Преступник

             

        ПРЕСТУПНИК


        Дом обокрали.
        Уже на подходе к своему жилью Пестерев заметил то новое, что не видно постороннему человеку. Доски, которыми он забил входную дверь, были другие, да и гвозди, которые он выдирал, были ржавые. Жена, подошедшая чуть поздней, крикнула
        - Николай, соседка сказала, к нам залезали.
        - Вижу, - огрызнулся Пестерев.
        От порога входной двери, через сенки и открытую дверь - в дом: на веранде в кладовке, кухне и всех комнатах, лежали толстым слоем тряпки, книги, вывернутые из письменных, кухонных столов разные вещи. Все створки раскрыты, а через них зияла пустота.
        - О, господи! - стонала жена, - кого только мы, бабы, не нарожаем. Сволочи. Чтоб руки ваши поганые отсохли. Смотри, что наделали!
Под ногами хрустели стекла раздавленных елочных игрушек, в большой комнате витал густой запах человеческого навоза.
        - О, нелюди! - ревела жена, - скоты, что мы, человеческого говна не видели? Что они, своим навозом хотели показать к нам свое отношение? Скоты! И так все ясно. Животные! Где воруют, там и гадят. Духовные уроды. Пьяницы.
        Пестерев брел по своему построенному собственными руками дому, смотрел по сторонам, замечал: телевизора нет, радиоприемника нет, шторы на окнах и дверях отсутствуют. Люстра? Хрустальная люстра, которую они с женой так тщательно подбирали для большой комнаты, насильственно ушла вместе с ворами.
        Скоммуниздили, - пробурчал Пестерев. Злобные мысли теснились в его голове. Он чувствовал себя оскорбленным и как мужик, и как хозяин дома. Хотелось действовать, бить, доказывать свою правоту. Бить! А кого бить? Не пойман - не вор. Внешне все люди, все человеки. Но какие разные человеки: честные и воры, бандиты и интеллигенты, совестливые и бесстыжие, трудяги и бездельники.
        В дверь постучали. Пришли соседки. Вновь по дому пошли причитания жены, на время было смолкнувшие. Гости сочувственно кивали головами, охали вместе с хозяйкой, поддакивали.
        Но с разными намерениями ходят люди к соседям: кто искренне и - рассказом о приметах похитителей, кто из любопытства, что там украли? А кто из обычного злорадства: «Вот так тебе и надо!».
        Пестереву не хотелось показывать свой дом в таком истерзанном, обнаженном виде. Он прикрикнул на жену. Потребовал, чтобы она прекратила ныть и раскрываться перед всеми приходящими и вела себя спокойно в этой случившейся беде, закрыл входную дверь на засов.
        Соседи назвали фамилии трех предполагаемых преступников, верней, преступниц.
        Пестерев, сопоставлял факты и делал из них выводы. Информация, которую он получил от соседей, мало чем помогла ему в беде, но дала пищу для размышления.  «Кузнецова, - думал Пестерев, - это та, которую притащил в деревню тот Кузнецов, который сидит за убийство. Ну и семейка. Да у них уже трое детей из одной семьи сидят за убийство. Эво как? Да! Ладно, когда эти пьяницы друг друга убивают. Один-то из сыновей табуреткой грохнул такого же по пьяне, только что вышедшего из лагеря. Тут даже никто никого не осуждал и не жалел, окромя матерей, одного похоронили, другого посадили, деревня хоть немного успокоилась.
        Но большой выводок в этой змеиной семье. Другой подрос. На первое мая. Вечером. Ни с того ни с сего убили работного человека. Он сидел, курил, на крыльце рядом собака. Какое дело собачье? Лаять! Она и залаяла на проходящих молодцов. Те палками бить собаку и заодно хозяина - заступился. А последний из кузнечиков совсем современное убийство совершил. Нигде, никто из этих кузнечиков не рабатывал. В детстве  ходили по домам - попрошайничали. Придут: «Дай, дядя Коля, хлеба кусок, мама послала». Дашь, как не дать. Вот она тебе - благодарность за добро-то... Убили - и кого? Ветерана войны - восемьдесят лет. Тот в свои годы, чтобы не голодать, скотину держал. А эти выросшие на попрошайничестве и огородном воровстве - хоть бы один заболел! - пришли к старику овцу забирать. На шум вышел старик во двор и получил по голове. « У-у - мерзавцы, бандиты», - простонал Пестерев.
          С потолка свисал провод электропроводки. Воры не снимали светильники, а рвали на себя со всей силы. Провода, выдранные «с мясом», торчали на уровне глаз. Пестерев пошел за инструментом, но ни одной отвертки, ни плоскогубцев он не нашел.  «И это унесли, заразы», - выругался он молча, - и злобная волна окатила его сердце.
          Он вернулся в дом. Жена подбирала с пола тряпки, сортировала их и уже не плакала, а только повторяла: «Дай Бог им здоровья. Дай Бог...», выпрямлялась над полом и неловко и широко крестилась.
К вечеру разобрали весь этот погром. Опустело, осиротело смотрели окна и комнаты дома.
          - Что, все так и будешь оставлять? - заговорила жена. Посчитай тысяч на десять уперли, гады. Как сейчас все это восстанавливать с этой куцей, обворованной и задерживаемой государством зарплаты?
          - Ты думаешь, это поможет?
          - Поможет, не поможет, но надо идти в милицию. Посмотри, в поселке-то всех запугали, совсем верх взяли - эта мафия.
          - Куда сейчас пойдешь? Суббота, - ответил Пестерев с раздражением.      
          - Да и связи уже месяц нет у поселка со всем миром, кабель-то не то пробило - ищут, не то вытащили из-под земли на цветной металл, автобус сломался - на ремонте, участкового нет. Бей, круши, умирай - никто не услышит. Ладно, - сказал Пестерев примирительно, - в понедельник буду выбираться в район.

