Путешествие из прошлого

 
   Эту повесть я начал писать давно.Работа над ней не ладилась. А потом сам тяжело заболел, не писал и она пролежала шесть лет.Иногда возвращался к написанному материалу чтобы проверить,как выдержали проверку временем некоторые , особенно дорогие и тяжелые для меня эпизоды.Думая,что сделанное уже не пригодится, из кусков текста , что мне нравились ,сделал рассказы и опубликовал на своей странице. Несколько раз пытался продолжить работу над повестью,но каждый раз что-то мешало,часто плохая "спортивная форма". А сейчас послал написанное моим друзьям на проверку,  читается ли незаконченная повесть, весь ее текст, как единое целое и может ли он быть интересен читателю. Одобрили. Надеюсь и Вам.
  Давид Слободник.





   Поезд двинулся незаметно. Из-за суеты пассажиров, обживающих жизненное пространство вагона, никто  не заметил, что за окном беззвучно  поплыл перрон. Я забросил сумку с вещами на свое место второго яруса, повесил куртку на вешалку и вышел в коридор, чтобы не мешать моим попутчикам. Двое мужчин средних лет выставили на столик несколько бутылок пива и стали ужинать. А четвертого пассажира, место которого было внизу, подо мной, пока не было. Дверь соседнего купе была открыта и оттуда доносилась английская речь. Громко и убедительно что-то говорил мужчина. Более тихо и не решительно отвечали женские голоса. Я смотрел в окно. Не могу сказать, что на душе была тревога. Но какое-то беспокойство было. Много лет назад, когда   часто ездил в командировки, похожее волнение тоже было. Но тогда я знал, куда и зачем  еду и если было волнение, то это было состояние борца или боксера перед схваткой. А сейчас  только знаю конечный пункт своего путешествия. И меня никто  не ждет. А может быть, просто появилась неуверенность засидевшегося на одном месте человека? За окном была весна. Березы плыли окутанные зеленым дымком первых листочков. А зелень травы и деревьев вызывала  восторг своей необыкновенной чистотой. Был вечер. Солнце, выскакивающее из-за набегающих на него построек, мостов, деревьев  слепило глаза. Питер провожал меня белыми ночами.

Из соседнего, «английского» купе вышел высокий молодой парень с сумкой и вошел в мое купе. Видимо улаживал какие-то организационные дела со своими англичанками – подумал я. Парень быстро вышел назад в коридор, подошел ко мне и спросил:
 - Может вам будет удобнее на нижнем месте? Мы можем поменяться.- На лице парня была доброжелательная улыбка русского человека, а речь была без тени акцента.
- Меня зовут Александр или Саша - и он протянул мне руку.
- Геннадий - ответил я, отмечая открытый и приветливый характер моего попутчика.
- А ваше отчество? – продолжая улыбаться, спросил Саша.
- Евгеньевич. Но прошу без формальностей. В поезде, как в бане, все равны. Вы  назвали себя только по имени. Меня эта форма общения тоже устраивает.  Я получил от вас знаки внимания и уважения, а все остальное мешает улыбаться – и в подтверждении искренности сказанного сильнее сжал протянутую мне руку.
- Согласен. Несколько лет  я жил в Америке и привык к тому, что пожилых уважаемых людей называют по имени. – Александр помолчал, а потом спросил: - А вы видимо едете домой, в Екатеринбург?
И потому как он резко сменил тему разговора, я почувствовал какое-то внутреннее напряжение, озабоченность молодого человека.
Нет, родился и большую часть жизни я прожил в Ленинграде и мой дом, дом сына и внука в этом городе. А сейчас  просто путешествую и  конечная цель моего путешествия – небольшой городок на севере Урала – город Ивдель. Там, во время войны, я с мамой жил два года. Мне было семь лет, жизнь была голодная и трудная, но я часто вспоминал, как мы там жили. И вот теперь, через шестьдесят лет я возвращаюсь в город моего детства. В Екатеринбурге я сделаю пересадку и поеду на Север более шестисот километров.

- Да мы с вами попутчики! Я еду тоже в Ивдель, у меня  там свой бизнес – и на лице парня снова появилась улыбка.
Мы оба не скрывали улыбку удовлетворения. Конечно, хорошо, что есть симпатичный разговорчивый попутчик, который поможет скрасить однообразие длительной поездки. А главное, когда едешь в совершенно незнакомый город, где тебя никто не ждет, и в пути встречаешь жителя этого города – это большая удача. На наших лицах было обоюдное желание продолжить разговор. Поезд набрал скорость и весело стучал колесами.  По коридору вагона стали ходить пассажиры, готовя свои тела к ужину и сну.

- Пойдемте в купе, а то здесь мы, кажется, мешаем. Кроме того, хотя еще светит солнце, вечер поздний. -  Александр вошел в наше купе, сел на свое место и пригласил меня сесть  рядом.
Два других наших соседа были видимо коллегами по работе. Опустошая бутылки с пивом, они увлеченно обсуждали какие-то производственные проблемы и даже не заметили наше появление.

 Я поставил на стол  термос и сказал: - В России  доверительный разговор не может быть без выпивки.
- Зачем же вы возите с собой термос? Здесь же проводник будет разносить чай – удивленно спросил Саша.
-  Я привык пить настои трав. Несколько лет назад очень тяжело заболела моя жена. Ее парализовало. Произошло кровоизлияние в мозг. У нее очень болела голова. Таблетки от головной боли, которые выписывали  врачи, к сожалению не помогали. Я стал лечить ее сам. В лесах, болотах и  полях я собирал травы, подбирал  смеси и делал настои. Все это помогало уменьшить страдания. Кроме лечебных свойств, во многих случаях, эти настои вкусные и я их с удовольствием пью просто как приятный тонизирующий напиток. Хотите попробовать? Я открыл крышку термоса, налил в стаканчик горячей темной жидкости  и  придвинул стаканчик ближе к Саше. В воздухе поплыл тонкий запах  трав. Саша бережно поднес стаканчик к лицу, втягивая носом поднимающейся пар, сделал небольшой глоток и тихо сказал:
 - Какая прелесть! Действительно по телу разливается какая-то благодать. Из этого букета запахов я узнаю только мяту. Вы фармацевт или врач?
- Нет, я в прошлом военнослужащий.
Тогда как может не специалист находить из тысяч названий трав нужные и делать из них лекарства?- на лице Саши уже не было улыбки. Его глаза светились пытливым интересом.

Это не простой вопрос и на него, может быть, и нет точного ответа. Несколько лет назад в Петербурге на один из островов в дельте реки Невки были выпущены обезьяны института  физиологии. Они прожили на острове целое лето. Их подкармливали. Но большую часть их рациона составляли растения, растущие на острове: листья  деревьев, травы, водоросли.   Конечно, обезьяны и их родители  эти растения никогда не могли даже видеть. Надо заметить, среди этих растений были и ядовитые, но к концу лета ни одна обезьяна не погибла, наоборот, они были все в хорошей форме. Как они могли проводить отбор полезных растений, их же никто этому не учил? Я думаю, что, как и животные, многие  люди, порой бессознательно, могут найти полезные, нужные ему растения. Самое интересное, что и ядовитые растения  человек очень широко применяет, находя не только безопасную, но даже полезную дозу и концентрацию. Это не знание – это дар божий, который надо хотеть развивать. За семьдесят лет в Советском Союзе практически полностью уничтожили  сельских знахарей, травников, костоправов, которые из поколения в поколение передавали секреты целительства. Казалось, что это наследие, эта культура безвозвратно потеряны. А прошло пятнадцать лет, и снова в деревнях ходят лечиться к ворожеям и бабкам не только потому, что больница далеко и  лекарства дороги, просто лечение этими методами дает эффект. Были и курьезы. Я встречал женщину, которая заговаривала болезни. А большую часть жизни была  секретарем партийной организации и, видимо, клеймила позором своих нынешних коллег. Она не подозревала, что Бог ее одарил редким талантом, и что она раньше занималась не своим делом. Да хватит, я вас заговорил.

- Нет, мне  это очень интересно. Я бы очень хотел продолжить этот разговор. То, что вы рассказываете, это не просто любопытно. Ваш опыт и знания могут мне помочь в новом и очень рискованном деле, которое я начинаю в Ивделе. А  как чувствует себя ваша жена сейчас?
- Она умерла. Два года назад.
- Простите за бестактный вопрос – Саша был явно смущен.
Да, все нормально. Время, как обезболивающее лекарство притупляет боль. А потом природа придумала очень эффективный метод лечения – действие подобным: на боль воздействовать болью. Я заболел, попал на операционный стол к онкологу и пока боролся с физической болью и немощью, стараясь снова встать на ноги, душевная боль стала отступать. Теперь я уверен, что рак – это болезнь головы. Если с волей, головой не порядок, лекарства не помогут. Вот поэтому я еду в Ивдель лечить голову.

Видимо, чтобы увести меня с печальной темы разговора, Саша спросил:
- А чем вам запомнился Ивдель?
Наиболее яркие воспоминания остались от дороги в Ивдель, как я с мамой туда добирался из блокадного Ленинграда. Зимой 1942 года первым умер дед. После деда, через какое-то время умер на работе отец, а потом двухлетняя сестра. Мы с мамой остались вдвоем. Была лютая зима. Чтобы спасти ребенка маме предложили вывести меня из блокадного Ленинграда и  она согласилась. Выехать из окруженного Ленинграда можно было только по льду Ладожского озера. Нас погрузили в  открытую машину. В кузове  были женщины с детьми. Караван из нескольких  машин ехал по льду несколько часов. Нас бомбили. Было холодно. Запомнилось,  как нас выгружали,  когда мы выехали на твердый берег. Никто самостоятельно не мог двигаться. Всех снимали военные. И женщин, и детей.  Нас  усаживали прямо на снег, и меня удивило, что  всех разделили на две группы. Во вторую группу попал мой приятель по детскому саду. Я до сих пор помню его фамилию – Завадский. Я спросил у мамы зачем это делают? Мама спокойно ответила: - туда  отсаживают тех, кто умер. Я тоже спокойно принял это сообщение, как будто те, в той группе,  просто поедут в другой населенный пункт.

       Потом нас погрузили в товарные выгоны, в торцевых частях которых,  на всю ширину вагона, были сделаны нары из досок. Люди лежали прямо на полу  и на нарах. В центре вагона, напротив большой раздвижной двери стояла металлическая печь, которая топилась круглосуточно. В основном ехали женщины с детьми  и старики. Туалета, естественно, в вагоне не было. Выходить из вагона запрещалось, да и не было невозможности, поскольку на остановках военные с автоматами закрывали двери вагонов на засов. Открывали дверь только во время движения поезда. Все, кто хотел сходить в туалет подходил к узкой щели приоткрытой двери, спускал штаны и просовывал оголенный зад в прем двери. И все это делалось при движении, в лютые морозы.   Взрослые и дети умирали не только от голода и дизентерии, но и от простуды. Трупы на остановках поезда часто выносили из вагонов. Запрет на выход из вагонов объяснялся тем, что боялись распространения инфекционных заболеваний – тифа. В поезде ехали больные люди, которые несколько месяцев не мылись. Так через месяц мы добрались до Свердловска. Этот город мне запомнился  баней.  Там было очень тепло и приятно. И запахом своей одежды, которую мы одевали после бани. Пока мы мылись, одежда проходила дезинфекцию. Она была горячая и очень плохо пахла.

