Для друзей Дурак космического масштаба. В работе

Не обижайтесь, что нечасто появляюсь.
Переписываю роман: тут уж или он меня, или  я его.
Если есть интерес, заходите на Самиздат. Ссылка внизу страницы.
Тут только нерабочую позволяет сайт:
http://samlib.ru/b/bed_k/00000014.shtml
============

Пока дело идёт так:
===================


ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. «ПРОБЛЕМЫ С ВНЕШНОСТЬЮ»
       
       Ещё одна девица склонилась к другой, кивая в мою сторону.
       Чего они все уставились?
       Маленькие, пёстрые, разряжены – словно сороки. Есть такие птицы, жадные до побрякушек. Живьём я, правда, сорок не видел, только на голо. Говорят, их привезли когда-то прямо с Земли. Хотя, кто знает, была ли вообще эта Земля? А девчонки – вот они, руку протяни.
       Ивирэ – тихая планета. Северные задворки Империи. Выплавка металлов, добыча графита. Люди – прыщавые и мелкие. Девушки... Ну, девушки везде ничего, если помоложе.
       Ивирэ называют ещё Карат. Из-за плотного пылевого пояса планета похожа на семечко на ладони гиганта. Но лучше не садиться, чтобы не разрушать иллюзию. А я сел. Зачем? А не твоего ума дело.
      
       Первый раз после того, как покинул свою планету, еду в общественном транспорте. Он и сохранился-то в Империи лишь на заокраинных землях, вроде моей родной или этой. Но дома турболинии – необходимость фермерского быта. А здесь, словно проспали тысячелетие. Душно, тесно. До соседней морды можно доплюнуть.
       Парень вот на меня выпучился.
       Что, малой, зрачки царапает? Ну да, за мой плащ можно купить троих, как ты, прыщавых. Но ты же промолчишь, верно?
       Тут трилёт завис, и я вышел. Не у гостиницы, а на общей для всех остановке. Фантастика. Парням расскажу – не поверят. Это ж как надо заморочить горожан, чтобы они с места на место стадами ездили? Им бы ещё биочипы под кожу, как домашней скотине.
       Или тот, что смотрел на меня, – узнал?
      
       Вышел и выдохнул. В тесноте жилых секторов корабля я должен бы привыкнуть уже к навязчивой близости чужих рож, а вот не привык. 
       Дул холодный ветер, но глоток здешнего воздуха, показавшегося по прилёту слишком вонючим и пыльным, вошёл в лёгкие, как родной. Чёрные пешеходные ленты бежали от три-станции через зелёную зону газонов и клумб, и я выбрал движуху, что вела к свечкам гостиницы. Местное солнце опустилось до крон деревьев, похожих на лысые пальмы, но небо над центром города было бы светлее, если бы не просело от тушек таксомов и личных машин. Да и народ бурлил как-то уж больно нервно. Утром, по прилёту, мне показалось, что здесь гораздо спокойнее.
       – А-мя-о! – донеслось глоток в сорок.
       Крик мне не понравился. Если это праздник, то я ликборийский ушастый ташип.
       – На-мя-со! Ещё раз, громче! На-мя-со!
       Вход в гостиницу загораживала толпа мрачных мужиков с бледными одутловатыми лицами. На серых комбинезонах мигали буквы, пробегая по одежде первого ряда и складываясь в строчки: «Отдайте наши медицинские гарантии!» «РЕЭНКА – на мясо! Военную машину – на слом!» Судя униформе, выходной сегодня взяли шахтёры.
       Неприятностей я не планировал. Лишних. Но не видел и оснований искать технический вход в здание. На крайний случай сломаю одну-две руки, да и сенсорный у меня есть. Для тех, кто умеет обращаться, тоже оружие.
       Я обошёл толпу справа и протиснулся к дверям. Мне не препятствовали, но смотрели с агрессивным удивлением, словно полисы залили мою морду на все городские инфопанели. Я понимал, что прикинут совсем неподходяще для здешних аборигенов, однако чужие глаза чаще задерживались на лице, чем на одежде, и это было неправильно.
      
       В полупрозрачном пузыре гостиничного холла я отметил, как тренировано опускает глаза парадный консьерж. Этак и до паранойи недолго.
       Взлетев в свой номер, уставился в зеркало. Может, что-то не так во мне?
       Но всё было как надо.
       Я блондин, у меня большой рот и широкие скулы. Можно, наверное, сказать, что у меня чувственный рот, потому что он-то обычно и притягивает взгляды. Даже если я сам смотрю на себя в зеркало, вижу прежде всего рот. И женщины так же смотрят на меня, то есть на него, ну, как я в зеркало.
       А больше и смотреть не на что. Глаза серо-зелёные, морда загорелая. Скажи, у кого она в космосе не загорелая? У параба? Это парабы, твари шестирукие, не загорают от ближнего ультрафиолета…
       Ну, нет во мне ничего особенного. Разве что волосы длиннее, чем принято в северной части Империи. Я не обрезал их со дня сдачи экзаменов в Академии. Но это же не причина для местных пялиться на меня, как на воплощение Безликого!
        Да, самое главное, мне двадцать два стандартных года. По имперским законам только что перестал быть мальчишкой, но смотрю на мир всё ещё как семнадцатилетний. По крайней мере, в зеркале у меня очень наивные глаза, словно не убивал, не имел женщин. С такими глазами и живу. И убиваю.
       Работа у меня такая – стрелок космической армады. Вернее, пилот-стрелок. Второй пилот и второй стрелок. Оттого и волосы отрастил. Стрелки подчиняются напрямую наводящему, и ему плевать на мою причёску. А вот капралу совсем не плевать. Капрал подходит, смотрит сначала на выскобленную башку Дьюпа, потом на мою, волосатую, и долго-долго ругается на пайсаке. Но он плюётся и уходит, потому что капрал мне никто, и звать его никак. И мне дела нет до того, что мой внешний вид ему противен. Когда ты полгода без твёрдой земли, один такой приход – полчаса радости. А поменяют капрала, я и волосы срежу – надоели. Могу даже побриться, как Дьюп.
       Дьюп – мой напарник, то есть первый стрелок, а я его дублёр и две дополнительные руки. Но Дьюп первый не только в нашей паре, он Первый для всего северного крыла. Потому что мой напарник – один из лучших стрелков армады. Башка у него всегда блестит, Дьюп бреет её старинным таянским ножом. А в кожу между бровей он засадил толстое титановое кольцо. Парни говорят, что у Дьюпа не только кожа на лбу проколота, но и черепушка просверлена, и именно поэтому Дьюп – того. У него реакция – «четыре». А у человека потолок – «тройка». У меня тоже «тройка». Может, я и мог бы стрелять быстрее, но есть скорость прохождения сигнала в мозгах. Упреждение цели при околосветовых – это одна большая шутка. По крайней мере, для навигационной машины. Но такие, как Дьюп палят туда, где цели пока нет, и попадают. И непонятно, как у них это получается.
       Кое-кто на корабле считает, что Дьюп мутант, а гендепартамент разучился ловить насекомых. Но вопрос этот обсуждается исключительно узким кругом. Ещё никто не смог увернуться, когда мой напарник бьёт кулаком в морду. Шутка есть на нашем «Аисте»: заставить новичка подойти к Дьюпу, задрать нижнюю губу на верхнюю и хрюкнуть. Дьюп не обижается, он просто бьёт.
       За этой шуткой, похоже, скрыта нехорошая история. Копался я раз в корабельной сети и зацепил глазами слово «дьюп». Оказалось – это животное типа свиньи с такой вот выступающей нижней губой. И я понял, что Дьюп – совсем не имя, но спрашивать ничего не стал. Я слишком ценю дружбу с ним. Хотя язык у меня чешется. Когда-нибудь не удержусь и спрошу. Интересно, он мне врежет?
       Из-за Дьюпа меня на корабле почти не задирают, хотя я первый год в армаде, да и, вообще – есть за что...
      
       И тут запищал софон.
       Всё бы ничего, но мне на Карате никто не мог звонить. Я местный говорильник по прилёте купил, чтобы таксом вызвать или гостиницу заказать. На руке болтался, конечно, служебный спецбраслет, таксишку можно организовать и по нему, но «батарейку» тратить жалко. Да и вызов пойдёт как межпланетный, спишут ещё с кредитки. А барахло однокнопочное можно потом сдать прямо в порту. И, тем не менее, оно зазвонило! Вот ведь сакрайи Дадди пассейша!
       Ответить? Хемопластиковый многогранник не мигал, предваряя голорасширение, и даже не сформировал экран. Значит, номер не определился. Кто-то ошибся? Тогда софоны обменяются параметрами автонабора, и «планетарник» смолкнет…
       Нет, звонит, гадина.
       Кому я могу быть здесь нужен? Я – пилот, я в увольнении. С «Аиста» мне, при необходимости, стукнут через браслет. Меня никто не знает на этой планете.
       «У человека есть сто восемнадцать способов испортить себе жизнь и сто восемнадцать выходов из трудных ситуаций, но все они против совести», – вспомнил я экзотианскую пословицу и нажал единственную кнопку.
       – Слушаю! – я уже не сомневался, что звонят мне.
       Софон потеплел и изобразил допотопную трубку с голосовым модулем.
       – Господин эрцог, эскорт будет через десять минут, – сказал равнодушный бумажный голос.
       Так говорят чиновники с планет средней руки. Они беседуют словно бы не с тобой, а с голонейком – условным образом анонимной трансляции.
       Вот же квэста Дадди патэра. Только чиновников мне не хватало. Парни ждут, что я привезу спирт, а может даже и спайк. Должен же я как-то отметить годовщину службы на «Аисте»? И мне не резон сейчас вступать в любые дополнительные отношения с гражданскими властями.
       Но вырвалось:
       – Какой, к Памяти, эскорт!
       Ну не мог же я, в самом деле, выругаться на пайсаке? И я брякнул, что слышал на экзотианском Орисе. Есть там такая забавная религия Веры и Памяти. Её последователи считают, что человек в принципе вечен, а убивает его только память. И выражаются типа «да иди ты к Памяти».
       Трубка икнула, и из неё повалили извинения. Похоже, на том конце сигнала и ждали, и боялись подобного ответа.
       Эрцог, между прочим, самый высокий титул в мирах Экзотики. Неужели меня до сих пор не опознали по голосу?
       – Мы понимаем, что вы здесь инкогнито, господин эрцог, и подчиняетесь ритуалу. Но мы вынуждены настаивать на эскорте, – заходилась трубка. – В провинции восстание шахтёров, беспорядки...
       Я перестал слушать. Дешёвая мистификация, или меня действительно с кем-то переплели? Эрцог?
       – Какое МНЕ дело до ВАШИХ восстаний и ВАШИХ беспорядков? – тихо и язвительно спросил я. Я вообще стреляю и говорю быстрее, чем думаю, однако и навожу тоже быстро – «тройка», она и есть «тройка». – Вам сообщили, что Я здесь? Забудьте это. Вы в курсе, что, если… Я… скажу… «УМРИТЕ»… вы умрёте?!
       Трубка заткнулась, наконец. Она была осведомлена, что высокородные миров Экзотики, особенно так называемые ледяные аристократы семи высших Домов, могли убить двумя-тремя грамотно построенными фразами. И, похоже, эрцог, за которого меня приняли, тоже мог.
       – Сна вам без сновидений! – попрощался я очередной экзотианской пословицей и выключил софон.
       Следующим порывом было – выбросить его в окно, но я сдержался. Софоном гостиничное окно не разобьёшь даже в провинции.
       Эрцог, надо же. Кто у нас вообще сейчас эрцог в двадцать два стандартных года? Ой, газеты надо было листать на подлёте к Карату, а не зависать на порносайтах! Но кто ж виноват, что у солдата доступ только в унылую корабельную сеть? Я ж не с цепи сорвался и в увольнительных слушать от скуки новости? Хотя я их, честно говоря, вообще не слушаю. Разве что Дьюп что-нибудь расскажет. У него перерыв на новости – дело святое.
       Включать софон, чтобы глянуть здешние дэпы, было бы большой глупостью. Звонильник вообще следовало как можно быстрее сбыть с рук.
       Я оторвал от пластиковой гостиничной простыни длинную полосу, плотно свернул плащ, стараясь, чтобы получился прямоугольник, сунул на грудь, под рубашку, примотал к телу. (Плащ из кожи змеептицы – не лучшая защита, но какой-нибудь допотопный огнестрел удержит. Вдруг тут и вправду восстание шахтёров?) Сверху я накинул родной пилотский китель, воткнул софон в задний карман брюк и пошёл в гостиничный бар. Теперь за звонильник можно не беспокоиться, минут через десять он отправится в причудливое путешествие по городу. Ну и Хэд с ним. А в баре к тому же есть терминалы, где можно послушать газеты.
      
       Технобар оказался неожиданно стильным в плане панелей живого дерева и дорогих колониальных светильников. Народа хватало, однако рассеянный свет пятнами плясал по лицу, работая лучше всякой маскировки. Я взял местного солоноватого пива, сунул в ухо мягкий одноразовый наушник и протиснулся к сетевой терминальной стене, где парни и девчонки, одетые в стиле «нео» обсуждали богему (шахтёры таких не торкают).
       Листая прессу, почувствовал, как софон «ушёл». Не стал его задерживать. Я искал эрцога двадцати с небольшим лет, последователя Веры и Памяти. Может, кто-то недавно издох, и на парня рухнул титул?
      
       «…национальной трагедией для земель Содружества стала смерть преподобного Эризиамо Риаэтэри Анемоосто Пасадапори. Наследник – двадцатилетний Агжелин Энек Анемоосто инкогнито отбыл в паломничество по местам молодости дяди…»
      
       Ну, правильно: эти экзотианские уроды наследуют не отцу, а дяде.
      
       «…но даже, если наследование будет узаконено необходимыми ритуалами, оно не решает проблем, которые возникли в мирах экзотианского подчинения в связи со смертью человека, являвшегося не только эрцогом дома Аметиста, но и эрприором всех существующих домов. К сожалению, приорат не признаёт преемников и выборности, а сан эрприора не может быть наследован иначе, как по праву способного воспринять уникальные духовные знания, что вообще не гарантирует избрания эрприора в обозримом будущем. Таким образом, Экзотика лишилась некого связующего духовного столпа…»
      
       У меня заныло в висках. Как сложно-то всё у экзотов. Приоры, столбы духовные… Пришлось выключить автозвук и поискать в заголовках для среднего интеллектуального класса.
      
       «…безвременно ушедший в возрасте двухсот тридцати шести стандартных лет эрцог и эрприор дома Паска оставил наследнику сто семь планетных систем…»
      
       Ого, сколько всякой хрени! Я пробежался глазами по экрану, пропуская часть сообщения. Текст заикал, не успевая за моим взглядом.
      
        «…и синийский камень с записью всех философских догматов дома Паска и высочайшей просьбой к наследнику рода, которую, как полагают родственники, он и отправился исполнять».
      
       Вот я влип. Неужели я похож на этого экзотианского выродка?
       Голоизображение я вызывать побоялся, не хотелось, чтобы рядом с моей мордой повисла точно такая же. А видео складывалось на дешёвом экране расплывшимся и невнятным. Найти бы терминал поновее... Хотя… Гори он в бремени багряного зарева, этот эрцог! Ещё пива и спать. И пошёл он... Нет, неинтересно ругаться на стандарте. Скучно. Хорошо хоть утром на корт. Сутки – и я в доках на соседнем Депраде, где наш «Аист» парится на техпробах. Испортили-таки вечер, чинуши, а ведь планировал ещё по грунту побродить, травку понюхать.
       Я выпил пива, на этот раз привозного, южного, из системы Дайеки, и отправился в свой номер.
       Дом Паска – это дом Аметиста по-нашему? Наверное, стрёмно быть эрцогом в двадцать лет. Стрёмно и занудно. Или это я завидую?
      
       В номере я, не раздеваясь и не включая свет, рухнул на кровать, с наслаждением потянулся и... вскочил, выхватывая сенсорный бэк (дельного оружия, к сожалению, не было – в увольнении не положено).
       Кто-то со всей дури врезал в дверь.
       Ну, вот это, если ты не знал, и есть реакция «три балла». Я ещё не понял, чем мне не понравился стук, а уже сжимал разблокированный биошокер.
       Дверь затряслась в припадке. Так не предлагают приобрести чужое, а требуют отдать твоё. Причём, вместе со шкурой.
       Спрятаться было решительно негде. Под кровать я бы не втиснулся. Окно? Со сто тринадцатого этажа?
       Время дёрнулось вдруг и… застыло. В дверь ударили. Она устояла. Я сам не понял, как зажал бэк зубами, подтянулся и взлетел на дверной косяк. Слава провинции – косяк выступал из проёма допотопной распашной двери на ширину моей ладони! В три погибели, но я уместился под потолком.
       И тогда дверь вывалилась. Медленно и словно бы не по-настоящему.
       Не стреляли. Сначала вошёл с фонарём один в светопоглощающем защитном костюме, весь как чёрная клякса, а следом – четыре полиса.
       Мгновения зависали и плавились так, что я их почти видел. Видел, как медленно, словно бы воздух стал вдруг водой, летит в окно мой, взведённый на уничтожение сенсор…
       Я уже выскочил в дверь и нёсся по коридору, а сам всё ещё смотрел, смотрел, как он летит. Сердце билось, обгоняя пульсометр. Я жил, словно бы разорвавшись пополам: один «я» бежал, а второй – смотрел…
       В лифт было нельзя, но в конце коридора есть мусорный лифт. Он движется в сорок раз быстрее обычного, а мусор прессует в мешки вакуумный насос. Сколько секунд я проведу в мешке? На выдохе могу не дышать секунд сорок-пятьдесят. Хватит или нет? Если вскрыть мешок раньше, чем меня выплюнет в мусоросборник на крыше, лифт может остановиться.
       Выламываю кнопку биоблокиратора, делаю выдох, зажмуриваюсь и тут же взлетаю, малость приплюснутый, на крышу гостиницы. Какой сладкий воздух! Хотя давление в мешке – фигня, не сравнишь с тренировками на тему разгерметизации скафандра.
      
       И только когда я, задыхаясь, вывалился из мусорного мешка, время затикало, наконец, нагоняя потерянные секунды.
       Я набрал через браслет службу такси. Может, возьмёт меня на крыше, если успеет? Похоже, успевало. Почему-то меня не стремились убрать из бытия вместе с гостиницей. Ну и к Хэду. Я хотел знать только одно: есть ли у полисов номер моего билета на корт?
       Итак, я видел, что убивать меня не хотят. Ну задержат, ну допросят. Через сутки-другие удостоверятся, что я не эрцог. А я тем временем не попаду на корт, не смогу догнать свой корабль в доках, мне вставят в зад «дисциплинарное» и на полгода лишат увольнений. Стоит ли из-за этого рисковать жизнью? А почему нет? Тем более в меня пока не стреляют.
      
       Не успел я отдышаться, как заметил идущий на снижение таксом. Сел. На крыше все ещё пусто. Значит, местные полисы не круче военных. А может, фишка в том, что я сдавал экзамен по программе «Коммуникации и война в городе» меньше года назад, а они, может, вообще не сдавали. Нас же заставляли ко всему прочему инструкции зубрить: что делает полиция в таких-то и таких-то случаях. В моем случае полиция обязана была отключить грузовые и пассажирские лифты. Отключить их можно в подвале. Допустим, дали сигнал тем, кто внизу. Но потом-то надо за мной на крышу подняться! Может, полисы сейчас стоят и мусорный лифт нюхают? Ну, мусор, к счастью, давно уже возят в запаянных пакетах.
       Хотелось поболтаться над крышей, посмотреть – под силу ли полисам подняться на мусорном лифте, но рисковать я не стал. Это была так, минутная блажь.
       
