О Договоре я услыхал от одной девушки в пору моей ранней юности, когда был неуёмно амбициозен и ещё довольно глуп. Она утверждала, что если написать на бумажке одно или несколько Условий, а потом расписаться под ними кровью, то всё это будет исполнено абсолютно точно.
Я никогда прежде не поддавался никаким мистическим настроениям, не был религиозен и придерживался материалистических взглядов. Но эта история о Договоре неожиданно взволновала меня. Мною овладело любопытство. "В худшем случае... - рассуждал я - вообще ничего не получится, а если это всё таки правда? Тогда я смогу стать знаменитым писателем."
В тот период моей жизни я пописывал какие-то посредственные рассказики и тихо, но страстно мечтал о славе. Мне было пятнадцать лет.
Я написал своё Условие на чистом альбомном листе, проткнул швейной иголкой себе палец и промакнул лист выделившейся на нём круглой капелькой крови. Непонятно отчего, но мне тут же стало страшно. Ощущение, что я совершил нечто роковое и непоправимое преследовало меня весь остаток дня и, желая развеяться, я отправился к приятелю. По дороге я выбросил злополучный Договор в мусорный бак, надеясь, что это принесёт мне облегчение, избавит от необъяснимого тяжёлого чувства.
С тех пор прошло почти десять лет. В эти годы со мной происходило много разного, бывали спокойные периоды, когда я совершенно забывал о Договоре, но случались и моменты, пережив которые, я вспоминал о нём и задавался вопросом: пришло бы это в мою жизнь не будь Договора или нет?
Год спустя после Подписания я влюбился. Девушку звали Ксюша. Ответных чувств я в ней, к несчастью, не пробудил - она стала встречаться с одним из моих приятелей. Со злости я написал кроваво-похотливую повесть про нас троих: действие её происходило в царской России, мы с приятелем были офицеры, а она прекрасная легкомысленная танцовщица. Повесть вышла, на мой теперешний взгляд, слишком подражательной, наивной и жестокой, но когда я читал её своим друзьям, они вслушивались с жадностью голодных псов: я от души присыпал незатейливый сюжет всеми теми пряностями, что способны заинтересовать пацанов-подростков. Кто-то из них даже сказал: "А ты, Павлуха, талант..."
И тогда я внезапно проникся этим. Я поверил в себя. Теперь я был не просто тощий прыщавый очкарик, я был писатель, я повторял это слово про себя по сотне раз на дню, и оно звучало во мне, вибрировало, пело и радовало меня. "Я писатель..."
Вскоре после всей этой истории с моей великой несчастной любовью в нашей школе появился не слишком известный, но маститый писатель. Он стал вести у нас кружок словесности и литературного мастерства. И так случилось, что этот писатель заметил меня, выделил среди прочих. Я бросился ему в глаза примерно так же, как в трамвае- человек одетый в ярко-жёлтые калоши. Однажды я случайно услышал его разговор с моей классной: "А Сидоров Павел - мальчик у вас особенный. Я не скажу, что он талантлив, в нём пока ещё слишком много предубеждений и какой-то гневливой спеси, но мальчик сложный, интересный...и из него определённо может выйти толк."
Тогда-то и настигла меня суеверная мысль, что чёрт выполнил-таки свои обязательства по Договору - он дал мне талант, за который мне рано или поздно придётся с ним расплатиться... И от этой мысли мне стало вдруг - точно так же как и в первую секунду после Подписания - необъяснимо жутко.