 В Ивдель уже была проложена железная дорога, но этот переезд я не запомнил. А вот, как мы  добирались от вокзала Ивделя до городка, запомнилось хорошо.
Всех прибывших посадили в кузов  грузовика, напоминающего паровоз. Сбоку кабины машины были прикреплены металлические бочки с закрывающимися  сверху крышками. Водитель периодически выходил из кабины, открывал крышки и засыпал в бочки деревянные чурки и, как кочегар, длинной кочергой перемешивал горящие чурки  внутри бочек.  Потом я узнал, что это были газогенераторные   установки, которыми были оборудованы все автомашины для экономии бензина. Из под крышек бочек выходил дым и пока мы ехали от вокзала до города все, кто находился в кузове,  угорели. Особенно дети. Конструкция  самой  дороги, по которой мы ехали с вокзала,  была необычна и больше походила на железнодорожную колею. В  лесах были   прорублены просеки, и деревья укладывались на земле поперек просек, как железнодорожные шпалы. Таким образом, преодолевались непроходимые болота и топи. По стволам этих деревьев прокладывались  две полосы узких мостков так, чтобы по  ним, как по рельсам, могли ехать автомашины. Но дорога была одноколейная. Одна группа машин ехала  по дороге в одну сторону, а машины, которым надо было двигаться навстречу, ждала на разъезде. Эти дороги назывались лежневками

   Бабушка с младшей дочкой, моей тетей, готовились к нашей встрече. Они откладывали из своего очень скромного карточного лимита  мыло, соль, продукты и к приезду уже были кое-какие запасы. Мы с мамой были очень слабы, болели, но нас выходили. Они спасли мне жизнь. Через полгода я уже стал ходить и меня  устроили в детский сад, где меня полностью откормили. Жили бедно. Зимы были морозными. Для обогрева маленькой комнаты  и приготовления пищи требовалось много дров. Основным заготовителем была мама, а я с  семи лет помогал ей пилить дрова тяжелой двуручной пилой. Воду для пищи и стирки приносили с быстрой горной реки, которая  была недалеко от дома. Трудности возникали зимой. Лед на реке был очень толстый и чтобы добраться до воды,  надо было по ступенькам во льду спускаться  в «яму», на  дне которой была вода. Когда  в темноте, при северном сиянии, мама исчезала в этой ледяной яме, я очень боялся за нее. Потом я привык к тому,  что все женщины выполняли  и  более тяжелую работу на реке. Выстиранное дома белье, возили полоскать к проруби. Ставили на лед корыта, и в сорокаградусные морозы, голыми руками полоскали и отжимали белье. До сих пор перед глазами кадр – женщина в ватнике и платке волоком тащит на крутой берег реки за  веревку металлическую детскую ванночку, наполненную мокрым, замершим бельем.

   Я два раза поступал в первый класс ивдельской школы. В 1943 году, когда мне уже было семь лет, меня не приняли. Я еще был очень слаб и еще зиму ходил в детский  садик. А в 1944 г. сел за парту первого класса. В большой комнате одноэтажного деревянного барака, плотно друг к другу и часто по три человека на парте, размещалось не менее пятидесяти девочек и мальчиков. Я уже умел читать и писать. Учиться  мне было легко. Трудно было дойти до школы. Жили мы в пойме реки, а школа находилась  в глубине гористой части городка. По горной дороге надо было подниматься  высоко в горы. Утром, когда было еще темно, я шел  с мамой, она на работу, а я – в школу. А возвращался из школы один.

   Я запомнил узкое ущелье из которого вырывалась река. По реке сплавляли лес и по берегам  все лето были нагромождения бревен. С этих бревен,  в сопровождении бабушки, я пытался ловить рыбу. Извините, я увлекся и опять вас заговорил. В последнее время у меня мало собеседников.

      Саша смущенно улыбнулся и тут только я заметил, что он уже не пьет чай:
  -  Мне надо навестить своих подопечных в соседнем купе. Со мной едут четыре женщины. Я их назвал – первый женский интернационал. Все женщины разных национальностей: немка, норвежка, японка и израильтянка. Это первая группа женщин, но если эксперимент будет удачным, то следующая группа будет более многочисленна. Я хочу перед сном их накормить, напоить чаем  и помочь расстелить постели. Вернусь я через десять, пятнадцать минут и если вы не против, мы могли бы поужинать  в вагоне-ресторане за счет моей фирмы. Если вам удобней здесь, то мы попьем чай в нашем купе – Саша встал и направился к двери.
- Меня устраивает любой вариант. Быть кому-либо полезным, нужным в моем возрасте и положении,  большая радость и удача – сказал я Саше в ответ.

*  *  *
Ожидать возвращения Саши я решил лежа. Забрался на свою верхнюю полку и  уткнулся лицом в  белоснежную наволочку подушки. Так, в позе парашютиста, парящего в свободном полете, я всегда любил обдумывать производственные или семейные проблемы. Но в последнее время, я понял, что даже в мыслях, уже не могу угнаться за временем. Двигаться вперед у меня нет сил и, главное, желания. Состязания окончены, надо возвращаться к старту.

После смерти жены я очень страдал от одиночества. Даже когда вокруг были люди. Временами я не слышал голоса окружающих меня людей, бесцельно ходил по улицам,  не видя проносящееся мимо разъяренное стадо автомобилей, спускался в подземные переходы, куда-то выходил и снова шел. Все  вокруг было беззвучным фоном, картинкой немого кино,  на переднем плане которого происходили главные действия, часто не связанные между собой временем и содержанием. 

Вот я, молодой лейтенант, выпускник училища, иду с вызывающе красивой женой по Невскому проспекту. Таня была жгучей шатенкой. У нее были густые красивые волосы, копной лежащие на плечах, большие глаза на задумчиво улыбающемся лице,  пышная грудь, тонкая талия и очень красивые ноги. Вся эта красота плыла по улице, изгибалась, приобретая все время новые и все более чарующие линии, временами исчезала под  недорогой одеждой,  опять появлялась, будоража воображение мужчин.

Но чаще мой мозг прокручивал кадры из другого, трагического фильма. Лето. Я уже демобилизовался из армии. Жаркий солнечный день. Я с Таней иду по Суворовскому проспекту. Мы входим в магазин одежды. Таня окидывает взглядом цветастую кучу платьев, висящих на стене, за прилавком. Я понимаю, что в этом ворохе невозможно что-то рассмотреть, но она уверенно показывает  в середину этой кучи и берет от продавца платье. Подходит к зеркалу и, не снимая платье с вешалки, прикладывает  его поверх своей одежды. Я смотрел на Таню сзади и видел отражение ее лица в зеркале. Поворачиваясь  вместе с платьем то одним, то другим боком, она радовалась, как ребенок, представляя видимо, где, когда  и как она наденет эту покупку. Но вдруг, ее движения замедлились, лицо стало сосредоточенным. Мне показалось, что она заметила какой-то дефект на платье и некоторое время стояла неподвижно, словно рассматривая что-то. Я даже хотел спросить, что ее тревожит, но не успел. Таня закрыла глаза и рухнула на пол. Что было потом, я помню плохо, а может быть, в тот момент я просто лишился рассудка и в моей памяти зафиксировались скорее рассказы очевидцев. Я даже не помню, кто позвонил сыну. Он приехал раньше скорой помощи. А помощь ему пришлось оказывать и Тане и мне. Задыхаясь в бешенстве и бессилии, мучаясь, что не могу  помочь Тане, я  суетился, орал, плакал, матерился и даже не почувствовал, что прокусил себе губу. В больницу увезли нас обоих. Мне казалось, что это был последний,  яркий, солнечный день в моей жизни.

Но тогда я еще не знал, что этот день был только началом бед и мне суждено прожить еще пять лет жутких физических и душевных страданий. Всегда, когда я  вспоминаю этот бесконечно длинный и тяжелейший период моей жизни, у меня перехватывает дыхание, и  непроизвольно текут слезы. Даже ночью, во сне. Не из жалости к себе. А из-за невозможности понять и найти ответ, казалось бы, на простой вопрос - за что? Я просыпался среди ночи и не мог заснуть до утра.

В этот раз я не успел растревожить себя воспоминаниями. Откуда-то, совсем рядом, прозвучал незнакомый голос: - Геннадий, я принес чай. Я открыл глаза и увидел Сашу.
Извините, что я задержался, и вы из-за меня остались без ужина. У меня возникли, как говорят, производственные  проблемы. Полчаса назад я заходил в купе, чтобы предупредить вас, но вы спали, и я не стал будить. Сейчас я освободился. И, если вы не возражаете, спускайтесь к столику - на его лице была виноватая улыбка, а может быть, и озабоченность.

Мы молча пили чай и ели бутерброды. Я свои достал из сумки, а его, скорее всего, были принесены из ресторана. Я решил снять напряжение и спросил: - Я могу вам помочь?
- У меня, видимо, заболела одна из женщин. У нее болит бок – теперь лицо и глаза Саши были серьезными. Он уже не мог скрыть волнение.
- А какой бок? – скорее машинально спросил я, хотя правильнее было спросить, есть ли в поезде доктор?
- Правый.
- В подреберье или ниже, в животе?
- Я ее не спрашивал.
- Температура есть?
- Не знаю.
- Есть ли тошнота или рвота? Поноса нет?
- Мне кажется, что нет.
- Вы не возражаете, если я, с вашей помощью, с ней поговорю?
- Я буду вам очень признателен – с радостью ответил Саша.
Тогда давайте уберем оставшиеся бутерброды в пакет, и пойдем к ней. Я пойду мыть руки, а вы приготовьте стакан горячей воды или чая.

Кода  мы  вошли в соседнее купе, все женщины лежали. Верхний, основной свет был выключен. На верхних местах были включены ночники. Одна женщина читала, а другая лежала с закрытыми глазами,  с наушниками в ушах и,  видимо, слушала плеер. На нижних местах было темно. Видимо, женщины спали. Саша подошел к одной из них, дотронулся до плеча и что-то сказал  на английском языке. Женщина подняла голову, хотела привстать, повернуться  к нам лицом, но скривила лицо от боли и осталась лежать на боку в прежней позе. По лицу женщины я понял, что эта японка.