       В ложементе лёгонькой электрической машины я сбросил остатки адреналина и стал размышлять медленнее. Ну, допустим, через службу такси меня не вычислят, управление настолько простое, что с радаров таксом исчезнет с моей и хэдовой помощью минут через пять. Ночь промотаюсь над городом, мне не привыкать. Утром оцепят космопорт... Нет, не годится.
       Допустим, лечу в космопорт сейчас и на чём смогу валю куда угодно, а там пересаживаюсь на... Стоп, сколько у меня на кредитке? Опять не выходит.
       А если отыграть на шаг назад?
       Мой корт, прежде чем подойти к Карату, делает остановку у местной Луны-4, он меняет там разгонный блок и часть двигателей. Корт выйдет из зоны Метью через... двенадцать часов. До Луны-4 примерно два часа лету на внутрисистемном рейсовом. У Карата пять лун, так что с рейсовыми проблемы быть не должно, уж что-то по времени да подойдёт. Я лечу на Луну-4, жду там свой корт, доплачиваю и сажусь на него. Корт идёт к Карату. Висит на орбите. Прилетающих никто проверять не будет. Отсиживаюсь на корабле и на грунт не выхожу. Таким образом, в списках вылетающих с Карата меня не будет.
       Риск, конечно, в таком плане был, но другого я придумать не сумел и полетел в космопорт.
       Когда садился на рейсовый до Луны-4, у посадочных терминалов заметил подозрительную суету. Ну и ладно. Проверять в первую очередь начнут вылетающих из системы, а не болтающихся внутри неё. Да и попробуй, перекрой в полчаса столичный космопорт даже на такой захудалой планете, как Карат. Тебя сметут вместе с твоими ориентировками.
       В общем, я легко долетел до Луны-4, а уже там понял, что идиот: в карликовом космопорту естественного спутника имелся единственный зальчик голов на пятьсот, заполненный едва ли на половину, и всего два выхода на посадку. Пришлось вспомнить, что лучшая маскировка – выставление себя напоказ.
       Купил в свободной зоне коробку с гримом, убрал в туалете волосы под берет, размалевался на манер мелкой звезды голодэпов и довольно спокойно сел на свой корт. Хотя вылетающих и здесь уже проверяли. Но тест на ДНК с меня не потребуешь, а внешний вид не вызывал теперь ничего, кроме брезгливости. В Империи не очень-то любят фриков, хотя служить в армии им при этом никто не запрещает.
       Я был почти доволен, когда вошёл в общий салон корта и стал искать глазами своё посадочное место. Место мне досталось самое дешёвое, но половина салона пустовала, а остановок больше не предвиделось. И я спокойно направился в элитную зону, где кресла поудобнее и проходы пошире.
      
       И тут я увидел ЕГО.
       Длинные светлые волосы, зелёные глаза, волевой рот... Правда, не такой смуглый, как я, но все-таки... В общем, я сразу понял, что это и есть эрцог. Дрянь земная! Вот же дрянь!
       Парень, конечно, экзот: холодная кровь, карбоновые нервы, букет психических мутаций. Зачем он имперским полисам? Подкупили родственники? За наследством, наверное, охотятся. Говорят, что ледяная аристократия не защищает слабых наследников. Есть ритуал, который ты обязан выполнить, и крутись, как хочешь.
       Корт ляжет на геостационарную орбиту через три часа, он не мелочь внутрисистемная, у него только разгон и торможение займут час двадцать. Этот похожий на меня парень выйдет и... Но ведь его не убьют, меня же не пытались убить? Стоп, это меня бы не убили, сдался я им.
       Я прошёл мимо эрцога и сел.
       Он маячил на два кресла впереди. Я видел его затылок, такой круглый, мальчишеский. Вот ведь квэста Дадди патэра!
       Поговорить в корте почти что негде – у каждого свое спальное место и место для сидения в общем салоне. Разве в кафе? Но как позвать туда эрцога? Да и заговорю я с ним – что я ему скажу?
       Говорят, что родовитые экзоты много чего головой могут. Убивают, например. Или усилием воли изменяют события. И мысли, говорят, могут читать. По лицу и по предметам. Это чушь и пропаганда, наверное, но… что я теряю?
       И эрцог, и я расположились на самых дорогих местах – удобное кресло, маленький столик, салфеточки… Я стал складывать из салфетки острую пирамидку, какие видел в ресторанах на Орисе. Башку можно сломать. Испортил три. Наконец вроде вышло. Если экзотианские аристократы действительно на что-то там способны, он почувствует, как я нервничал, пока мастерил эту штуку. И поймёт, что у меня есть, что ему сказать.
       Встал, зажал в пальцах пирамидку, прошёл мимо него.
       – Вы… урони…ли? – музыкальный, чувственный голос эрцога звучал неуверенно, словно он запинался на каждом слове.
       Я обернулся.
       Эрцог вертел в руках мою салфетку.
       «Идите за мной, – думал я, потея от усилия. – За мной».
       – Спасибо, – забирая пирамидку, я коснулся его руки.
       Парень вздрогнул. Понял или нет? Или всё, что рассказывают про таких, как он – сказки?
       Я поднялся в обеденную зону, перешёл из общего раздаточного блока в полупустое кафе, заказал дорогой коктейль, ориентируясь не на вкус, которого не знал, а на цвет надписи, указывающий ценовую категорию.
       Потолок кафе ненавязчиво изображал звёздное небо. Под прозрачным полом плавали псевдожабы, обманывая посетителей узкими рыбьими спинами, а потом грузно выкарабкивались на островки камней. Пахло морем, в шум которого на самой границе слуха вплеталась музыка.
       Я бы задремал, но эрцог подсел ко мне через десять минут.
      
       – В общем, у вас примерно три часа, чтобы решить, что делать, – закончил я свой монолог.
       Эрцог слушал сначала удивлённо, потом задумчиво.
       – А ведь мы даже не знакомы, – сказал он, поднимая невозможно зелёные глаза. Экзотианец был красивее и утончённее меня на порядок, но в целом мы и вправду оказались здорово похожи. – Если… вам будет удобно, я представлюсь как Энек. Это второе имя.
       «Ого, – развеселился я. – Второе имя – это серьёзно. Имперца уравняли с членами высокородной семьи». Ответить на такое доверие мне было не чем, у простолюдинов двойные имена не в моде.
       – Анджей, – представился я.
       Вообще-то, мама с папой назвали меня когда-то Агжеем, но Дьюп переиначил на свой манер, и я привык.
       И тут же обозначился ещё один повод для путаницы. Первое имя эрцога – Агжелин – было экзотианским вариантом моего!
       Энек понимающе улыбнулся.
       – Боюсь оскорбить… вас, предложив как-то компенсировать неудобства, которым… вы из-за меня подверглись. Но, возможно, вы примете подарок?
       Он снял с указательного пальца одно из старинных колец. Не такое, как сейчас, безо всех этих головидеонаворотов. Я не взял. Побоялся почувствовать себя хоть чем-то обязанным.
       – Что будете делать? – спросил, допивая коктейль.
       – Не знаю. По условиям завещания, я здесь один – без свиты и охраны.
       Эрцог ловко свернул из салфетки такую же пирамидку, с какой бился недавно я. Покрутил её в тонких, едва тронутых золотом загара пальцах. Он был избалован хорошим обращением, дорого и вкусно одет, но в остальном – мало чем от меня отличался.
       Я смотрел на него и понимал, что не хочу ему помогать. Я уже устал быть крутым. И вообще, когда говорю, что убивал и имел женщин, то немного... В общем, пока что это женщины меня имели, а убивал я... не в лицо. В космосе не очень-то видно, куда палишь.
       Сейчас мне хотелось одного – поспать и к Дьюпу, чтобы рассказать хоть кому-то понимающему всю эту долбаную историю. А это я мог – только Дьюпу. Я же не виноват, что после академии меня сразу заткнули в действующую армию. Да если бы не Дьюп, добрые сослуживцы до сих пор устраивали бы мне боевые крещения, переходящие в издевательства.
       Если бы этой ночью все было не так. Если бы я, как в плохом головидео, сиганул со сто тринадцатого этажа, перебил полсотни полисов... Но я же простой парень, которого поставили вторым к лучшему стрелку северного крыла армады. Да, я не меньше, но и не больше.
       И я поднялся, чтобы откланяться.
       Но тут эрцог взглянул мне прямо в глаза… И я сел.
       К Хэду, он же моложе меня, и не заканчивал военной академии, и драться, скорее всего, не умеет. (Аристократов учили чему-то там с кинжалами, но годится ли это в настоящей драке – я не знал.) И эрцог, похоже, тоже не знал. Он привык ездить с эскортом и охраной. Наверно, сейчас он чувствовал себя голым.
       – Вы думаете, Анджей... – опустив глаза, спросил экзотианец, стыдясь, видимо, своего порыва, ведь он же почти попросил о помощи. – Вы думаете, когда они предложили вам эскорт…
       Я не знал, что Энека напрягала в тот день, скорее, лингвистика момента. Ледяные аристократы обращения на «вы» не употребляют совсем, и молодой эрцог с трудом подбирал необходимые в стандартном языке формы. Но и меня уже достало это выканье.
       – Аг, – перебил я его. – Ты думаешь, Аг...
       – Ты думаешь, – улыбнулся Энек с облегчением, – эскорт они предложили, чтобы захватить по-тихому?
       – Мне так показалось, – я провёл пальцем по панели меню, заказав ещё коктейль. Своих денег он стоил. – Будь дело в беспорядках, действовали бы официально. Обратились бы через посла Экзотики, например. Ведь здесь же должен быть посол? – я взял бокал и пригубил.
       Эрцог потёр холеными пальцами виски.
       – Он может находиться сейчас на любой из лун. Да и планет в этой системе хватает. Пусть они почти не заселены… Беспамятные боги! Пока мы в полете, я даже позвонить ему не могу…
       – У тебя сетевой планетарный? – с коммуникацией я мог помочь Энеку легко.
       Эрцог достал дорогущую перенастраивающуюся модель. Стоила она... И тем не менее моё запястье охватывало устройство на порядок круче. Правда, досталось оно мне за госсчёт.
       – Красивая вещь, – сказал я без сожаления и щелчком активировал спецбраслет. – В следующий раз бери что-нибудь из общих систем связи. Давай код.
       Эрцог с уважением посмотрел на меня (не на браслет). Я ввёл номер. Красненький огонёк показывал, что вызов пошёл… Но соединения не было даже с автостанцией. Номер блокировали.
       Мы переглянулись.
       – Вот и все, Аг, – сказал эрцог.
       Я задумался. До прилёта оставалось всего ничего. Единственное – я-то в списке транзитных пассажиров, а эрцог – в списке прибывающих. Конечно, он там под псевдонимом или «коротким именем», да и прибывающие сейчас мало волнуют полисов. Но шанс, что эрцога «встретят», есть – по моей вине космопорт будет просто кишеть шпионами.
       Я могу отдать ему свои визовые документы. Кредитку тоже не жалко. За утерю личного номера мне будет... А что мне будет? А ничего, кроме порицания с занесением. Переживём. Ну, и выговор за спецбраслет.
       Слава Беспамятным богам, я пилот. Мой отпечаток сетчатки, генетические данные и прочее не проставляются в визитной карте. В этом у меня не меньше свобод, чем у эрцога. Его данные – в доме Паска, мои – в ведомстве армады. Его схватят, а когда поймут, что это «не эрцог» – пошлют запрос. Капитан подтвердит, что я в увольнительной на Карате. Ну и чудненько.
       – Ничего, Энек, – сказал я. – Играем дальше. Ты должен научиться ругаться, как положено космолётчику, а мне Беспамятные пусть пошлют немного удачи, чтобы корт успел уйти в разгон. Думаю, у нас получится. По случайности моих отпечатков в номере гостиницы нет. – Я посмотрел на модные в этом сезоне полоски биобраслетов: они окружают руку энергетической плёнкой, оберегая хозяина от микробов, ну и от отпечатков тоже. – Если там и осталось что-то биологическое – с твоим точно не совпадёт. Что ещё? Голос? Индивидуальные модуляции? Ещё нужно доказать, что с ними вообще кто-то разговаривал не через автомодулятор. Пусть считают, что в гостинице, действительно останавливался некий эрцог, который смылся у них из-под носа. А ты – пилот. Год в армаде. Северное крыло, второй стрелок. Запомнил?
        Энек кивнул. С памятью у них на Экзотике нормально. Даже более чем. И это уже не слухи. Он мог запомнить с одного раза столько, сколько я учил бы месяц. Вот только загар…
       – Это как раз просто, – улыбнулся эрцог, словно читая по глазам мысли. – Подберу тон – не отличишь.
       Я снял спецбраслет, надел ему на запястье и перекодировал на текущий биообъект.
       – Работает так: жмёшь сюда и начинаешь ругаться. Повторяй: квэста Дадди...
       Эрцог не смог сдержать улыбку, он, видимо, был знаком с пайсаком.
       Я засмеялся:
       – Ну нет, не будешь ругаться – капрала возьмут сомнения, что я – это я. Он меня тоже любит предельно крепко и ничего не скажет капитану до рапорта. А к рапорту я успею. Ты не бойся, это будет весело. Только пилот – это тебе не аристократия. У нас выражаются проще. Повторяй: квэста Дадди патэра... Нет, даже так: господин капрал, квэста Дадди патэра, я не могу вылететь с Карата! Ну?
       – Капрал… – у Энека дрожали губы, он едва сдерживал смех.
       – Твёрже, вот так: ГОСПОДИН КАПРАЛ!
      
       В общем, когда я вернулся на корабль в аккурат к рапорту, капрал выпучил глазки, словно глубоководная рыба, которая щас лопнет от декомпрессии. Видимо, он только что общался «со мной» по полицейскому каналу.
       Головомойку мне, разумеется, устроили, но до карцера не дошло. Сначала экстренно начали разгон, потом поступили какие-то срочные приказы по армаде...
       А через двое суток в наш адрес по долгой связи пришло сообщение из Северного управления посольствами Экзотики в мирах Империи, где меня возвеличили героем и прочая, прочая, прочая…
       Благодарность капитан объявлять не стал. Вахтенный рассказал, что, получив сообщение, кэп помолчал секунд десять, выругался, и на том всё закончилось.
      
       Дьюп выслушал меня молча. Я по глазам видел, что он понял в этой истории гораздо больше, чем я ему рассказал. Но, если он молчит, с ним и не поспоришь.
       Через полгода, когда встали на очередную профилактику в доки, догнала нас посылка от Энека. Он вернул все мои вещи, вложив в них «белую карту» – бессрочную гостевую визу, разрешающую посещение миров Экзотианской системы и её подчинения. Сколько она стоила – не помню. Числительные больше миллиарда у меня ещё со школы в голове путаются. Вот ты скажешь с ходу, что больше – септиллион или секстиллион?
       Карту я продавать не стал, хоть и сидел тогда без денег. Она до сих пор лежит у меня как сувенир. Единственный. Мог бы сохраниться коммуникатор Энека, но я сбыл его прямо на корте. Кредитку-то эрцогу оставил.
       Другие вещи и документы Энека я сдал на хранение на Депраде, где мы тогда стояли в доках. А ключ отправил ему на спецбраслет. Кстати, на оплату камеры хранения и ушли почти все деньги за «трофейный» коммуникатор.
       Так что, взяв в руки монокристалл подарочной визы, я ощущал себя и богачом, и нищим сразу.
       Дьюп хлопнул меня по спине, сказав, что оба мы дураки – и я, и «мой» эрцог, и что он опознал бы имперца по одному выканью в трубку. А до меня лишь спустя много лет дошло, какой дикой и нелогичной была вся эта авантюра, и, наверное, только поэтому она закончилась так удачно.
       Какой Хэд дёрнул меня тогда лететь за выпивкой? Какая сила свела нас Энеком в крошечном пространстве транспортного корабля? И почему мы, всё-таки, оказались так похожи?
       Мистика совпадений – это как раз по части больной на голову экзотианской аристократии, но с Энеком мы больше не встретились. Началась война, надолго занявшая армаду. И, боюсь, одной из её причин послужил неудачный визит молодого эрцога на политически неблагонадёжный Карат.
      
       ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. «НЕ СПИ – ЗАМЁРЗНЕШЬ…»
      
       Мы уже две недели болтались на границах зоны коротации рукава Ориона. Северные рубежи. Места опасные и неспокойные: молодые колониальные миры со своими закидонами, пираты, чувствующие себя здесь как нигде свободно. Ну и предвоенная истерия. Экзоты и до этого были нам по жизни должны, а тут дэпы  пошли ва-банк, разверзая между Империей и Содружеством пропасть. Теперь даже ленивые слушали по утрам новости, да плюс то, что накачивал в головы на раппорте замполич.
        Стабильная зона рукава Ориона (или Шпоры Ориона) – это, в общем-то, и есть на данный момент вся Галактика людей. Этакий кусок звёздной колбасы, протянувшийся, как у нас принято считать, с севера на юг. Мы пока не можем выйти не то, что из своего рукава, даже за пределы коротационного тора. Потому что только здесь скорость галактической ударной волны совпадает с орбитальной скоростью диска Галактики. Это положение влияет на процесс образования молодых звёзд, а значит, оберегает освоенные людьми планеты от потоков космических лучей, рентгеновского излучения, ультрафиолетовой радиации и других невкусных плюшек. Но нам тут тесно. На юге Шпоры – скопление молодых горячих звёзд делает навигацию слишком опасной, там человечеству трудно отвоёвывать у космоса новые земли, и все интересы, связанные с освоением планет, сосредоточены у нас, на Севере. На Юге больше идёт передел старого.
      
       Обстановка на четырёх кораблях крыла, выведенных в пограничный сектор 018-43 и без того была нервной, а тут ещё начальство начало зажимать: дежурства пошли по полной боевой выкладке: наводящий, шесть пар стрелков, каждые двадцать минут сигнал с двумя подтверждениями.
       Сначала никто не знал, к чему такое зверство над личным составом, но потом стали просачиваться слухи, что, мол, в восемнадцатом секторальном луче на 43-46 ост появились смэшники.
       Старший сержант Веймс, тоже первый стрелок, как и Дьюп, весь раппорт шипел мне в ухо, расписывая перспективы такого соседства. Жутковатого, надо сказать. 
       Смэшниками на армейском жаргоне называют эс-эм разновидность разума. Эс-эм – ситуативно-модифицирующий. Ну мы в школе так дразнились, помнишь? Эс-эм – разумный, да не совсем. То есть эс-эм – полная имитация разума. И плюс имитация эмоций. Любых. Хищники. Хотят сожрать параба – думают и чувствуют как парабы. Голый инстинкт, в общем-то, но без приборов отличить трудно.
       Было, если не совру, шесть попыток смэшников высадиться на цивилизованные планеты, и каждый раз дело заканчивалось оцеплением космодрома и месячным карантином для попавших в зону их зрительного, акустического или мысленного влияния. Потому что пять минут контакта – и двуногие превращаются в биоконсервы. Живой склад припасов для эс-эм разума. Смэшники воздействуют на людей на уровне биологических программ выживания. Гипноз по сравнению с таким воздействием – пёрышко против кувалды. 
       Но даже самого простого автоматического контроля в космопорту ни одному смэшнику не пройти. Машину не заморочишь. Оттого мы и знаем теперь, что они из себя представляют. Очень мерзкие на вид твари. По сути – мешки на четырёх лапках, снабжённые гигантским ртом. Но лапки ловкие, не хуже наших.
       На грунте смэшники для людей не особо опасны. Ну зомбируют пару-тройку тысяч двуногих, ну, может, даже кого-то съедят. Другое дело в открытом космосе. Вот здесь десяток смэшников способен заморочить даже экипаж огромного корта, вошедшего в фазу торможения на подлёте к планетной системе. И если для этого им надо прикинуться гуманоидами – да пожалуйста!
       Говорят, смэшники по всем тестам даже лучше гуманоидов, только... Ну, в общем, это не объяснишь. Они суперхамелеоны, что ли. И ни грамма разума. Вообще. Меньше, чем у мухи. Как только эти желудки на ножках в лабораториях ни проверяли.
       Конечно, есть на кораблях автоконтроль связи и фильтры, позволяющие более-менее эффективно защитить экипаж от зрительного и звукового зомбирования, но вот от внушения на расстоянии ничего дельного придумать так и не смогли. И понятно, что никто на нашем «Аисте» не обрадовался перспективе контакта с эс-эм разумом.
      