          В одноэтажном, каком-то придавлено-непривлекательном доме размещалось районное отделение милиции. В помещении пахло табаком, грязным телом, хлоркой и еще чем-то  - не разберешь. «Немудрено, - думал Пестерев, - многие людские беды стекаются сюда - не санаторий, прямо людская помойка».
          - Вам что, гражданин? - окрикнул его милиционер с погонами старшины из отгороженной стальными прутьями комнаты, - проходите сюда.
          - Что у вас?
          - Обокрали, - ответил Пестерев смущенно.
          - Адрес, время? - деловито и спокойно спрашивал старшина. - Подождите, сейчас придет следователь. Он куда-то звонил.
          Пестерев сидел в этом душном помещении. Ждал. Входили и выходили в мышиной форме крепкие парни. Все какие-то хамски уверенные. Смотрели на Пестерева, как на залетевшую летнюю муху, с жалостью и презрением. «Да, идут сюда все кому не лень, работать-то негде, производство встало, - думал Пестерев. Он вспомнил одного из многочисленных своих учеников, никудышного троечника. Тройка тройке рознь, есть троечники, но начитанные ребята с кругозором, который потом они развернут так, что диву даешься. Ведь троечник был - а поди-ко! Но тот троечник был по жизни. Какой-то болезненный, даже в армию не взяли. Он страстно хотел в милицию, а без службы в армии в милицию не берут. Он обивал все медицинские комиссии, чтобы попасть в армию. Хотел парень в милицию только затем, чтобы отмстить обидчикам, показать им не свою силу, а милицейскую власть над ними. «Ух, я бы им показал», - говорил он Пестереву в личной беседе. Но бодливой корове Бог рогов не дал».

