать. Я расскажу тебе. А ты напишешь обо мне, ведь так? Да, напишешь. Ты пришел послушать мои вопли…Что ж… слушай.
Ее глаза были бледны и безжизненны, как сполох рассвета. Она стояла под деревом, под тем самым деревом, где мы впервые встретились. …Под деревом, где я сделал ей предложение. О, нет! Нет. Моя жестокая беспощадная боль… Как я ее любил! Как я ее любил… Тогда под кроной этого дерева, я увидел в ее бесцветных глазах страх и что-то еще. Что-то гноилось внутри нее… Но она была по-прежнему прекрасна. Болезнь. Она была больна. Она говорила об этом так просто, пожимая плечами, говорила, что умирает. Говорила, что любит меня. Я был непреклонен. Я умер уже тогда, когда осознал, что опухоль заберет ее у меня. Навсегда. Но я был непреклонен, черт возьми! Я настаивал на браке. И она почему-то согласилась.
Да, она была все еще очень молодой, да, она все еще была девочкой в теле красивой женщины. И как каждая девочка, она хотела чудес. Хотела свой главный праздник. Хотела цветы и белое платье, хотя бы перед тем, как одеться в саван. Она хотела этого. Эгоистично, как ребенок, хотела. И она этого заслуживала. …Она увядала, как болотная лилия, в моих руках. День за днем. Секунда за секундой. Но я уже был мертв. Потому что она стоила того, чтобы умереть за нее. И я умер. Я усох. Я словно лишился души. По этой земле бродило тело… Мое тело.
 
…Снежной ночью, когда белые кристаллы касались земли, она стояла у дерева. Слезы начертили две дорожки на ее щеках, превращаясь в лед. Они сверкали в лунном свете. Я стоял сзади, когда ее ноги подкосились. Она умирала в снегу. Ее бледные, как предрассветная мгла, глаза остались открытыми. Я похоронил ее у дерева… У дерева, под кроной которого мы впервые встретились. …Под деревом, где я сделал ей предложение.
На ней все еще было свадебное платье, она надевала его все последующие дни после свадьбы. После брачной ночи, проснувшись утром, она снова надела платье и кружила в нем по комнате, подхватила меня, как худое растрёпанное пугало, и стала кружить, но быстро ослабла, и я уложил ее в кровать…Не помню, сколько дней прошло после свадьбы. Но она надевала платье каждый день. Оно стало грязным, к белизне примешались оттенки желтого и серого, пятна, зацепки. Но она не снимала его. Ее длинные черные волосы как змеи струились по исхудавшей спине, затянутой в кружева…
А потом она сказала: «Отнеси меня к дереву, любимый».
… Она стояла там, у дерева, и была похожа на картину. Но картина была такой подвижной. Ее делал подвижной ветер. Ее волосы развивались на ветру и летали вокруг ее лица как щупальца медузы горгоны. Ее лицо было бледнее снега. Ее губы - синее ночного неба. Ее глаза были безжизненны. Когда-то они были синими, а сейчас… Они словно выцвели, их цвет смыл дождь со снегом.
…Слезы начертили две дорожки на ее щеках, превращаясь в лед. Они сверкали в лунном свете. Я стоял сзади, когда ее ноги подкосились. Она умирала в снегу…
…В холодные зимние ночи, не обнаружив ее в нашей постели, я вставал и рыдал над ее могилой. Иногда, забыв обуться, я шел босиком по снегу, проваливаясь в сугробы, но я не чувствовал холода. Я ничего не чувствовал, когда ее не было рядом. Холодные снежные ночи, я проводил у ее могилы. Она не возвращалась. Она никогда не возвращалась. Она покинула, покинула меня навсегда. За что?...
… Холода сменились весенними дождями, цветением деревьев и зеленью травы, а когда настало сухое ржавое лето…Я больше не мог это терпеть.
Она стоила того, чтобы умереть ради нее.
А мне ничего не стоило плеснуть бензином на ствол этого чертова дерева! Это же такой пустяк. Это так легко! Оно не виновато. Дерево не виновато. Это просто дерево. Оно стоит здесь давно и все видит. Оно стало свидетелем моего горя, и его нужно уничтожить, вместе с моим телом, ведь души у меня больше не было. Секунды…Бензин стекает по дереву. И по моей одежде. Я прислонился спиной к дереву и опустился на траву. Я сидел у дерева и чувствовал влагу на одежде, от пота и бензина. Чувствовал спиной кору дерева. А что если бы у людей была такая кожа? Как кора дерева… Может тогда они бы не чувствовали боли? Это была глупая мысль.
Я сидел и смотрел на дом напротив. Свет в окнах не горел. Когда она ушла, я больше не зажигал в доме свет. Никогда. Мне показалось, что окно гостиной вдруг осветилось. Мягким теплым светом. В окне были два силуэта. Два черных силуэта танцевали, кружась по комнате. Я и она. Она в своем свадебном платье. Оно было у меня с собой. Я закрыл и снова открыл глаза. Видение в окне исчезло. Дом был пустым и темным, и он смотрел на меня своими черными глазницами. Мир тоже был черным. И обугленным. Только дерево было живым, и на нем росли тысячи листьев. Я достал из-под пиджака сверток, он намок от бензина. И развернул его – ее свадебное платье. Положил на ее могилу и расправил…
…Спичка коротко чиркнула, и все вокруг утонуло в пламени. На миг я снова почувствовал себя живым. Когда горел. Но от горя, я онемел. Я больше не мог говорить. Я не мог кричать. Обычно люди кричат, очень громко, изо всей силы! Когда горят, они кричат! А я не мог. Мой голос пропал. Я молча умирал… И все вокруг умирало.