       Дьюп редко стоит на раппорте, не царское это дело. И когда я, взвинченный последними сплетнями, вернулся в нашу общую с ним каюту, он сидел с каменной спиной перед пустым экраном спецсвязи. Видимо, пообщался не в меру,  потому что в каюте было такое… топор вешай.
       Дьюп сложный в общении, если ты понимаешь, о чём я. Его раздражение не может вынести никто в команде. Сунешься под горячую руку  –  головная боль обеспечена, а особо отличившимся – и до рвоты, я видел. Потому, если он сидит вот так, лучше его просто не трогать.
       Нет, я не то, чтобы боюсь. Я знаю, если Дьюп не в духе, можно попробовать отвлечь его от дурных мыслей. Он умеет себя сдержать. Он не псих и не самодур, вроде капрала, чтобы срываться на ком-то. А вот лезть с идиотскими вопросами, когда напарник сосредоточен, не стоит. Или его эмоции покалечат тебе нервы.
       Я потоптался на пороге. Дьюп всегда садится напротив двери, спиной к ней. Но это не значит, что проход не контролируется. Напарник до тонкостей знает, как я двигаюсь и какие издаю при этом звуки. Да и шаги каждого в команде, по-моему, тоже знает.
       Шаг вправо, и я раздвигаю дверь в санузел. Делаю попытку умыться.  Вода  холодная настолько, что едва не сыплется в ладони: на индикаторе температуры – плюс четыре по Цельсию. Значит, его императорское величество только что принимали душ. Ну-ну. Выглядываю из с\у – спина на месте. Заваливаюсь на свою кровать и прикидываюсь шлангом. Мне муторно и не уютно. И поговорить не с кем.
       Пираты или контрабандисты, с которыми мы сталкиваемся во время патрулирования, всё-таки люди. А в смэшниках – собственного разума  ни капли. Говорят, когда-то к ним на планету сел космический корабль. Они сымитировали поведение экипажа и вышли на охоту в космос. И у них получилось, потому что подражать смэшники могут чему угодно.
       Управление кораблём они, например, воспроизводят до тонкостей. Встретив в пространстве другой корабль, если позволяет расстояние, читают мысли команды и внушают ей, что она – мясо. Если расстояние не позволяет, а внушать смэшники могут довольно ограниченно, считается, что на одну-две единицы (условная единица качания примерно 2,1 километра по меркам грунта), они выходят с жертвой на видеосвязь и зомбируют через слуховые и зрительные зоны мозга. Потом стыкуются с замороченным кораблём и начинают праздничный обед. Смэшники жрут членов экипажа одного за другим, и никто не может сопротивляться. И даже медики не знают пока, чувствуют ли что-то эти безвольные жертвы.
       Вот так устроено всё вокруг нас – один радуется добыче, другого в это время переваривают заживо. Полная гармония добра и зла в природе. Наверное, и у смэшников есть представления о добре. Для них это что-то вроде посадки на малоразвитую планету, где они были бы обеспечены пропитанием на максимально долгий срок.
      
      
       Я задремал, а когда открыл глаза, Дьюп всё ещё созерцал погасший экран. Вот же вставило его. В спортзал, что ли пойти? Или в карты с парнями поиграть?
       Глядь, и датчик замигал над раздвижной дверью. Я приготовился вскочить и выйти, если это кто-то из приятелей. Но, оказалось, новый начмед. Я даже знал, что ему примерно надо. Он спрашивал утром, почему мой напарник не является на медосвидетельствование.
       Дьюп медика проходит только перед боевыми дежурствами. Старый начмед этого в упор не замечал, а новый ещё не въехал, с кем имеет дело. Я ему честно сказал: лучше не вникать. Этим и спровоцировал? Ну, наверное. Я ж не знал, что Дьюп сегодня вообще не в одной с нами лодке. С утра он был ничего так себе, даже разговаривал.
       Медик вошёл красненький в своей униформе, как пончик с вареньем. И уставился напарнику в спину. Но, когда спросил, голос уже вибрировал, мала.
       – Сержант Макловски? Я посмотрел график освидетельствования пилотов. Вы не принимаете гормоны и позволяете себе не проходить ежедневный осмотр. Вы…
       Кресло с Дьюпом медленно сделало пол-оборота.
       Я лежал на кровати, отгороженный от начмеда плечистой фигурой напарника, и ощущал, что между пончиком и мной словно бы выросла стена. Только стена живая и не в меру недовольная вторжением в свои мысли.
       – Вы не имеете права так себя вести! Я напишу на вас рапорт! Я буду жаловаться капитану! – выл медик и пятился, хотя Дьюп всего лишь молча смотрел сквозь него.
       Дверная мембрана расползлась, встретившись с красной спиной, и с чмоканьем закрылась. Как бы даже съела.
       И тут же открылась снова! Потому что, (какой конфуз!), медик напоролся в коридоре на капрала, и  начал апеллировать к нему. А тот, то ли не заучил наизусть номера кают, то ли просто не сразу сообразил, чьё тут логово. Он вломился в святом порыве навести порядок и  застыл на пороге, бесшумно разевая рот. Сзади напирал гнусящий медик, и сержанту пришлось сделать шаг вперёд. Но шажочек у него вышел неровный и шаткий.
       Я не удержался, фыркнул. Никто у нас не любил этого сержанта. Моралист редкой занудности. Да и спасать его было поздно – Дьюпа два этих чудика всё-таки вывели из транса.
       – Вы хотели мне что-то сказать, сержант? – тихо спросил он, не имея привычки повышать без особой причины голос. Его и так все слышали.
       Капрал загородился руками и замотал головой. Он бы сказал, если бы ему не мешал собственный язык.
       Я вцепился зубами в подушку, чтобы не заржать.
       – Я буду жаловаться капитану! – вопил за спиной капрала медик.
       – Когда будете жаловаться, не забудьте доложить, что не знаете корабельного Устава, – поморщился Дьюп, он не любил резких высоких звуков. – Капитанская – по коридору налево.
       – …распустились на рейде! Это вам здесь не Юг… – продолжал подвывать медик.
       – Другие вопросы ко мне есть? – нахмурился Дьюп. – Если всё, займите уже чем-нибудь рот!
       Последнее прозвучало как пощёчина и возымело примерно такое же действие. Потому что сержант попятился и наступил на медика, медик ударился о дверь, дверь разъехалась...
       Я, воя от смеха, нырнул под подушку. Дьюп умел самыми простыми словами сказать что-нибудь очень смешное и обидное.
       – Завтракал? – спросил он, когда я перестал издавать компрометирующие звуки. Значит, его отпустило, наконец.
       Я кивнул и сел на кровати.
       – А ты не боишься, что он правда к капитану пойдёт жаловаться?
       – Ну пускай сходит, – Дьюп пожал плечами. – Много нового для себя узнает.
       Хотелось расспросить про медика, но было всё ещё зябко и зыбко от висящего в каюте раздражения. И вообще, если Дьюп что-то делает, истина, как правило, на его стороне.
       Я подошёл к экрану связи, вызвал корабельный Устав и выяснил, что уже старший сержант имеет право сам решать, проходить ему гормональную терапию или нет. А проходить медкомиссию даже я обязан только перед штатным или боевым дежурством. Ежедневно – это по желанию. Но на «Аисте» было принято иначе, и никто не спорил. Дьюп тоже, в общем-то, не спорил. Он просто не ходил в медотсек, и бывший начмед нарушением это не считал.
       Довольный собой, я закрыл сеть.
       – Веймс сказал, смэшников засекли в секторе. Думаешь, чушь? – спросил, видя, что Дьюп уже способен со мной разговаривать.
       – Может, и не чушь. Но только этого не хватало, – он снова нахмурился.
       – А смэшники – это действительно опасно? – поинтересовался я осторожно.
       – Смотря где, – бросил Дьюп, встал и начал копаться в своих вещах. – В космосе при низких скоростях и на молодых колониях – более чем.
       – А для кораблей крыла?
       – Пока висим, ранг корабля значения не имеет, только скорость.
       – А-а, – протянул я, как будто что-то понял. Причём тут скорость? Не убегать же мы от них будем?  – Дьюп, а почему они охотятся именно на людей? Мало ли другой фауны? Человек тоже опасный хищник.
       – Это тебе Веймс сказал? – хмыкнул напарник. – А самому подумать?
       – Мне показалось, он правильно говорит.
       – Самые дурацкие утверждения внешне выглядят чрезмерно правильно, так их и различают. Думай, не заскрипит же там у тебя. Что делают животные, когда посреди саванны садится полутяжёлый катер?
       – Ну… разбегаются, наверное.
       – А люди?
       – Смотря, зачем сел, – я представил, как на планету садится неопознанная машина смэшников. Они и сигналы бедствия подают, и нештатные посадки изображают весьма небесталанно… – Люди побегут к катеру, наверное.
       – Ну и на кого хищнику удобнее охотиться?
       – Значит, корабль для них – приманка? Они нас как рыбу на червяка ловят?
       – Очень удачно ловят. На F16 до сих пор карантин, на Атрее-2 сидит генконтроль. Там эта жратва продолжалась четыре месяца. Сейчас последствия изучают от такого длительного пищевого симбиоза.
       – Но все линии сектора мы контролировать не сможем! Веймс сказал 43-46 ост. У нас тут всего четыре крейсера – «Парус», «Нирвана» «Дело чести» и наш «Аист».
       – Не сможем. И вряд ли нам кого-то дольют. Ситуация неспокойная на развязках. Основные силы будут висеть у Дриады и в поясе Гампсона.
       – Дьюп, а зачем тебе китель? У нас ещё три часа на отдых? – Я увидел, как он вытаскивает форму из стенного шкафа над кроватью.
       – Любопытной Варваре, – усмехнулся напарник, набросил на плечи китель и вышел из каюты.
      
       И в академии мы изучали смэшников, и раньше я слышал про них кое-что. А тут команду просто прорвало. Нас, кого помоложе, стрелки и палубные так застращали всякими жуткими историями, что в конце концов мне начало всё это сниться. Ну и дежурства так и шли по полной выкладке.
       Когда я подскочил ночью с криком, то даже Дьюпа не узнал, пока он меня не встряхнул.
       Удостоверившись, что я проснулся, он снова лёг, а меня трясло, и перед глазами плыли радужные пятна.
       Мне казалось, напарник уснул, но он вдруг сам заговорил со мной.
       – Что видел?
       Я молчал, делая вид, что сплю. Мне было стыдно: ведь не приснилось же ничего особенно страшного. Ну, смэшники как на учебных снимках. И космос. Беспросветная чернота, ни звёздочки. Только пятна вроде радужных, и тонкий, прерывающийся писк.
       – Убивал или тебя убили? Ну? – Дьюп сел на кровати.
       Притворяться дальше было бесполезно. Я не видел лица напарника, но по голосу ощутил: он намерен трясти меня до конца. Спать я ему мешаю, что ли?
       Отвечать не хотелось.
       –  Смэшники приснились, – констатировал Дьюп. – Рассказывай, что помнишь.
       Он прекрасно ориентировался и в моём молчании.
       – Да ерунда, – пробормотал я. – Картинки, как из голокурса. Чушь.
       – А испугался чего? – Дьюп встал и налил водички. – Пить хочешь?
       Я сел на кровати. Он безошибочно сунул мне в руку стакан, ощутил дрожь пальцев и крепко припечатал их к мокрому холоду пластика. Теперь я уже не мог соврать, что не испугался.
       – Сам не знаю, – это было правдой. – Снился пустой космос, без звёзд. И… – я замялся, не находя слов. – Словно бы радуга в пустоте. И писк. Тонко так – пи-пи…
       – Есть версия, что смэшники не видят в привычном диапазоне. Для человека они слепые. Их мозг преобразует зрительные образы в звук, а наиболее сильно излучающие объекты раздражают зачатки зрительных зон мозга, вызывая ощущения вроде радужных пятен. Слышал такое?
       Я покачал головой.
       – Ну и хорошо. Меньше знаешь, крепче спишь. Спи, Анджей. Завтра день будет сложным.
       – А если они где-то близко?
       – Смэшники? – он усмехнулся. – Значит, не придётся, наконец, вставать ни свет, ни заря. Спи, мальчик.
       – Дьюп, я не трус, я сам не знаю, почему этот нелепый сон меня напугал.
       – Мальчик – это не оскорбление. Так называют в Содружестве молодых людей, моложе сорока двух. У нас совершеннолетие в двадцать два, а там – на два десятка позже. Спи. Страшные сны – скорее сила, чем слабость.
       – А на самом деле?
       – На самом? Чувствительность, я думаю. Спи. Если завтра не встанешь по сигналу...
       Я лёг и с головой натянул одеяло. С него станется вылить на меня утром стакан ледяной воды.
      
       Условным корабельным утром я подскочил, как положено по Уставу, но Дьюпа в каюте уже не было. Он нередко поднимался раньше, чем будили, и я спокойно сходил в медотсек и в столовую. Отпробовал выращенного в нашей оранжерее винограда, хотел было с парнями посидеть, убивая оставшееся до дежурства время, но болтовня ни о чём быстро перешла в смэшную фазу, и я резко откланялся. Решил прогуляться до оранжереи, посмотреть на этот самый виноград, но у лифта меня перехватил дежурный офицер.
       –  Младший сержант Верен?
       – Рад служить, господин лейтенант!
       Лицо незнакомое, но нашивки – цветов «Аиста». Новичок, что ли? Лейтенант – редкое звание на кораблях нашего класса. Оно говорит о наследственных привилегиях или личном героизме. Ну, нет на линейных крейсерах особенной работы для лейтенанта. Старший сержант – потолок полномочий. Выше только капитан.
       – Вы снимаетесь с боевого дежурства и заступаете в смену на терминал.
       Парень был хмурый, голубые стеклянные глаза – чуть на выкате.
       – Разрешите уточнить, господин лейтенант? – за словом я никогда в карман не лез. – Можно узнать, в чём я провинился?
       Вопрос лейтенанту не понравился.
       – Ничем не провинились, – поморщился он. – Но пары у вас сейчас нет. Ваш первый в госпитальном отсеке с признаками чёрной лихорадки. Болезнь заразная, а у него в личном деле указан микробиотический контакт. Потому, не распространяйтесь пока об этом, а отправляйтесь на терминал, если не желаете сидеть в изоляторе. Там вам ещё меньше понравится! Ещё вопросы?
       – Разрешите идти?
       – Идите.
       «Ну, медик, ну мстительная зараза», – размышлял я, быстро шагая по радиальному коридору. До смены оставалось полчаса, и я ещё успевал устроить скандал в медотсеке. В «болезнь» Дьюпа мог поверить только новичок-лейтенант. Мой напарник даже насморк не схватил ни разу со времени нашего знакомства. Всё, чем он страдал, это непереносимость идиотов!
       К начмеду надо было ещё прорваться, и я начал с медконсультанта на входе.
       – Как мне навестить сержанта Макловски? – спросил я, не утруждая себя словом "здрасьте".
       Дежурный медик сначала непонимающе нахмурился, а потом вдруг взгляд его ушёл влево. Парень явно соображал, что бы мне соврать.
       И тут начмеду не повезло: он вывернул из лаборатории прямо на меня.
       – Я тоже умею жаловаться капитану! – перегородив ему дорогу, я выпалил первое, что пришло в голову.
       – Вы о чём, молодой человек? – растерялся начмед, видимо, не узнав меня.
       – Где сержант Макловски?!
       И тут из лаборатории вышел наш капитан в сопровождении двоих в штатском. Он-то узнал меня сразу.
       – Что за шум, а драки нету? – спросил один из штатских, низенький улыбчивый гриб.
       Второй, повыше, квадратный от навороченной под формой защитной сетки, прямо-таки вызверился на меня. Испугал, как же. Куда ему до Дьюпа.
       – А это как раз его напарник, – сказал капитан обоим штатским. – Вам передали приказ проследовать на терминал, младший сержант? – спросил он совершенно без нерва.
       – Так точно, – ответил я, автоматически принимая предложенный тон.
       – Ну вот и отправляйтесь, – капитан улыбнулся сочувственно. – Вылечат вашего первого. От чёрной лихорадки второй раз не умирают, у него должен быть иммунитет. Но тут уже не до посещений, сами понимаете. Тем более он на изоляции в автокапсуле. Я распоряжусь, чтобы вас сразу известили, когда посещения разрешат.
       Я попятился, потому что эти трое вознамерились выйти из медотсека.
       Когда дверь закрылась за спиной капитана, пропустившего своих гостей вперёд, я долго и внимательно посмотрел на начмеда. Пусть только выкинет что-нибудь, за мной не заржавеет. Я не знал, чем могу насолить медику, но в долгу бы не остался, не моё.
      
       Терминал – узел почти бесполезный на корабле, этакий «крайний случай». Если разнесут навигаторскую и капитанский пульт, можно давать координаты наведения напрямую с терминала. Он расположен над реактором антивещества. Накроет – отстреливаться будет некому. И вообще, когда стреляют, на терминале жарко. Изоляция на основе пузырьков кермита не спасает.
       В общем, терминал – большой, но малополезный в обычном бою дубль. И дежурный сидит там один. На всякий случай.
       Ну, и подтверждение.
       Заведено в армаде, что любая команда по традиции идёт через терминал. И терминал –самый мелкий юнга, который последним говорит «есть».
       Например, навигатор командует: «Переключиться на двигатели высокого ускорения». Машинный отсек отзывается: «Есть переключиться!» И дежурный на терминале тоже нажимает свою кнопку: «Переключение подтверждаю».
       «Чёрный ящик» на терминале, разумеется, тоже пишет. И журнал бортовой, кстати, не капитан заполняет, а дежурные терминала по традиции от руки калякают, уж у кого какой почерк.
      
       Дьюп лежал в медкапсуле в искусственном сне, полностью изолированный от текущих событий. Я по ночам смотрел кошмары про смэшников и регулярно заступал в свою смену на терминал. Там, поскольку запоминающихся событий не было, играл с компьютером в пространственные шашки и вписывал «без происшествий» в бортовой журнал.
       А парни, пользуясь болезнью Дьюпа, все подначивали меня. Мол, просыпается один новичок утром: весь корабль – переодетые смэшники. А он, соня, просто проспал сближение.
       В столовой вчера бандак носатый из наладчиков в красках расписывал, как дежурному небольшой пассажирской эмки по дальней связи отсигналил рейсовый корабль. Дурак дежурный дождался сближения, вышел на видеосвязь и увидел на корте свою маму, которая слёзно просила сына принять медицинский транспорт с больным папочкой. Смэшники «маму» воссоздали до мелочей.
       В результате патрульные нашли брошенную эмку, лишённую белка абсолютно, даже землю в оранжерее смэшники сожрали, а у биороботов объели весь сервомеханизм.
       Отсел я подальше от этого бандака. Урод, эпитэ а матэ. К Хэду его.
       Да плюс сны эти. Редкую ночь я не просыпался в поту. Да и днём, пока отдыхал от дежурства, тоже было неспокойно. Словно бы космос стал ближе, а любой случайный звук грозил перейти в тоненький ночной писк.
      
