Я вернулся с очередного редакционного задания и сел за расшифровку диктофонной записи. Признаюсь, никогда мне не было так больно, а местами тошно прислушиваться к голосам своих героев, вникать в их смысл и всё это выводить на бумагу. Я по старинке пользовался блокнотом или тетрадью, когда готовил исходный материал для написания статьи.
Вот глуховатый скрипучий голос старика-ветерана, дожившего до наших дней. Ему 89 лет, весь седой, высокий, сутулый, но с приятными чертами лица человека, который, наверное, никогда не держал в своей голове гнусных мыслей и злых намерений. Поэтому и лицо осталось даже в глубокой старости приятным на вид, не искажённым грехом и ненавистью.
Я отложил запись и стал разглядывать переснятые мною на телефон старые снимки деда. Вот он под Кёнигсбергом вместе со своими однополчанами из 11-й гвардейской армии, после одного из боёв за железную дорогу в Пиллау, прорвав 1-й оборонительный обвод фашистов. На небольшом клочке земли, где меньше дыма и огня, где можно было перевести дух. Ребята собрались вкруг с автоматами на коленях или на плечах, кто-то аккуратно положил свою тяжёлую винтовку у ног, кто-то губами смачивал края бумаги для самокрутки.
Разожгли костёр, расставили банки с американской тушёнкой. В руке у одного из солдат котелок со спиртом, а в нём чья-то медаль или даже орден. Сейчас бойцы улыбаются друг другу, и мой герой уже раскрыл рот, чтобы что-то сказать доброе, тёплое тем, кто выжил в мясорубке, перемоловшей столько ребят! За них, конечно, в первую очередь! Но тут фронтовой корреспондент подловил его и запечатлел, стервец, не дав даже шинель как следует застегнуть и шапку поправить, а то свисла набок, как у какого-нибудь разбойника. Ладно, спасибо, что хоть потом поделился своим снимком - фотокарточку уже в самом Кёнигсберге вручил.
На ней было лицо молодого, весёлого бойца, симпатичного парня, который сделал пару шагов в мирной жизни и сотни миль на войне. Вокруг него было столько крови и смерти, но его личная молодость тогда пылала, торжествовала, жила с оглушительным трезвоном небесных колоколов. А вот снимок в Берлине. Вместе с каким-то матросом он стоит у стены с многочисленными чёрными, красными надписям, рисунками, символами. Но уже без шапки. Свежее, мужественное, молодое лицо улыбается навстречу мирной жизни - там будет столько счастья, что его и не пережить, не переварить! Он обязательно подарит людям свою молодость, свои силы, и что-то от своей закалённой и застрахованной войной от лени, пошлости и подлости души.
Кого я вижу на фотографии? Хозяев жизни, героев, уложивших на лопатки адского зверя, и теперь торжествующих, желая дальше покорять мир и всех строить, тиранить? Что-то вроде голливудских «спасителей мира» с фальшивой скромностью в манерах? Нет, просто обыкновенных парней, с чистой совестью убивавших нелюдей и победивших Гитлера для себя и кого-то там ещё, собиравшихся домой, к своим, чтобы со слезами на глазах обнять мать, жену, сестру, брата, друга, подругу, а потом поднимать вместе с ними страну. Они, солдат и матрос, радостно улыбавшиеся мне из далёкого 45-го, даже не представляли себе тогда, что восстановление Родины - это будет тоже битва, которая заберёт здоровье и унесёт ещё много жизней. Но это другое – война с разрухой, радостная война, очень нужная.
А потом ещё долгая жизнь на заводе и в браке. Дети, внуки. Вот он с внучкой на рыбалке. Они в лодке. Он с гордостью смотрит в объектив, а внучка еле удерживает удочку и очень смешно щурится, пытаясь разглядеть какую-то «птичку» в фотоаппарате. А это она его оседлала, чернявая в голубом платьице с белыми ромашками, забралась на шею, и они куда-то направляются, даря друг другу бесценные эмоции общения.
Я опять вернулся к своим аудиозаписям. «Он лжёт! Он сам ушёл, никто его не выгонял» - говорит его уже давно повзрослевшая внучка лет 40. Она работает в школе, преподаёт историю. Наверное, рассказывать о Великой Отечественной войне у неё особенно получается, подчёркивая между делом, что её дед дошёл до Берлина.
«Капризы старика нам всем надоели!» - не унимается внучка в моём диктофоне. Помню, рядом стоял её муж, молчал, ему лет 45. Они оба – жертвы, в её голосе и в его молчании какая-то своя, особенная правда, которую все должны принять и больше их не беспокоить. Детей у них нет. Может быть, поэтому их правда особенная?
Голос деда всегда в одной и той же интонации с налётом скорбной обиды: «Я её прописал в своей пятикомнатной квартире, чтобы они смогли усыновить ребёнка, за мной, стариком, ухаживать. Что в этом грешного? У меня есть своя комната, я оттуда почти не выхожу, не мешаю им, молодым, жить, как хочется».
Это он мне говорил, а я записывал, сидя в помещении, которое предназначено для консьержки. Старая керамическая кружка с отколотым краем, такая же невзрачная тарелка с недоеденным супом, электрочайник, на столе, на полу коробка из-под телевизора, а в ней какие-то вещи. Ни телевизора, ни радио.