…Я всего лишь старый дух, воющий в ветвях дерева. Это дерево, единственное живое существо в том пожарище, приняло мою загубленную душу. Оно впитало меня, как губка. О, Господне наказание! О, Господи, за что??!! Я ее так любил. Но даже сейчас мне приходится оплакивать ее. Мою единственную боль. Моей кожей стала кора дерева. У меня появились броня и новое тело. Но боли стало только больше. И злости. Злости за несправедливость ко мне. Моим голосом стал ветер, но люди предпочитают его не слушать и не замечать. Моими руками стали ветви. Осталось только мое горе. И мои мысли. И ты услышал их! И ты запишешь их.
…Не уходи. А если уходишь, возвращайся. Не покидай меня, как она. Я жду. Я буду ждать. Я остался здесь навсегда. Слушай мой плач, слушай мой вой, слушай мой крик. Я буду кричать вечно. Я буду кричать, не издавая ни звука. Почему мы с ней вместе лежим здесь под деревом, но я оплакиваю ее даже после смерти? Наверное, я все-таки попал в ад. Мой ад – здесь на Земле. Навеки у ее могилы, в ветвях этого дерева. Я старый призрак, застрявший в ветвях…Я подожду еще… Я еще подожду тебя, Микко…».

***
«Мне нужно серьёзно с тобой поговорить!» - сказала Айно взвинченным тоном и швырнула блокнот на стол прямо перед носом Микко. Обычно такой фразой начинают не совсем приятный разговор. Поэтому Микко тяжело вздохнул, отхлебнул кофе из кружки, причмокнул и, наконец, ответил:
«Зачем ты читала сырые рукописи? Это еще просто наброски».
«Дело не только в рукописях! Дело в тебе! И выслушай меня, пожалуйста! Молча! – Айно сорвалась на крик.  – Я уже не раз пытаюсь поговорить с тобой об этом. Но ты меня даже не слушаешь. На этот раз, Микко Матикайнен, ты меня выслушаешь. И ты не будешь меня перебивать».
Когда жена называла его полным именем, это означало то, что она была, по меньшей мере, в ярости. Айно продолжала:
«Согласен ты или не согласен, меня это не волнует! Ты будешь просто кивать, чтобы дать мне понять, что ты меня услышал».
Микко кивнул, и с тоской выглянул в окно. В окне ветер шевелил дерево, и на миг ему показалось, что в ветвях дерева он увидел лицо. Только очертания, нарисованные черными ветками на небесном холсте, будто набросок карандашом.
«Смотри на меня! - Айно снова повысила голос. – Мне не нравится здесь. Мне не нравится этот дом, мне не нравится то, что ты пишешь, то, как ты себя ведешь весь этот месяц!
«Мы уже месяц здесь?» – спросил Микко с искренним удивлением.
«Естественно, ты не заметил! Да, прошел гребаный месяц с тех пор, как мы в этом Богом забытом месте. А ты беспечен, как ребенок, Микко. Я прочла это.  – Она указала на рукописи. – Это не ты пишешь. Ты не мог это написать. Это не твое».
«Это мое!»
«Молчи! – Айно властным жестом заставила мужа закрыть рот. – Раньше ты никогда такого не писал. Это похоже на записки из желтого дома. Не знаю, как тебе в голову пришло такое писать! Такое впечатление, что это стенографирование мыслей нездорового человека. Да, мне кажется, что ты не здоров! Может, ты не заметил, но ты сбросил килограмм десять. Ты же толком ничего не ешь!»
Микко оторвался от стула и тремя большими шагами пересек комнату. Оказавшись у зеркала, он критически себя оглядел, отметил, что жена не ошиблась, но, не придав этому большого значения, просто кивнул, повернулся к жене и молча улыбаясь слушал:
«Ты постоянно ходишь к этому проклятому дереву и сидишь там, как дурак, хотя у тебя есть свой кабинет. Слава Богу, ты туда компьютер не перетащил! По ночам не спишь. Ты не разговариваешь со мной, с детьми. Да, черт возьми, за восемь лет нашей совместной жизни, ты никогда не был так холоден со мной, как в последний месяц! Что происходит? У тебя есть семья, твоя любимая работа и деньги. У нас есть наша квартира в Хельсинки. Черт, у нас никогда не было проблем с сексом. Но нет, тебе нужно было забраться в эту дыру. Как же ты писал раньше? Разве тебе так нужно было уединение? Что изменилось?»
Микко кивнул, не отвечая на вопрос. Она ведь сказала ему просто кивать…
«Знаешь, я говорила с нашим садовником. Еще один псих. Так вот он рассказал мне множество забавных историй».
«Может, старикан за тобой приударить решил, когда понял, что тебе секса не хватает? Может, он что-то такое почувствовал», - съязвил Микко. Айно бросила уничижительный взгляд на мужа.
«Он сказал мне, что не раз видел тебя, сидящим под деревом. Он сказал, чтобы я приглядывала за тобой, предостерегал. Говорил, что ты находишься в трансе, сидишь на скамье с искаженным от ужаса лицом и невидящими глазами смотришь в небо. И при этом твоя рука, ни на секунду не останавливаясь, выводит строчку за строчкой в твоем блокноте. Нормальные люди так себя не ведут, Микко. Я тоже никогда раньше за тобой такого не замечала, пока сама не увидела. Если бы ты так вел себя восемь лет назад, я бы не вышла за тебя замуж».