       В общем, не в очень хорошем настроении я на вахту в очередной раз заступил. Ну и, от нечего делать, стал играть с бортовым компьютером в шашки.
       Восемь раз он меня сделал… Наконец, я вроде начал выигрывать.
       Выиграть у компа не так-то просто, в комбинаторике он всегда сильнее. Но можно сделать его на логике калькированных партий. Сводишь ходы один в один к ничьей и нажимаешь кнопку «выбор», принуждая его выбирать пятьдесят на пятьдесят. И вот когда его и мои ходы одинаково успешны или не успешны – шансы есть.
       Но только я вошёл в раж,  чувствуя, что ещё немного, и перехитрю этот тупой ящик – прошёл сигнал по ближней связи.
       Сигналил «Парус». Качнуло его, комп глюканул в навигаторской, или излучение какое боком задело, я не стал вникать, не моя проблема. Но вахты тут же языками зацепились.
       – Спящим на «Парусе»! Откачните на ноль часов!
       – Если у вас ноль, то у нас шесть?
       – У вас дюжина! Или дюжина идиотов, если вы этого не видите!
       Я фыркнул, отвлёкся от шашек, ход, конечно, не продумал, и комп, животное, тут же меня обыграл.
       Кто бы на моем месте не разозлился и не отключил связь минуты на две? Ну я и отключил. Щас, думаю, обставлю кретина – включу. Всё равно до подтверждения сигнала по армаде восемнадцать минут, а в работе корабля мой пульт – пятая нога у хускуфа (у которого вообще никаких ног нету).
       Наши о чем-то чирикали с «Парусом», оно и понятно – три недели по полной выкладке, мозги уже у всех заржавели. А мне сильно выиграть хотелось. Я и сыграл. И проиграл, ясное дело. И ещё раз сыграл со злости.
       А потом поднял морду, гляжу – «Парус» швартуется! А у меня зелёный на переговорнике мигает, что только не лопнет.
       Включаю связь. С техвахты орут в «ухо»:
       – Третий раз говорю – давай подтверждение, что швартуемся! Ты что, малой, уснул, и смэшники приснились?
      
       Вот уроды, кшена патэра. Разыграли.
       Понятно, что я год в армаде и два месяца на рейде, но надо же пределы какие-то для издевательств иметь!
       Наверное, вахтенный увидел, что я отключился, договорился с вахтой «Паруса» и решил меня капитально подставить, чтобы я приказ о швартовке подтвердил и в журнал внёс.
       Я ему (кажется, это Вессер был, хоть и визжал не своим голосом) культурненько говорю:
       – Вас понял, вахтенный, – делаю паузу, нажимаю кнопку связи с пультом навигатора, но и техсвязь оставляю нажатой, чтобы слышал, гад. – Терминал – навигатору. Подтвердите приказ о швартовке!
       Ща, – думаю, – навигатор этим шутникам.
       И вдруг:
       – Вы что там, уснули на терминале?!
       Я обалдел, но только на секунду.
       Вахтенный, судя по голосу, был если не Вессер, то Си Лин, все равно из самых старичков. С них сталось бы замкнуть сигнал с терминала на вахту. А уж голосом навигатора писклявым на нашей палубе только ленивый не вещал.
       Ах ты, – думаю, – собака ядовитая! Уснули, говоришь? Щас я тебе устрою подтверждение сладкого сна. От корабля ты меня можешь отключить, но я в отличие от тебя имею прямой выход на армаду! И пусть потом будет скандал! Пусть мне потом тоже дисциплинарное влепят! Но и тебе влепят. Я уж постараюсь.
      
       Теоретически в боевой обстановке дежурный на терминале имеет право, получив неясный приказ, обратиться к командующему крыла напрямую. В Уставе это есть. Может, так вообще никто никогда не делал, но в Уставе есть же. И кнопка есть. Ну я и нажал.
       Мне ответил нервный такой голос. Я уже струсил, но говорю по инерции: так, мол, и так, получил приказ швартоваться с «Парусом», жду подтверждения.
       И пауза длинная-длинная. А потом генерал как заорёт! У меня правое ухо заложило почти.
       – Это терминал «Аиста»?! Ни в коем случае подтверждения не давайте! Не смейте, дежурный, вы меня слышите?!
       – Слышу, – говорю. – Подтверждения не давать. – А сам ухо массирую – больно, зараза. Ну и голос у меня, наверное, от боли неуверенный стал, потому что комкрыла ещё громче орать начал.
       – Сможешь, пацан?! – кричит вообще уже не по Уставу.
       Я растерялся:
       – А чё, – говорю, – мочь? Не давать – так не давать.
       Только тут мне по-настоящему страшно стало, что я к самому генералу. А он волнуется, уговаривает, что, мол, надо держаться, подтверждения нельзя давать ни в коем случае. Что он меня к поощрению...
       Я совсем завис. Какое, к Хэду, поощрение? На почве чего? Моей игры с навигационным компьютером в шашки?
       Потом вижу на экране две новые точки. С двух сторон от «Паруса». По сигналу – наши. И как тряхнёт…
      
       Очнулся я, потому что голова пыталась лопнуть от боли.
       – «Аист», ответьте на терминале! «Аист»? – надрывался в наушнике кто-то чужой.
       – Терминал на линии, – неужели это мой голос?
       Открыл глаза… и сразу зажмурился. Легче не стало: как свет, так и темнота мутили до подступающей к горлу рвоты.
       – С вами говорит дежурный навигатор «Дела чести». Проверьте блокировку терминала!
       Пришлось сделать вторую попытку открыть глаза.
       – Блокировка в красном секторе.
       – Отлично! Не вздумайте покидать терминал. У вас – последствия контакта с эс-эм разумом. Готовьтесь принять медиков и абордажную команду. Сержант Верен, не молчите, у вас всё в порядке?
       – Так точно, – выдохнул я, и обхватил страдающую голову.
       – Оставайтесь в активном режиме. Помощь будет в течение получаса. Полчаса продержитесь? Активируйте меддиагност, время у вас есть.
       Я нашарил на пульте вызов меддиагноста, капсула, загудела, выезжая из своего гнезда, и добавляя мне головной боли. Не в силах подняться и лечь в капсулу, я протянул руку. Щуп диагноста оплёл её металлической сеткой, экран замигал и налился кровью. Похоже, досталось мне и гамма-излучения, не только встряхнуло ударной волной. Скверно, лучше бы лечь в капсулу и дать ей себя обколоть. Только я же потом не встану.
      
       Это были очень, очень длинные сорок четыре минуты до стыковки с госпитальными катерами. Я помню ещё, как впустил на терминал медиков, дальше – совсем смутно.
      
       Так и не выяснили тогда, каким способом смэшники пробрались на «Парус». Команду они зомбировали и за нас взялись. Комкрыла сразу понял, что происходит. Весь личный состав «Аиста» был уже как бы под гипнозом. Консервация называется. Живые биоконсервы – жрать и спать. И из этого состояния тебя потом с месяц вытаскивать приходится, ещё не каждый отходит.
       Когда меня разбудили после двух суток искусственного сна – корабль напоминал госпиталь. Весь экипаж лежал в капсулах или в карантине. Пустые коридоры сразу стали гулкими, белые переборки сливались с полом и потолком в мистические туннели… или меня всё ещё мутило от дозы гамма-излучения, которую я хватанул  по причине не активированных щитов.
       Тех из команды, кто дежурил, как и я, на участках первой линии обороны, тоже пришлось не только снимать с консервации, но и лечить от облучения. Но у нас хотя бы никто не погиб. И корабль не пострадал. А вот «Парусу» досталось по полной мерке.
       Я шёл из медотсека в свою каюту и думал, как бы мне выпроситься в спасательную команду. У людей выше порог переносимости гамма-излучения, чем у смэшников, если погибли – то не все. И на «Парусе» сейчас погорячее, чем у нас. Я уже успел узнать у госпитальных медиков, что там всё ещё разбирают завалы и ищут уцелевших людей.
       Зашёл в свою каюту собрать кое-какие вещи и переодеться. Корабельные медики носят красное, но экстренные команды институтов госпитальной медицины – синее с тремя белыми полосами люминофора на груди. Так и меня вырядили, пока я у них лежал.
       Только открыл свой шкаф, как дверь спиной зашипела, расползаясь. Я оглянулся и увидел Дьюпа.
       Он был в чужой форме, наверное, с «Нирваны», потому что у парней с «Дела чести» нашивки были синие, а на нём – в чёрную и белую полоску. Но это я заметил уже потом, кинувшись к нему и едва  не уткнувшись в эту левую нашивку носом.
       Дьюп отстранил меня, обниматься он был не охотник, но осмотрел внимательно, с ног до головы, словно проверяя комплектность тела.
       – Как ты, – выдохнул я. – Живой?
       – С таким количеством медиков на борту, – чуть усмехнулся он, – и захочешь – не сдохнешь. А ты куда собрался?
       – Хотел на «Парус».
       – На «Парус» тебя никто не пустит, там спецон работает. Сила удара была минимальной, пытались спасти экипаж. Есть риск, что и мешки эти уцелели в реакторной зоне или в оранжереях.
       – А тут мы что будем делать? Мы ж не боевой корабль сейчас. Филиал лазарета!
       – Тише, не кричи, – поморщился напарник. – В шашки будем играть. Играешь скверно.
       Ну вот как он узнал?
       – Дьюп, я только на две минуты… Я могу доложить на рапорт крыла, что нарушил Устав и…
       – Это кого-то спасёт или утешит? – удивился напарник. – Сядь, успокойся и переоденься уже, в глазах от тебя рябит. Я буду в навигаторской. И ты подходи. Кораблём придётся кому-то управлять. Техников нам дали с «Нирваны», ничего ребята, но все дежурные офицеры – из госпитальных синяков, и раньше, чем через неделю никого не пришлют, – он шагнул к двери. – Да, и медикам не вздумай ничего говорить про связь и игры с навигационной машиной. Им это ничего не объяснит, а личное дело тебе испортит.
      
       Медики дёргали весь месяц – то один тест, то другой. Их интересовало, почему смэшники меня не зомбировали. Но медицина на этот вопрос ответа не нашла. Потому, наверное,  что не знала, про отключение связи.
       Зато компьютер я обыгрывать всё-таки научился. Но не Дьюпа. И поощрение генерал записал, не обманул.
      
       ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. «ЧЕТЫРЕ ЗВЕЗДОЛЁТА НЕ В МАСТЬ…»
      
       До каюты я дохромал без приключений, оставалось добраться, не привлекая внимания Дьюпа, до своей койки и залечь там, в надежде, что само как-нибудь утрясётся.
       Каюта маленькая. Прямо напротив входной двери висит столик (при разрывах магнитного поля корабля он просто падает на пол, приклеивается к пластику и никому не мешает), над столиком – авторазъём для голоэкрана, в нём торчит модуль с кулак величиной, этого достаточно для связи с корабельной сетью, а большего и не положено, для этого нужен спецдопуск. Справа от столика – кровать Дьюпа, в углу – моя. Над кроватями – личные вещи, над столом – сейф. Это ещё роскошь. Есть у нас каюты, где кровати в два яруса, но зато там нет сержанта Макловски. Сейчас он сидит у экрана спиной к двери, и мне всего лишь надо сделать четыре шага мимо его широченной спины. Раз, два, тр…
       – Ты почему хромаешь?
       Гад, даже головы не повернул!
       – Да ерунда, пройдёт. – Ещё два шага, и я у кровати.
       – Сядь, посмотрю.
       Пришлось закатывать штанину. Моя опухшая голень практически исчезает у него в кулаке, такими руками сподручно душить медведя.
       – Не порвал, но растянул сильно. «Упал»?
       – Баловались.
       – А в медотсек тогда почему не пошёл?
       – Да заложат дня на три, а мне и без зелёных стен тошно! Это ж не медицина, это же карцер!
       – Ясно, – делает вывод Дьюп. – Так сильно не хотел в карцер, что едва ногу не сломал.
       Обалдеваю:
       – Я?! Я что, нарочно что ли?
       – Ну, не я же.
       Дьюп достаёт из сейфа охлаждающую медицинскую повязку и программирует её.
       – Ложись, полежишь до ужина. Ногу на подушку. Каждый час холод на пятнадцать минут. Не вздумай повязку снять – в медблок пойдёшь.
       Напарник закрепляет повязку у меня на ноге и снова садится к экрану.
       –  Да с чего ты взял, что я нарочно! – пытаюсь огрызаться, но злость уходит вместе с резкой болью. Холодеющая с каждой секундой повязка – именно то, что надо.
       – Из личного опыта.
       – В смысле? – Поворачиваюсь на бок, чтобы видеть экран.
       Мы висим на северных границах Империи, в поясе Гампсона. Район сверхмассивной развязки у голубоватой Порт-Эрде. На экране пять тусклых звёздочек. Это блокфорты, которые защищают развязку. Страшное, но не маневренное оружие. Они вращаются вместе с центром гравитационной аномалии по внешнему кольцу зоны домагнитного напряжения, порождаемой Порт-Эрде. Без наших кораблей им не выстоять здесь. Магнитное поле голубоватой нестабильно, время от времени оно выворачивает домагнитное кольцо, как ленту Мёбиуса, и возникает вторая развязка. Неустойчивая, но если экзоты решат пожаловать к нам, то проще всего здесь.
       – Попадались субъекты, корректирующие неосознанным членовредительством нервное напряжение. Вот чего ты бегаешь сейчас, когда должен лежать?
       – Я лежу!
       – А глаза бегают. Обрати внимание – экран дёргается.
       – Так все дёргаются, не я же один!
       Замолкаю. Нового мне сказать нечего. Потому что слово «война» прозвучало четыре недели назад. И теперь мы ждём, замирая на дежурствах над интерактивными панелями пультов. Мы каждое мгновение готовы к бою, но экраны пусты, двигатели молчат. И от этой выжидающей тишины всё тошнее. Мир завис, перед тем, как рухнуть. Он почему-то не может сразу превратиться в войну.
       Вот и заголовки дэпов совсем не военные. Не знаю, что там успевает прочесть Дьюп, но я выхватываю только отдельные строчки.
      
       «Почём референдум для слуг народа?
       Для сбора подписей экзоты завозят на Приенну  транспорты с иммигрантами…»
      
       «…Торговые санкции, похоже, становятся в Империи фирменным стилем, не приносящим, впрочем, никакой видимой пользы. В чём тут дело? В самоуверенности властей или не способности оценить развитие военной науки в свободном торговом секторе?..»
      
       «…угрожает активировать модули шагового реагирования на границах Порт-Эрде. Империя не может пока объяснить торговому союзу, в чём выгода союза военного. С Империей, а не с мутантами, долгое время …»
      
       Газеты словно очумели. Какие иммигранты? Какие торговые санкции, когда мы и так на пороховой бочке? Неужели гражданским не страшно? Иначе, почему газеты не пытаются примирить, а стравливают?
       Неужели я мог хотеть сломать себе ногу? То есть не хотеть, но хотеть? Как это? Ну да, холодок ощущения, что падаю и не смогу сгруппироваться, был. Я извернулся в последний момент, но всё-таки не до конца. Я же не сам. Просто так вышло.
       – Дьюп, но я же не идиот…
       Это не вопрос, и сказано тихо. Он может не ответить, но сегодня почему-то отвечает.
       – Такова природа человека. Не находя выхода, он склонен лишать себя возможности искать этот выход.
       – Но я ни о чём таком даже не думал!
       – Больно?
       – Сейчас нет, – он оборачивается, и я неохотно добавляю. – Почти, – и закусываю губу.
       – Ну, значит, тебе хватит.
       – Я просто неловко провёл приём, оступился.
       – А вообще бывает в этом мире что-то «просто»? Просто война тебя устраивает?
       – Меня вообще война не устраивает!
       Дьюп словно бы нарочно меня злит. Ну, почему я сам должен быть виноват во всём, что со мной происходит?
       – Угу, – соглашается он. – Вот и правительство наше недоумевает примерно так же. Только ты жертвуешь собственной ногой, а оно – твоей. И, может статься, не ногой…
       Последняя фраза повисает. Дьюп задумывается о чём-то и картинки на экране начинают мелькать как сумасшедшие. Он не может так быстро читать, но читает.
       Не знаю, что там, насчёт моей ноги, но про правительство я с ним согласен. Планеты пояса Гампсона дёргают и свои, и чужие. Если экзоты, понятное дело, хотят перетянуть сырьевые имперские миры на свою сторону, то наши-то чего хотят? Пояс Гампсона торгует с Экзотикой как минимум двести лет. У местных не может на пустом месте возникнуть желание отказаться от прибылей из-за территориальных претензий далёкой метрополии. С ними надо как-то иначе. Про войну они, наверное, даже не до конца понимают.
       – Угу, – соглашается Дьюп.
       Иногда я вот так говорю сам с собой, а он соглашается или спорит. Или смотрит так, что я по глазам вижу – он понимает всё. Получается, что только я натурализую своё непонимание в недоломанные лодыжки.
       – Кшена патара… – выдыхаю я. Повязка давит.
       Напарник берёт со своей кровати подушку и перекладывает мою многострадальную ногу, поднимая её повыше.
       – Брось фрейм? – прошу я.
       Фрейм – локальный плоский экранчик. Можно взять наушник и посмотреть на нём какую-нибудь фигню. Он не входит в стандартное обеспечение жилого модуля для пилотов. Дьюп его где-то свистнул.
       – Обойдёшься. Спи.
       – Ну почему? – вырывается у меня.
       Дьюп поднимает лицо к вентиляции.
       – Смотри, – говорит он. – В вентиляционной шахте опять завелись муравьи. Видишь?
       Сообразив, что я не могу ничего разглядеть с кровати, он подтягивается на поручне, закреплённом вдоль стены на случай невесомости, и ловит гаденького мураша. Всего в полсантиметра длиной, но весьма кусачего. Раздавить мураша непросто, он скользкий и твёрдый. У нас его собратьям кушать нечего, и они не спускаются вниз, потому я их сразу и не заметил.
       Дьюп приносит тварюшку живой и сажает мне на запястье.
       – Он же кусается, – говорю я.
       – Ну, так раздави, – напарник смотрит на меня испытующе.
       Я не знаю, чего он хочет. Мурашку жалко, он нас не трогал, но мы оторвали его от привычных тропинок, и теперь эта мелочь вряд ли выживет, а вот тяпнуть меня успеет.
       Приходится оторвать насекомому голову вместе со жвальцами и щелчком отправить останки на пол.
       – Ну и? – спрашиваю я.
       Дьюп морщится, но отвечает:
       – Ты солдат, тебе приходилось стрелять в людей. По крайней мере, ты позволяешь себе считать, что приходилось. Но даже прежде, чем раздавить букашку, ты сначала подумаешь, а надо ли? Здесь, на Севере, не воевали две тысячи лет. Вы не умеете воевать. Физиологически не заточены под это. Каждого из вас придётся ломать до настоящего мяса. Но я надеюсь, что на Севере до этого не дойдёт.
       Он возвращается к экрану. Букаранов наверху его демарш всё-таки расшевелил, и один заинтересованный падает на стол. Тяжёлая рука опускается раньше, чем напарник опускает глаза, чтобы удостовериться, что это именно муравей.
       – Надо зайти к хозслужбе, – говорит Дьюп и оборачивается ко мне. – Не можешь спать – посмотри в потолок и подумай. Это полезно. Иначе принесу сюда твой ужин... или ведро муравьёв, на выбор, – он улыбается как шутке.
       Как шутку приходится и принимать. Я отворачиваюсь от экрана и честно закрываю глаза. И только теперь понимаю, что не больно лежать лишь так, лицом в потолок. Дьюп не издевается, не давая мне экран, он хочет, чтобы меня не пришлось тащить к медику. Ему ж, если что, за пульт со мной садиться. Дьюп привык мыслить на перспективу, только его перспектива всегда какая-то невесёлая. Он ещё год назад говорил про войну.
       Две тысячи лет людям нечего было делить в освоенном космосе. Кроме тридцатилетней войны с хаттами, в которой Империя и Экзотика сражались на одной стороне, в учебнике по истории локальных конфликтов описаны всего две короткие кампании – эскгамская и в районе Луны Бхайма. Обе были связаны с интересами Империи на Юге. Но Юг Галактики – то ещё болото, взять хоть Э-Лай или работорговлю в мирах «чёрного» Загшкге. А вся северная история наших взаимоотношений с мирами Экзотики – история политическая. И если учесть, что использование многих видов оружия тысячелетия запрещено эдиктами, мораториями, то нам, по большому счёту, просто нечем серьёзно воевать.
        Я бы сказал, что и незачем: имперцы и экзотианцы – потомки землян, всё остальное гнилая пропаганда. Но пропаганда своё дело знает. Пока сам не побывал на планетах экзотианского подчинения, тоже верил слухам о том, что средний экзот – псих с битыми генами. Точно так же и экзоты верят, наверное, что креативность интеллекта среднего имперца равна двум единицам по таблицам Рихтера. То есть, писать и считать в Империи, конечно, обучают, но два яблока на двоих мы разделить ещё можем, а два ботинка – уже нет, вдруг они на разную ногу?
       И все-таки различия между имперцами и экзотианцами не так велики, чтобы воевать. Дьюп же наш. Хотя не очень-то веришь в это, когда он пробегает глазами новости. Все остальные в экипаже слушают, а он читает.
       Веймс говорит, Дьюп таким манером демонстрирует, что его окружают идиоты, имеющие к мыслительной деятельности исключительно условно-биологическую способность.
       Я попробовал читать с экрана, но минут через десять глаза буквально выворачиваются от перенапряжения. Головидео с новостной картинкой как бы наложено на текстовый слой, нужно удерживать внимание под картинкой и одновременно скользить глазами по строчкам, чтобы экран понимал – ты читаешь, и передвигал информационные блоки, следуя движению зрачков. После нескольких дней тренировок я научился удерживать внимание только на текстовом слое, но проблемы с контентом это не решило. Новости я лучше понимаю с зелёными заголовками, а не с красными и синими для экспертов и спецов. А про скорость своего чтения вообще промолчу.
       Я всё-таки задрёмываю и просыпаюсь оттого, что Дьюп осматривает повязку. Опухоль спала.
       – Здоровый, как шайтанова лошадь, – усмехается он, сильнее перетягивает голень и разрешает мне встать.
       По дороге в столовую напарник закладывает дежурному несчастных  муравьёв. Мне жалко, я был бы согласен терпеть насекомое соседство, даже если бы меня покусали. Но по сути Дьюп прав: муравьям на корабле не место, и конец для них один. Так не лучше ли быстро и сразу?
      
