Жареная курочка
---------------------------------------
— Слушай, папа, — сказал мой тринадцатилетний сын Лева, — тебя вызывают в школу.
— Что случилось? – спросил я.
— Я отпи3дил черного.
— Сынок, 'отпи3дил' – плохое слово. Нельзя говорить 'отпи3дил'.
— А как говорить?
— Мне нужно знать детали...
— Я ему засадил с левой по корпусу, а потом правым боковым в голову.
— Почему ты это сделал, мой мальчик?
— Он бросил мне в лицо монету.
— Попал?
— Да, попал.
Лева показал мне розовую отметку на лбу.
— Как же ты пропустил?
— Я сожалею, папа.
— Почему, из за чего все это случилось?
— Я ему показал курочку.
— Курочку! Какую еще, к черту, курочку?
— Я показал ему жареную курочку.
— И это был повод, чтобы затеять драку? Ты мне что–то не договариваешь.
— Ой, папа, ты все равно не поймешь. Сходи лучше в школу, там тебе все объяснят.
Назавтра утром Лева сказал:
— Папа, ты не можешь идти в школу вместе со мной.
— Это еще почему? — спросил я.
— Из за тебя надо мной все будут смеяться. Ты неправильно одет. У тебя сникерсы фуфловой фирмы, старая кепка и слишком длинная борода.
— Как же мне попасть в твою школу?
— Приходи, когда начнутся уроки.
Занятия в школе начинаются в восемь. В 8.30 я стоял в школьном вестибюле и простуженная тетка в полицейской форме переписывала данные из моего driver license в большую амбарную книгу.
— По какому вопросу? — спросила она.
Я объяснил, что являюсь родителем некоего Leo Rabinovich и приглашен в школу для того, чтобы...
— О, вы father того самого Leo Rabinovich, — она оторвалась от записи и посмотрела на меня с интересом, — с вами хочет поговорить заместитель директора школы.
Сказано это было весьма многозначительно, и я понял, что удостоен особой чести и дело с этой 'курочкой' серьезное.
Заместитель директора оказался довольно умным малым, который сразу понял, кто я такой и что разговаривать со мной по–английски следует медленно, простыми фразами, усиленной артикуляцией, как с глухонемыми.
— Вы знаете по какому поводу мы вас вызывали? — спросил он.
Нет, конечно, эта школа не была похожа на ту тюрьму. Ну, может быть немного: гулкие звуки в коридорах, тяжелые двери, решетки на окнах...
...В тот незабываемый вечер я оказался в компании самых разных людей. Я бы сказал незнакомых, но парень, который сидел напротив, вдруг спросил:
—Ты помнишь меня? 1965 год. Пионерлагерь Ленинец в Ждановичах. Первый отряд. Я Огонек. Сережа Огневский. Мы дружили...
А в самом углу на полу сидел мужик и качался, как болванчик, из стороны в сторону.
— Что это с ним? – спросил я.
И какой–то из всезнающих—человек, который есть во всяком, собранном по случайному принципу обществе,—объяснил:
— Сына убил. Бил по жопе ремнем и попал пряжкой по яйцам. Болевой шок и пацан умер. Вот сейчас сидит, качается.
— Х.. его знает, гражданин начальник, — ответил я заместителю директора школы.
— Что вы сказали? — спросил замдиректора. Я изучал русский в школе и в колледже.
— I have no idea, — oтветил я правильно, как на уроке английского.
— OК, сказал он, — тогда я должен вам кое–что показать. Он развернул лист плотной бумаги, на котором довольно искусно были нарисованы кусочки жареной курицы и профиль старичка, похожего то ли на Троцкого, то ли на всесоюзного старосту Калинина. Внизу стояла подпись KFC.
— Вот это он публично демонстрировал своему однокласснику афро–американского происхождения — сказал замдиректора с явно искусственным возмущением.
— И что? — спросил я с совершенно искренним недоумением.
— Вы не знаете, что демонстрация символов Kentucky Fried Chicken является оскорбительной для лиц афро–американского происхождения?
— Первый раз слышу. А как же реклама KFC? – спросил я.
— Одно дело реклама, —сказал он, —а другое дело, когда перед носом машут.
— Как же это может быть! — воскликнул я в крайнем изумлении, — в ресторанах Kentucky Fried Chicken мне приходилось встречать большое количество африкан–американ, они с удовольствием едят эту жареную курочку, кругом символы этого KFC и никто из них не выглядел оскорбленным или обиженным, а очень даже наоборот.
— Потому оно и является для африкан–американ оскорбительным, что наоборот.
— А есть еще какие то символы, которые для наших чернокожих братьев оскорбительны? – спросил я, потрясенный открытием.
— Да сколько угодно, — ответил замдиректора. —Hапример, — grape soda.
— Пробовал, редкостная дрянь эта ваша grape soda, — сказал я.
— Ну вот видите, а африкан–американ этот напиток очень любят и поэтому всякий намек или демонстрация символов grape soda является для них оскорбительным. Ваш сын оскорбил своего одноклассника афро–американского происхождения, показав ему рисунок с изображением KFC, и это оскорбление носит расовый характер.
— Послушайте, но как мне, простому эмигранту, знать все эти символы, чтобы случайно не обидеть какого–нибудь африкан–американ. Может быть есть какой то список?
— Такого списка нет, — сказал замдиректора школы, — но все знают.
— Как же мне быть?
— Спросите у своего сына.
— Ну, хорошо. Допустим мой сын дразнил своего одноклассника изображением жареной курицы, но в этом же не было момента насилия, попытки нанести ущерб здоровью. А этот африкан–американ бросил в лицо моего сына монету. Он же мог попасть в глаз.
— Со стороны африкан–американ было желание ответить оскорблением на оскорбление. Бросив в вашего сына монетой, он хотел подчеркнуть особое отношение евреев к деньгам, — сказал замдиректора школы.
— Ахуеть! – воскликнул я.