Микко кивнул, внимательно слушая жену. Так ли внимательно, как должен был, или нет?
«А еще садовник посоветовал мне быть осторожной, и иметь в виду, что ты в опасности, потому что – цитирую: ОН (это старик так это чертово дерево назвал), наконец-то, нашел себе душу, голос, он нашел рупор, чтобы заявить о себе миру. Кто «он», черт возьми? Ну, у старика то явно маразм. Все в этих местах странные. Все, кого я встречала здесь. И ты, Микко, им уподобляешься».
«А ты уже познакомилась с соседями?» - спросил Микко и понял, что попал в «яблочко». Еще один подобный вопрос и Айно лопнет от негодования.
«Если пересечь поле, пройти вдоль лесополосы и свернуть за холмом, можно увидеть дом, где живет этот наш садовник с женой. С другой стороны поля, за трассой еще одна семья. Но все они не особо дружелюбные и разговорчивые, уж поверь мне, - вопреки ожиданиям Микко голос Айно смягчился, - я хотя бы прогуляться иногда выхожу с детьми. Не то, что ты! Сидишь все время у дерева, прирос ты к нему что ли?»
Микко молчал. Айно прохаживалась по комнате. Немного помолчав, она продолжила:
«Хочешь ты этого или нет, но я позвонила в Хельсинки подруге, и договорилась с ее знакомым психиатром. Он приедет сюда на прием».
Вот тут Микко взорвался!
«То есть ты меня уже в психи записала! Да что с тобой?? Ты даже не посоветовалась со мной! Да как тебе в такое в голову пришло?»
«Ты бы стал сопротивляться. Или не стал бы меня слушать. Хэрра Хейккинен приедет сюда завтра. И не надо драм! Он просто задаст тебе несколько стандартных вопросов и пропишет лекарства. Может, у тебя хотя бы сон нормализуется, - Айно хмыкнула и добавила, - более того, я слышала, что творческим людям часто требуется такого рода помощь. Возможно, и тебе не помешает».
Супруги долго пререкались, но настойчивости Айно было не занимать, и она взяла верх. Хотя бы на этот раз. Писатель сдался и согласился на беседу с психиатром, но сказал напоследок, что отправил несколько отрывков будущего романа редактору. Тот заявил, что Микко непременно должен продолжать писать этот роман, и при том добавил, что ему понравился новый стиль, в котором работал Матикайнен. Он называется «потоком сознания». Раньше романы Микко были совсем другими. Они были страшными, но не такими. Все его ужасы были выдуманными, и похожими на сказку или фантазию, и язык повествования был чистым и выверенным, словно ограненный бриллиант. А сейчас Микко плакал словами. Но, тем не менее, редактору понравилась смена стиля и настроения. Айно лишь пожала плечами. А Микко, не изменяя своей новой традиции, наведался к дереву перед сном.
***
Микко мечтал закончить роман за три месяца, но работа затянулась на полгода и за эти полгода, Микко не только сильно похудел, он стал депрессивным и подозрительным. Жена и дети разговаривали с ним предельно аккуратно и предпочитали верить психиатру, который не ограничился одним визитом. Он исправно привозил новые препараты, беседовал с писателем. Следует отметить, что беседы становились все короче. «Болезнь» Микко усугублялась и, по словам Хэрра Хейккинена, писателю была необходима госпитализация. Желательно в Хельсинки. Айно была во всем согласна со доктором Хейккиненом, она была абсолютно уверена в невменяемости мужа, называя поведение Микко - «это у него профессиональное».
Микко же не стал бы посвящать жену в то, что ему открылось, ведь, как повелось, Айно была человеком чрезвычайно приземленным, верящим только в то, что можно потрогать руками. Она все чаще покидала Микко и отправлялась с детьми в Хельсинки. Никакие уговоры не сдвинули его с места. Он оставался в своем новом доме, а стопка рукописей на его столе росла и росла. Микко потянуло на старое, и он пожелал писать весь свой роман от руки. Как многие писатели до него. Он посчитал, что написанное от руки смотрится гораздо живее и натуральнее, и написанному от руки легче поверить. На его столе стоял компьютер, а он предпочел рукописи.
Микко «подружился» с Ксанаксом[3] и Хлоральгидратом[4]. Чудные белоснежные таблеточки, похожие на летний град, уносили в мир спокойствия и хорошего сна. У него были и другие препараты. Они помогали на время забыть о том, что манило Микко в поле. Всего лишь на время. «Летний град» помогал Микко не слышать той жуткой, но притягательной мелодии, которая час от часу видоизменялась в его голове. Казалось, знал бы Микко нотную грамоту, он бы мог написать эту музыку. Но он не музыкант, не композитор. Он писатель. И его роман был готов.