         Откуда-то снизу раздался стук по кованым дверям: «Бум-бум». И пьяный голос: «Менты проклятые, дайте попить».
         - Ого, - откликнулся старшина, - просыпается клиент. Спустись, посмотри, как он там, - приказал старшина стоящему рядом милиционеру. Снизу раздалась взаимная ругань и мат.
         «Милиционер и преступник, ну, нарушитель, - грамотно поправил себя Пестерев, - как жидкость в сообщающемся сосуде, неразрывны, всегда соединены, всегда дополняют друг друга матом и хамством. У них уже стереотип речи выработался, да и в поселке, пожалуй, каждый пятый отсидел в лагерях. Вон целые энциклопедии лагерного фольклора выпустили. Молодежь тянется к этим «героям нашего времени». Разрушили власти русскую общину, природную стеснительность и уважение заменило хамство».
         - Слушаю вас - лейтенант Макушин, - представился следователь. - Пройдемте в другой кабинет.
         Лейтенант подробно расспросил о случившемся, переписал, что мог вспомнить Пестерев из пропавших вещей. Пропавшее все сразу не увидишь, оно обнаруживается только тогда, когда возникает в этих вещах надобность. Лейтенант составил протокол. Пестерев подписал каждый листок документа. Милиционер извинился, что  у них нет автотранспорта, чтобы доставить Пестерева обратно в поселок.

         Милиция, уже другие ребята, приехала в дом пострадавшего раньше, чем хозяин, который на попутных машинах выбирался из райцентра. Сыщики переходили из комнаты в комнату, описывая случившееся, осмотрели выставленную раму, вновь составили протокол и уехали. На следующий день, с утра, милиционеры  снова явились к пострадавшему.
         Следователь в легкой по-летнему гражданской одежде, не представившись, ходил  по дому, уточнял, писал что-то на бумагу. Разговаривал с Пестеревым, то похваляясь, как он раскрыл кражу на заводе и украденное нашел аж в Удмуртии и ему за это дали премию - миллион, то скатывался на обыденную ноту всенародной российской тоски по деньгам. «Милицию всю перестроили, - говорил он, - уголовный розыск отдельно - им более-менее платят, федеральной милиции с небольшими задержками дают деньги, а нам, муниципальной милиции, вовсю задерживают на три-четыре месяца». «Ну, как учителям», - поддержал  разговор хозяин дома. Еще так погуторив немного, следователь забрал Пестерева на обыск.
         В машине пострадавшего посадили на переднее место. «Сзади у нас там девушка», - сказал следователь. УАЗик сорвался с места и запылил в другой конец поселка.
         - Охота им было тащиться в такую даль, - сказал Пестерев как бы всем присутствующим в машине.
         - А вот посмотрите одна из них, - ответил следователь.
Пестерев обернулся: на заднем сидении сидела «девушка» -бледное курносое лицо, безгрудая фигура, глаза затравленного щенка, загнанного в угол, готового лаять и скулить. Она сидела в лагерях неоднократно и хорошо знала, что воров на Руси всегда били, и ее били, это видно по ее изможденному телу, но Пестерев только и сказал:
         - Ни стыда, ни совести, - и отвернулся.
         Обыск делали как-то поверхностно: выдвигали ящики комода, перебирали бедную рухлядь. Понятые тихо сидели в маленькой избушке. Милиционеры нашли тарелки, ложки, стеклорез и положили все это в рюкзак. Прошли по огороду, в котором не было вскопано ни одной гряды, и вышли к машине. Увидев рюкзак в руках милиционера, «девушка» взвыла, как будто ее укололи шилом: «Рюкзак мой, положь его обратно, положь».
         Пестерев остановился от этого крика пораженный, но промолчал. «Какая мелочность, - думал он, - у меня эта сука стащила на несколько тысяч и где-то зарыла, а тут старый, грязный, дырявый мешок - и такая любовь к своей собственности».
         Милиционер ответил ей что-то матом. И тут же какая-то плюгавенькая женщина с мокрым окурком в гнилых зубах успокаивала «девушку»: «Надя, Надя, ты че, ты че в натуре, испужалась что ли?  Да ниче не будет».
         Сыщики бросили найденные трофеи в машину и уехали, предложив Пестереву идти, домой пешком.
         «Да вот, оно - лицо людей, которые все в большей степени влияют на ход нашей жизни», - думал Пестерев. Он вспомнил свое детство. Во время войны он, мальчишка-дошкольник, притащил в дом пулеметную ленту: играли в войну с пацанами, а те, которые постарше, стащили ее  с платформы проходящего поезда. Отец, как увидел это государственное добро в доме - позеленел от злобы. «Ты где взял? - закричал отец, - люди воюют, а ты воровать научился! Да я тебе всю задницу ремнем перешибу. Сейчас же унеси это, где взял». Пестерев вспомнил, как тяжело он пережил тот момент и не раз вспоминал в жизни этот жесткий, суровый, но справедливый урок. А тут: «Ты че испужалась, да ниче не будет», - передразнил он плюгавенькую бабенку.