Саша стал представлять меня. Из того, что я понял, он назвал меня доктором. Когда он закончил говорить, я спросил:
- Как вас звать? – Она ответила, но я не понял и вопросительно повернул голову к Саше.
Ее зовут Аска – перевел Саша. – Это довольно редкое японское имя. Большинство женских имен у них заканчиваются на «ко», что значит ребенок, или на «ми», что значит красота.
- Русский язык  кто-нибудь из этих женщин понимает? Я могу с вами общаться, не опасаясь, что нас поймут?  - спросил я Сашу. - Можете говорить спокойно – сказал Саша. – Наклонился и включил ночник над головой Аски.
Я присел на край постели и стал рассматривать женщину. По моему мнению, ей было  сорок, сорок пять лет. Лицо у нее было гладкое, под глазами небольшие отеки, волосы темные, короткие. А глаза усталые, печальные. Женщина была худенькая плоскогрудая. Она лежала на левом боку. Я положил свою руку на лоб Аски. Лоб был холодным. Это хорошо.
- Температура у нее нормальная. Я хочу проверить, не связана ли боль в боку с легкими. Попросите ее выдохнуть до конца весь воздух – сказал я Саше и показал, какой должен быть выдох.
Аска спокойно сделала выдох, поморщилась от боли, но не закашлялась.
-  Коль кашля нет, то с легкими, вероятно, у нее все нормально. Скорее всего, у нее межреберная невралгия. Штука совершенная безопасная, но очень болезненная. Боль сосредоточена на боку, между ребрами. Но чтобы помочь, надо сначала найти болевую точку.  Скажите ей, что надо приподнять  свитер на боку. 
Женщина, преодолевая боль, подтянула нижний край свитера к шее, освободив правый бок. Под свитером была тонкая блузка. Тело было очень худое, даже через блузку хорошо прощупывались ребра. Я быстро нашел болевую точку.
-. Видимо дует из окна. Аска застудила бок. Надо подушку перенести дальше от окна, к двери. Вы объясните ей причину недуга и помогите перестелить постель – обратился я к Саше – а я сейчас принесу противоревматическую мазь. Я этот недуг много раз лечил у себя, родственников и знакомых. Практический опыт имеется.


*  *  *


  Ревматизм преследовал меня с детства. Во время войны, в блокированном Ленинграде, я с двумя сестрами страдал не только от постоянного голода, но мы очень мерзли. Сестры не выдержали такие испытания и в сорокоградусные морозы 1942 года умерли. А я выжил, но с детства, сколько я себя помню, страдал от жестокого гастрита, ревматических болей и судорог. Сразу после войны, когда мама повела меня к врачам, ей сказали: лучшее лекарство для этого ребенка, это хорошее питание. Кормить лучше мама меня не могла. Продукты выдавали по карточкам. Случайно, а может быть, интуитивно,  я залезал в заросли крапивы и терпел жгучую боль потому, что  ночи после этого проходили без судорог, а опухоль на распухших коленках к утру уменьшалась. Может быть тогда, еще в детстве, я понял, что человек может лечить себя сам, без аптечных лекарств. Но надо искать и узнавать, как лечить. И терпеть. И верить. А потом я лечил ссадины и синяки своим товарищам подорожником, лечил их от бородавок соком одуванчика и чистотела, а от поноса давал жевать кору черемухи. Бегая с приятелями на улице, мне казалось, что любую  болезнь я уже умею лечить. Но случай быстро доказал, что это не так.

Мы жили в небольшой коммунальной квартире на окраине Ленинграда. В соседней комнате жила красивая женщина с большой русой косой. В то время ей было от тридцати до сорока лет. Точнее я не мог  определить. Для меня она была просто взрослой красивой женщиной. Тетя Люба, так я звал соседку, была очень сильным человеком потому, что после работы могла до вечера копать огород. После войны, чтобы прокормиться, взрослые и дети Ленинграда перекапывали  все свободные земли и сажали картошку. Я восьмилетний мальчик, как и все мои сверстники, тоже перекапывал тяжелую глинистую землю, сажал картошку и убирал урожай, но очень уставал. А тетя Люба не уставала. Мама и я считали ее очень сильной. Но потом  все стали замечать, что тетя Люба стала худой. После работы  лежала, не ходила на свой огород, перестала петь. Однажды, мама мне объяснила, что тетя Люба заболела.Подвал, не воровали Болезнь называется рак, и что она может от этой болезни умереть потому, что эту болезнь не умеют лечить. Теперь я понимаю, что у соседки был рак пищевода. Она варила и ела только жидкую, как водичка, кашу,  вливала ее в фарфоровый чайничек для заваривания чая, и маленькими глотками пила из носика чайничка. Только эта жиденькая кашка могла пройти через суженный пищевод. Силы быстро покидали женщину, но она продолжала ходить в церковь. Однажды, она принесла из церкви пакет с нарезанными корешками и веточку растения. Тетя Люба рассказала, что это лекарство дала ей бабушка. Если корешки залить самогоном или водкой, то рак можно вылечить. Но корешков надо много. По образцу веточки на болотах надо было найти это растение и поздней осенью, после первых морозов, накопать корней и пить. Тетя Люба была уже слаба и сама не могла поехать за корнями. Она меня попросила съездить на станцию Опраксин, по ориентирам бабушки найти болото и нарвать на первый случай  немного корней, хотя было еще тепло и время сбора не наступило.

 Дети в то время были самостоятельными. Мамы работали по двенадцать часов, а отцов у большинства детей не было. Как добраться на станцию Опраксин я знал. Большая ватага мальчишек  нашего двора многократно ездила туда на поезде. Родители считали, что мы едем за ягодами и грибами. И действительно мы возвращались обычно с полными  корзинками. Во время войны в районе  станции Опраксин велись ожесточенные бои с немцами. Вся местность была изрыта окопами, блиндажами и воронками от взрывов бомб и снарядов. И по всей поверхности изуродованной и  политой кровью земли, в изобилии росли цветущие травы, ягоды и грибы. И среди этой разноцветной красоты, в лесах и болотах вперемежку с  человеческими костями и  черепами, валялись тысячи неразорвавшихся мин, бомб и снарядов. На местности мы ориентировались хорошо. Ягоды и грибы мы набирали быстро. А большую часть времени тратили на  поиск и сбор боеприпасов, которые потом подрывали. Мне повезло. Многие мальчишки, кто ездил тогда со мной,  погибли или стали калеками. То, что мы возвращались поздно, мы объясняли тем, что паровозы ходили медленно из-за поломок на железной дороге.

  Я долго искал это растение, но все-таки его нашел, накопал корней и привез соседке. Тетя Люба всю зиму пила настойку с корешками. Она оставалась худой, но однажды, весной, я увидел, что она тихо, опираясь на палочку, бредет на свой огород. А через некоторое время, я услышал, что тетя Люба снова поет, хотя  хрипло и тихо. Меня этот случай поразил тем, что существуют растения, которые могут спасти человека даже от смерти. И с тех пор всю жизнь я собирал корешки этого растения, хотя узнал его название только через десятки лет.  Я дарил их страждущим знакомым и незнакомым людям, а  на старости лет они потребовались и мне. И возможно, именно эти корешки спасли мне жизнь.


*  *  *

Я вернулся в женское купе с тюбиком мази, с коробочкой таблеток и  пакетом бутербродов.
- Что это? – спросил Саша.
- Это набор ревматика, коим я являюсь около шестидесяти лет. Здесь мазь, снимающая боль, таблетки против воспалительного процесса и наши бутерброды, которые обязательно надо  съесть с чаем до приема таблеток, дабы защитить слизистую желудка. Объясните Аске, что надо приподнять блузку, дабы втереть мазь в болевую точку. Но перед приемом таблетки надо обязательно поесть.
Саша долго переговаривался с Аской, а потом сказал: - Она спрашивает, какие противопоказания.
Нельзя принимать таблетки более трех дней и на голодный желудок. Я думаю, что ей будет достаточно одного  дня – при этом я поднял указательный палец вверх, чтобы обратить на этот момент особое внимание. -  Скажите ей, что я сам пользуюсь этим лекарством более десяти лет.

Этот довод видимо успокоил женщину. Она повернулась, приподняла край блузки и я   начал втирать мазь. Я знал, что процедура болезненная, но Аска терпела. Положив на больное место шерстяной шарф, и натянув поверх блузку и свитер, мы помогли больной сесть ровно и приготовиться к вынужденному ужину. Саша уже хотел подать чай и бутерброды, но я остановил его. Я протянул в сторону Аски свои руки, сжал в кулак пальцы. Оставив не согнутыми   указательные пальцы, я попросил  Аску сжать их  двумя руками.
- Видите – обратился я к Саше – правый сжатый кулачок Аски больше, чем левый. Когда  она поднимала свитер, то я мог видеть только одну руку. Мне показалось, что на кисти имеется припухлость, отечность. Я подумал, что может быть у нее проблемы с сердцем или почками. В этом случае отек должен был быть на обеих руках. Теперь ясно, что это не так. Но тогда более тревожное предположение.
- Какое? – шепотом спросил Саша, как будто боялся, что Аска его услышит.
- Обычно это бывает, когда прерывается отток лимфы. У женщин, в большинстве случаев, это происходит после удаления молочной железы вместе с подмышечными лимфоузлами. Такую операцию делают только при раке груди. Операция очень тяжелая, поэтому женщина не могла отправиться в далекое путешествие раньше, чем полтора года после операции. – Я посмотрел на Сашу и спросил:
Вы знали об этом?

Саша не успел ответить. Аска что-то стала ему говорить, показывая на меня пальцем.
- Она спрашивает, для чего она сжимала ваши пальцы.
- Для проверки. Не застудила ли она и другой бок. – Стараясь не показать смущение, соврал я.
  Саша заметил  мое замешательство и бросился мне на помощь, сказав сначала  на русском,  а потом на английском языке:
- Давайте накормим больную, дадим лекарство, положим спать, пойдем в свое купе и там спокойно поговорим.
Когда мы вышли в коридор, Саша протянул мне руку и сказал:
-Я вам очень благодарен за помощь. Вы меня очень выручили. Сейчас уже поздний час. Учитывая, что у нас с вами еще будет много времени для общения - два дня до Екатеринбурга и один день до Ивделя, я предлагаю идти спать. А завтра я  с удовольствием расскажу, почему я с этими женщинами еду в этот город. Кроме того, я так и не понял, а  с какой целью вы едете в Ивдель.
У меня все очень просто. – ответил я, отметив, что Саша медлит с ответом на вопрос о болезни Аски. – Я возвращаюсь в город своего детства. В Ивделе я пошел в первый класс школы и встретил окончание войны. Понимаю, что за шестьдесят лет маленький провинциальный город и, в то же время, гигантский город лагерей и заключенных, изменился. Наверное, меня ждет разочарование, ибо детские воспоминания, как миражи тают, когда к ним  близко приближаешься.