[3] Ксанакс (англ. Xanax) - алпразола;м — лекарственное средство, которое используется для лечения панических расстройств, тревожных неврозов, таких как тревожное расстройство или социофобия.
[4] Хлоральгидрат (лат. сhlorali hydras) - стал одним из первых синтетических снотворных и седативных средств.

***
Микко никому не говорил о том, что дописал роман, пусть и ценой собственного здоровья. Роман был дописан, но он перестал звонить редактору уже давно. А редактор не трогал его, решил, что Микко нужно больше времени и терпеливо ждал, печатая других авторов, которые работали быстрее. Жена и дети приезжали и уезжали, психиатр тоже. Но чаще он просто бывал дома один, в звенящей тишине. Он сидел в темной комнате у открытого окна, и вздрагивал, когда где-то в доме могла скрипнуть половица. Бывало, что он засыпал у открытого окна, отчего даже простудился. Когда это случилось, он проснулся от кошмара.
В его кошмаре, на его письменном столе стоял, покрывшийся пылью компьютер, и чашка чая. В темно-коричневой воде в чашке он увидел отражение серого неба и ветвей черного дерева. Микко смотрел в чашку и не мог в это поверить. Дерево не могло отражаться в чашке, потому что было не рядом с домом, а стояло в отдалении. Микко попытался себя успокоить, но подняв голову, вдруг увидел, что в открытое окно вместе с пронизывающим ветром тянулись сухие ветки дерева, они скрипели и изгибались. Проникнув в комнату, ветки обхватили шею писателя и начали медленно ее сдавливать. В этот момент в голове Микко играла та самая жуткая мелодия боли. Но это был всего лишь кошмар. Микко проснулся то того, что умер во сне. Он лежал на постели весь в поту, его обдувал холодный воздух из окна, а в небе он увидел яркую холодную луну. Чашка на столе была пустой. И в ней ничего не отражалось. Микко пришлось закрыть окно, но он простудился.
***
После последней ссоры с мужем, Айно долго находилась в Хельсинки. Ей не хотелось возвращаться обратно в дом со скрипучим деревом неподалеку. Не хотелось постоянно уговаривать мужа одуматься. Иногда ей казалось, что кто-то или что-то притянуло Микко за уши и заставило купить тот дом под предлогом того, что писателю необходимо уединение. Но эти мысли быстро сворачивались под прессом приговора доктора Хейккинена: Микко болен. И болен давно. Никто не тянул его в глушь. Он сам туда отправился, потому что его светлый разум вдруг подвел его.
Айно часто звонила Микко и спрашивала о его состоянии. Обычно разговоры длились менее пяти минут. На все вопросы, он отвечал, что у него все нормально, и что он пишет роман. Но однажды Микко сам позвонил жене. По крайней мере сначала ей так показалось. Но на другом конце провода говорил чужой голос. Звонил садовник. Айно получила предупреждение: «Ваш муж, кажется, в опасности. Его состояние меня беспокоит. Приезжайте сегодня же». Айно видела лишь размытую трассу под колесами ее автомобиля - она очень спешила. От мужа ее отделяли несколько часов езды. От его таланта – ее настоящей любви – тысячи световых лет.

