Какой чудовищный хрип. Хрип вырывается из полуоткрытого рта через короткую синюю трубку и почти оскорбляет вернувшийся слух. Мой собственный хрип и мой собственный слух. Только тогда открываю глаза.
Кажется, мне рады… Что-то спрашивают. Какая разница что? Пытаюсь ответить, и трубка исчезает. Горло саднит. Кашлять больно. Рука интуитивно придерживает живот. Больно. Боль возвращает память…
И всё-таки интересно, почему дома совсем не хотят цвести, а в палате на обычном больничном подоконнике неправдоподобно пышно цветёт белоснежная орхидея? Я думаю об этом, чтобы оттянуть момент и стараюсь игнорировать уже вернувшиеся мысли о том… О том, как я оказалась здесь. Как не сойти с ума, если эти мысли как рой растревоженных пчёл пытаются ужалить и сделать больнее. Двенадцать дней, долгих двенадцать дней ожидания. И я узнаю.
Шевелю пальцами, смотрю по сторонам… Над головой табло. Быстро меняются цифры… Сто пятнадцать, семьдесят шесть… Восемьдесят.
Сто двадцать пять, девяносто… Левую руку сжимает и шипит автоматически включающийся тонометр. В вену правой руки по каплям стекает прозрачная, прохладная жидкость. Просто какая-то жидкость. Какая разница!
Целых двенадцать дней… «Богородица Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою! Благословенна ты в жёнах…»
Обречённо неподвижное тело,
Застывшее брошенной сломанной куклой
Лежит на каталке… Наверное, я.
А в горшке на окне так неправдоподобно
Цветут орхидеи …
И солнце такое яркое, весеннее бессильно
Ломает светлые лучи, споткнувшись о стекло…
И собственный хрип пугает, возвращая боль.
Сто пятнадцать на семьдесят шесть…