Когда мы разделись, легли на свои места и погасили свет, Саша быстро уснул. Стук колес не мог заглушить его шумного сопения. А я заснуть не мог. То ли перебил сон, когда задремал, ожидая приход Саши, то ли меня растревожило знакомство с японкой. Я вспоминал ее лицо. Обычное лицо усталой женщины. Не было в нем ни загадки, ни скрытой экспрессии, ни красоты. Когда она держала меня за пальцы, а я рассматривал ее руки, я тоже был внутренне спокоен. Кожа ее ладошек не передавала никакую женскую информацию, и мой приемник молчал.  Тоже было, когда я втирал мазь в обнаженный бок Аски. Я сконцентрировал  внимание на  кончиках  своих  пальцев, на ощущениях неровности подкожных тканей. Из своего опыта я знал, что болевая точка находится там, где под кожей небольшое уплотнение или маленький подвижный шарик. Больших трудов стоит, чтобы удержать это уплотнение под пальцами во время массажа. Нет, в это время мне было не до эмоций, тем более, что пахло мазью. Ее резкий запах даже мешал мне сосредоточится. Вспомнил! Запах одежды. Вначале, когда я через блузку прощупывал бок Аски, у меня под кожей прокатилась теплая волна. Тогда это получилось помимо моей воли и сознания. Запах одежды собрал запах женского тела, и он обжег и заставил волноваться. Но потом, надо было идти за мазью, и пока я ходил в свое купе, тревожное состояние прошло. Когда  понял, в чем дело, я даже улыбнулся. Оказывается, во мне еще течет теплая кровь, и мой организм  еще не утратил ощущения здорового мужика.


*  *  *

Еще в юности  я обратил внимание, что часто мне нравились просто не красивые девушки. Когда я их приводил домой, моя мама огорчалась, что у меня нет вкуса. Когда эти девицы, кроме посредственной внешности имели вдобавок скверный характер, мама очень расстраивалась, говоря: ты просто инвалид -  слепой и глухой. Ты не видишь, что она страшна, как грех. Ты не слышишь,  что и как она говорит? Она наглая дура. Тебе не стыдно с ней встречаться с товарищами?

Самое неприятное, что друзья мне говорили то же самое. Странно, но я терял самообладание, когда эта девушка была со мной, и был совершенно свободным в действиях и решениях, когда был один. Только потом, много лет спустя,  понял, что люди даже не подозревают, что с младенчества, на много раньше, чем они произнесли первое слово «мама», они уже давно «говорят» на языке запахов. Этот «голос», как и «слух» у всех разный, многие, прежде всего мужчины целеустремленные, этот язык запахов не слышат. Они оценивают женщину как дорогую вещь: какой у нее внешний вид, как смеется, что умеет делать, прежде всего, готовить пищу, и все время проверяют, уточняют свои выводы. Но рыцари с аналитическим умом и холодным рассудком, из числа моих знакомых, попадали в сети отнюдь не реже, чем безрассудные и темпераментные парни как я. Еще до женитьбы, когда я созрел рассматривать девушку как будущую жену и, понимая, что все женщины актрисы, я оставил для выбора жены только два необходимых критерия, которые нельзя исказить макияжем и артистизмом. Один критерий позволял оценить красоту, а второй – характер девушки. До начала семидесятых годов большинство ленинградцев мылись в общественных банях. Я узнавал, когда моя зазноба идет в баню и неожиданно, как бы случайно,  встречал ее после помывки. Бывали случаи, что на пороге бани я с трудом узнавал свою красотку, настолько она была некрасива. Конечно,  после полученного шока я  убегал от своей подружки: розовощекие, здоровые, девчонки после бани оказывались синюшными, как цыплята, а пышная прическа превращалась в лысеющую голову.  Особенности характера, чистоплотность, доброта, мной определялись очень просто и точно:  я внимательно изучал  и рассматривал будущую тещу. Моя теща была красива, как Таня, и была удивительно добрая женщина. И я без колебаний женился на Тане и никогда, даже в размолвках  и тяжелых семейных неурядицах, один на один с собой, я не сказал, что в чем - то  ошибся.

Удивительно, но обостренное мужское обоняние доставляло мне много хлопот в последние годы жизни Тани. У нее было несколько инсультов. И  после  каждого, ее тело становилось более скованным и неуправляемым. И с каждым приступом, тело теряло знакомый, любимый запах, а вместо него, появлялись новые запахи новых болезней, запах неподвижного, больного тела. Любое физическое движение и действие Таня делала с трудом и только с посторонней помощью. На мои плечи легли все хозяйственные заботы, о которых мужчина не подозревает, пока здорова жена. Магазины и стирка были самыми простыми, но в то же время, оставляющими след значимости, делами. Больше всего утомляли мелкие, многократно повторяющиеся делишки. Одно кормление Тани требовало больших физических и, главное, нервных нагрузок. Ее надо было поднять с постели, помочь ей встать на ноги, довести до стола, посадить на стул и кормить, как младенца, с ложечки. А потом вытирать лицо и руки, вести в туалет и опять, как младенцу, спускать рейтузы, сажать на унитаз и уговаривать, чтобы она быстрее делала свои дела, а потом подмывать и все в обратном порядке. И так каждый день, несколько лет, без выходных и без отпуска.

Первый год помогал сын. Но у него семья, работа. Ночами надо было вставать. Сын не высыпался. Он переселился к теще. Я не обижался, мужику надо было кормить семью и растить ребенка. Я получал военную пенсию и работал начальником охраны  в коммерческой фирме. В фирме знали о моих семейных проблемах и шли навстречу. Но приходилось многократно неожиданно отлучаться. То вызывать и принимать скорую помощь, то возить жену в больницу. То надо было привозить какие-то документы. На меня начали жаловаться мои подчиненные. Тоже военные в отставке. Может быть, полагали, что я придумал себе легенду о больной жене: отдыхаю дома в рабочее время и получаю за меньшие трудозатраты более высокое денежное вознаграждение. Двое из них решили доказать, что я кроме частых отлучек, выпиваю  в рабочее время. Все охранники были пенсионного возраста,  мужики здоровые и не прочь выпить.


Я сам на работе никогда не пил и  жестко наказывал нарушителей. Исключением были дни рождения сотрудников охраны. В этот день именинник обычно приносил выпивку к началу смены. После окончания работы, вся смена собиралась в комнате-гардеробе. Здесь свою домашнюю одежду, заступающие на дежурство, меняли на  фирменные пиджак, рубашку, галстук, обувь. В обязанности коллег по работе входило принести из дома бутерброды, приготовить пару тостов и поздравить именинника. А потом, как водится у военных, вспоминали службу, войны, через которые они прошли, погибших товарищей. Обычно, это скромное пиршество продолжалось не более часа. Потом делалась  старательно уборка, и все тихо расходились. Я считал, что такие мероприятия за «рюмкой чая», сплачивают коллектив, делают людей терпимее и добрее. В тот день рождения было все, как всегда. Нас было человек семь. Мы выпили пару бутылок водки и приступили к обсуждению проблем страны.

 И в самый разгар разговора, когда старички порозовели и распушили хвосты в комнату входит генеральный директор фирмы. Все встали. Я по военному доложил, что здесь отмечается день рождение нашего товарища. Все присутствующие здесь, уже закончили свои дежурства. Она, как мне показалось, с удивлением посмотрела на пустой стол без скатерти, на котором стояли две пустые водочные бутылки,  несколько рюмок и целлофановые пакеты, из которых торчали домашние  бутерброды, на смущенные лица седовласых, уже полнеющих, но не потерявших военной выправки пожилых мужчин. Генеральный директор была  умная, немногословная, строгая на вид  женщина. Она с каменным лицом выслушала меня и сказала:
- Геннадий Евгеньевич, когда вы освободитесь, зайдите ко мне, пожалуйста.
Когда дверь за ней закрылась, я попросил моего заместителя, бывшего моряка, выйти за дверь со мной.
- Слушай, кап три -  так наедине звал я капитана третьего ранга в отставке – кто-то из наших стукач. Надо выяснить кто. Первое. Попроси всех выложить на стол телефонные трубки. Если кто откажется, не настаивай. Второе. После этого прилюдно, все вместе, вспомните, кто выходил в туалет. Третье. Попроси, подчеркиваю, попроси у всех ходивших в туалет, телефонные трубки. Четвертое. Запиши последний исходящий номер с этих трубок. На всякий случай сверь этот номер, вот с этим номером. Я вынул из кармана пиджака визитную карточку нашего генерального директора и протянул ее своему заму. Запомнил телефон?
- Так точно.
 Только никаких коллективных обсуждений и никаких выступлений. Разойтись надо тихо. Это приказ. Вечером я позвоню  домой.

Кап три ушел. А я стал быстро анализировать ситуацию, готовясь к встрече с директором:
Вариант первый. На мое место есть претендент. Но директор могла мне это сказать без показательной экзекуции. Человек она  жесткий, но без позерства. Исключается.
Вариант второй. Кто-то из моих бойцов очень захотел стать командиром. Похоже. Но почему звонок, а не анонимка? Видимо боялся, что разгонят всех. Похоже. Но почему директор сразу среагировала и пришла посмотреть нашу конуру, а не вызвала на ковер? Не ясно. Но буду готовиться отражать атаку по варианту два.

Секретарь не долго держала меня в приемной и быстро пригласила в кабинет директора. Открывая дверь, как всегда, я задавал себе вопрос: где хозяйка меня  будет принимать. Если директор встречала посетителя, сидя за своим столом, и начинала разговор, не давая, приблизится – жди грозы и гнева. Если выходила навстречу гостю и приглашала сесть у большого стола, где проходили совещания – будет откровенный деловой разговор. Если приглашала к маленькому  столику, незаметно стоящему в стороне с двумя мягкими креслами, - будет не производственный, личный разговор.
Когда я входил в кабинет, Валентина Петровна, так звали директора, выходила мне на встречу. Только я подумал, что порки не будет, как зазвонил телефон, и она вернулась к столу, а я остановился, ожидая приглашения. Валентина Петровна  быстро закончила разговор и устало улыбаясь, направилась ко мне, показывая, что разговор будет за секретным  столиком. Мы сели в мягкие кресла. Валентина Петровна вытянула руку в сторону стены за столиком и стенка раздвинулась, открыв доступ в шкаф-нишу с подсветкой. Из нескольких бутылок, стоящих на полке, она взяла  бутылку коньяка и  поставила ее на столик. Потом на столике появилась ваза с фруктами, два бокала и секретная дверца закрылась.

- Ну, кажется, не плохо? – бросая взгляд на стол, задумчиво сказала директор.
- Это очень красиво, очень хорошо, но очень неожиданно. – Я не скрывал смущения. Мне показалось, что она оценила мою искренность
- Я ожидал чего угодно, но не уютный столик, бутылка коньяка и . . . - Я не успел закончить фразу, а она ее продолжила:
- И женщина . . .
- И красивая, молодая женщина. – подхватил я.
- У этой молодой женщины, дочери двадцать лет. – резко заметила директор.
- Не обижайтесь. Мой сын вам ровесник. До двадцати  лет я на его подружек смотрел как на детей. Хорошеньких детей. Лишь только после тридцати лет, когда у этих девчонок появились дети и сами девчонки округлились, я  ими любовался  как женщинами. И все женщины, моложе меня на десять лет и более, это для меня молодые женщины. И я реально оцениваю свои возрастные кондиции.
- Налейте, пожалуйста. – показав рукой на стол, сказала Валентина Петровна. – Что-то изменилось в вашей семье?
К лучшему нет. –  Я открыл бутылку и продолжал говорить, наполняя бокалы. -  К худшему, откровенно говоря, не куда. Правда, говорят, что худшее, в отличие от лучшего, не имеет границ. По этой причине, видимо, люди стараются не планировать худшее, а надеется только на хороший исход в самых безнадежных ситуациях. Вот получился и тост. За удачу! В личной жизни и на службе!