       Боль в лодыжке заставляет меня смотреть на привычное немного иначе. Переборки кажутся потускневшими, лица сослуживцев мутными и озабоченными. И жалобно-трезвыми. Слухи о том, что командный состав не просыхает, становятся день ото дня всё навязчивей, и пилоты тоже мечтают получать свои «боевые». Даже Веймс сетует за ужином, что пиво – это издевательство, могли бы и крепкого выделить.
       Лайнол Веймс – сложный парень. Аккуратист, сноб, ехидная зануда. Всегда вылизан, причёсан, наглажен. Ежедневная пилотская форма, в общем-то, не мнётся, но на нём она сидит, как на мне – парадная. Перешивает он её, что ли?
       Веймс первый да ранний. Первые стрелки в массе постарше, может, потому он и пытается дружить со мной? Я ему ближе по возрасту. Не первый, конечно, и без опыта, но второй у такого, как Дьюп, тоже кое-чего да значит. Правда, Веймс иногда вздёргивается не по теме. Например, если назвать его по имени – имя своё он не выносит. Или завтракать не выносит с кем-то за одним столиком. Обедать, понимаешь ли, ничего, а завтракать не может. Но ужинаем мы всегда вместе – я, Веймс и Дьюп. Иногда с нами садится здоровенный Сербски, тоже второй пилот, как я. Сербски не рыбка и ни мяско, но болтовня с ним не напрягает. Он косится на Дьюпа и, похоже, проверяет таким ужином крепость собственных нервов. А вот если напарник не ужинает со мной, то за нашим с Веймсом столом вообще толпа собирается. Я интересен парням, как некий условный зверь, который не боится Дьюпа.
       Но сегодня мы сидим втроём. Веймс пытается пить скверное пиво, напарник жуёт орехи, иногда он больше вообще ничего не ест за ужином, а я доедаю второй бифштекс, потому что аппетит у меня живёт своей, независимой от прочего организма, жизнью.
       – Это пока, – говорит Веймс, когда я хвастаюсь ему. – Раньше я тоже не терял аппетита, хоть запинай мне нервы.
       – На фиг тогда вообще объявили военное положение, если мы не воюем? – озвучиваю то, что бегает в голове и кусается.
       – О-па, малой, – фыркает в пену Веймс. – А ты у нас, оказывается, кровожадный? – он смеётся. – Так вперёд! Достаточно во время дежурства промахнуться по кнопкам!
       – Да ну тебя, – отвечаю с набитым ртом. За «малого» я на него не злюсь, ехидничает он, не задумываясь, по привычке. – Куда я буду стрелять? Противник-то Хэд знает где, не в геологов же мне палить?
       – А почему бы и нет? – вдруг заводится пилот. – Если эти продажные свиньи и дальше будут расстилаться перед экзотами..!
       – То что? – спокойно интересуется Дьюп и пристально смотрит на Веймса.
       – То и они своё получат, – несмело заканчивает тот.
       – И мы встанем на два фронта между экзотианским Сэлегэром и поясом Гампсона? – интересуется мой напарник насмешливо. И смотрит на Веймса так, словно с нами за одним столом шпион и провокатор.
       – Ты о чём? – влезаю я.
       Дьюп иногда, шутя, озвучивает то, о чём остальные боятся даже думать. Но сейчас я совсем не хочу конкретики, наоборот, пытаюсь отвлечь напарника на себя. Я смотрю, как лоб Веймса усаживают бисеринки пота, и начинаю верить, что «убийство двумя-тремя фразами» – не прерогатива экзотианских эрцогов.
       – Лучше бы спиртное разрешили, наконец! – Веймс опускает глаза и шумно дует на пиво. – Сдохнуть же можно от всего этого!
       Пилоту нехорошо, пальцы его побелели, но Дьюп уже отвёл взгляд. Он пожимает плечами и вытаскивает из нагрудного кармана плоскую фляжку.
       Чистых стаканов возле нас в избытке, мы сидим рядом с кулером, намертво примагниченным к полу, да ещё и прихваченным для верности болтами. «На корабле минимум не прикрученных предметов, да и те пилоты», – так шутят в армаде.
       Напарник наливает в три стакана примерно на треть и придвигает один Веймсу. Тот неуверенно нюхает. Я тоже беру стаканчик. Запах лёгкий, с кислинкой, и совсем не спиртной.
       – Компот, что ли? – спрашивает Веймс.
       Дьюп беззаботно кивает и выпивает свою порцию.
       Веймс, не ожидая уже подвоха, тоже глотает «компот». Рот у него растопыривается, из глаз бегут слёзы. Я едва успеваю сунуть приятелю стакан с проверенным пивом.
       – Пей, – говорит мне Дюп. – Выдохни и в один глоток.
       – А медик мне завтра голову не отвернёт?
       – Не найдёт. Это не спирт, но действует похоже. Если не умеете содержать в чистоте нервы, иногда можно и так. Но не часто.
       Я смотрю на Веймса: у него уже совершенно придурковатый, ошарашенный вид. Его повело. Пью, зажмурившись, и чувствую, как прямо от горла вниз движется волна тепла. Становится хорошо и спокойно. Только встать не могу.
       Дьюп смеётся, поднимает нас с Веймсом и разводит по каютам. И я первый раз за текущий месяц засыпаю, едва коснувшись подушки.
      
       Утром опять не слышу сигнала «подъём», причём просыпаю капитально, вместе с медосвидетельствованием и завтраком.
       Нога почти не болит. На столике у экрана лежит записка от Дьюпа, на тему изменений в графике дежурств. Из неё следует, что наша пара на трое суток выведена из линейного графика. Ему светит корабельное дежурство, а мне – какая-нибудь капральская блажь, чтобы не шлялся без дела. Но это совсем не напряжно, если только  я опять не поцапаюсь с капралом.
       Столовая уже закрыта, и, дабы вызвать в желудке приятное бульканье, я спускаюсь в буфет. И там же выясняю, что жить стало веселее. Потому что пилоты со стажем достали из старых запасов карты для вахрежа.
      
       Вахреж – замудрённая, но азартная гаросская игра. И там тоже армада должна захватить галактику. Только не настоящую, а нарисованную на пластике.
       Веймс раздобыл где-то шикарную колоду ручной работы и каменный кубик с копей Гароссы. На ощупь кубик тёплый и… не передашь – живой словно. Его зажимают в кулаке, и он делит игроков на своих и чужих, темнея или светлея в зависимости от их психологической совместимости.
       У нас с Веймсом совместимость есть, что не мешает мне сделать страшное лицо и взреветь:
       – Я убью тебя, ушастый ташип!
       Веймс хохочет. Хитрый кубик остаётся белым. Я подбрасываю его на ладони, и тут в конце коридора появляется капрал. И камешек чернеет!
       С лица Веймса сбегает краска. В коридоре возле буфета шумно, он и не подозревает, что у него за спиной эта Хэдова Задница.
       Но невиданное дело: капрал заметил в руках Веймса карты, а шлёпает мимо! Походочка у него сегодня какая-то особенно шаткая. Однако переварить этот факт я не успеваю, Задница тут же поворачивается ко мне передом:
       – Почему не на дежурстве, младший сержант?!
       Это я должен спросить, какой сон он видел на раппорте, там должны были доложить об изменениях графика. Но так мелко отмазываться – не моё.
       – Получил травму в спортзале, господин сержант по личному составу! – Я даже делаю пару шагов, чтобы продемонстрировать, что хромаю.
       – Почему не в медотсеке? – выпучивается он.
       Этот вопрос мне и нужен.
       – Нет мест, господин сержант! Все капсулы зарезервированы для старшего командного состава! Опасность интоксикаций по форме один-сто!
       Задница таращится на меня, пытаясь осмыслить ответ, но это ему не по силам. Наш капрал понимает только простые комбинации. Зато Веймса прямо-таки раздувает от хохота. Про диагноз «один-сто» – алкогольные отравления, мы оба знаем от Дьюпа.
       Капрал уползает по направлению к медотсеку, и я счастлив, представляя, куда его сейчас пошлёт начмед.
       Веймс манит меня в общий зал, там мы, не торопясь, разглядываем карты и читаем правила игры.
      
       Вахреж похож сразу и на кости, и на карты. Сначала кидают кубик, потом выбрасывают выпавшее число карт. Мастей две, в каждой – «армада» и «галактика». Шестнадцать стрелков равны одному звездолёту, четыре звездолёта  – армаде. Точно так же шестнадцать планет равны одной звезде,  а четыре звезды – одной галактике. Но это не всё. Есть ещё карты «силы», дающие стрелкам дополнительную жизнь, карты «оружия», карты «бога и промысла» – четыре вестника, два ангела и бог войны; карты «денег» – пять сундуков; карты «ярости и боевого духа» – три пламенные речи; карты «страстей» – бабы, деньги и наркотики. Причём к картам «страстей» для верности надо прикупать карты «бога и промысла». Ну, там много тонкостей.
        Я весь день разбирался и был, наконец, занят между мелкими  поручениями, которые вешал на меня потрёпанный медиками капрал.
       Дьюп ничего против вахрежа не имел, но сразу после отбоя загнал меня спать, хотя у нас с Веймсом было, где посумерничать. Пока я вертелся на кровати, выдавливая в гелевом матрасе удобную лёжку, напарник натянул поверх формы компрессионный костюм.
       – Фига се, – сказал я.
       – Типа того, – отозвался он рассеянно. – Отсыпайся. Ориентировочно – я не на долго.
       – Враньё, опять пропадёшь на неделю. Далеко?
       – На флагман, в штаб армады. Я бы тебя взял, но одного из пары там достаточно.
       – Секретная миссия?
       – Да ну, – он усмехнулся. – Даже ты уже понял, что ожидание невесть чего на пользу команде не идёт. Всё, спи. Если капрал вдруг начнёт качать права, смотри, чтобы разговор у вас был без свидетелей.
       Свет погас. Спать не хотелось. В голове плавали звёздные карты, но не навигационные, а яркие условные картинки для игры в вахреж.
      
       Дьюпа продержали в штабе почти трое суток. И заняться мне, кроме вахрежа, было решительно нечем. К тому же игра действительно затягивала. Магазинный компьютерный кубик тупо делил компанию играющих на две команды, но настоящий каменный распределял игроков, повинуясь самым тонким излучениям психики: вы поругались за ужином – и вот вы уже враги! Мы, конечно, легко обманывали потом этот чувствительный камень, но поначалу было забавно узнать, кто к кому в команде неровно дышит.
       Играли на символические суммы, но и это было для меня много. (Своё полугодовое жалование я вложил в одно рискованное предприятие.) И к вечеру играть мне стало не на что. Сел «в последний раз», расслабился оттого, что денег нет, и вдруг… выиграл. А потом ещё раз. А потом вообще выиграл не на круг со своей командой, а один, когда все «свои» уже вылетели. И я понял, что научился. Вернее, в башке что-то щёлкнуло таким образом, что я начал понимать стратегию.
       Ну и понятно, что играть со мной стало теперь гораздо интересней. Старички – Янке, Кароль и иже с ними, что поначалу посмеивались, даже подсаживались теперь в столовой, чтобы перекинуться парой фраз.
      
       Игра шла в разных углах нашей палубы два дня. А на третьи сутки пришла в чью-то больную голову красивая мысль: разделить пилотов и обслугу верхней палубы на «своих» и «чужих» и устроить чемпионат по вахрежу. А кто победит – сразиться с нижней палубой. Там, говорили настройщики, тоже вовсю играют в вахреж.
       Настоящая гаросская колода была одна, а потому решили играть четверо на четверо. Счёт вели не только по победам, но и по количеству захваченных галактик. В конце концов в финал вышла-таки наша четвёрка – я, Вэймс, Кароль и Ламас.
       Играть с техниками решили по «грязной» связи, так называют на армейском жаргоне внутреннюю связь корабля. «Грязная» она потому, что в любой момент в неё могут просочиться капитан или навигатор. Однако вариантов больше не нашлось. Наша верхняя оружейная палуба практически не соприкасается с технической, где живёт обслуга двигателей. Мы вниз якобы вообще не спускаемся, к нам свободно поднимаются только настройщики. Для остального техперсонала вход «наверх» – по пропуску. Предполагается, что пилоты для технарей – вроде небожителей, но на деле от нижней палубы зависит так много, что отношения между «верхом» и «низом» сугубо дружеские. И обеим палубам за нарушение субординации регулярно влетает.
       Правила обсуждали долго. Наконец договорились, что играть будем сразу двумя колодами, кидая два одинаковых электронных кубика (второго гаросского просто не было) по разные стороны экрана. А за условно «отбитыми» картами будут следить специально выбранные парни. (Без соприкосновения карты не меркли, и появлялась возможность стянуть что-нибудь из отбоя.)
      
       Ночь перед решающей схваткой я спал плохо. Все время снилась какая-то обрывочная хрень без начала и конца. А утром выяснилось, что вернулся Дьюп.
       Вернее, я ещё сквозь сон отметил, как его плечистая тень шлюзанула по каюте и осела, булькая, в душе. Но в полном объёме до меня это дошло только после того, как загромыхал по громкой связи экстренный приказ: «уродов за пульты».
      
       «Уроды» на корабельном жаргоне – стрелки основного состава. В обычное время основной, сменный и два дежурных состава отсиживают «боевые» по графику, но любой приказ по армаде – и основной шагом марш за пульт, даже если ты пять минут, как отклеился от ложемента.
       Мы с Дьюпом – уроды. Новичков в основной состав ставят редко, но психологи посчитали, что моя нервная система выдержит. Ну она и выдерживает пока.
       В общем, мы, не жрамши, разумеется, взлетели в оружейный карман, защёлкнулись в креслах. Вернее, я защёлкнулся, а Дьюп напузырник надевать не стал, только всунул бритую башку в шлем.
       Динамики голосом капитана объявили вторую степень готовности и заткнулись. Время поползло. Даже поболтать было нельзя.
       Дьюп полулежал в кресле и что-то жевал. Он так и полсуток мог пролежать. Меня же сильно клонило в сон. А в голове крутились обрывки последней игры в вахреж, когда Ахмал Ахеш, вылупившийся из той же академии, что и я, но годом раньше, бунт поднять хотел: мол, почему мне, новичку, можно в чемпионате играть, а остальных новичков даже в отбор брать не стали.
       Ну мы и сыграли с молокососами один раз, чтобы неповадно им было.
       Только карты раздали и мены сделали, Ахеш выкладывает зачем-то галактику, а сам зубы скалит, радостный такой. Я делаю грустное лицо и передвигаю Веймсу. Тот, зная по менам, что у меня два звездолёта точно на руках, двигает Ламасу: бить, мол, нечем. А у Ламаса – джокер и звездолёт. И у меня два. Ну и: апрама-кунта-саган. То есть, если с гаросского переводить, четыре звездолёта бьют шестнадцать стрелков или одну галактику.
       Вот так мы с ними тогда сыграли.
       Карты круг обошли? Обошли. Вот вам и четыре звездолёта. И спать, мальчики. А мы – уроды, нам приказ по армаде и за пультом сидеть. И вот я сижу, а Ахеш жрёт.
      
       И тут Дьюп щелкает напузырником и мя-ягко так выводит пульт в боевой режим. Мои руки всё повторяют за его руками. Хотя я и приказа не слышал, прозевал, и на экране пока ничего не вижу.
       Зато чувствую, как пневмонасос заработал, и мы капсулироваться начали. Это-то, думаю, зачем? Мы что, катапультироваться сейчас будем? И тут же слышу в наушниках: «Первым пилотам: готовность один, принять управление».
       Значит, точно наш огневой карман сейчас от корабля отстрелят. Дьюп будет летать, а я палить.
       На пульте загорелось «Готовность к автономному режиму». Загудели, накапливая начальный импульс, инжекторные двигатели антивещества... Да что же это делается-то?
      