***
К сожалению, на всю оставшуюся жизнь Микко запомнился жене таким, каким она видела его в последний раз: мертвым. Ее встретил трясущийся садовник, который заикался от волнения и дрожал всем телом. Он указал на дерево. Айно прошла по тропинке вверх на холм, и крик застыл у нее в горле. Микко сидел под деревом, прислонившись спиной к стволу, голова его поникла на грудь. Он не был похож на старого доброго Микко. Скорее он напоминал изможденного старикана. На нем все еще была пижама, он не удосужился даже переодеться. Из карманов пижамных штанов белым градом на черную землю высыпались таблетки. Его новый «друг» Ксанакс. Ветер раздувал его волосы. А над ним возвышалось дерево, на котором не шевелилась даже самая мелкая веточка.
***
«Роува[5] Матикайнен, возьмите рукописи. Опубликуйте этот роман, - садовник протянул убитой горем Айно рукописи, - это прекрасный роман. Опубликуйте его в память о вашем муже».

[5]Роува (фин. rouva) – госпожа, миссис.

Темная вуаль скрывала взгляд Айно от садовника. Она кивнула и забрала рукописи.
«Я похороню его в Хельсинки», - сказала она.
«Решать вам, конечно, роува! Решать вам, где будет покоиться тело. А Господь пусть решит, куда отправится его душа».
«Да уж», - ответила Айно и поспешила к автомобилю. Она даже не знала, что скажет детям. От ее мужа осталась только рукопись в ее руках.
***
Хэрра Корхонен, многие годы выполнявший садовые работы в доме у дерева, тот самый садовник, прилагавшийся к дому, словно неотъемлемая его часть, стоял на холме и созерцал привычный для его взгляда пейзаж. Казавшееся бескрайним поле, одинокое дерево с возвышением у корней и каменная скамья. Пейзажу не хватало только мертвого писателя под исполинским деревом.
Ветра не было. Все стихло. Но дерево шевелилось. У него словно была душа. Или души. У него было сознание. «Ветви-руки» тянулись в разные стороны, склоняя дерево то в одну, то в другую сторону. Со стороны могло показаться, что растение вдруг рассорилось с самим собой. Оно было похоже на живое разумное существо с раздвоением личности.
«Сынок! Обещаю, она опубликует роман. Твой голос не будет потерян. Я тебе обещаю! Твою историю услышат! Ты ждал так долго, и нашел свой голос, - сказал садовник Корхонен и, помолчав, добавил, обращаясь к кому-то другому:
«Хэрра Микко Матикайнен, я верю, вас тоже услышат. Ведь ваше имя на рукописи. А память о вас принадлежит вашей жене. Ваш роман будет прочитан посмертно. И вы станете еще более известным», - старик откланялся дереву и зашагал прочь.


Авторские права на материалы, использованные в рассказе, принадлежат музыкальной группе Swallow the sun, а именно фрагменты текста песни «Out of this gloomy light», в литературном переводе автора с английского языка.


© Copyright: Инна Нюсьман, 2013
Рассказ расширен и переработан в 2018 году.