Вечер
- Проходите, проходите, - негромким басом позвал дьякон Игумений, провожая жестом в дом своих сегодняшних посетителей. Гостями их нельзя было назвать хотя бы потому, что таких вот гостей в этом доме было каждый вечер человек по пять – по шесть, и каждый раз новые люди искали укрытия в доме дьякона.
В гостиную, стаптывая с ботинок мокрый снег, вошли трое – мать и ее двое детей: восьмилетняя Надюша и трехлетний Игорек.
Оксана Федоровна, женщина с русыми волосами, слегка затронутыми сединой, и добрыми морщинками вокруг глаз, светлых, медового цвета, и как будто всегда немного извиняющихся, тепло улыбнулась хозяину и промолвила детям:
- Ну что стоите, разувайтесь? – И подняла вопросительный взгляд на дьякона. Он спешно отозвался:
- Не надо, не надо. Вон уже час девятый. Куда разуваться. Скоро уже…
Дьякон Игумений имел привычку повторять по два раза свои слова, и если бы проповедь позволяла, то и стоя перед толпой верующих, он также по два раза повторял каждое выражение, вероятно, получая от этого особое удовольствие, пожевывая при этом край седой жесткой бороды, кончик которой постоянно засовывал в рот.
- Снегу навалило, значит? Ишь ты, ишь ты… - Продолжил дьякон, наступая небрежно на край длинной черной рясы домашними тапками. — Вот оно как… Слышишь, мать? Слышишь? Ну скажи, раньше мы и подумать о таком не могли, чтобы к ночи…
- Да, и то правда, - отозвалась из дальней комнаты матушка.
- Да вы проходите, не разувайтесь, - пророкотал дьякон и скрылся в полутемной комнате, откуда слышался детский смех.
Восьмилетняя Надюша придерживала братика за руку и робко озиралась по сторонам. В доме было довольно темно, но «так принято», объяснила мама: перед тем, как наступит ночь, все приглушают свет. Вода может попасть в комнату, где свет, и случится замыкание. Что это такое, Надюша не знала, но на всякий случай усвоила, что этого надо бояться, и очень сильно. Русые кудряшки обрамляли ее аккуратную головку с вздернутым носиком, светлыми, бегающими, любознательными глазками, ямочками на щеках. Она знала, что когда вырастет, то будет такой же красивой, как мама. Только мама всегда чего-то стеснялась, а чего, Надюша не знала, и не посмела бы спросить.
Трое прошли в узкий коридор и оказались в просторной зале, где играли дети. По стенам всей комнаты были развешены свечи, оформленные в канделябрах. Это было истинно изобретением дьякона, которым он очень гордился, и вот, лишь зашли в комнату гости, она сразу принялся рассказывать о нем Оксане Федоровне, приговаривая:
- Электричеству пришел конец. Это все – опасность, замыкание, вред жилищу. Другое дело, другое дело… - пожевывая край бороды, глядя в пол, продолжил дьякон. В этот момент он вскидывал свой взор , устремляя его в лицо собеседнику, и пылко продолжал, - если бы в каждом более-менее позволяющем себе семействе заменили эту электрическую ересь на нормальный источник света, - он провел рукой по комнате, -то город бы избежал этих страшных вещей, сколько людей пропадает, а куда? Крыши текут, раз-раз, вода-вода, придешь домой, а дома-то и нет! Я пишу в газету статью. Скажи, Наталья?
- Пишет, в «Рай и Ад» статью, пишет, милый. Только долго что-то пишет…- Тихо отозвалась из кресла матушка. Ее голос ослаб от бронхита, который не проходил уже давно. Она подбросила одной из девочек, играющих на ковре, мячик и устало откинула голову назад.
- Так ведь я верно рассуждаю! Но властям нужно это донести, чтобы поголовно, к каждому хозяину пришли и проверили: заменил ли он электричество на огонь. Спас ли ты свою семью? Потому и так долго пишу, а что же делать? Вот представьте, только трех дней опосля, мои ближайший друг, сосед мой, духовный человек и давний мой товарищ, ушел в ночь со своими, а утром – одни головешки вместо дома. Жена его… Этот, тьфу, чайник, чайник, электрический поставила, и выключить забыла, как тут раз-раз, и всех их отозвали. А в доме что? Рамы деревянные. Этажа два. Ни дома, ни документов, ни денег. Ну и куда им теперь — в кочевые? Вы, кстати, кочевые? – обратился он к Оксане Федоровне.
- Мы…- Она разом опустила глаза и растерялась. И хотя Оксана Федоровна чувствовала она себя в этом доме защищённо, спокойно, она не могла побороть своей скромности. — Мы не кочевые…
Оксана Федоровна потуже обмотала пуховым платком плечи, поежилась. Она посмела поднять взор и оглядела кругом полутемный уютный зал, девочек, смеющихся подбрасывающих маленький фетровый мяч, на кресло с матушкой, своих улыбающихся двоих детей, и темную громадную фигуру дьякона, добродушно смотрящего на нее, и продолжила:
- Мы – оттуда. – Она неопределенно кивнула головой куда-то вбок. — Как это сказать. В общем, еще вернемся мы. Должны, как бы, вернуться.
- Понимаю, понимаю, - задумчиво произнес дьякон, потирая подбородок. – Все мы оттуда, все мы оттуда… А что это мы стоим все? Не изволите ли чаю?
Оксана Федоровна посмотрела на детей, и они весело заулыбались, кивая головой.
-Николаевна, чаю, да послаще, и с баранками! – Громогласно пропел дьякон на весь дом и уже тише продолжил:
- Знакомьтесь, вот и дочки мои.
К гостям-посетителям подбежали пятеро совершенно разных девочек, выстроились в ряд и наперебой стали расталкивать друг друга плечами. И правда, родные сестры были совсем друг на друга не похожи, разве что у всех них были черные, как смоль, волосы и смуглая кожа.
Арина – одетая в кремовое кружевное платье, лет шести, с кудрявой головой и орлиным носом, глядела на гостей задумчивыми глазами, в которых читалась мудрость человека, прожившего целую длинную жизнь. Ирина, девочка с блестящими озорными глазами, тут же поздоровалась и весело улыбнулась малышам. Внешне она была похожа на матушку, с правильным ровным носом и прямыми волосами. Мария – восточная красавица, с раскосыми карими глазами и спокойным, сдержанным нравом, вежливо кивнула гостям. Анна и Жанна – маленькие, трех и четырех лет, дергали друг друга за рукав и хохотали. Анна – пухленькая, слегка курносая и с пухлым ртом, излучала саму жизнь. Жанна, пожалуй, слишком худая для своих четырех лет, смотрела в пол. Ее волосы были заплетены в косичку, а на губах играла легкая улыбка. Как только она подняла взгляд на взрослых, Оксана Федоровна сразу поняла: «она – тоже». «Интересно, а дьякон с женой догадываются?» - промелькнуло в ее голове. Последней, Снежане, на вид было лет десять. Ее тонкий белый сарафан контрастно выглядел на фоне смуглого тела, на плечи падали черные кудри, а глядела она на всех невесело. Оксана Федоровна заметила, что во взгляде, в том, как она подала руку, было что-то пугающее. Знание, не данное ей природой, но почерпнутое явно где-то извне: подслушанное, или донесенное «доброжелателем», или прочитанное в запретной книге, лезло наружу. А так как дети не умеют хорошо скрывать то, что знают, она сразу же вспомнила, как Снежана проходила мимо, пока беседовали с дьяконом, и как полунасмешливо слушала речь отца о спасении домов. Оксана Федоровна подняла глаза на дьякона, и на ее скрытый вопрос он еле заметно кивнул.
- Извольте чаю, господа, с баранками, - произнесла Николаевна, вкатывая обрамленный кружевной скатертью металлический столик на ножках. Николаевна, старушка лет семидесяти, с фартуком поверх длинного мятого платья, с платком на голове и выбивающимися из-под него белыми, как бумага, волосами, поклонилась и отошла в кухню.
- Николаевна, слышь, а куда им столько-то, - сквозь шум льющейся в раковине воды спросила повариха, - шестеро девок на одного тятьку? Мать –то не в счет, она скоро в вечный переход пойдет.
- Тише, дура! – шепеляво ответила Николаевна. – Так принято у них, сколько ОН дал, столько и рожать.
- Да знаю, и что, - не унималась повариха, - а куда потом мелких-то? Жалко же.
- Не наше дело, это… Ты стряпай, а я вон уберу, - сказала Николаевна, сметая длинной щеткой крошки с пола. — Нам бы ночь пережить, утром солнце увидать, Боженьке молитву почитать, да чтоб цветочек мой на окне стоял, ночь пережил, и все, что надо.
- Цветочек твой не сдохнет, никуда не денется, а чего читать-то молитву? Ты думаешь, что тебе еще один переход накинут, раз будешь читать исправно, на коленях? А ты поди и бабка уже старая, тебе на колени становиться и опасно–то, ревматизм настигнет.
- Ты хвостом-то не виляй, и жить-то не учи! – вспылила Николаевна. — Ты-то небось сама молитвы читаешь, и надеешься на переход, но не говоришь никому.
- Николаевна, от-те крест, - повариха проворно окрестила себя тремя жирными, влажными пальцами, - не читаю молитвы я, и перехода не жду. Буде что буде. Девок во – шестеро аж, жалко. Сердце аж болит, - и продолжила мыть посуду.
Дети шутили, пили чай, ели баранки, в полумраке потрескивали свечи, Оксана Федоровна все плотнее обматывала себя платком, лишь матушка Наталья, больная бронхитом, осталась в углу, чтобы не заразить своих и чужих детей.