Прошло ещё несколько лет. Я творил, и выходило у меня вроде неплохо. А потом я познакомился с Солой. Сначала я очень сильно обрадовался и влюбился, но чем больше я узнавал Соломею, чем дольше находился рядом, проникая в её странный мир, тем отчётливее сквозь осязаемую реальность проступал иррациональный страх того, что эта девушка подослана мне Им в качестве одной из возможных расплат за выполнение моего Условия. Наши отношения были необычайно интересные, но болезненные, патологические. Сола была красива, как русалка, во всяком случае я всегда представлял себе русалок именно так. Черноволосая и черноглазая, но при этом очень бледная, тоненькая - она умела смотреть так, что всё холодело внутри. Встречаясь с нею взглядом, я содрагался, мною владела причудливая смесь ужаса и сладострастия. Она пугала и завораживала меня, потому что была сумасшедшая. Когда Сола напивалась, она всё время твердила про какого-то Витю и резала себе вены, но не для того, чтобы покончить с собой, а для того, чтобы смотреть на кровь - она вскрывала их низко, на запястьях, там они тонкие и кровотечение из них опасности не представляет. Этой сладостью самоуничтожения она заразила и меня. Однажды я попросил Солу разрезать мне вену, и она с радостью исполнила мою просьбу. Это был очень кровавый день. За окном горел алый закат, на столе расплывалось лужей красное вино, всё вокруг перепачкано было кровью. Сола обнимала меня кровавыми руками, красивая, бледная иссиня как утопленница, и всё говорила про Витю, целуя меня с едва уловимым тошнотворно-сладковатым привкусом крови...А потом она позволила мне всё, но при этом тоже говорила про Витю, и, что было самое паршивое, я не мог отказаться, меня влекло к ней неудержимо, и я вынужден был терпеть такое несуразное унизительное положение. Между нами всегда был этот Витя, которого она то ли любила, то ли ненавидела - я так и не сумел этого понять...
Но теперь всё плохое, что происходило в моей жизни, я так или иначе связывал с Договором. Конечно, порой меня посещала разумная отрезвляющая мысль, что я всё это придумал, чёрта не существует, и связь моих неудач с Договором - всего лишь игра моего воображения. Эта мысль успокаивала меня, но ненадолго.
Литературные дела мои тем временем неуклонно шли в гору, моё творчество находили мрачным, многие критики писали, что во всех произведениях присутствует какая-то безвыходность, тупиковость, но при этом никто из них не отрицал жизненности, информационной ёмкости и исключительной эмоциональной силы моей прозы. Как-то я услышал ещё один случайный разговор о себе; какая-то женщина делилась впечатлениями от недавно прочитанного рассказа.
"У этого молодого писателя, Павла Сидорова - говорила она - определённо есть талант, и очень сильный, удивительно сильный, но какой-то тёмный, страшный талант... Не от Бога. Не от Бога..."
И опять что-то ёкнуло у меня в груди. Я добился успеха. Обо мне говорят. Но - шевельнулась незваная крамольная мысль - рано или поздно придётся платить...
С каждым годом оборотная сторона моего таланта мучила меня всё сильнее. Писал я легко и много, ощущая при этом небывалое воодушевление, но если творчество не ладилось или его результат не казался мне блестящим, то меня посещало чувство близкое к отчаянию. Я начал испытывать зависимось от творческого успеха. Не от признания, а именно от успеха в собственных глазах. И чем сильнее оттачивал я своё мастерство, тем выше становилась планка, которую я ставил сам себе. Я стал гораздо чаще чувствовать неудовлетворённость содеянным и даже несколько раз уничтожал то, что удалось создать. Моё настроение напрямую зависело от моих творческих результатов. Когда я радовал себя, то бывал благодушен, деятелен и весел, но если случались неудачные моменты, и я вообще не писал, то я не мог делать ничего другого, я слонялся заложив руки за спину, испытывая при этом невыразимую мрачную тревогу, какой-то болезненный зуд в сознании, природы которого я не понимал - эти навязчивые состояния я окрестил "ямами". Я срывался в них, падал, неудержимо, и ничего не мог с этим поделать.
Я начал пить.
Алкоголь на первых порах помогал избавиться от навязчивой тревоги, тяжёлых мыслей и усталой ненависти ко всему миру, которые посещали меня в "яме." Но с похмелья мне становилось ещё хуже, ещё мучительнее, ещё страшнее. Я не знал, куда себя деть, что делать, с кем говорить...
Как-то раз в один из таких дней я зачем-то поехал на Балтийский вокзал - место на редкость хмурое и неприглядное. Купив себе две бутылки "Девятки" я зашёл в какой-то серый грязный двор, сел на старые качели и принялся опустошать их, глядя на зияющий битыми окнами на лестнице запущеный подъезд жилого дома.