       Я посмотрел на Дьюпа. Тот улыбался чему-то своему.
       Мне болтаться в автономном режиме в боевых условиях ещё не приходилось, но я знал, что справлюсь, если надо. Меня этому учили. Я даже знал, что отстрелянный корабельный карман на армейском жаргоне называют «двойкой».
       И тут мы вылетели из корабля, как пробка из бутылки!
       Раньше я полагал, что отстреливают пилотов зачем-то и куда-то, а нас, выходит, просто выпнули, и лети куда хочешь? И, похоже, не только нас... Я насчитал четыре двойки с нашего «Аиста» и дюжины три – с других кораблей крыла.
       Дьюп потянулся за кислородной маской и включил вентиляцию. Я в таких ситуациях вопросов не задаю: маска, значит, маска. Хотя ускорение не критическое, справился бы и так.
       В левом углу экрана прорезался неопознанный сигнал. Синенький.
       Синяя точка – это вообще страшно. Это значит, что корабль прёт на вас просто гигантский. Даже не корабль в общепринятом смысле, а летучий арсенал или искусственная планета-крепость. Только экзотианских крепостей в этом секторе нет и быть не может. Если в районе развязки у Порт-Эрде и вращается что-то массивное, то это пять сторожевых блокфортов… Но почему блокфорт не опознаётся?
       Я вызвал на дополнительный экран навигационную сетку ближайшего к нам блокфорта SL-12. Линии подёргались и… совпали!
       – Руки расслабь, – сказал напарник, снимая кислородную маску. – Да, кое-что перепрограммировать они успели. Но на полную переориентацию такой махины нужно несколько суток. А мы уже в мёртвой зоне, и смену линейных паролей видели в гробу.
       Теперь можно было говорить свободно, «Аист» слышал нас, только если мы специально включали связь.
       – Но это же наши… – пробормотал я. – Наш блокфорт…
       Эмоций не было. Всё словно спеклось внутри. Блокфорт занял уже весь обзорный экран, и помехи сломали электронную картинку. Я пробежался по панели, проверяя камеры, и вывел на видеоэкран хемопластиковую сферу, сияющую переплетением бело-голубых нитей внутренней линии домагнитных полей силовой защиты.
       До обшивки по приборам оставалось восемьдесят анкресс, это меньше допуска на качание. А мы всё ещё неслись прямо на блокфлорт.
       – Под внутренний щит пойдём, – предупредил Дьюп. – Следи за угловым ускорением, чтобы не закрутило.
       Я позволил себе секунду на вдох и выдох, прежде чем плавно коснулся гелиопластиковой панели, включая на разогрев правый маневровый двигатель.
       – Мы что, со своими… воюем? – голос не дрогнул. Я свинья, сволочь. Как мураша раздавить.
       – Нет, развлекаемся, – пошутил без улыбки напарник. – Надир-ост-ост восемь. На круговую. Напряжение ноль.
       – Есть ноль, – вырубаю всю внешнюю защиту двойки, словно так и надо. Я ничего не спрашиваю, Дьюп лучше знает, что делать.
       – Слияние с ложементом. Уходим под щит! – командует напарник. – Пробуй внутренние коды.
       Нас бросает как камушек в домагнитном поле технических щитов блокфорта. Но обесточенное силовое поле двойки сводит расход энергии к минимуму. Навигатор мёртв, связи нет, и система технических щитов блокфорта реагирует на нас, как на метеорит. Двойку крутит почти неконтролируемо, совсем как на тренажёре. Но здесь всё не так страшно, как на уровне внешних щитов, которые мы успели проскочить из-за нерасторопности управляющих этой махиной. Вряд ли на ней много техников. Команды отдаются извне, или всё не было бы так просто.
       Поляризация экранов двойки нарушена, но это уже не опасно для зрения, мы почти на обшивке, и я, наконец, вижу блокфорт через приоткрытые обзорные прорези. Бугристая зеленовато-коричневая поверхность, ещё не изъеденная бактериями и не избитая микрометеоритами, видны символы технических люков и шлюзов. Над обшивкой – рваный электрический туман, и светится пыль в ионизирующем излучении внешних щитов.
       Я набираю коды подряд: при полном слиянии с ложементом каждое движение – дополнительная нагрузка. Сердце стучит, и кровь катается по телу вместе с перепадами магнитного поля, но мы всё-таки опознаёмся в одном из экстренных режимов. Техники всегда оставляют лазейки для ремонтных модулей. Что-то успели перепрограммировать, но мы слишком малы и уже слишком близко к обшивке.               
       – Полное напряжение! – командует Дьюп, и двойка обрастает паутиной силовых линий.
       Электромагнитный экран оживает, и на обзорной панели теперь две картинки – компьютерная и тепловидео.
       А это что за уши торчат?
       – Вижу станцию связи блокфорта! – попалась, голубушка.
       – Огонь.
       Напарник командует спокойно, даже ласково. Блокфорт лысеет на одну из антенных групп, и улыбка сама раздвигает мне губы. И я ищу следующую цель.
       – Хватит, – говорит Дьюп. – Не увлекайся. Нам ещё держать потом этим же сундуком линию обороны. Напугали – и будет с них. Ложимся на круговую.
       – Но почему? – сердце бьётся в унисон с двигателями антивещества, и мне хочется стрелять.
       – Потому что мирным путём договориться не смогли. Решили щёлкнуть геологов по лбу. Малыми силами, но больно. Нас продержали на флагмане до утра, чтобы не было утечки информации. А тебе вообще не обязательно было понимать, в кого стреляешь. Ты выполняешь приказ старшего. Ну и транквилизатора должен был наглотаться. Запоминай, как это бывает.
       Теперь я вообще ничего не понимаю. Вернее, понимаю, что кислородную маску Дьюп надел, чтобы не дышать транквилизатором, но всё остальное?
       – Дьюп, пусть я дурак, но ты бы объяснил, пока тихо?
       Напарник расстегнулся и стал шарить по карманам.
       – А чего тут объяснять? Стоит блокфортам открыть по нашим кораблям огонь, как двойки им все коммуникации срежут. И будет болтаться это неуправляемое дерьмо, пока не упадёт на Порт-Эрде. И несговорчивые наши это поняли. Так что покрутимся, пока командующие договорятся, да домой пойдём. Жрать хочется. Вот, галеты с собой взял, будешь?
       Проглотив последний солоноватый кубик, я пробормотал:
       – Апрама-кунта-саган.
       – Чего? – переспросил Дьюп.
       – Четыре звездолёта, – пояснил я. – Бьют одну галактику.
       И пересказал ему нашу последнюю игру в вахреж.
        – Ну да, похоже, – подумав, сказал Дьюп. – Только пока вы кубики кидали, мы головы ломали, как бы нас эта летучая крепость на колбасу не пустила. Север готов был расколоться на два лагеря, что в условиях военного положения втиснуло бы крыло между молотом и наковальней. Не успели бы ушами хлопнуть. Техника у Порт-Эрде висит серьёзная, только командуют идиоты. А может, тоже в вахреж заигрались. Каждому – своё, в общем-то.
       – К Хэду этот вахреж, – выругался я. – Где только Веймс достал эту проклятую колоду!
       – Колоду я ему дал. Если ума не прибавляется, можно хотя бы психоза избежать. Иначе вообще неизвестно, что бы ты натворил, пока шло совещание.
       
       Сроду не было мне так стыдно. Даже если бы нас капитан застукал или навигатор, вряд ли я так замутился бы. Другое дело – Дьюп.
       Больше я в вахреж не играл, сколько ни просили. Война – не игра, другие головоломки решать надо было. А когда башка вахрежем занята, в реальности болтаешься, как курёнок.
      
        ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. «ВИЛЫ»
      
       Проснулся – всё ломит: спину, предплечья, даже живот. Какое же сегодня число? Если вчера было первое седьмого месяца, то сегодня должно быть второе? Или третье?
       Второе седьмого, это день Первого урожая… Через десять дней мне исполнится двадцать четыре по стандартному календарю, принятому на территориях Империи. Я родился двенадцатого числа седьмого месяца две тысячи двести сорок пятого года от Начала колонизации. Солнце моего мира называется Фраа, спектральный класс F, седьмой сектор. И Хэд знает, когда я последний раз писал родителям. В браслете есть напоминалка, а сам даже в голове не держу. Вот брату писал на днях. Это же тоже считается?
       Мне не то, чтобы некогда писать, хотя мы совсем не скучаем на северных границах. Вчера, например, подскочили в четыре часа ночи. Или таки позавчера? Я в туалете сидел, собственно. Там и понял, откуда у Дьюпа такая хорошая привычка – ходить в туалет ДО того, как заревёт сирена. Он её, заразу, чувствует!
       Ну почему нельзя включать сирену не в тот момент, когда экзотианцы УЖЕ начали стрелять? На кой Хэд нам тогда разведка нужна?
       Практически непрерывная стрельба по флуктуирующим целям – сама по себе та ещё нагрузка. Мы и нагружались около суток с перерывами на манёвры. А потом я едва не вылетел из ложемента, а корабль просел набок. Дьюп сидел, как влитой, хотя пристёгнут был, как и я, только ремнями. Он сразу сказал, что вышел из строя отражатель в четвёртом секторе.
       Отражатель – это внешний силовой электромагнитный щит. Наш «Аист» делится на шесть секторов, щиты которых питаются автономно. Генераторы отражателя легче истощить, чем вывести из строя одновременно, но, тем не менее, противнику это удалось. А нам пришлось нестись сломя голову в пострадавший отсек.
       Капсула с пилотами залита гелем в разъёмной гильзе. Гильза плюс капсула – это и есть огневой карман, двойка. Обычно карман находится в одном из трёх вращающихся барабанов в третьем слое корабельной обшивки. Там размещены генераторы силовых щитов, энерговыводы, разъёмы станций связи и тепловизоров. Но при необходимости карман передвигается по специальным шахтам в теле корабля, меняя не только ось поворота, но и сектор боевого дежурства. Хотя «передвигается» не совсем подходящее слово. Барабан просто выплёвывает двойку, и такими же толчками она набирает скорость в шахте, двигаясь по ходу домагнитных стяжек.
       С сигналом наводящего нас выплюнуло из барабана, и мы понеслись в соседний сектор, крутанулись, занимая чьё-то нагретое место, и переместились, проскочив через огневой шлюз, на вторую линию – в пустое пространство между внутренним и внешним корпусами корабля. Иногда вторая линия бывает залита термогелем, особенно у гражданских судов, но в стрельбе гель помеха. Хотя при разгерметизации дыры затыкает именно он.
       Ну а первая линия – добро пожаловать на обшивку, где нас будут защищать только домагнитные поля технических щитов корабля. Толку от них чуть. При разгоне и торможении домагнитные щиты обеспечивают отсутствие трения между быстрыми частицами и обшивкой.
       Конечно, гораздо проще было бы иметь неподвижные карманы для стрельбы. Но тогда и противнику ничего не стоило бы отразить полученный светочастотный, и вернуть его нам в двойном объёме. Нам хватило бы. При выстреле убирают напряжение со щита, в том секторе, где активен огневой карман, и на несколько секунд сектор становится уязвимым для вражеского огня.
       Но направленный светочастотный – сам по себе защита. А стоит карману разрядиться, и корабль крутанётся, пряча временно незащищённый бок. Потому при выстреле мы рискуем весьма умеренно. Гораздо больше неприятностей доставляет феномен запаздывания щитов при околосветовых скоростях. Потому что скорость заставляет корабль накапливать плазменный заряд, и плазма начинает вытягивать электромагнитное поле. Конечно, у нас есть два уровня щитов – электромагнитный и домагнитный, мы словно бы висим между ними, но домагнитный щит в условиях околосветовых скоростей, всего лишь растягивает удар во времени. Ну, в общем, не забивай себе голову, ты не то, что понять – выстрелить не успеешь.
       А нас с Дьюпом выдавило через внешний шлюз на обшивку, в сектор, где был повреждён щит, и какое-то время мы играли его роль. Это возможно, если бросать накопленный заряд не на удар, а на собственные отражатели огневого кармана. Или опережать на доли секунды удар противника, перекрывая чужую огневую точку. Это было самоубийство, но я же вот он, валяюсь. Доброе утро!
       Потом сектор всё-таки разгерметизировался. Забил пар, вырываясь из системы охлаждения, и тут же оседая ледяной пылью, чавкающий звук возвестил, что ствол шахты заблокирован, а в капсуле запахло горячим гелем. Карман прилично разогревается при стрельбе, мы изжарились бы, если бы заклинило поворотный механизм, но провернулись, и ушли на вторую линию стрельбы не по шахте, а через соседний барабан. Я даже испугаться не успел, Дьюп соображает, что делать, быстрее, чем я соображаю, что происходит. А вот сейчас я лежу и понимаю, как весело было бы нам застрять на обшивке в перегретой гильзе корабельного кармана.
       Нет, не думай, что мне не нравится воевать. Война в космосе – большая забавная игра. Небезопасная, но тем интереснее. Я понимаю умом, что в войне между Империей и Экзотикой нет правых и виноватых, но понимаю лишь потому, что так говорит Дьюп. Сам я не то, что не догадался бы, мне просто нет до этого дела. И это ещё напарник не даёт мне хлебать транквилизаторы, которые запускают в воздуховоды перед боем, мне и своего адреналина хватает.
       Когда светочастотный удар пожирает пространство и материю, ты ощущаешь себя на пару мгновений богом. И целой кучей богов, если удар не ушёл в пустоту, не отразился от чужих щитов, а встретил податливую брешь в брюхе экзотианского корабля. Когда я попал в первый раз не в «молоко», то едва не задохнулся от ужаса, радости, боли, восторга. Меня заживо смяло и слепило по новой.
       Если бы война на Севере велась иными темпами, я бы свихнулся рано или поздно, обожравшись чужой агонии. Но стреляем мы не так часто. На час-другой стрельбы приходятся недели перестроений и манёвров. Мы пробуем прорваться к развязкам противника, противник пробует прорваться к нашим развязкам. Но чаще: мы демонстрируем друг другу тактику, скорость… и откатываем назад! Иногда это здорово раздражает.
      
       Дьюп спит. Ему всяко разно досталось больше, чем мне. Я не хочу его будить, потому лежу тихо.
       Поразмышлять бы о чём-нибудь? Но о чём? Перестрелка с экзотианцами закончилась, как и не начиналась. Мы в очередной раз попытались заполнить энергией вакуум. А вакуум большой. Беспредельно. Если начальство не верит – я могу подтвердить. В итоге экзотианские корабли отошли «на заранее подготовленные позиции». Мы остались на условно нейтральной территории, где и стояли. Фигня, в общем.
       Я потянулся за фреймом, запрятанным в шкаф над кроватью, выключил предварительно звук, а потом уже развернул экран. Оказывается, сегодня всё-таки завтра. Тридцать часов за пультом… Ничего так себе, постреляли. Жарко было, конечно, в сумме часов шесть-семь. Но ты просто не представляешь, что такое даже сорок-пятьдесят секунд полной нагрузки, когда капсула с тобой проворачивается в обшивке корабля, а над простреливаемым сектором опадает силовой щит. И у тебя доли секунды на то, чтобы сориентироваться, свести в одно показатели систем наведения с собственными нервами и ударить. И тут же крутануться, уходя на вторую линию. И ждать, пока инжекторный впрыск антивещества снова налёт красным индикаторы реакторных накопителей кармана. А если и на это нет времени, то съехать вниз, на третью линию, присосаться к корабельным энерговыводам, и тут же снова взлететь на обшивку. И всё это время ты должен понимать, где верх, а где низ. И мир должен синхронно вращаться у тебя в голове, а вражеские корабли должны быть не на экранах – внутри черепа. По крайней мере, так говорит Дьюп.
       Лично я мог бы совсем не лезть в эту войну. Я родился на маленькой аграрной планете. Но всю жизнь таскать навоз мне почему-то не улыбнулось. И когда выдали результаты тестов предварительной зрелости, я сразу послал документы в академию армады. Если с моими физическими данными не в армаду – то только навоз. У меня идеальное здоровье (было восемь лет назад), идеальная стрессоустойчивость (тоже, наверное, была). Вот так вышло: или сам на мясо, или… Но в армаде всё-таки интереснее. По крайней мере, я успел на Экзотике побывать.
       Зашевелился Дьюп. Неужели я его разбудил? Он рывком сел на кровати, уже ноги спустил, но передумал и начал тереть виски. У него бывает от перенапряжения. А может, наоборот, башку заломило оттого, что сегодня до неприличия тихо? После вчерашнего даже как-то неловко без невесомости и вибрации маршевых двигателей.
       Я свернул фрейм, молча прошёл в санузел. Потом решил сделать зарядку. Два раза присел, и захотелось прилечь. Разозлился на себя, стал отжиматься.
       – Вилы, – вместо приветствия сказал Дьюп.
       Слово было незнакомое. Переспрашивать я пока не стал. Вилы – так вилы. Может, это болезнь такая или состояние после полуторасуточного обстрела? Тридцать часов за пультом. Потому что весь дежурный состав помогал техникам перекрывать оставшийся без защиты сектор, а сменщики спали. Нет, кого-то, конечно, вытаскивали из карманов в невменяемом состоянии, и поднимали сменных. Но мы достреляли своё. Дьюп сказал, что замена стрелков в процессе боя имеет очень мало смысла. Прежде, чем новая пара начнёт адекватно ориентироваться в многомерном пространстве корабельных экранов, датчиков, камер, уйдут не секунды – минуты, и каждая может стать смертельной.
       На «Аисте» шесть пар пилотов. Шесть основных корабельных карманов и два запасных. Но смен пилотов – четыре. Две основные и две дежурные. В основных сменах в небоевой обстановке режим работы более щадящий, чем в дежурных. Нас, например, никогда не ставят по графику в условную корабельную ночь, не нагружают больше шести часов подряд. Наши головы берегут, потому что в боевых условиях корабль часами лавирует на скоростях, близких к световым, движутся и вращаются его огневые карманы, пространство режут лучи своего, чужого и отражённого щитами света. И пилот либо становится одним целым с этим движением, либо… Второго либо нет.
       Каждый огневой карман может вести свою линию боя, но чаще диспозиция постоянно меняется, и наводящий словно бы передаёт эстафету стрельбы от пары к паре. И когда твой карман уходит с линии огня, можно откинуться в кресле, зажмуриться. А когда корабли крыла начинают перестроение, разгон, смену позиций, то можно и уснуть. Если есть, кому потом растолкать тебя.
       Но я вчера и во время перезарядки несколько раз падал в полубессознательном состоянии в ложемент, нажимал онемевшими пальцами на подлокотник и хватал ртом воду.
       – Шлем сними, – в какой-то момент сказал Дьюп. – И, понимая, что я не слышу, убрал мои пальцы с подачи воды, расстегнул эластичную конструкцию, пеленающую торс, которую пилоты пренебрежительно называют напузырником, и стащил шлем.
       – Зачем? – пробормотал я.
       – Отдохнёшь.
       – Я не устал.
       Он фыркнул. Нашёл моё запястье, надавил пальцами.
       – Слышишь, как сердце бьётся?
       – Не в руке, в ушах слышу.
       – Найди у меня пульс?
       Я, не открывая глаз, скользнул пальцами той же, левой руки, по его запястью… Или мне показалось, или сердца бились, как одно.
       – Не показалось. Ты постоянно работаешь со мной в унисон, удар в удар. Это тяжело для тебя. Попробуй заснуть.
       – Выйдем на линию огня – разбудишь?
       – Разбужу, когда будешь нужен.
      
       Получалось, что Дьюп позволял мне пару раз вздремнуть даже во время боя. Может, это были секунды, но мне хватало. А сам он, когда атака захлебнулась, ещё и в общий зал ходил. Чего там обсуждали – не знаю. Я, лично, где упал, там и отбился. Хорошо уже, что мимо кровати не лёг.
       Вообще Дьюп вхож на корабле куда угодно, он даже член армейского профсоюза. За это его кое-кто в команде не выносит, но Дьюпу плевать. Ему, по-моему, на все плевать. Да и чего ему заморачиваться? Семьи у него, кажется, нет, родных – тоже. Хотя я очень мало про него знаю.
      