         Прошла неделя. Приближался  Петров день. По всему поселку раздавался стук: хозяева отбивали литовки, готовились к сенокосу.
         - Поди, твои сыщики-то на покос подались, чего-то их не видать, - начал разговор сосед Пестерева, - чего ты в прошлый раз говорил, один из них все байки про зарплату рассказывал, так он тебе намек давал на гонорар.
         - Да что ты говоришь, Иван Петрович, - возмутился Пестерев, - разве можно, ведь им государство зарплату дает, паевые, одежду, оружие - это же взятка, они ведь не рэкетиры какие-нибудь.
         -Э-э, ты как был чистоплюй, так и остался, - прервал разговор сосед.

         Милиция нагрянула еще через одну миновавшую неделю, на двух полностью загруженных УАЗиках.
         - Люстру принесли? - с порога начал разговор следователь.
         - Какую люстру? Кто принесет? Эти дармоеды? - ответил Пестерев.
         - Сейчас будет. Поехали с нами на обыск, опознавать будете.
Но к какому бы дому ни подруливали милицейские машины, их везде встречал только один собачий лай. Искомых людей не было.
         - Ну и жара, - говорил Пестереву следователь,  когда остальные обходили закрытые дома со всех сторон, щупали слабые запоры, но в дом войти не имели права.
         - Кто же так работает, - ответил Пестерев, - лето, все в лес подались, а эти, которых вы ищете, как только увидели ваши УАЗики и пыль на дороге, так и попрятались или в лес, или к соседям, и смотрят на вас из-за шторок и смеются. Тоже мне доктор Ватсон.
         - Люстру принесли? - опять с порога, но уже часа через два,  прокричал следователь.
         - Приносили, но один металлический покореженный остов, ни одной хрусталинки на нем не было. Я их выгнал. Они просто смеются над вами и надо мной.
         - Ладно, вот вам плитка, ваша?
         - Моя, - Пестерев взял двуконфорочную электроплитку, - сейчас она рублей двести стоит, - уточнил он.
         - Так. Эту кузнечиху - нет фамилия ее Фахрутдинова - мы забираем в КПЗ.
         - А остальных? Ведь все фамилии известны, кто здесь был.
         - Нельзя всех. Они в камере обо всем сговорятся.
         - А на свободе не могут сговориться? - рассмеялся Пестерев.
Следователь ушел, пообещав через неделю совершить массовый наезд на предполагаемых преступников.
         - Как его фамилия? - спросила жена.
         - Кто его знает. Все зовут Виктор, Виктор, а иногда Виктор Николаевич. Не представился.