Я выпил  бокал душистого конька, а сам не мог понять, зачем меня пригласили  в этот кабинет. В фирме я начал работать, когда Таня еще была здорова и все этапы болезни жены так или иначе стали известны многим. Валентина Петровна узнала  о моих проблемах, когда у Тани случился третий инсульт, и мне надо было положить ее в больницу. Она,  через свою фирму, не только устроила Таню в хорошую клинику, но оплатила расходы за лечение и лекарства. Видимо, в клинике ее познакомили с историей болезни и перспективах лечения. И изредка, скорее показывая  сочувствие, она спрашивала о здоровье жены.
- Геннадий  Евгеньевич, вы знаете, кто из ваших подчиненных мне звонил? – Сам вопрос и резкое изменение темы, было настолько неожиданными, что я  не смог скрыть легкого замешательства. Но это было не долго. Странно, но напряжение сразу же исчезло,  и я перешел в состояние зрителя на хорошем выступлении фокусника. Все равно не угадать, просто  стало любопытно, что же будет дальше. Валентина Петровна встала, подошла к своему рабочему столу, на котором стояли телефоны, наклонилась к одному из них, а потом повернулась ко мне :
- Подойдите ко мне.
Когда я подошел, она показала рукой на определитель номеров и продолжала:
- Запишите этот номер.
- Я его запомнил.
Хорошо. Когда вы установите, кто звонил, прошу мне сообщить. Надо проверить, это личная инициатива или задание наших конкурентов.

Она выпрямилась, и  мы оказались лицом к лицу, практически вплотную друг другу. Я впервые увидел волнение на ее лице.
- Я сегодня очень устала. Вы не против, если я положу руки вам на плечо?
Она подняла голову и посмотрела на меня печальными усталыми глазами. Я молча взял ее руки, прижал их к своим щекам, закрыл глаза от волны, нахлынувшей на меня нежности к этой одинокой женщине. Мы чувствовали неимоверную усталость  и исцеляющую теплоту взаимного влечения, исходившую из сплетенных пальцев наших рук. У меня закружилась голова, я почувствовал знакомый запах духов. Я хотел что-то сказать, открыл глаза и от неожиданности еще сильнее сжал ее руки. Мое лицо оказалось  в нескольких сантиметрах от золотого кулона, спокойно лежавшего в ложбинке ее груди. Валентина Петровна видимо почувствовала мое учащенное, срывающееся дыхание на своей коже и прильнула губами к моей склоненной голове. Мы продолжали объясняться, не сказав ни слова друг  другу. Я ей говорил, что мне очень хорошо и что я очень бы хотел поехать с ней в маленькую частную гостиницу, где работал мой приятель. Снять этот кулончик, уткнуться лицом в ее сумасшедшую  грудь и долго, долго . . . ничего не говорить. А она мне говорила, что у тебя дома больная жена. Что она скажет? А я ей отвечал, что она мне ничего не скажет. Она умрет.

 Я вспомнил, как полгода назад Валентина Петровна попросила меня сопровождать ее в банк. Она видимо очень волновалась. Я с ней  ехал в одной машине. А в машине сопровождения, было пять моих мужиков с оружием. Мы с ней вошли в кабинет управляющего банка, а после нескольких фраз меня попросили выйти. Примерно через полчаса она вышла, и мы молча пошли к машинам. Держалась Валентина Петровна хорошо. На ее лице читалась только деловая сосредоточенность. Когда мы  сели в машину и поехали, она не выдержала и сорвалась. Сначала я услышал ее тихие всхлипывания. А потом, она  уже не могла скрыть плачь и нервную истерику. Я остановил машину, чтобы как-то ее успокоить, но когда я наклонился к ней и взял ее за плечи, она бросилась ко мне в объятия  и, продолжая плакать стала односложно говорить:
Геночка, дорогой, давай, куда нибудь поедем! Все равно куда! Я смертельно устала! К черту, эту работу! Я больше не могу! – она плакала и остервенело целовала меня, полностью освободившись от  панциря строгого и бездушного управленца. Вот тогда я впервые почувствовал завораживающий запах ее духов и тела.

Истерика продолжалась не долго. Через пять, семь минут Валентина Петровна успокоилась. Я открыл бутылку дистиллированной воды и помог ей умыться. Еще столько же времени ушло на макияж. Она меня не стеснялась. Лицо ее было спокойным и даже иногда казалось, что она улыбается. Но по мере того, как на лицо накладывались контрастные краски из разноцветных коробочек и тюбиков, заплаканная, простая, чувствительная женщина превращалась в учтивого, холодного чиновника.
- Ну, что же! – Глядя на меня уже с холодной улыбкой, сказала она – Небольшой антракт закончен. Мы опаздываем. Сегодня еще много надо сделать. Поехали!  - Она дотронулась до моей руки, которая лежала на ручке переключения передач, посмотрела мне в глаза, как бы говоря, что на море штиль, капитан на мостике, полный вперед!

В этот день у меня было много работы. Были встречи и переговоры, которые очень утомили. К концу дня, о поездке в банк я уже забыл. Когда вечером усталый, выжитый как лимон, я пришел домой и вел Таню в туалет, поддерживая ее за талию, она приостановилась и сказала:
- От тебя сегодня очень хорошо пахнет.
Я ей ничего не ответил. Мы закончили туалетные дела, я привел Таню к дивану, уложил ее, а сам пошел готовить ужин. Через полчаса, когда, как обычно, я принес ужин на подносе в комнату, то увидел тихо плачущую Таню.
- В чем дело? У тебя что-то болит? – Я встал на колени около дивана и как маленького ребенка, поглаживая по голове, спросил:
- Ну, что болит, скажи?
- Таня стала не красивая. Таня стала больная. Тебе тяжело с Таней. Ты уйдешь к красивой женщине. Я останусь одна. Я хочу умереть.
Я долго стоял на коленях около дивана, положил голову  на подушку и, прильнув щекой к мокрому Таниному лицу, так же тихо, как она, плакал. Слезы каплями скатывались  по щекам и там, где щеки наши смыкались, уже тек ручеек нашего общего горя.

Как только моя память вернула меня к этому, самому печальному в моей жизни, ужину, во мне что-то сжалось, как при ожидании сильного удара. И  Валентина Петровна это моментально почувствовала. Она аккуратно, как бы сожалея о случившемся, освободилась от моих объятий и пошла к столику. Садясь в кресло, она рукой пригласила меня и с нескрываемой грустью сказала:
- Давайте выпьем и поедем домой. Дома нас ждут.
Мы выпили. Посмотрели в глаза друг другу, как всегда, без слов, поблагодарив за понимание.
- Ступайте. Ждите меня внизу.


*  *  *

Я всегда хорошо спал в поездах. Но это было давно, когда я работал и не менее двух, трех раз в месяц ездил в командировки. Тогда я привык, что условия отдыха и постели могут быть разными. За последние десять лет я хорошо спал только в Питере и свою, домашнюю постель, менял только на больничные. Сейчас, в поезде, я спал плохо. Сначала не мог привыкнуть к стуку колес, а потом просыпался на остановках. Проснулся  рано. За окном уже было светло, но солнце еще не взошло. Саша и соседи по купе спали. Некоторое время лежал с закрытыми глазами, но понял, что не засну, и решил встать и почитать. Стараясь не шуметь, я спустился с верхней полки, тихо оделся, взял полотенце и пошел в туалет. Коридор вагона был пуст. На часах было семь утра по Москве. Все нормальные пассажиры еще спали. Умывшись и надев теплый свитер, я вышел в коридор с рассказами О. Генри. Его рассказы я всегда брал с собой, когда надо было коротать время. Я стоял у окна и так увлекся чтением, что не слышал, как открылась дверь соседнего купе. Только когда я услышал  “Good morning”1, я оторвался от чтения и увидел перед собой  удивительно миниатюрную женщину. Это была Аска. Даже по сравнению со мной, человеком не высоким, она казалось очень маленькой и хрупкой. Она сдержанно мне улыбнулась, и что-то на английском языке  сказала, из чего я только понял, что мне, доктору, выражена очень большая благодарность. Постепенно по коридору стали ходить проснувшиеся пассажиры, и проводник стал греметь стаканами, готовясь поить народ, чаем. Я почувствовал, что начинаю мешать нарастающему потоку людей, и вошел в свое купе.

Саша уже проснулся. Он был приветлив. С улыбкой поздоровался и поинтересовался, где я буду завтракать. Услышав, что здесь, в вагоне, предложил совместный завтрак. В его движениях чувствовалось, что он человек собранный, быстрый и общительныйый. За десять пятнадцать минут он привел себя в порядок, посетил своих женщин, организовал для них завтрак и вернулся, неся в руках четыре стакана чая. Поставив стаканы на столик, он предложил мне и нашим соседям по купе чай. Соседи отказались, а мы начали  разворачивать пакеты с едой.
- А проводник не носит чай в купе? – спросил я у Саши.
Конечно носит. Но я боялся, что возникнут у него языковые трудности при общении с моими женщинами. Кроме того, мне надо было уточнить, что купить в ресторане к завтраку. Словом, теперь  я общаюсь с проводником, как со своим хорошим знакомым. Я носил чай  и еду своим женщинам и заодно нам.

Мы завтракали, не торопясь, обменивались впечатлениями и воспоминаниями о сервисе российских железных дорог сейчас, в советское время и во время войны. Смотрели в окно, как пробегает мимо весенняя Россия. Но чувствовалось, что Саше что-то мешает начать обещанный накануне разговор о цели поездки с «женским интернационалом». У меня сложилось впечатление, что Саша знал о  тяжелом онкологическом заболевании у Аски. Но почему он мне об этом не сказал? Тогда, что заставило молодого человека, явно не врача, везти тяжело больную иностранку в глухомань чужой страны? Я поддерживал разговор с Сашей, стараясь  не  показывать, что меня интересует совсем другая тема.
- Ваша слава, доктора, делающего чудеса, уже распространилась по окрестностям соседнего купе. А через полгода о вас будут говорить минимум в четырех странах мира! – не вытерпел и начал разговор в шутливой форме, на интересующую меня тему, Саша.
- Не следует ли это, в переводе на русский, что из вашего женского квартета кто-то заболел, и вы решили показать мне личико еще одной красавицы? – решил я ответить тоже шутливым вопросом.
- Вы правы. Действительно еще одна женщина заболела. Меня беспокоит, что она пьет много таблеток. У нее очень болит голова.- эту, последнюю фразу, Саша сказал очень серьезно. Аска рассказала этой женщине, что у вас очень хорошие добрые руки и советовала ей и мне обратиться к вам
- Но может быть и эта женщина недавно перенесла тяжелое заболевание, а моя задача отгадать какое?
- Вы простите меня, я не хотел вас обидеть. Я вас плохо знал. И не имел право доверить врачебную тайну. Сейчас все изменилось. Вы стараетесь облегчить трудности поездки этих женщин и я обязан сказать о их заболеваниях, чтобы не причинить им вред. Дело в том, что не только Аска, но все женщины онкологические больные. Все они перенесли тяжелые операции, сеансы химио и радиотерапии. И только поэтому я везу их в Ивдель. Но давайте прервем этот разговор, он долгий. Я объясню цель нашей поездки позже. Сейчас прошу вас попытаться помочь второй моей женщине. Вы не против? – Саша вопросительно смотрел на меня, ожидая ответа.
Категорически против! Вы представьте, на минутку, что у гражданки Японии, сегодня начался приступ боли или расстройство желудка, или, самое  простое, поднялась температура. Аску снимают с поезда, помещают в госпиталь, начинают разбираться. Но выясняется, что десять часов назад, какой–то престарелый знахарь, втирал что-то в бок онкологической больной. Меня на следующей остановке снимают, помещают в следственный изолятор и начинают расследование. Если будет доказано, что вреда здоровью мной не причинено, у больной, например, просто ангина, учтут мой  преклонный возраст и что я не получал деньги,  то месяца через два меня из тюрьмы могут отпустить. А могут и не сделать этого. Вопросов много. Вы везете больных женщин для какого-то эксперимента, а почему с вами не  едет врач и не организована консультативная помощь? Почему вы обращаетесь ко мне, зная, что я не врач? Все это меня очень огорчает и настораживает.

- Я вас понимаю. Все вопросы поставлены правильно. По заключению врачей, состояние здоровья всех женщин позволяет им передвигаться самостоятельно любым видом транспорта. К нашей группе подключен американский врач консультант, с которым я постоянно поддерживаю телефонную связь. В Ивделе нас уже ждет  врач, который постоянно будет находится с больными. – Было видно, что Саша очень нервничал, рука его нервно перебирала волосы на затылке.
- Но если у вас есть врач консультант, то почему вы обратились ко мне?
- Извините, это получилось случайно. Когда Аска заболела, я позвонил врачу. Он мне задал несколько вопросов, которые я должен был уточнить у больной. Прогнозы были тревожные. Вся дорогостоящая поездка и вся программа могли провалиться. Я был в отчаянии, не знал, что делать. По моему внешнему виду вы заметили, что я очень расстроен. Когда я вам рассказал, что заболела женщина, то вы, почти дословно, поставили передо мной те же вопросы, что и врач: температура, желудок, кишечник и прочее. Я обрадовался, что есть человек, который квалифицированно может получить эту информацию, которую, для  принятия решения врачом, я передам по телефону. Вы предположили, что скорее всего, это невралгия, рассказали о плане лечения и пошли за противоревматической мазью и таблетками. Пока вы отсутствовали, я снова связался с врачом консультантом  и сообщил, что вы намерены делать. Врач полностью одобрил план лечения.  Он вас назвал опытным врачом.
- Но почему вы сразу не сказали, что Аска больна?
Признаюсь честно. Я струсил. Я очень боялся остаться один. Я  вам поверил, а вы могли меня бросить. - Саша был действительно расстроен. – Когда на транспорте, кому-то из пассажиров, становится плохо, то, обычно, кричат: « Есть в поезде или  автобусе врач? Кто может оказать помощь пассажиру?» И никто не спрашивает наличие диплома врача. У меня был вот этот случай. И я благодарен, что вы сразу же откликнулись на мою просьбу.

В ответах Саши было столько искренности и наивной простоты, что я ему не только поверил, но даже пожалел его. Парень попал в сложную ситуацию.
- И все-таки, с какой целью вы везете больных женщин?
Саша сделал паузу. Ему было трудно принять како-то решение. Он выпрямился, как-будто сбросил груз с плеч и начал говорить:
- Я везу женщин в реабилитационный центр. Обычно такие больные проходят достаточно продолжительный курс реабилитации. Но женщины более тяжело, чем мужчины. Особенно, если они находятся дома. Представляете, женщине удалили одну или даже две молочные железы. Дома об этом несчастье будет напоминать все: встреча с родными и знакомыми, белье, помывка в душе, звонки невежественных сердобольных подруг, улицы и здания, с которыми связаны, может быть хорошие, воспоминания, а может быть и наоборот, ужасные. Часто, женщина после возвращения из больницы, страдает от психологического  воздействия даже больше, чем от физической боли и страданий. Американские психологи предложили на период реабилитации изолировать онкологических больных от домашней среды и поместить их в совершенно непривычные, незнакомые условия жизни: климат, природа, растительность, образ ведения хозяйства, быт и обстановка, одежда,   и даже способ общения. Каждой больной создаются условия автономного проживания. Вокруг есть люди, но как и с кем общаться они решают сами. Все усилия больной должны быть направлены для решения только одной задачи – выжить в новых условиях. Надо начать жить заново во всем. Разумеется, при этом, обеспечиваются минимальные удобства  жизни и гигиены: обеспечение теплом, водой, пищей. Положительные эмоции обеспечиваются, девственной, необыкновенно красивой, но непривычной для глаза больного природой. Но самое главное, больной должен для себя все делать сам, он должен уставать, а свободное время тратить на сон и отдых
- И вы везете этих больных в этот экзотический уголок земли?
- Да. И надеюсь, с вашей помощью довести. Я прошу вас отложить продолжение этого разговора. Как я уже сказал, одна женщина заболела, она страдает от головных болей. 

- Эта женщина была оперирована? -  Я решил показать Саше, что ему я поверил. - На позвоночнике или голове операция проводилась ?
- Нет. У нее были проблемы, кажется, с кишечником.  Операция была полтора года назад.
- Хорошо. Я только помою руки.
В купе к женщинам сначала вошел Саша. О моем визите   женщины были предупреждены заранее. Практически сразу дверь в купе открылась и меня пригласили войти. Я увидел Аску, которая сидела на своем месте, а рядом с ней Сашу. Напротив, на нижней полке, сидели две женщины. Четвертая женщина лежала на верхней полке, повернувшись к стене. Саша стал меня знакомить:
Вот эту девушку, она из Норвегии, звать Гудрун, а рядом с ней – Иланит, она из Израйля. Иланит хозяйка нижнего места, а Гудрун, у которой болит голова, спустилась к ней, вниз, чтобы вам было удобнее с ней говорить. С Аской вы уже знакомы, а над нами, на верхней полке, отдыхает Гретхен, она из Германии.– Представляя мне каждую женщину, Саша тут же делал перевод. Женщина делала легкий наклон головы и я видел, о ком идет речь. И наконец, он показал рукой на меня: - Это Геннадий, он вчера оказывал помощь Аске.

Аска улыбалась и что-то говорила, жестикулируя руками. Я совершенно не вслушивался в английскую речь. Меня поразила застывшая улыбка говорящего человека. У нас, русских, если человек говорит улыбаясь, необязательно понимать слова. Глядя на растянутое в улыбке лицо, сам обязательно улыбнешься. А тут, Аска улыбается, а смотреть на нее грустно. Саша  прослушал этот длинный монолог и перевел одной, короткой фразой:
Аска восхищена талантом доктора и благодарит его.

Выступать в роли доктора с  онкологическими больными, да еще перед представителями нескольких стран, был явный перебор. И я обратился к Саше:
- Прошу вас перевести дословно то, что я сейчас скажу. Я не врач, я получил военное образование, к медицине не имеющего отношения. Но так получилось, что с детства я интересовался врачеванием. Может быть потому, что сам был очень болезненным ребенком. Когда я стал взрослым человеком, мне повезло встретить замечательных, добрых, умных целителей и научиться очень немногому у них. Кроме того, у меня много лет тяжело болела жена, и мне пришлось, ухаживая за ней, осваивать некоторые приемы лечения. Я не доктор. У меня нет диплома. Но  готов помочь вам, если вы попросите меня.

 Все это, я говорил короткими фразами, давая возможность Саше более точно сделать перевод. Пока Саша  переводил, я достаточно бесцеремонно рассматривал Гудрун. Меня, прежде всего, интересовало как ровно  она держит голову, симметрия носогубных складок, рта и вообще мышц лица и шеи. Это была женщина лет сорока, светловолосая, выше среднего роста, полногрудая, умеренного телосложения. Лицо чистое, спокойное, с небольшими темными кругами под глазами. Глаза большие, серые. Глядя на эту женщину, мне вспомнилась, удивившая меня фраза из книги, что у  норвежских женщин глаза цвета воды норвежских фиордов. Я никогда не был в Норвегии и никогда не видел норвежек и  представлял их себе, спокойными и уверенными. Но в этих глазах-фиордах Гудрун, воды  имели оттенок  печали и страдания.

Когда Саша закончил перевод, в купе возникла пауза.  Я оставался спокоен и продолжал рассматривать лицо Гудрун, но боковым зрением видел, что Саша нервно теребит волосы на затылке. Тишину нарушил  спокойный голос Гудрун. Она что-то сказала и Саша перевел:
- Как здоровье вашей жены сейчас?
- Она умерла два года назад.- ответил я.
После некоторой пауза Гудрун снова стала говорить. Саша перевел:
-  Прошу вас, Геннадий, попробуйте мне помочь.
Я видел, что напряжения на лицах женщин исчезло, а Аска одобрительно  кивала головой. Все ждали, что я отвечу и когда я, как будто и не было моего заявления, начал объяснять Гудрун, что источник головной боли возможно находится на лице, Саша зулыбался.

Мне показалось, что на верхней скуле, под глазом, имеется припухлость. Я объяснил Гудрун, что мне будет необходимо помассировать кожу на голове и на лице. Цель массажа – найти болевые точки и воздействовать на них пальцами для того, чтобы улучшить кровоток в больное место. Нанеся на пальцы крем, которым пользовалась Гудрун, я начал  поиск болезненной зоны.

