Самое скверное, самое поганое - это проснуться от удара головой о скользкие плиты, когда тебя вдруг резко сбрасывают с лежанки на пол и зло, во всю силу колотят ногами.
Я и так-то часто задыхаюсь во сне, а сейчас,скатившись под нары, начинаю просто захлебываться кашлем и кровью, а они, вломив напоследок хорошенько, уходят, сплюнув, видимо просто не желая мараться, и в этом плевке, и в том, как смотрели на меня, поверженного, сквозит лишь презрение.
А я ведь сейчас был дома... И как хорошо, как странно...
Николенька, сыночек мой, все крутился вокруг меня, смеялся, дразнился...
"Кукушка, кукушка!"... И точно, это ж я его в шутку кукушкой назвал, как на картинке в книге небылиц Сытина, которую мы вместе смотрели - там и была кукушка, смешная, в платочке и валенках, вот я и сказл ему "Ах ты кукушка", а он мне - 'Нет папенька, это вы, вы кукушка!'
И так это веселило его, так он смеялся- звонко, заливисто...
Чудно... И ведь знаю же, точно помню и знаю, что давно вырос Николенька, и нет больше его, лег в могилу, сам же и хоронил его, на поле брани убиенного, а вот поди ж ты, как оно бывает...
И вот вдруг не стало ничего, какая-то зверская, темная сила разом вырвала
меня оттуда, из святого, домашнего, странного, вбросив, вот буквально вколотив вдруг в эту боль, и в эту мерзость, и в холод , и в вонь и в грязь. В ужас и печаль...
Нет, конечно, никакой это не был сон, я и в самом деле был там, дома, вместе с ним, а потом, наверное, потерял сознание, или просто умер, и попал сюда, в ад . Не бывает таких снов, вот и смех его у меня в ушах до сих пор звенит...
- Это вам ушные перепонки перебили, вот и звенит в ушах.... - доктор Василевский, святой человек, помогает мне встать, пытается остановить кровь, утереть...
- Эх, доктор, - прохрипевшись и слегка прокашлившись, я снова обретаю способность кое-как говорить. Спасибо Вам, голубчик... Но Вы, как и многие люди вашей профессии - атеист, что простительно... А я вам говорю абсолютно точно - можете не сомневаться - мы все умерли и попали в ад, мы в аду , а то что я видел во сне, это не сон, а наоборот, самая настоящая жизнь.
Доктор смотрит на меня сочувственно, благородно не пытаясь спорить с больным человеком.
- Профессор, за что ж они вас так ?
- Видите ли, доктор, господа-товарищи с Лубянки, когда пришли меня забирать, очень уж расстроились, не найдя нигде ни бриллиантов, ни золота. Что бриллианты - дров в квартире не было... Хорошенько они тогда надо мной поработали, а тут, потом, добавили... Нос вот переломили... Оттого теперь мне бывает трудно дышать, особенно по ночам , я кашляю во сне, хриплю, задыхаюсь.. А тут еще и лихорадка...
Вот в этом и дело - видимо, слишком сильно закашлялся, захрипел во сне - и помешал отдыхать кому-то из "социально близких"...
Доктор, близороко прищурившись, сочувственно кивает головой.
До нас доносится визги и гогот - посреди камеры, прямо на полу , блатные сели играть в карты. От греха подальше мы переползаем в самый дальний, сырой и вонючий угол.
- В ад , говорите?! наш новый сосед - отец Иона, худощавый, долговязый бородач в драном подряснике пытается говорить как можно тише , но даже шепот его звучит густо и торжественно. Он усмехается и продолжает:
- Вам, господа, не доводилось бывать в подвалах киевской чрезвычайки. А я вот побывал! Вот где ад...- сам не замечая того, он говорит слегка нараспев, словно читая на литургии великую ектинью.
- У них, там, знаете ли, есть крысы, прикормленные на человека...
Да-да, человечиною прикормленные!.. И что ж изверги делают - запирают узника в бочку, скованого, и кидают ему туда голодных крыс. А это ж злые твари -за ночь могут объесть человека до кости... не приведи Господь такое увидеть.
Я вот в такой бочке провел целые сутки... Но меня Господь спас. Чую - крысы шевелятся, бродят по мне... Cтал я молиться - сначала Богородицу читал, псалом Давидов, а потом слова отбросил, ухнул в молитву, как в прорубь и поплыл там бессловесно, безобразно...
А рядом еще три бочки стояли, в каждой по мученику, но я их криков почти не слыхал уже, молился вне всякого разумения.
Что ж вы думаете? Крысы меня не тронули, только мизинец на ноге объели.
Утром вошли в подвал большевики, и аж отпрянули - рядом в бочках скелеты сидят, а я живой и свет от бочки идет, словно фосфором намазали...
Мы все аж притихли, изумленные жуткой историей.
- Только вы, господа не подумайте, что я какой-то там святой. Бородач усмехнулся и прищурился вполне себе по житейски, без всякой строгости. -Куда уж там... У меня в Саратове дочурка , незаконорожденная. Я и в карточной игре - мастак. А вот же, пожалел Господь....
Никто не проронил ни слова, все крепко задумались, пытаясь вместить услышанное.
И вот в камере раздался громкий скрип - это с той стороны сняли железный засов с двери. Резко, пронзительно ударило железом о железо.
И в этом звуке был приговор. Не было сейчас ни одного человека здесь, вот абсолютно ни единого, который бы этого не понимал. Не на допрос сейчас поведут. На допрос замок так не скрипит...Наступила полная тишина. Даже блатные бросили свою игру и затихли.
С резким скрежетом раскрылись двери и в камеру вошли два красноармейца и комиссар.
Харкнув, комиссар презрительно, одним резким взглядом окинул камеру и негромко, зло и непоправимо бросил, словно выкидывая решающую козырную карту в надоевшей игре:
- Василевский!
Тут все и выдохнули, а доктор Василевский, побледнев, окаменел, прижавшись к стене.
Тут же я для себя все и решил. Наклонившись, я быстрой скороговоркой зашептал доктору на ухо:
- простите меня ради Бога, но вам же есть что терять, а мне вот совсем нечего и сил уже нет терпеть...
И, не дав ему опомниться, как мог громко выкрикнул:
- Ну что вам еще, изверги!? Я Василевский...
Тут же меня подхватили красноармейцы и поволокли, но я успел увидеть, как перекрестился и благословил меня отец Иона, увидел лицо доктора Василевского - с выражением смертного, запредельного ужаса, соединенного с таким же запредельным недоумением, к которому примешалось уже отражение радости, еще робкой, но готовой заместить и превысить все остальное...
2.
Нас, нескольких бедолаг, выдернутых из разных камер, выстроили в коридоре, у шахты лифта, затянутой железной сеткой.
- Этих в подвал чтоле?- зевнув, спросил красноармеец
Чекист, представлявший собой, видимо, суд присяжных, посмотрел на нас ласково, и ответил довольным, мягким голосом, словно сообщая добрую новость:
- В расход голубчиков, в расход.
Никто конечно, напоследок катать на лифте нас не стал. По замаранной, заваленной хламом лестнице нас погнали вниз, в темноту. Вот и дверь подвальная, раскрыта настежь, а за ней еще ступени. Что ж там? Только бы не бочка с крысами!.. Только бы...
- Что встал? Проходь! - меня со всей силы ударили прикладом по спине и я буквально влетел в подвал, перемахнув сразу через десяток ступеней, ударился головой об стену и в глазах потемнело.
Когда я открыл глаза, то увидел, что нахожусь в очень светлой, заставленной стелажами и шкафами с книгами комнате.
Это комната показалась весьма знакомой мне, конечно, я много раз бывал здесь - это же книготорговля купцов Сабашниковых. В этот час покупателей немного , и я, раскланившись со старичком управляющим, неспешно рассматриваю книги и огромные, тяжелые атласы.
Мы с Николенькой часто приходим сюда смотреть книжки и всякие диковинки. А вот и он сам - тянет меня куда-то:
- Смотрите, папенька, какая кукушка смешная!
Точно - на картинке в детской книжице нарисована кукушка в платочке и валенках. Очень знакомая картинка. Вот придумают же...
-Что ж, купить тебе эту книжицу?
Но Николенька уже забыл про кукушку, его забавляет картина, что висит на стене - павлин, красивый, огромный павлин с шикарным многоцветным хвостом. Но павлин не продается, и мы, так ничего не купив, выходим из лавки.
А до чего же хорошо на улице! Аромат липы и сирени разлит повсюду, свежие порывы ветра доносят все новые волны тепла и благоухания.
Мы с Николенькой гуляем по бульвару и никуда не спешим. Навстречу частенько попадаются старые знакомцы, я раскланиваюсь, а Николенька машет ручкой.
Похоже, этот день никогда не закончится. Похоже, это и есть самый последний день. Заповеданный день. Радостный день. Ни позади, ни впереди больше ничего нет. И нам в самом деле совершенно некуда спешить. Повсюду - тепло и свет. И не просто свет, а нечто живое, мыслящее, родное.
Мы ходим в этом Свете, мы и сами стали как Он. Он всюду и всегда, и мы теперь можем делать все что захотим.
Николенька тянет меня за руку и говорит:
-Пойдем домой.
Я беру его на руки, мы сворачиваем с бульвара и идем домой.