       Дьюп, наконец, перестал тереть голову, и взгляд у него стал более осмысленным.
       – Что значит вилы? – спросил я, падая пузом на пластик и прикидывая, сколько дать себе отдохнуть между подходами.
       – То и значит. Экзотианцам нужно было отжать нас к Дельте Змееносца, и они будут отжимать.
       Дельта Змееносца – тройной оранжевый карлик, треугольник из двух ярких близких звёзд, и третьей – более далёкой и тусклой. Вот эти две яркие, вращающиеся вокруг общего центра масс, и были источником последних неприятностей. 36-В Змееносца, она  же Аколь, в недалёком прошлом разорвала свою планету в клочья, изобразив превосходное укрытие для лёгких крейсеров противника. При ином раскладе экзотские шавки не смогли бы представлять угрозы для тяжёлого корабля, но не в условиях плотного молодого астероидного пояса. Шавки появились первыми и отвлекающими манёврами дали возможность выйти из зоны Метью более солидному противнику. И понеслось.
       – А ведь должны были дожать вчера. В доме Оникса завёлся молодой да ранний, – бросил сквозь зубы Дьюп.
       Я уселся на полу, сделав глупую морду и задрав вверх брови, как делал наш домашний пёс.
       Напарник улыбнулся, наконец.
       – Надо тебе это, Анджей?
       Я последнее время стал задавать ему вопросы, каких раньше не задавал. Не волновали они меня. Сам не понимаю, что такого со мной сделалось, но по студенческой ещё привычке быстро нашёл отмазку.
       – Мне, вообще-то, в конце года стратегию сдавать. Или, ты думаешь, из-за войны отменят?
       – Могут и отменить, – Дьюп потёр надбровья. – Ты в шахматы умеешь играть?
       Я даже слова такого не слышал. Да он и знал все мои игры. Я во всё играл, во что на корабле играли, а Дьюп со мной – только в пространственные шашки.
       – Набери в системе, – сказал он и налил воды из кулера.
       Дьюп принципиально пил только воду. Ни чай, ни кофе его не вставляли. А нет, ещё на Экзотике дрянь какую-то пил. Не алкоголь, а типа напитка тамошнего. Мне не понравилось – горько.
       Я развернул над столом трёхмерную доску вроде шашечной, только вместо шашечек наличествовали звездолёты, а само поле украшали астероидные пояса, пульсары и магнитные аномалии.
       – Интересная игра?
       – Обычная. На ней лучше объяснять, чем по карте.
       Он быстро раскидал по доске фигурки.
       – Вот – наши звездолёты, вот – экзотианские. Вот – их резерв и ремонтная база. Вот их схема сообщения…
       На экране загорались все новые символы, изменялись условные созвездия, и скоро я начал узнавать местность. Дьюп работал быстро, похоже, он умел играть в эту игру. Надо будет научиться, раз от неё даже польза есть.
       – Всё узнал?
       – Ну… это пояс Гампсона в позиции вест-зенит. Самое его змеиное гнездо, тройная система звёзд периферии Змееносца с  неустойчивыми центрами масс. Стабильных развязок нет, хотя рискнуть и выйти можно. Что они и сделали.
       – Объясни это адмиралу Севера и Юга Регулу Гистрофу. У него, видимо, приступы удвоения армады по нечётным месяцам. Если бы на месте «Аиста» оказался другой крейсер, ему уже было бы, чем заняться.
       – Чем?
       – Ну, мог бы попроситься в похоронную бригаду. Тоже хорошая работа.
       О, сколько я проспал, оказывается. А так хорошо спалось.
       – А что было-то?
       – Сняли с нас четвёртый щит: отвлекали всякой мелочью и завели под тройной удар. И я не понимаю, что помешало Леге Антарайну вообще вывести «Аист» из строя. Убрали бы из фигуры вращения «Аист» – образовалась бы брешь в крыле. И Леге закрепился бы уже в нашей части пояса Гампсона.
       – А кто это, Леге Антарайн?
       – Племянник текущего регента дома Сомо, по-нашему – дома Оникса. Видишь, где у него госпиталь? Он подставил его под удар, рассчитывая не на наше же благородство.
       – На глупость? Но мы же не клюнули?
       – Не успели. А ночью разведчики сообщили, что госпиталь переместился. Полагаю, сюда. Так он лучше защищён.
       – Значит, вчера нас собирались дожимать, чтобы мы вот в эту вилку попали? Между поясом астероидов и Аколем? – и тут до меня дошло: вилка – вилы. Был такой древний сельскохозяйственный инструмент. – И обстрел прекращать не собирались?
       – Нет.
       – Тогда почему? Может, переговоры на уровне высшего командования? Или к ним какая-то шишка летит?
       – Я бы и сам хотел знать. В любом случае обстрел скоро продолжат. Антарайн бросил три корабля в поясе астероидов, и их ещё нужно оттуда вызволять. – Дьюп достал полотенца. – Отдыхай, пока можно. Знаешь, как раньше называлось это созвездие? Офиух. Твой Аколь – это 36-В офиухи.
       Я фыркнул и стал продолжать «отдых». И так уже весь мокрый был, но решил, пока Дьюп из душа не выйдет, буду отдыхать. Ещё 182 раза отжаться успел, с передышками. Потом тоже помылся.
       У Дьюпа болела голова, он морщился, листал новостные каналы и разговаривать больше не хотел.
       Интересно, в нашем кармане систему охлаждения починили?
       Я решил маленько пройтись.
      
       У лифта наткнулся на чужого капитана, судя по нашивкам – из южного крыла армады. Ближний свет. Север и юг в галактике понятия, конечно, условные. Но передвигаться в космосе труднее всего именно вдоль освоенной нами части рукава Млечного пути. Потому и образовалось такое деление – Север и Юг.
       Я отсалютовал южанину и вспомнил про жрать. Кто-то умный динамики громкой связи выкрутил до минимума, так что я про столовую и забыл, пока в желудке не просвистело. Или громкая связь у нас тихо скончалась во время обстрела? И Дьюп ведь голодный. Надо же было так наломаться, чтобы про жратву забыть. Хотя, может, дело в том, что он мне пару раз прямо в ложементе колол что-то. И себе колол.
        Я решил, что сначала схожу в буфет на разведку.
       Сходил. И поел. И даже сыграл кона два с Каролем и Веймсом в пасет. (Игра такая карточная.) Потом вспомнил, что Дьюп голодный сидит, и играть резко расхотелось. Ему сейчас не напомнишь, он и не поест.
       Взял кое-что из буфета, пошёл в каюту.
      
       Дьюп был неожиданно сосредоточен и одет в парадное. Он собирал вещи. Без суеты, но быстро. Да и вещей у него было на стандартный пилотский кофр.
       Я встал столбом на пороге.
       – Меня в южное крыло переводят, – сказал он, захлопывая кофр.
       Я открыл рот и закрыл. Что я мог сказать? «А я?! А меня?!»
       Дьюп вздохнул, выпрямился, встретился со мной глазами.
       – Знаешь, где сейчас «южные» стоят?
       Я знал очень примерно, но он не стал меня мучить.
       – Абэсверт. Границы «Белого блеска».
       Знакомое название Дьюп произнёс с чужим гортанным акцентом.
       – Ну и что? – не выдержал я, понимая: то, где стоят эти южные, как-то должно влиять на перевод.
       – Там другая война. На Севере вряд ли зайдёт дальше противостояния кораблей. В районе пояса Гампсона всего две действительно опасные развязки. Постреляете год-два и успокоитесь. Я тебе даже говорить не хочу, что в это время будет твориться на Юге. Ты… – он не находил слов.
       – Опять молодой ещё, да? – выдохнул я, и зубы сами собой сжались. И вообще как-то нехорошо сразу стало.
       – Ты не понимаешь, Аг… – Дьюп подошёл ко мне и хотел обнять, но я отстранился, и пакет с завтраком, который я ему нёс, упал. – Там корабли стреляют по планетам. На грунте мародёры – и свои, и чужие, карательные операции. Там людей вдоль дорог вешают тысячами. Ты бы видел эти дороги. Но тебе такого лучше вообще не…
       Я молчал. Так молчал, что он тоже заткнулся. Я знал: если скажу сейчас что-нибудь, то не выдержу. В горле щипало.
       Дьюп таки обнял меня и решительно отодвинул от двери. Я был выше, но он сильнее. Он почти приподнял меня и отодвинул.
       Я стоял в дверях и смотрел, как он уходит. Но на самом деле – я умер. Какой-то кусок меня уходил вместе с Дьюпом, и я без него не мог уже ни двигаться, ни жить.
       На полуслове включилась громкая связь, но я не слышал приказа. Я вообще толком ничего не видел и не слышал, потому что он уже скрылся за поворотом, и кругом были только белые переборки. И я смотрел на них, пока они не оплавились и не потекли.
      
       Дьюп верно сказал, стрелять экзотианцы продолжили в этот же день. Но два генератора из шести техники поменять успели, и щит худо-бедно, растянули над четвёртым сектором обшивки. Правда, место в фигуре крыла «Аисту» пришлось поменять, наше занял «Дивов», который не побоялся бы подставить любой бок.
       Я сидел на месте первого стрелка рядом с Джи Архом, присланным из пополнения. График боевых дежурств мне поменять не успели, и парень попал с бала на корабль.
       Руки нажимали какие-то кнопки, скользили по гелиопластику пульта, а в голове вертелось всего несколько фраз. Я перекраивал их и так, и эдак, чтобы рапорт мой звучал как можно убедительнее. «Прошу перевести меня…» «Убедительно прошу командировать меня…»
       Ещё позавчера я испытал бы шок оттого, что меня сунули на место первого пилота. Меня учили, да, но это всё же другая работа и совсем другая квалификация. Однако сейчас я мог думать только о переводе. Всё остальное плавало в мутной пелене, позволяя телу самому реагировать на внешнее. И тело справлялось.
       – Третья! Вест-вест-надир, – скомандовал навигатор.
       Корабль изменил ось вращения, и на линию огня вышел третий огневой карман.
       - Джи, готовность, – прошептал я. – Мы – следующие.
       – Щит! Семнадцать окно семнадцать, – предупредил наводящий.
       Наводящий врал, на семнадцать анк мёртвые зоны ячеек вражеского щита смещаться при вращении не могли. Угловая скорость при 33° надир не жрёт анкресы, а добавляет.
       – Щит – восемнадцать анк, – автоматически поправил я. Дьюп так иногда делал.
       Я даже не успел подумать, сойдёт ли мне это с рук, как наводящий отозвался:
       – Слышу, четвертая. Щит – восемнадцать. Приготовиться к развороту!
       – Четвертая на линии, – тихо предупредил навигатор. Он никогда не кричит во время боя.
       Джи замешкался, и я, не глядя, выругался в его адрес.
       – Щит запаздывает, – предупредил наводящий.
       Это означало, что у меня, возможно, будет три или четыре десятых секунды, чтобы попасть в незащищённый бок набирающего скорость экзотианского АРК, пока он балансирует запаздывающий щит.
       И я успел. Вернее, успел Джи с моей подачи.
       И вот это попадание – наш ответ автоматической системе наведения. Если пульт автоматизировать, корабли могут палить друг в друга вечность. Обе машины выберут оптимальные стратегии, и счёт будет 0:0.
       Вражеский корабль окрасился в цвета переполяризации, мы начали было подтягивать соседний «Лунный», чтобы можно было усилить светочастотный удар, кинув разряд со щита на щит, но противник дёрнул покалеченную машину назад, возникла гравитационная воронка, и мы резко откатились на шесть часов.
      
       Сражение в космосе для случайного наблюдателя малоинформативная штука. Корабли мечутся, словно птицы перед грозой, ухитряясь при этом держать строй. И очень трудно сообразить, где та неведомая цель, куда они стремятся прорваться.
       А цель у нас одна: захватить подходы к массивным развязкам домагнитного напряжения – зонам Метью, способным пропустить к экзотианским планетам тяжёлые боевые корабли. Трех-четерыхреакторные, многокилометровые. Способные… Нет, не думай, по планетам никто стрелять не собирается, просто, захватив подступы – условия будем диктовать мы.
       Нам не имеет смысла пускать экзотианцев под нож, мы связаны сотнями запретов, соглашений и конвенций, потому что воюем не с чуждым инопланетным разумом, а с теми, кто всего лишь на триста лет раньше нас ушёл с матушки Земли. С теми, кто больше тысячи лет помогал нам населять негостеприимный космос, с теми, у кого просто иные устои и немного другой язык.
       Мы могли бы многое им противопоставить в плане уничтожения людей, как и они нам. Но третья мировая война на Земле отлично показала, что делает современное оружие с человеческими генами. Мы так и не оправились после неё. Мы стали гораздо менее разнообразными, чем нам хотелось бы. Возможно, ещё одна такая игра с природой – и людей не останется совсем. И мы помним об этом. Пока – помним.
       Потому наша война – игра сдержек и противовесов, контроль локальных зон и развязок, а прямые столкновения заканчиваются вытеснением противника из стратегически важных секторов.
       Если мы выйдем к планете – планету сдадут. Иначе мы вели бы войну по-другому. Ведь там, где домагнитный момент слишком мал для двадцатикилометрового корабля, шлюпка просочится легко. И десант мы могли бы бросить куда угодно. Только это будет уже совсем другая война. Война на уничтожение человека, а не за передел зон влияния в освоенном космосе.
       Говорят, что цивилизация людей зашла в очередной тупик. И переделить старое сейчас легче, чем освоить новое. По крайней мере, так полагают дэпы, а мне не у кого больше спросить, правы ли журналисты, или это старается пропагандистская машина. И мне теперь никто не скажет: думай сам, парень…
       – Четвертая – молодцы, хорошо отработали, - похвалил навигатор.
       «Прошу командировать меня в расположение…»
      
       Прогудел сигнал отбоя – низкий, похожий на коровье мычание. Похоже, экзотианцам надоело нас кусать, или у них начался обеденный перерыв. Я ещё не видел спектрального смещения в сигналах экзотианских кораблей, но, похоже, наши разведчики перехватили вражеский разговор, потому что секунд через десять «красное» смещение появилось.
       Всё.
       Опустил руки, и плечи тут же свела судорога. Джи подскочил, начал растирать мышцы на загривке… Совсем щенок. Хотя сам-то… Тоже мне – ветеран в неполных двадцать четыре стандартных года.
       Сколько, интересно, Дьюпу? Выглядел он на сорок-сорок пять. Значит, или столько, или прошёл курс реомоложения… Да, скорее всего, прошёл. Сколько же ему тогда?
       «Прошу перевода в южное крыло армады в связи… В связи…»
       Нужно было вставать. Нужно было вставать и идти.
       Я подумал, что, по идее, нас должны были перебросить в южное крыло вместе с Дьюпом. Мы ведь – сработавшаяся пара. Это, наверное, он настоял, чтобы меня оставили и посадили на его место… Я…
       Не расстегнувшись, рванулся из ложемента и задохнулся в кашле. Джи кинулся расстёгивать. С его и хэдовой помощью, я выбрался из капсулы, стянул влажный от пота компрессионный костюм и сел на пол. В груди ломило, но это была не та боль, с которой идут к медикам. Я сроду ничем не болел. Разве что синяки и ссадины появлялись регулярно, особенно после дружеских поединков с Блэкстоуном или главным техником Кэшцем. Дьюп для спарринга не годился, он имел дурную манеру бить сразу наповал.
       Но синяки проходили быстро. А если не проходили – наш корабельный медик находил их во время планового осмотра, тыкал пальцем и взвизгивал: «Тут-то опять чё?» Ох уж это его «чё», всегда попадал в самое больное место. Но потом синяк облучали, и ты забывал о нем начисто.
       Один раз мы, правда, здорово заигрались, и Дьюп водил меня в медчасть. Я сопротивлялся, мне было ещё не больно. Но напарник сказал, что сломано ребро, и когда меня сунули в капсулу меддиагноста, я уже ощущал, что оно сломано. Дьюп говорил – я не умею останавливаться. Обычно в спарринге, когда становится больно, автоматически ослабляют захват. Я не ослаблял. Что-то щелкало в голове, и я, несмотря на боль, вцеплялся как бульдог.
       – Разрешите обратиться, господин сержант?
       Хотел огрызнуться, но это был всего лишь Джи Арх – худощавый мальчишка с астероидов. Теперь – мой второй стрелок. Беспамятные боги, он то в чём виноват?
       Заставил себя ответить, встать. Нужно было идти в душ, и я пошёл. Потом пошёл в столовую. Но на полпути понял, что делать мне там нечего, и велел Джи ужинать одному. Сам свернул зачем-то направо и ввалился в общий зал.
       В общем зале мне сегодня тоже нечего было делать, это я сразу понял. Сослуживцы при моем появлении как-то странно притихли, видно, разговор у них шёл про нас с Дьюпом. Только Кароль махнул мне из-за круглого столика, где они с Вессером собирались играть в пасет.
       Мне захотелось уйти. Тогда я сделал так, как делал обычно Дьюп: вошёл и сел не в углу, а там, где самый лучший обзор – в центре, чуть сбоку от дверей. Взял пульт, стал, никого не спрашивая, переключать модификации на самом большом экране. Потом вообще вывел экран в новостной режим. В основном мне якобы хотелось читать про войну.
       В общем зале стояла ненормальная тишина, только первогодки шушукались в углу.
       Я пробегал глазами заголовки новостей, но думал о том, как мне теперь искать Дьюпа. Я давно уже подозревал, что Дьюп – не имя, а прозвище, хотя ни разу не слышал, чтобы на корабле моего напарника называли иначе. Надо бы поговорить с кем-то из старичков. Кто помнит, как и когда Дьюп прибыл на наш «Аист».
       Я внимательно оглядел зал. Четыре столика, четыре больших дивана, двадцать два отдельных кресла, один большой экран, два малых, три голосекции. Народу на верхней палубе немного, да и сами жилые помещения занимают весьма символическое место.
       Кароль и Вессер – за одним из столиков, оба первые пилоты с большим опытом, но прибыли на «Аист» едва ли не позже меня. Дальше за столиком в гордом одиночестве Ахеш, справа от него на диване – развалился мой однокорытник Сербски, он рядом с Ахешем не сядет, но и без присмотра эту тварь не оставит, не тот характер. Ахеш, к слову сказать, опять что-то задумал, вон как глаза бегают. Сербски один из немногих молодых, в чьём уважительном отношении к Дьюпу нет страха, но вряд ли он что-то знает, возраст не тот. В левом углу пятеро зеленых-презеленых салаг сидят кружком. У малого экрана смотрят порнуху старички – палубный Пурис, вечно второй стрелок Гендельман по прозвищу Гибельман и Бычара Барус, который, несмотря на ежедневные «два часа в спортзале», сумел отрастить пузо. Из самых стареньких в общем зале был сейчас только Пурис. Я даже имени его не знал, палубный Пурис – и все.
       Пока размышлял, хоть какая-то жизнь вокруг меня начала налаживаться: Кароль и Вессер стали тасовать карты и раскладывать палочки, служившие условной платой в игре. Гибельман вызвал стюарда с пивом. Недоверчивый стюард стал перепираться и выяснять, выпил ли Гибельман сегодня сколько ему положено или нет.
       Я подсел к Пурису, отметив, впрочем, что в зал вошёл мой второй пилот, Джи Арх, и присоединился к первогодкам.
       Пурис при виде меня весь подобрался и приготовился линять. Голографическая девица тянула к нему все четыре руки, но, похоже, делала это зря. Я выключил изображение.
       – Ты не беги, Пурис, – сказал я не тихо и не громко. – Мы ещё не начали.
       Палубный затравленно оглянулся на Бычару.
      
       Да о чем они тут без меня говорили?!!
      