Жильцы сжалились, временно разместили ветерана здесь, пока не найдут консьержку, а потом? Местный совет ветеранов, узнав о драме старика, обратился к властям за помощью. Участковый не вмещивался, полиция и прокуратура – тоже в стороне от семейных дрязг. Есть дела поважнее – кражи, убийства.
Cоседка, пожилая женщина, которая постоянно ходит к старику со своими пирожками, тоже ветеран ВОВ, заметила, что есть вещи пострашнее краж и убийств, хуже измены Родине – измена человечности. Звучит странно, но если задуматься…
Не полагаясь на свой ресурс этой самой человечности, я попытался обратиться к психологу. Может, специалист мне растолкует, что к чему, потому что мой мозг отказывается понимать увиденное и услышанное. Да и долг журналиста обязывает не только свои мысли вкраплять, но и мнение экспертов. Набираю номер. По другую сторону провода слышу очень спокойное и располагающее: «Добрый вечер, рада, что ты позвонил! Как дела?». Это моя давняя знакомая. Я вкратце излагаю историю и просьбу: «Прокомментируй, если хватит мужества!».
«Хватит, не беспокойся, - отвечает эксперт. – Таких историй много, и они уже стали банальностью наших дней. У тебя героиня внучка, а много случаев, когда из дома выселяют в никуда своих собственных родителей. Ответ может быть такой: не каждый способен выдержать рядом с собой старика, нужно иметь особое воспитание, особенную психологическую конструкцию, чтобы естественным образом с любовью и уважением относиться к пожилому человеку, которому ты обязан жизнью и воспитанием. Те, у кого это получается - люди с хорошей семейной традицией, люди высокой внутренней культуры, без тяжёлого обременения в виде различных комплексов неполноценности. Здесь налицо целый ком страхов, фобий со стороны внучки. Одно из самых неприятных явлений – комплекс жертвы, граничащий с паранойей – все вокруг виноваты перед тобой, не дают нормально существовать, ущемляют. Это значит, что ты во всём сам прав, а они нет, а если ты даже неправ, то все равно – с тебя взятки гладки, так как ты ЖЕРТВА! Это ближе к женской или детской психологии – заниженное чувство ответственности за свои поступки, потому что ты слабее»…
Страхи, фобии… Нет, всё как-то не то. Внучка и её муж мне показались абсолютно сильными, здоровыми людьми, здоровее нас, добродушных и доверчивых, щедрых и даже расточительных. Поэтому у них получается всё намного лучше, больше и быстрее в поисках для себя благополучия и комфорта.
Звоню другому эксперту, одному из старых добрых поэтов современности. Спрашиваю о явлении, когда ты уже стар и никому не нужен, даже если ветеран, даже если кому-то родной дедушка. Он, в свойственной ему философской манере, предложил мне подумать над природой нашего физиологического состояния в различном возрасте, а в конце заключил:
- В нас в сумасшедшем ритме врывается детство, которое сменяется очумелой безрассудной юностью, потом торжественно утверждается взрослая жизнь. Приходит зрелость со всеми дарами и благами, которые мы себе заслужили хорошим поведением или талантом, или подвигом на службе, в личной жизни или же своей наглостью, беспринципностью и алчностью. А за ней, зрелостью, незаметно вползает старость, и ты с удивлением замечаешь, что уже сидишь на краешке лавки, так, чтобы не стеснять рядом сидящих здоровых, молодых современников. Да и не современники они уже тебе, а объект для грустной зависти - ты уже для всего тут лишний...
- В каком из этих периодов жизни комфортнее всего вам жилось? – спрашиваю я.
- Скорее всего, в зрелости, если только правильно пройти три предыдущих этапа. А вот старость – это тоже детство, но со значительными физиологическими ограничениями, усугублённое болезнями и отсутствием перспектив в развитии. Быть стариком – неудобно, некомфортно и неперспективно. Хорошо, если ты один это понимаешь, а если с этим солидарны другие, не сочувствующие тебе в этом, то для них ты становишься помехой, лишним на этой земле.
Звоню третьему эксперту, в Дагестан, моему сослуживцу-однополчанину.
- Дауд, скажи, у вас были случаи, когда стариков выгоняли из их же жилища родственники?
- Ты очумел, что ли, брат? – после паузы выпалил он. – Это невиданное преступление на Кавказе! Тебе ни один человек после этого руки не подаст, если узнает, что ты обидел старика. Под тобою будет земля гореть! Ты не сможешь даже в магазин сходить, хлеба купить – тебе его никто у нас не продаст!
Он что-то ещё говорил о деградации нравов на Руси из-за ложного понятия демократии и уравниловки между мужчиной и женщиной, о гибели наших, исконных русских традиций, которые когда-то тоже обязывали чтить старость. Потом мы переключились на более приятную тему - говорили о себе и тех, кого любим, а я между делом достал из портфеля целую стопку наивных рисунков, писем с неуклюжим детским подчерком, общий смысл которых: «Дедушка, спасибо тебе за то, что ты есть и за то, что у тебя есть я!». Дед-ветеран просил потом это ему вернуть – память всё-таки. Не забыть бы вернуть…
18.02.2014