         Прошел месяц и прошел другой, лето сменилось мокрой затяжной осенью. От милиции не было никаких известий. Пестерев позвонил в это наполненное законом заведение. Дежурный ответил, что по данному факту возбуждено (он делал ударение на у) судебное дело. Можете обращаться в суд и прокуратуру.
         Прокурор района сидел под флагом России, он не подал руки Пестереву при встрече, сидел, как бык перед красной тряпкой, но Пестерев не был тореадором, а был скромным учителем и потому совсем никому не опасен и не интересен.
         - Да, я в курсе вашего дела, - пыхтел прокурор куда-то себе в живот, - там не только эти три женщины замешаны. Разбираемся.
«Что ж ты на человека-то не смотришь? - думал при этом Пестерев, - от беспомощности своей в этом потонувшем в преступлениях мире, или еще от чего...»
         Пестерев как пришел к прокурору ни с чем, так и ушел ни с чем. «Ни успокоения тебе, ни надежды - разбираемся - вспомнил он слово прокурора. - Если бы хотели разобраться, так по свежим следам давно бы уже все добро собрали, а так упустили время. Следователь говорил, что если  их и посадят, то пострадавшему все равно мало проку, ничего я с них не получу. А еще эти амнистии... Сколько раз пытались судить эту Фахрутдинову - и каждый раз выпускали. Ведь это поощрение насилия - поблажка для воров. Все эти амнистии против простых людей оборачиваются. Потеря нажитого добра на десять тысяч для труженника - разорение, а для тех, кто амнистирует - незаметная капля. Им-то что... воров содержать не на что. А нам жить...».

* * *      

         Электропоезд мчал Пестерева домой, за окнами мелькали радостные краски осени, согнувшиеся ветки рябины держали на концах гроздья ягод; еловые шишки, урожай которых бывает далеко не каждый год, уже призывали вспомнить о Новом годе. Пестерев отвлекся немного от своих мрачных мыслей, ему предстояло проехать всего три перегона до нужной станции, но за окном повсеместно наблюдалась разруха - и это опять вернуло Пестерева к мрачным мыслям.
         «На станции Вижай березовый лес лежал штабелями уже много лет, там не десятки, а сотни кубометров, - думал Пестерев, - долго ли береза, в коре, может пролежать? Год! А дальше на дрова, а эта лежит лет пять, если не больше. Ее уже и трогать нельзя, переломится, внутри гниль, а сверху одно бересто. И никто ни за что не отвечает. Кризис власти, а не экономики. Создали разные АО, ТОО, да забыли, что руководители наши не приучены глобально мыслить, принимать самостоятельные решения, все ждут подсказок сверху, а их нет, и нет контроля, а без контроля русский народ вор от мала до велика».
         За окном мелькнул добротный кирпичный дом с выбитыми стеклами и развороченной шиферной крышей. «А в райцентре, - вспомнил Пестерев, - стоит пятиэтажный непокрытый дом, мокнет и разрушается, а здесь, наоборот, ломают, подставляют под дождь, воруют и разрушают - так никогда богатыми не будем».
         Пестерев в мыслях вернулся к своей проблеме: «Зачем я связался с милицией, послушался бабу, вон они, воры, уже ходят в сыновей шапке и посмеиваются. Что же мне: срывать с них среди людей? Да и арестованная ходит на свободе!..»
         - А может, мне заняться самому?.. - пробурчал в отчаянии вслух  Пестерев. - Раньше была община, сразу бы навели порядок в поселке, а сейчас... А что если я запалю дом этих проклятых кузнечиков. Давно пора. Ночью!..
         Нет. Лучше в дождливую ночь, следов не будет. Но...
         Пестерев встряхнул плечами, головой, как бы сбрасывая с себя тяжелую ношу, - вот додумался, - они же сами, власти наши, воспитывают в человеке преступника. Я, учитель, уже преступник, коль меня посещают такие мысли. Я пополню ряды уголовников? Нет. Никогда! Страшно, что у нас нет доверия друг к другу. Но никогда...
         Электропоезд остановился. «Приехали, - подумал Пестерев, - надо бежать на автобус. Надо жить. Но как?..»