 Всем, кто наблюдал, когда-либо, за массажистами во время работы, обращал внимание на их разговорчивость. Это не только желание расположить к себе пациента и создать доверительные отношения. Главная задача – заставить расслабиться больного, отвлечь его от процесса массажа. Мне тоже надо было разговорить Гудрун и я воспользовался одним из своих приемов. Начав пальцами изучать припухлость на лице, я спросил:
-Вы знаете, Гудрун, что я нащупал?
Когда Саша перевел вопрос, женщина от неожиданности даже вздрогнула. Я взял ее за руку и с улыбкой сказал:
- Я чувствую, что вы хотите меня о чем-то спросить, не правда ли?
Гудрун внимательно посмотрела мне в глаза, увидела в них лукавство и, главное, полное отсутствие тревоги и с улыбкой облегчения  попросила:
- Расскажите кто и где вас учил врачеванию?
Я решил рассказать о Таисии Багровой. 2

*   *   *
;   Представьте себе пустынный берег в устье реки Волхов. Небольшая деревенька Глядково. Редкие, разбросанные вдоль берега, старые деревенские избы. Один домик особенно имеет жалкий вид, маленький, убогий с перекошенными крошечными оконцами. Во время войны, большой снаряд разорвался недалеко от  дома, и взрывной волной дом перекосило. Разбитые стекла, поврежденные окна и двери отремонтировали и заменили, а домик так и стался кривобоким. Окна домика смотрели на  пустынную и единственную дорогу деревни и редкие кусты, сквозь которые виднелась трехсоткилометровая даль Ладожского озера. С озера всегда  дул колючий северный ветер, проникая в глубокие щели старых бревен, и  наметая непроходимые сугробы.; ;   Вот в таком домике почти восемьдесят лет, жила Таисия Яковлевна. Казалось бы, чего особенного. В Росси тысячи таких деревень, таких  домов-развалюх, в которых живут одинокие женщины. Особый случай в том, что у Таисии Яковлевны с детства были парализованы  ноги, она не могла ходить. Кроме того, еще не действовала одна рука. Почти все, что необходимо делать в деревенской жизни, она делала только сидя, одной рукой. Но за многим она, конечно, вынуждена была обращаться за помощью к людям. Принести из магазина, до которого было два километра, хлеб, крупу, масло, достать и принести из колодца воду. Помочь помыться, оказать помощь еще в  множестве, множестве  разных житейских  дел, ведь этот дом имел  и «удобства» только во дворе.
;Не знаю, когда Таисия Яковлевна выявила у себя талант целителя. Известно, что если в чем-то бог ограничивает, то в другом одаривает. У нее была необыкновенная чувствительность пальцев здоровой руки. Она могла пальцами определить наличие кровотока, нащупать пульс, в любой точке тела, перелом и даже трещину в кости. Но, мне кажется, что главным звеном в развитии этого таланта была необыкновенная доброта этого человека. За тридцать лет знакомства и дружбы с этой женщиной, я никогда не видел и не слышал, чтобы Таисия Яковлевна о человеке сказала плохо и просила какое-то вознаграждение за лечение. Люди  оставляли ей что имели: кто  банку молока, кто буханку хлеба, кто деньги. Порой, даже незнакомые люди подходили к окошку, где она всегда сидела, и предлагали принести воды из колодца или купить что-либо в магазине.
;Мне было, лет двадцать пять, когда я впервые был приглашен на деревенскую свадьбу. В большой избе гуляли рыбаки. Народ не разговорчивый, жилистый и  крепко пьющий. Когда мужики вышли покурить и заспорили, я вмешался, и один из рыбаков повредил мне  руку. Пока пили водку, боль терпел, а утром рука распухла, боль усилилась, и продолжать веселье я уже не мог. Одна из деревенских женщин, присутствующих на свадьбе, посоветовала показать руку соседке Таисии. Я согласился, и она меня привела в этот крошечный домик.;;   Мы вошли в его первую часть, кухоньку длиной не более двух метров. А ширина кухни – это входная дверь, а сбоку металлическая хромированная кровать, на которой резвилось несколько разномастных кошек. Остальное пространство комнаты занимала громадная русская печь, а узкий проход, напротив двери, перегораживал маленький стол и табурет подле него. Не вставая с табурета,  хозяйка дома могла смотреть в оконце на дорогу, либо повернуться к печи и положить в топку поленья дров, а если требовалось, могла, развернувшись в другую сторону,  подогреть еду на электрической плитке, которая всегда стояла на столе. Рядом с табуретом была плотно закрытая дверь в остальную часть дома, тоже небольшую комнату, которая  раньше была столовая.
;В мой первый приход, Таисия Яковлевна мне не понравилась. У окошка сидела женщина сорока – пятидесяти лет: худая, плоскогрудая, узкоплечая. На смуглом лице,  узкий, с небольшой горбинкой нос, который казался крючковатым, большие, острые, серые глаза и, словно парик, большая копна темно каштановых, собранных на затылке волос.;Моя сопровождающая объяснила, с чем мы пришли. Таисия Яковлевна посадила меня рядом, положила мою руку на стол, помазала липкой мазью и легкими скользящими движениями стала  ощупывать кисть. При этом, все время говорила какие-то нелепости, вроде: «Чего приперся, не мог стакан держать в левой руке?» и внимательно смотрела не на руку, а мне в глаза. Я еле сдерживался, чтобы не нагрубить. Мне было больно. Через некоторое время острая боль стала проходить и мой «доктор» поставил  диагноз: кости, суставы и сухожилия целы,  не была пульса в запястье, сейчас пульс есть, спать сегодня будешь. И действительно, к вечеру я спокойно держал стакан в больной руке.;;   Только через много лет я  понял, что, разговаривая со мной, как и со всеми больными, Таисия Яковлевна стремилась снять мою скованность и добиться максимального расслабления травмированной руки, а по лицу, видимо,  она определяла болевые точки.;.;   Но все было не так просто. Было не понятно, как она восстанавливает кровоток. Я был любознательным человеком и достаточно часто расспрашивал Таисию Яковлевну о секретах ее таинства, и она охотно мне рассказывала. Так она мне раскрыла секрет заговора болезней.;;   В шестидесятых годах по улице нашей деревни стали проходить незнакомые  молодые женщины с грудными детьми. Таких женщин были десятки. С колясками, на автомашинах и тракторах они ехали к дому Таисии Яковлевны.  Зимой, в маленьких деревнях,  снег с дорог не убирали.  А к этому дому каждую неделю бульдозер чистил дорогу.;Сама процедура лечения была странной. Все женщины приносили своих детей в дом, распеленовывали их, и, по требованию Таисии Яковлевны, уходили на улицу на определенное время. Потом возвращались, одевали ребенка и уходили домой. На одну женщину я особо обратил внимание потому, что она часто приносила своего ребеночка. Встретившись с ней,  спросил с какой бедой она приходит в нашу деревню. Женщина мне рассказала, что месячный ребенок не спокоен, плачет, а врачи не могут найти причину и сами посоветовали обратиться к  женщине, которая умеет  заговаривать болезни, и дали ее адрес. ;Меня это очень заинтересовало. Не рассчитывая на откровенность, я, все-таки, решил спросить. К моему удивлению, тетя Тася (так я ее звал) подробно рассказала о болезни и методе ее лечения. Вот как я запомнил ее рассказ:;;   Отсечь пуповину, при рождении ребенка, это - не просто перерезать  «веревочку». Требуется навык. Если это сделал не профессионал, то кольцевая мышца, вокруг пуповины, не смыкается. В образованный разрыв в брюшине, смещается кишечник, ребенок чувствует боль и плачет. Чем больше он кричит, тем больше раскрывается эта щель и боль усиливается. Врачи, такую схему развития болезни, не признают. Через месяц, полтора, ребенок накричит грыжу. Она становится видна и ее ушивает хирург. Но какой матери хочется такую крошку нести под нож хирурга? Вот они и несут детей мне. Врачи не знают, что в  определенные дни после рождения ( если мне не изменяет память, то через 21 день), в месте разрыва мышцы появляется затвердение в виде маленькой крупинки, бусинки. Эта «бусинка», как замочек, если ее раздавить, то через день мышца сомкнется и ребенок успокоится. Беда в том, что «бусинка» так мала и так мягка, что  даже мои чувствительные пальцы не могут ее нащупать. Поэтому я это делаю языком. А «бусинку» сжимаю зубами. Не всегда мне удается это сделать с первого раза. Приходится приносить ребенка повторно. Ты спрашиваешь, почему я матерей выгоняю на улицу? А если бы ты был отцом младенца и  увидел, как такое страшилище,  как я, языком мусолит по животику твоего ребенка? Что бы ты сделал? Убил бы старуху?  И правильно! И я бы убила. Так что никакого заговора  нет. Здесь бескровное лечение. ;;   Я все понял. Но все-таки спросил о заговорах от укусов змей, надеясь, что и здесь какая-то особая технология. В нашей деревне каждый год, в середине лета, когда становилось жарко, гадюки становились агрессивными и кусали людей и коров. Пострадавших было много, и тетя Тася помогала всем, кто к ней обращался. Ее ответ был интригующим:;- Про лечение грыж у детей я тебе рассказала потому, что это моя тайна, а заговоры от укусов змей, не моя.;;   Рассказ о «бусинке», я много раз вспоминал, когда сам обращался за помощью к Таисии Яковлевне. И потом, много лет спустя, предположил, что возможно, при травмах и других частей тела, на мышцах образуются знаки этих травм – «точечные уплотнения , «бусинки», воздействуя на которые можно возобновить кровоток и уменьшить боль.;;   Прожив большую часть своей жизни, начинаешь понимать, что никаких случайностей в прошлом не было, ни плохих, ни хороших. Все прожитое лично тобой, тебе обязательно пригодится. Все услышанное из уст родителей, твоих близких, и даже не знакомых людей, не просто так, лежит годами без использования. Приходит его величество случай и возникает жизненная необходимость вспомнить это прошлое: разговоры,  рассказы, поступки, встречи. А родителей, учителей, свидетелей уже нет. И тогда память, под напором острой необходимости, сопротивляясь,  нехотя восстанавливает целое из  фрагментов и, казалось бы, не связанных между собой событий.   Так и я, больше двадцати лет носил в памяти  разговоры с Таисией Яковлевной, изредка вспоминая их, как забавный случай или курьезный рассказ. Вот один из них.;;   В яхт-клубе города Новая Ладога стояли яхты, готовясь принять участие в регате. В одном из экипажей заболел яхтсмен, у него была высокая температура. Вызвали скорую помощь. Был сильный дождь. Яхта была пришвартована у пирса и врач, женщина, поднимаясь на судно по скользкому трапу, поскользнулась. Травма колена была настолько серьезная, что женщина не могла самостоятельно встать. Несколько яхтсменов осторожно перенесли врача с палубы яхты на берег, положили на носилки и погрузили в машину скорой помощи, на которой она приехала. Туда же принесли больного яхтсмена и обоих доставили в больницу города Новая Ладога. Поскольку в тяжелом положении оказалась  травмированная врач скорой помощи, то срочно вызвали хирурга, который сообщил коллеге, что у нее очень тяжелый вывих колена и ей будет наложен гипс на срок от месяца до двух, с последующим длительным восстановлением. Эта перспектива так расстроила больную, что она устроила истерику и просила хирурга предложить какую либо альтернативу. Хирург вначале утверждал, что и в кремлевской больнице ее бы так же лечили, но потом, как бы вспоминая что-то, предложил показать ее женщине-целителю в деревне, в десяти километрах от города. Больная согласилась, яхтсмены погрузили ее в скорую помощь и отправились в дальнюю дорогу.;Мой деревенский дом стоит на той же улице, что и дом Таисии Яковлевны, только на другой стороне улицы. Я работал в саду, когда скорая помощь проехала мимо меня и остановилась напротив. Я заволновался, что заболела тетя Тася, и пошел посмотреть, что случилось. Из машины вышли два крепких парня и вынесли носилки с молодой женщиной. Но двери и сени были такие маленькие, что с носилками  войти было невозможно. Тогда один парень взял женщину на руки и внес в дом. Я понял, что с тетей Тасей все в порядке,  что это привезли больного, и вернулся к садовым работам. Думаю, прошло не более часа, когда машина скорой помощи проехала мимо меня в обратном направлении. Мне очень захотелось узнать подробности странного визита. ;;   Таисия Яковлевна сидела за своим маленьким столиком и пила чай. На столе стояли конфеты, печенье и пустые чашки, говорившие о коллективном чаепитии. Больной не было. Когда я поинтересовался, в каком состоянии увезли больную, тетя Тася с удивлением ответила:;- Как в каком? Ногами пошла. Ну, с палкой конечно. Хромает. Потерпеть девке пришлось, больно ей  было. Трещин и переломов костей у нее нет, я восстановила пульс на становой жиле, через пару дней будет плясать.;;   Общаясь с Таисией Яковлевной, я часто слышал слова «становая жила», которые она говорила, при лечении разных частей тела: ног, рук, спины, шеи. Что она имела ввиду? Только через много лет я понял, что она, прежде всего, проводила поэтапное «обследование» больного. Проверяла, есть ли повреждения костей и суставов, (переломы, трещины, смещения), но главное, находила основную травмированную мышцу («становую жилу»), определяла точки локальных травм и нарушение кровотока в них. Восстановление кровотока в мышцах, было основным  лечебным действием, с поразительно быстрым выздоровлением. Но были случаи, когда Таисия Яковлевна отказывалась лечить больного. Я сам был свидетелем, когда после такого осмотра, она говорила больному: я тебе не могу помочь, у тебя перелом или трещина кости, тебе надо накладывать гипс, иди к хирургу. В то же время, к ней привозили больных с тяжелейшими травмами позвоночника. Это были водители, попавшие в тяжелые автомобильные аварии, артисты балета, безуспешно лечившиеся в клиниках Москвы, дети, получившие травмы .;Особенно запомнился рассказ Таисии Яковлевны, как  она лечила перелом позвоночника у шофера. Рассказ, при всей трагичности, можно назвать и курьезным. Это произошло примерно пятьдесят лет назад на шоссе Ленинград- Мурманск.;;   Поздняя осень. Снегопад. Мороз. Грузовая машина на скользкой дороге перевернулась. В кабине было  три человека. Два человека не пострадали, а у третьего, водителя, был перелом шейного отдела позвоночника. Когда пострадавшего вытащили из деформированной кабины, он был без сознания.   Больного привязали (зафиксировали) к куску борта кузова машины и повезли в ближайшую деревню, где был медпункт. Увидев окровавленного, привязанного к доскам человека, фельдшер  испугалась, что он  у нее умрет, и направила машину с больным в соседнюю деревню к Таисии Яковлевне и  вызвала туда скорую помощь. Когда врач скорой помощи вошла в дом Таисии Яковлевны, больной лежал на большом столе в столовой комнате и громко стонал. Врач поняла, что в обычной машине больного до больницы не довезти. Она сделала болеутоляющий укол, вызвала специальную машину для перевозки тяжело больных и уехала. Таисия Яковлевна понимала, что машина приедет к больному только через  5-6 часов, но больной уже погибнет.;;   Она решила сама спасать раненного человека. Сначала с помощью соседей сняли с больного одежду, отмыли тело от крови и грязи. После осмотра, Таисия Яковлевна убедилась, что травмирована только шея. Из соседних домов принесли широкую деревенскую лавку (скамейку), которую  решили  использовать как  операционный стол. Понятно, что только на этом уровне Таисия Яковлевна могла оказывать помощь  больному человеку.;;Одного из соседских парней послали  в магазин за водкой. как болеутоляющим средством. Другие соседи принесли домотканые деревенские половики, которые предложили использовать как пластичный корсет, обмотав ими грудь и шею больного. Другие принесли простыни и сделали из них широкие бинты. Словом, без суеты, в избе появлялись разные люди, Таисия Яковлевна им говорила односложные фразы, и эти люди уходили выполнять задание, как будто им это приходилось  делать не впервой. Кто- то приносил дрова, другие топили плиту и печь, женщины делали мокрую уборку, в кухоньке грелась вода,  и что-то  варилось.;;   Не прошло и часа, как все к «операции» было готово. В столовой, где поставили лавку. было чисто и тепло. Двум молодым крепким парням поручили выполнять обязанности санитаров: переносить больного и удерживать тело в нужном  положении. Двух молодых женщин «назначили  операционными сестрами», они должны были быть «руками» Таисии Яковлевны.;;   Сначала было приказано провести анестезию. Для этого, в фарфоровый чайник для заварки чая, влили стакан водки. Придерживая голову больного,  «операционные сестры» осторожно влили ему в горло содержимое чайника. То, что больной принял все лекарство, Таисия Яковлевна расценила, как хороший знак. Через некоторое время, дав анестезии подействовать, принесли широкую доску и, под присмотром   «главного хирурга», стали  вводить ее  под спину больного.  Со стонами и криками это удалось сделать. На доске, покрытой мягким половиком, лежала только верхняя часть тела – спина, шея и голова. Без особых трудностей, переставшего стонать человека уложили на лавку, а два «санитара» крепко держали его нижнюю часть тела. Две женщины сели около головы  спящего человека и подсунули руки под его затылок, а  Таисия Яковлевна, которую принесли к лавке на табурете, положила свою ладонь под шею и стала ощупывать место травмы. Лицо ее было напряженным. Она тихо, но уверенно сказала:;- Девушки, по моей команде надо будет резко  повернуть голову парня вправо,  примерно на два сантиметра, и сразу же, рывком, не отрывая голову от доски, потянуть ее на себя, вдоль позвоночника. Больному будет очень больно. ;;   Мужчинам, в это время,, надо крепко прижать  ноги и  туловище к скамейке. А то, не дай Бог, свалим больного и себя на пол. Понятно? А теперь, не трогая больного, покажите, как будете делать. Сразу не получалось и только после с третьего раза Таисия Яковлевна сказала:;- Ну с Богом! Перекрестилась, и ее губы беззвучно зашевелились в молитве.;Больной действительно громко крикнул, дернулся и как бы обмяк. Все застыли в напряженных позах, бросая вопросительный взгляд, на своего руководителя. Таисия Яковлевна  тоже сидела неподвижно, только рука продолжала ощупывать и массировать шею, а по лицу скользили капли пота. Потом, освободив  руку и встряхнув ее, как после тяжелой работы, тихо сказала:;- Позвонки встали на место. Теперь надо ждать, важно, чтобы не было острой боли и, не дай Бог,  не было ущемление нерва. Будем  ставить наш «гипс». Полосу половика осторожно намотали на шею, в несколько слоев. Получился упругий воротник, поддерживающий подбородок. На спину, вдоль позвоночника, положили дощечку и закрепили ее бинтом на лбу и на туловище. После этого надели рубашку и свитер. Больной дышал , но глаза не открывал.;;   Было уже темно, когда бригада врачей скорой помощи на специальной машине прибыла забирать тяжело больного. Вместе с ними, показывая дорогу, ехал деревенский фельдшер. Еще на подъезде к дому Таисии Яковлевны, врачи заволновались. Издалека было видно, что в доме горел яркий свет. На улице курили двое мужчин. Они были без пальто, в одних рубашках. Фельдшер перекрестилась и тихо прошептала:;- Господи, неужели помер, неужели опоздали?;Готовясь увидеть печальную картину, вся бригада врачей  вошла в темные сени. Пока в темноте искали ручку входной двери, врачи услышали из комнаты жалобное пение. Пели женские голоса. Но вдруг, пение прекратилось, раздался шум мужских голосов и шум хлопков в ладоши, напоминающих аплодисменты.;;    Когда дверь все-таки удалось открыть, вошедшие из темноты люди не сразу поняли, куда они попали. В комнате за столом сидело более  десятка мужчин и женщин. На столе, вперемежку с бутылками водки стояли тарелки с вареной рыбой и сухой корюшкой, квашеной капустой, солеными грибами и вареной картошкой, Врач подумала, что их привезли не в тот дом и, обращаясь к фельдшеру, спросила:;- Где больной, мы не туда попали?;На фельдшера было больно смотреть. Она, чуть не плача, показывая на мужчину со стаканом водки в руке, сказала:;- Ну как же! Вот этот больной! С дощечкой над затылком и забинтованной головой! Утром его привезли в крови и без сознания. А сейчас он вроде живой и пьяненький даже.;Вся компания  благодарно улыбалась за признание и оценку их работы. Врач наклонилась к уху фельдшера и что-то шепотом спросила. Фельдшер показала рукой на Таисию Яковлевну и сказала:;- Это вот она, Таисия Яковлевна, помогает в беде нам и нашим детишкам. Все люди из соседних деревень, да и Ленинграда, благодарно молятся за ее здоровье.
;- Уважаемая Таисия Яковлевна – обращаясь к хозяйке дома, сказала врач, - я много хорошего слышала о вас. Но то, что вы, с вашими помощниками, сделали сегодня, это удивительно. Если бы я не видела это своими глазами, я бы не поверила. Вы замечательный русский лекарь. Но травма у мужчины очень серьезная. Могут быть осложнения. За ним надо понаблюдать в больнице. Поэтому я советую больному поехать с нами. Кроме того, машина водителя разбита. Будет следствие,  будут выяснять, не был ли водитель пьян. Поэтому, пусть больной чуть-чуть выпьет за ваше здоровье и едет с нами, а я, в больнице, дам ему справку, что он был  трезв «как стеклышко». Я жду  в   машине.;;;     На свою загородную дачу в деревне, зимой, я приезжал редко. Но если приезжал, то всегда заходил к Таисии Яковлевне. В одно из таких посещений, она мне рассказала, что несколько дней назад упала и двое суток лежала на холодном полу, пока случайно не пришла  соседка. Это было зимой и она очень простыла, но не жаловалась на судьбу и рассказывала об этом, как о забавном случае. Когда я заметил, что так и замерзнуть могла, она с улыбкой сказала:;- Нет, не могла. Просто еще не время.;- А разве у каждого человека есть свое время смерти? – удивился я.;- Конечно, есть.;- У Вас, Таисия Яковлевна, когда, если не секрет?;-  Я умру этой весной, когда уже будет зеленая травка. – с улыбкой сказала она.;- Когда поют птицы и будет красиво?;- Нет, это не важно. Главное, чтобы земля оттаяла, и мужикам не трудно было капать могилу.;Поскольку  это было сказано с улыбкой,  как шутка, я об этом разговоре забыл, но весной пришлось вспомнить.
;   Весна в этот год была поздняя. С Ладоги дули сильные северные ветры. Картошку начали сажать поздно, только во второй половине мая. Был выходной день. На огородах мелькали спины людей. Ко мне подошла соседка и со слезами на глазах сказала:;- Тетя Тася умерла.;