       – Ты это, – сказал мне Бычара Барус излишне громко.
       Я встал. Я был выше всех здесь присутствующих. И в хорошей форме.
       Гибельман жалобно посмотрел на нас, потом на пиво. Пива ему хотелось больше, чем драки.
       Боковым зрением я видел, что Кароль и Вессер, которых условно можно было считать союзниками, поднялись из-за своего столика и пошли к нам. Кароль встал у меня за плечом справа. Вессер плюхнулся в кресло рядом с Гибельманом и его пивом.
       Все молчали. Я сконцентрировался на Пурисе. Костлявый такой, с виду довольно скользкий тип. Я о нём, кроме фамилии, ничего не знал. Зато он должен был знать то, что нужно мне. Но поговорить с ним по душам мне сегодня явно не дадут, это я понимал. Потому перестал изучать сдувающегося на глазах Пуриса и сказал, уставившись в живот Бычаре.
       – Я не понял, что ВЫ ВСЕ здесь против МЕНЯ имеете..?!
       Вессер картинно возвёл очи горе.
       Я передвинул взгляд и нечаянно упёрся им в Гибельмана.
       – А я… мы что? – он оглянулся на Бычару, потом на Пуриса.
       – …или против ДЬЮПА? – закончил я.
       Бычара понял, что говорить придётся ему. Он встал. Решил, что его плохо видно?
       – Ты это… – сказал он.
       Я ждал.
       – Ты вообще знаешь, кто он такой, этот твой Дьюп? – сглотнул. – Он же спецоновец! Его же к нам Хэд знает из кого понизили! Ты думаешь, чего он такой гордый был? Да он имел таких, как ты..!
       Дальше я и половины слов не знал. Какой талант скрывался за растущей пивной мозолью!
       Я был в курсе про спецоновцев. Они выполняли самую грязную работу не только в армаде, они вообще всю её выполняли. Но мне было на это как никогда плевать.
       Я ждал, пока поток ругани иссякнет, и он иссяк. И я сказал тихо-тихо, чтобы все мухи тоже слышали:
       – Барус, ты МЕНЯ или ЕГО оскорбить хотел?
       И взял кресло.
       Бычара закрыл голову руками и становился все ниже и ниже…
       Кресло, если отрывать его, как я сейчас, от магнитной подушки, весит в момент отрыва 204 килограмма. Но я этого не почувствовал. Я именно взял кресло. Оно полетело в стену над головой Баруса, и уже лопнув пополам, треснуло его, сползшего на пол, по башке. Кароль не побоялся повиснуть на моей правой руке. На левой тоже кто-то повис. Кажется, Сербски. Я отшвырнул обоих.
       Пурис медленно уползал из зоны боевых действий на четвереньках. Он знал, кто последний год был в состоянии работать со мной в спарринге. И все знали. Из таких здесь сейчас никого не стояло.
       Вессер решил выступить миротворцем. Он поднял обе руки и встал, закрывая собой шевелящегося под обломками кресла Бычару.
       – Тихо, тихо, Агжей... Ты только скажи, ты чего хочешь? Чтобы этот бык извинился? Так он сейчас извинится. Только не надо доводить до карцера, да? Мы же все немного в одной лодке?
       Я молчал. Видел, что Ахеш продвигается к двери, намереваясь смыться и настучать. Я всё сегодня видел. У меня с уходом Дьюпа глаза и на спине прорезались.
       – Ну мы погорячились тут, да? – продолжал Вессер. – Его же, Дьюпа твоего, многие не... Не очень... понимали, да, ребята? Странный он был человек, с норовом. Сам ни с кем не... Агжей! Агжей! ДА ОХОЛОНИ ЖЕ ТЫ!!!
       Вессер, гад, тоже первый стрелок, он по моим глазам всё видел.
       – Ты пойми, он же сам тебя с собой не взял. Не знаю, почему его забрали южные. Видно, был за ним какой-то грешок...
       Ему не следовало употреблять это слово.
       Рядом стояло второе кресло, но на руке повисло что-то мелкое. Нет, это был не Сербски. Сербски всего на дюйм ниже меня, а весит не меньше. Это был мой новоявленный второй стрелок! Который чуть не стал новопреставленным! Я-то рассчитывал на вес Сербски…
        Не знаю, как я извернулся. Ещё чуть – и разбил бы этому желторотому активисту башку об стену! Меня просто пот прошиб, когда я это понял. Кшена Дадди патэра и всех щенков, которые суются под горячую руку, потом белеют, зеленеют и...
      
       В общем, не повезло в тот раз Ахешу. Когда заявились оба дежурных по палубе, мы почти весело и дружно отпаивали пивом Джи Арха. Боевое крещение он прошёл вне очереди. Ну и Бычара пострадал не запредельно. Как выяснилось, даже креслом его тупую башку за один раз не пробьёшь.
       А Дьюпа, как рассказал мне таки за пивом Пурис, по-настоящему звали Колин, Колин Макловски. Четыре года назад он был со скандалом переведён из спецона в армаду и понижен до сержанта. Сути скандала Пурис не знал, но не верилось, что Дьюп кого-то убил и съел, скорее наоборот. Да, характер был у него не из лёгких. Его мало кто выносил в команде. Но не за поступки – за невольную дрожь в собственных поджилках, если он замечал в тебе какую-нибудь дрянь.
       Атака в районе Дельты Змееносца захлебнулась. Мы ещё подёргались пару суток, попугали друг друга. Не знаю, что там произошло у экзотов, но манера ведения боя изменилась вдруг резко: с наступательной – на вываживающую и вкрадчивую, с неожиданными выпадами, чтобы проверить нервы противника и снова отступить. И это было скверно для меня, потому что с каждым днём всё труднее становилось доказывать себе, что я тоже чего-то стою.
      
       ИСТОРИЯ ПЯТАЯ. «ГРЯЗНОЕ РУГАТЕЛЬСТВО»
      
       – А где Веймс?
       Вопрос повис в воздухе. В буфете было как-то особенно пусто для пересменки – два палубных да Кароль.
       На границе наступило вдруг затишье, основной состав разгрузили: вместо шести пар дежурило две. Пилоты просто отсыпались, наверное, или зависали по разным углам. Сам я проболтался в спортзале: ни на завтрак не ходил, ни на раппорт. Сдал утром кровь, которую за каким-то Хэдом потребовал от меня кровопийца-медик, и повесился на тренажёре.
       Кароль играл в карты со своим предобеденным кофе:
       – Может, его второй знает? – пожал он плечами. – А может, вместе куда-нибудь перекинули. Чехарда пошла – кидают с корабля на корабль. Видно что-то, где-то, скоро… – он задумался над раскладом, сморщил верхнюю губу, отчего усы его забавно встопорщились.
        Месяц назад я сел бы рядом с ним, перебивая партию у полупустой чашки. Теперь только сухо уточнил:
       – Не понял? Перевели, что ли, Веймса?
       Особого разочарования не было. Последний месяц приятель шарахался от меня, как и все прочие. Ну так ведь и я от него шарахался. Я вообще никого не хотел видеть. Нужно было прожить эти тридцать суток, чтобы начать вспоминать бывших приятелей.
       – Вроде того, – поднял глаза Кароль. – Ходят слухи, что к нам на Север везут молодёжь, а более опытных перекупают на Юг. И оклады предлагают серьёзные. А Веймс твой – молодой, да хитрый. Думаешь, он  возле тебя тёрся? Возле Дьюпа твоего.
       – В смысле?
       – Прямой ты, Аг, и трудно тебе будет, – пилот поднял на секунду тёмные глазки-гвозди. –  Не с тобой он хотел дружить, с напарником твоим. А может, и не дружить вовсе. Вот Ахеша ты замечаешь, потому как тупая паскуда, а Веймс был паскуда умная. Может, и работал на кого.
       – Как это? – я таки опустился на стул-таблетку рядом с Каролем. – На кого тут можно ещё работать? Ты о чём?
       – На разведку, или на гендеп, – усмехнулся пилот. – Такие, как твой Дьюп, на дороге не валяются. Я вот про него вообще ничего не слышал. А это неправильно. Где-то же он служил? Служил. За что-то перевели его к нам? Перевели. А где служил? За что перевели? Пилотов такой квалификации – по пальцам пересчитать. И вдруг вываливается один из Хэдовой Бездны. Не порядок это, бардак. А где бардак, там гендеп. Ну, а разведка, она вообще везде должна быть. Думаю, на каждом корабле стукач есть. Нормальный, не такой, как Ахеш. Что-то говорит мне, будто и Веймс заскучал без твоего Дьюпа. Словно не за кем стало ему хвост тащить. Вот и перевели, чего кадры в простое держать? Проиграла ты, однако, голубушка! – последняя реплика относилась к чашке.
       Кароль был немножко чудной, и усы у него были смешные. Я не прислушивался к нему раньше, находилось, кого слушать.
       – И что теперь? – Противно было даже не то, что Веймс мог оказаться шпионом, а то, что шпионы на корабле – дело обыденное и всем, кроме меня, очевидное.
       – Да ты за Веймса-то не боли, тебе старшого хватит, – посочувствовал Кароль, по своему толкуя моё оторопение. – Не передумал на Юг?
       Я мотнул головой и встал. Нет, переводиться в южное крыло я не передумал.
      
       Рапорты о переводе аккуратно создавались мною два раза в неделю. Я поставил их в график вместе с дежурными отчётами. Надо бы туда же вписать и пунктик про ежедневные размышления на тему личного состава.
       Ну… было, мелькало иногда в Веймсе что-то неприятное, но чтобы вот так? И ведь Дьюп не избегал его. Хотя он говорил мне как-то, что предателя полагается держать рядом, на самом коротком поводке, так он виднее. Дьюп сроду не тратил время на бессмысленные разговоры, не надо ему – слова не вытянешь. Выходит, он знал? И прикармливал Веймса? И я должен научиться видеть, что у человека внутри, чтобы меня не резало потом вскользь и ни за что?
       Но зачем одному пилоту стучать на другого? Что может заставить человека предавать чужого, не знакомого ему? Да и если знакомого, ещё хуже…
       Коридор извернулся, заманивая в спортзал. Зал у нас хороший, можно даже «полетать», хотя обучающие тренги работающим пилотам вроде как без надобности. Зато молодёжь дрессировать можно. А вот бассейн позволяет плавать только с кислородом, это не бассейн в обычном смысле, просто замкнутый резервуар с входом через шлюз. Но на военных кораблях я других и не видел.
       Пойти в спортзал? Или шлюзануть без кислородной маски в бассейн?
       Смешно, но ощущения обе мысли вызывали примерно одинаковые. Вторая даже освобождала мозг от мучений, как дотянуть до обеда. После обеда тесты. Надеюсь, психотехник будет измываться надо мной до ужина. А потом что? Напроситься в пересменку допом в дежурный состав?
       Я вызвал на спецбраслет план верхней палубы и после недолгих размышлений выбрал библиотеку. В корабельной сети не нашлось ничего интересного про Абэсверт, пора было покопаться в доступной части архива. Если собрался на Юг, надо учить матчасть.
      
       Знал я про «южных» до безобразия мало. Даже палубные байки раньше не слушал. Мне казалось, что нет особой разницы, Север или Юг.
       А порядки в южном крыле, как выяснилось, отличались от наших. Наверное, потому, что стояло оно на протяжении всей своей истории в самой заднице Империи.
       Задница эта тоже соприкасалась с экзотианскими мирами, но с какими! Один Хардас чего стоил с его торговлей наркотиками на всю обозримую Вселенную. Или Грана… Эти планеты приличные экзотианцы сами презирали. Хотя, вообще-то, заселять галактику мы начали именно с Юга: с Граны, Домуса и Тайэ. По идее Абэсверт – культурный центр, наследие утерянной Земли, а выглядит невесело. Особенно в откровениях имперской пропагандистской машины. Наших, наверное, до сих пор цепляет, что экзотианцы были первыми.
       Я набрал личный код и вошёл в неожиданно серьёзный шлюз. Обычно между коридором и входом в помещение – небольшой тамбур и двойная мембрана раздвижных дверей, не везде бесшумная, но это дело настройки, а тут – сталь плюс хемопластик, и зашипело реально, значит, давление выше, чем в коридоре.
       В библиотеке я не был ни разу, и не предполагал, что в ней поддерживаются отличные от общих помещений температура, давление и влажность. Инфобазе это без надобности, неужели у нас и книги есть? А ведь есть, Дьюп же приносил что-то из этой самой библиотеки. Только я не вникал, что.
       Шлюз переварил меня, наконец. Помещение оказалось округлым, с огромным столом по центру, расчерченным на секции инфопанелей, и гигантской электронной картой, обнимавшей уютный зал панорамным изгибом. Кресла висели дорогие, плавающие. Встроенная аппаратура предполагала любой досуг, вплоть до театра теней. Я махнул рукой, и карта засветилась, расслаиваясь выпуклыми созвездиями пояса Гампсона. Кто-то настроил её на текущий сектор. И вообще библиотека слишком напоминала капитанскую или кают-компанию для старших офицеров. В ней чувствовалась некоторая обжитость. Может, капитан любит читать, или навигатор?
       Шарик библиотечного помещения был вписан в тор информатория, куда одинаково успешно вели два входа – слева и справа от меня. Дверь за спиной добавляла симметрии, и я предположил, что напротив неё, за картой, есть аварийный выход. В информатории нашлись и привычные мне терминалы, и экзотические полки с книгами. Там были не только пластиковые заливашки, но и настоящие, живые, с тонкими смешными страницами. Книги стояли вольготно: не торцом, боком, но названия всё равно плохо читались. Я приложил спецбраслет к замку на одной из полок, вытащил из фиксаторов объёмный том в кожаной обложке с металлической окантовкой, взвесил в руках. Потускневшие буквы не сразу сложились в слова: «Легенды первых поселенцев». Забавно. Аккуратно поставил книгу на место, пробежался по соседкам, читая названия. Как же тут ориентироваться? И как я вообще буду читать книгу? Читающее устройство к ней не подключишь. Сумею ли я что-то понять, если буду читать только глазами? Тут уж, если пробовать, то на чём-то действительно важном… Должны же быть каталоги и для этих древних книг?
       Попробовал войти в локальную библиотечную сеть, но она вдруг запросила допуск. Пришлось вернуться в зал, активировать стол и сесть сочинять просьбу на имя капитана.
       Мотивировка не давалась. В конце концов, я написал «для самообразования». Только занёс руку, чтобы отправить заявку в корабельную сеть, как за спиной вдруг что-то щёлкнуло!
       Я скатился на пол, кувыркнулся через плечо и вырос над побледневшим от страха парнем в комбинезоне техника. Он обалдело таращился, прикрывая лицо правой рукой, в которой был зажат пропуск в библиотеку, словно хотел защититься от меня жёлтым кусочком пластика.
       Щелчок был всего лишь звуком разблокировки библиотечного шлюза.
       – Извините, – выдавил техник. – Я не знал… Я позже зайду, я потом… – он попятился к дверям.
       Не знал, что я псих? А надо было?
       Отодвинул его от входного отверстия и вышел. К Хэду! Я всё равно не мастер читать!
       Оставался спортзал.
      
       На полпути вспомнил про своего второго пилота, Джи Арха. Не помешало бы и ему поднять планку физобразования.
       Первый пилот из меня получился плохой. Я регулярно забывал, что Джи вообще живёт со мной в одной каюте. Один раз спросонья едва не начал выяснять, что он делает на моей кровати. Джи спал на моей: после отъезда Дьюпа, я перебрался на его место.
       Первый пилот для второго – не просто напарник, но и наставник, иногда даже нянька. Но я Джи Арха воспринимал только как лишние метры правой руки. И на дежурствах, ощущая не слаженность реакций, орал на него чуть что.
       Джи  терпел. Много и разнообразно. Я отвечал за то, что делаю, только за пультом. Потом меня лучше было совсем не трогать. Но этот мальчишка как-то справлялся. Джи предельно бережно относился к людям, к оборудованию. Он вырос на астероидах, где берегут воздух, пищу, друг друга. Люди были для него не возобновляемым ресурсом.
       Найти человека на корабле несложно – у каждого на предплечье спецбраслет, он работает и как маячок. Потому стрелка своего я обнаружил легко. В одном из пустынных, прилегающих к реактору коридоров, в компании таких же желторотых. Причём – с обеих палуб. Вообще, эпитэ а матэ, дисциплины не стало никакой.
       Увидев меня, первогодки сникли. И дело было совсем не в том, что я мог слить капралу эту тёплую компанию. На меня последнее время вообще мало кто хорошо реагировал.
       – Марш по своим каютам, а ты – за мной! – И развернулся к спортзалу. Резковато, конечно, велел.
       Услышал, как он топает сзади.
       – Господин сержант…
       Я остановился, обернулся.
       – Сколько раз просил называть меня Аг? Восемь или десять?!
       Джи замер. Боится он меня, что ли?
       Я попробовал улыбнуться. Судя по лицу Джи Арха – вышло плохо.
       С ним надо бы поговорить. Беспамятные боги, как тошно-то от одной мысли, что с кем-то надо о чём-то говорить! Вот ногами – это я мог. На один мой шаг выходило его два.
       Свернул к нашей каюте.
       – Заходи, садись.
       Джи, втянув голову в плечи, проскользнул через тамбур-шлюз, переступил символический порог и сел на кровати так прямо, словно она жгла ему задницу. Уставился выпуклыми «астероидными» глазами. Считается, что не мутация, но цепляет.
       Вот и я так же сижу сейчас на Севере. Морожу причинное место на холодных астероидах Сэлегэра...
       У экзотов – красивые названия. То, что у нас 27-й сектор, у них – Сэлегэр. А в нулевом секторе у нас – Юг, а у них – «Ледяной пояс», Абэсверт. И я уже не прочь сожрать всех тамошних мародёров живьём. Может, у Дьюпа и были основания не брать меня с собой, но я уже не мальчишка, в конце концов!
       Поймал испуганный напряжённый взгляд Джи. Надо было говорить. Заставить себя сидеть и разговаривать, а не стучать мозгами о череп!
       Рухнул в единственное в нашей каюте кресло, упёрся ладонями в бедра. Он чего сжался весь? Думает, бить что ли, буду?
       – Ты меня боишься, стрелок?
       Кадык на шее напарника совершил судорожное движение. Всё-таки парень был на редкость недокормленный. Выносливость в нём жила, но тоже какая-то тощая.
       – Ребята говорят, вы меня убьёте. Может, не нарочно, но случайно – точно убьёте.
       Глаз он не отводил. Джи был мелким, хотя для стрелка мышцы не главное, но не трусом – точно.
       – Будь я буйный, меня бы изолировали!
       Дальше не получилось. Слов не было. Вернее, все они были не на эту тему.
       Джи подождал.
       – Понимаю, – сказал он. – Думаю, обойдётся как-нибудь. Или нас всех убьют – война же. Зато по тактике, стратегии и числу попаданий наша пара – первая. Я ведь последний курс не закончил и тестовые не прошёл. А с вами…
       – Беспамятные боги… Вас всех сейчас так в действующую армию посылают?
       – С последнего курса – всех забрали.
       Он опустил глаза, а потом снова поднял. И в них был уже несмелый интерес.
       – А Беспамятные боги – это экзотианские?
       – Экзотианские, – сказал я, вспомнив увольнительные на Орисе – одном из самых красивых экзотианских миров. Там мы и познакомились с Дьюпом по-настоящему, хоть и служили уже полгода на одном корабле. А может, я и не знал его никогда, и всё это была просто шутка Беспамятных. – Боги у них, Джи, как наши блаженные – грехов и тех не помнят. Экзотианцы считают, что память о прошлом убивает.
       – А в-вы как считаете? – он почему-то начал вдруг заикаться.
       – Я не знаю. Но меня она точно убьёт.
       Джи замялся. Я видел: он хочет что-то сказать или спросить. Кивнул ему – валяй.
       – А вы не рассердитесь?
       – Рассержусь, – сказал я совсем не сердито. – Если ещё раз от тебя это «вы» услышу. Ты же сам сказал: мы с тобой – пара. Я – Аг, Агжей. Если нас завтра убьют, ты и там будешь меня навеличивать? Говори, чего хотел, и в спортзал пойдём. Будем из тебя стрелка делать не только в плане прицельности, но и в плане физподготовки.
       – А я вам… То есть, извините… Извини… Только никому, ладно?
       Вот глупый, кому же я могу что-то рассказать? Я кивнул.
       – Друг у меня, – Джи начал изучать глазами пол, – он младший техник. Я понимаю, что не положено с разных палуб, но мы встречаемся, в общем-то. На техников ведь внимания никто особо не обращает? Ну, вот. А у капитана в каюте что-то со связью последние дни. Ну, и он чинил два раза. Вернее, не сам чинил – инструменты подавал. Но слышал, как тип какой-то вчера с нашим капитаном говорил по ближней связи. Кар… друг то есть, на экран не смотрел, слова только. Чужой говорил, мол, зря наш капитан отдал лучшего стрелка «ни за что». А капитан рассердился и сказал, что «ни за что» – это когда ничего не дали, а если всю кровь выпили... – Джи совершенно по-детски шмыгнул носом. – В общем, он не хотел отдавать Дьюпа, кэп наш. Но у южного был приказ от командующего армадой, от адмирала. Потому что Дьюп, он раньше возглавлял южное подразделение спецона, до того, как его за что-то дисквалифицировали и сюда отправили. А сейчас война, и прошлые грехи значения не имеют. Так этот южный капитан сказал. На Юге у них беспорядки жуткие, до людоедства. И они хотят, чтобы Дьюп обратно вернулся, на своё место. Потому что он вроде как умеет. Они и... тебя, Агжей, хотели забрать. – Джи, наконец, поднял глаза. – Якобы твоя фамилия тоже в приказе была. