- И всё-таки, Пантелей Иванович, по какой причине вы решили разводиться? - пыталась выяснить судья.
- Так я ж и говорю – по идейным соображениям…
- А конкретнее? У суда должны быть веские основания. Что это, за «идейные соображения»? Их к делу не пришьёшь.
- Ну, как вы не понимаете? С прежней женой, Любавушкой, мы во всём едины были. И душой, и телом, и мыслями, а вот с Дуней, то есть Евдокией Матвеевной, по третьей части, то есть по мысленным делам, - нет.
- А сколько вы прожили с Евдокией Матвеевной?
- Да, считай, двадцать лет…
- Сходились же, наверно, по обоюдному чувству и согласию?
Пантелей Иванович задумался…
* * *
Прежняя его жена, с которой он прожил сорок два года душа в душу, скончалась внезапно от «удара». Пантелей Иванович остался один в небольшом домике. Дети разъехались и жили в «скворечниках», как он называл «многоэтажки», гостили редко. После смерти матери и сообщения соседки о том, что она слышит, как Пантелей Иванович, тоскуя, плачет, установили «график», по которому кто-нибудь из детей или внуков оставался у него ночевать. «Дежурные» ничего особенного не замечали, пока не наступил черёд старшей дочери Елены, страдающей бессонницей. Ночью, сквозь тревожный сон она услышала, как отец поднялся с постели и вышел во двор.
Стоял август, было ещё тёпло, и двери не закрывались. Прошло время – отец не появлялся. Елена напряжённо ловила шорохи и вдруг явственно услышала бормотание, прерывающееся всхлипами.
Ей стало жаль отца, решив утешить, поднялась, набросила халатик, и бесшумно прошла коридор и террасу. Уже у двери подумав, что может смутить его, потихонечку выдвинула голову из-за притолоки на пол лица и тут же дёрнулась назад.
Виденное, в полглаза одно мгновение, так поразило её, что она почувствовала себя преступником с пробудившимся раскаянием, не знающим, что с ним делать.
Добравшись к постели, опустилась на неё без сил, зажмурила глаза и замерла. Перед её мысленным взором художника-искусствоведа вновь возникла запечатлённая только что картина.
В наэлектризованных лучах огромной луны отец предстал воплощением Адама, молящего Творца своего о даровании ему Евы: затуманенный слезами и возведённый взор к небу, руки с сомкнутыми ладонями и прижатыми к груди, фаллос, устремлённый туда же, к небесам…
Считая шестидесятилетнего отца стариком, Елена Пантелеевна уговаривала его переехать к ней или, по выбору, в семьи других детей. Теперь, поняв причину его упорства, срочно занялась поиском «невесты». И вскоре сыскалась Евдокия Матвеевна, домовитая, пышнотелая и, как выяснилось, давно с симпатией поглядывающая на молодцеватого, с военной выправкой Пантелея Ивановича…
* * *
Вздохнув и почесав затылок, Пантелей Иванович ухмыльнулся.
- Ну, как же, конечно, по обоюдному
- И раньше у вас не было причин для развода, а тут вдруг появились?
- Почему вдруг? Не вдруг. Поначалу всё даже шутейно было. Евдокия Матвеевна уж очень сильно божественными делами увлечённая…
- Вот, вот, - отозвалась та, - а он всё насмешничает…
- Ну, да это ладно, женские, как говорится, слабости, а тут, не вдруг брат у неё в Америке объявился...
- Не объявился! Искали мы друг дружку долго... Он, товарищи, без вести пропал в войну, а оказалось, в концлагере был и бежал…
- Несчастный! А что ж он не до нас, а к врагу переметнулся?
- Пантелей Иванович, давайте по существу, а то мы так до скончания века не разберёмся.
- А я и говорю по существу. Стал он оттуда письма с фотокарточками, да посылки слать, а она, понимаете, по каким-то тряпкам определила, что жизнь там лучше. Ну, я ей по Марксу объясняю, что капитализм всё одно загнивает и сгниёт окончательно рано или поздно, а мы, не дожидаясь того, у себя справедливое общество обустроили…
- Так это, когда было, Пантелей Иванович, теперь у нас, не поймёшь, что …
- Это – у вас, - перебил он судью, - а у меня, - звеня орденами и медалями, он полез рукой во внутренний карман пиджака, - вот, воинский билет, а вот – партийный. Я в 39 году после военного училища присягал Красной армии, а в 43 – перед танковым сражением под Курском, вступая в партию, клялся, что буду бороться за справедливость до конца… А всё это, как вы выразились, «неизвестно что» - дело временное, по заблуждению...
- Вашими б устами, Пантелей Иванович… ну, это мы отвлеклись. Вы ж понимаете, сколько людей заблуждается сейчас? А что ж вы не поймёте Евдокию Матвеевну, не простите ей?
- Так я понял бы, да она ж, как та коза, выпучит глаза и кричит…
- Постыдился бы Пантелей Иванович при людях! Какая я тебе «коза»?
- Ну, вот опять, за рыбу – гроши… Ты ей говоришь – кошено, а она тебе – стрижено. Я, ведь, граждане судьи, чего боюсь? У нас сейчас с Евдокией Матвеевной – не то единства нет, а даже, понимаете, ежедневные сражения идут и такие, что может и кровопролитие случится.
- Правильно ли мы поняли, Пантелей Иванович, что если «идеологическое напряжение» в вашей семье будет снято, то причин для развода не будет?
Пантелей Иванович задумался. Вообще-то, он проверял Евдокию Матвеевну. С утратой своей молодцеватости, он ревниво поглядывал на свою супругу, которая была моложе почти на двадцать лет. «Не ухватится ли она за эту идею о разводе, думал он, - чтоб сбежать к молодому? А, похоже, – нет. Прикипели друг к дружке. И бобылевать в мои ли годы… а с кем ещё будет так сладко, как с Дунечкой».