Допив вторую бутылку, я почувствовал незначительное облегчение и желание с кем-нибудь поговорить. Я огляделся и приметил возле зассаной стены какого-то мрачного парня, по виду тоже пьяного. Он заинтересовал меня.
Я подошёл.
Мы быстро познакомились и купили ещё пива: денег у парня не было, поэтому - на мои. Вскоре они кончились - я предусмотрительно не брал с собой много, собираясь выпить - я не очень доверял себе в таком состоянии. Тогда мой новый знакомый предложил зайти к нему, заверив, что у его соседа водится спирт и повёл меня куда-то тесными пасмурными дворами, потом мы довольно долго шли по набережной - моросил мелкий дождь - и наконец очутились в многокомнатной коммуналке с тёмным длинным узким как кишка коридором. Пришёл сосед со спиртом - молодой, полупьяный и тоже какой-то безнадёжный - мы сидели и пили разбавленный кипятком спирт не закусывая - у них не нашлось вообще ничего сьесного.
Я заметил, что мой новый знакомый выглядит и ведёт себя довольно странно. Сначала я не придал этому значения, но потом вдруг, после нескольких стопок дрянного спирта, это бросилось в глаза и внушило мне необъяснимое беспокойство. Он заходил их угла в угол, взгляд его сделался мутным и страшным. Я не помню, как зашёл разговор, но он признался мне, что два года назад заключил Договор. Условием была любовь одной девушки, по которой он сходил с ума. Ничего не вышло, девушка на него внимания так и не обратила, но с тех пор, как он сам мне объяснил, ему нет покоя и постоянно его что-то мает, терзает, и какая-то чёрная безысходность подкатывает иногда... И тогда он ходит по комнате туда-сюда, быстро-быстро...
Я нашёл какой-то предлог, чтобы поскорее исчезнуть из этой квартиры, убраться подальше от этого мрачного неудачника, от его проспиртованного соседа, от самой атмосферы тревожной безнадёжности, которая чувствовалась в воздухе вокруг этих людей, в их разговорах, жестах, мимике...
Попав домой я сел работать. Написав несколько страниц, я почувствовал заметное облегчение, откинулся в кресле, закурил... Прошлое постепенно отступало. Выспавшись и окончательно протрезвев, я почти не помнил ни лица того человека, подписавшего Договор, ни его остановившегося взгляда, от которого веяло необъяснимой жутью. Я старался об этом не думать.
Прошло несколько дней. Как-то вечером я опять ощутил неотвратимое приближение того навязчивого состояния, когда мне не работается, не думается, и вообще не удаётся успокоится - "ямы". Только в этот раз, как мне показалось, всё было гораздо хуже чем обычно, "яма" была глубже, темнее... Повинуясь какому-то смутному чувству, я надел пальто, выскочил на улицу, и зашагал пешком неведомо куда как мог скорее. Движение немного помогало отвлечься. Мне было так плохо, что даже не хотелось выпить. Я взял в универсаме бутылку вина, но потом вернулся и поставил её на место. Необъяснимая тревога гнала меня вперёд, стискивала, выворачивала на изнанку. Не зная, что с собой сделать, я снова вернулся домой...
И внезапно меня осенило. Я вспомнил, что в детстве читал какую-то глупую страшилку про дьявола: там говорилось, будто бы Ему можно позвонить по номеру "три шестёрки".
Я схватил трубку от переносного телефона и набрал. Это был жест отчаяния, никогда в своей жизни я не чувствовал такой пронзительной безысходности, как в тот миг.
Трубка молчала.
И я заорал в неё что есть мочи, вложив в этот крик все свои душевные силы, весь свой порыв, всю безнадёжность и страх:
"Чёрт! Ты слишишь меня!? Чёрт, Дьявол, Вельзевул! Как тебя там!? Верни мне мою душу! Верни! Я не хочу больше быть писателем! Я не хочу!!!"
Телефон у меня в руках продолжал молчать, как будто бы кто-то терпеливо выслушивал меня там, с другой стороны, а потом вдруг раздался тихий щелчок, словно положили на рычаг тяжелую трубку старомодного телефона, и моя трубка затрепетала у меня в руках короткими частыми гудками.
16 февраля, 2014