Да уж… побольше бы таких ночей, уютных и тёплых проказниц. Когда не тянет спрятаться под одеяло и уснуть, залив себя фруктовым чаем и, таки признаюсь, засорив пирожными. Нет, в такие ночи хочется гулять, игриво перемигиваясь со звёздами, и чирикать мелодии, знакомые одному только босоногому ветру и двум бродячим воробьям, давно уснувшим в пудре пыли. В который раз я прохожу мимо этого дома. Дырявая крыша, будто залысины на макушке, и кепка, да именно кепка, из которой торчат несколько антенн. Дом в кепке, а это значит, в нём наверняка живут люди. Мой взгляд скользит по окнам, подоконникам, балконам, бельевым верёвкам, но каждую ночь он с неповторимым постоянством останавливается на окне квартиры, проглотившей духов, с которыми несколько лет назад меня связывало нечто большее, чем…
В квартире с ободранными обоями догорала тёплая свеча, и ночь, ползающая вокруг да около, в очередной раз обожглась о маленький пламенный язычок. Кеша проснулся оттого, что в комнате стало неуютно. Так бывает, когда на места, рассчитанные на двоих, нагло подсаживается третий, или когда тебе нужно местечко уступить, а так не хочется. Вот только Кешин неуют был вызван журчащей в ванной водой. У Кеши, казалось, от этого даже барабанные перепонки покрылись ржавчиной. Он ковырнул пальцем в ухе.
- Ну, если это снова ты… - Кеша спрыгнул с кровати и плюхнулся в лужу, которая выросла за ночь до размеров комнатного озерца. – Задушу! – выронил он, направляясь в ванную комнату.
Кеша оправдал свои подозрения, застав там барахтающееся в ванной привидение. Это была забавная женщина с прозрачным телом цвета слоновой кости, молочной улыбкой и приятной аурой.
Кеша присел на стиральную машину и, раздобыв из кармана пижамы спички с сигаретой, закурил.
- И как долго ты собираешься меня мучить и выворачивать наизнанку всю мою жизнь? – в очередной раз пытался выудить он из неё хотя бы слово. – Знаешь, я поначалу даже скучал. Нет, сначала все-таки страдал. Совесть бездомной собакой грызла меня, словно кость, а жалость плакала на плече моего чёрствого сердца, но это прошло. И сны, в которых я топил тебя каждую ночь, заливали синими красками мою душу. А ты знаешь, что значит эти видения для человека тонкой душевной организации. Я просыпался на простынях, пропитанных слезами должно быть всех тех утопленников, которые завершили свои жизни в лужах ванн. Но ты же вывела меня из равновесия семейной жизни! Как было не убить тебя? Прости, но это было бы просто наивно: оставить тебя в живых. – Кеша курил, дымил, нервничал и время от времени поглядывал на привидение, растворяющееся в облаке дыма надкушенной от обиды сигареты.
Так вот… дом, возле которого я стою – единственный в этом городе. Городе разрушенных кладбищ и недостроенных монастырей. Другими словами, жители этого города нечеловечны. Но это не запрещает им иметь родственников из мира, над которым все еще восходит солнце. Мира обратной стороны теней.
Люся ступала по облакам, и все бы ничего, если бы одно из них не ускользнуло из-под ног… Падая, она шептала какие-то заклинания, понятные одной только ей, а встречный ветер то и дело обнажал её тело, срывая всё, во что она была одета. Вдогонку за Люсей бросился дождь, вырвавшись из прожорливой пропасти-пасти пепельного неба. Она падала, стараясь смотреть только вверх, и – быть этого не может! – отражалась в каплях дождя, который парил вслед за ней. А когда первая капля, в которой она так ясно увидела себя, коснулась её трепетного нагого и обветренного тела, Люся содрогнулась и открыла глаза.
Она снова заснула в ванной. Вода за это время остыла и сделалась противной. Мало того, вся ванная комната тонула в облаках сигаретного дыма, который выедал глаза и раззадоривал Люсино обоняние.
- Чёрт! – вырвалось у Люси и она закашлялась. Единственным человеком, который когда-либо курил в этой квартире, был её муж Кеша, умерший несколько лет тому назад от рака лёгких. – Ну и назойливый же ты тип! Такой же трусливый, как и при жизни, и такой же бестолковый. Даже после смерти. Вот только все эти твои выходки ни к чему не приведут. Ты уже умер, а я ещё живу, можешь ты это вбить в свою деревянную голову или нет? Мёртвые не должны мешать живым, они имеют право только на помощь и поддержку с обратной стороны жизни. Понимаешь ты это или нет, кровопийца!
Кеша сидел на стиральной машинке в своей дырявой жёлтой пижаме с носорожиками, и никогда… Ты слышишь, дорогуша? Никогда в жизни ему не было так холодно и одиноко. За эти несколько лет после смерти он так и не смог ни с кем подружиться, не говоря уже о том, чтобы найти себе пару для дальнейшей потусторонней жизни. Кеша заплакал, потушив окурок и похоронив его на дне пепельницы. Люся не видела всего этого, не только из-за дыма, а из-за собственного невнимания и собственной нелюбви к умершему мужу. И когда первая слеза, в которой отразилась Люся, выкатилась из глаза Кеши и упала на пол, она вдохнула, очень глубоко, будто рыба, выброшенная чьей-то невидимой рукой на берег, и впустила все эти дымящиеся облака внутрь себя. И потеряла сознание.
Этой ночью мне исполнилось ровно восемнадцать. После смерти родителей я ушёл из этого дома. Дома, в котором каждый угол напоминал мне о них. Поначалу я даже пытался мириться с фотоальбомами, вещами, воспоминаниями. Но потом у дома съехала крыша. Я в это время как раз стоял у окна, когда крыша мягко поплыла вниз и, едва коснувшись земли, замерла над ней, а потом, плавно набирая высоту, вернулась на своё прежнее место. Дом умер. Тогда мне казалось это странным. Я остался один в этом прогнившем до самых костей мёртвом городе, один в этом мёртвом доме, один в этом мёртвом мире, который оставил на память о себе несколько разрушенных кладбищ и недостроенных монастырей. А всё это не так уж весело, как может показаться на первый взгляд. Самым большим открытием для меня определённый отрезок времени спустя стало то, что сам я тоже умер. Но это уже совсем другая история.
P. S. Не могу не поделиться с вами своим личным наблюдением. Город умирает после того, как умер последний житель города. И вот еще что, не знаю, плакал ли Кеша на самом деле. Мне, как сентиментальному привидению, всё это могло всего лишь показаться.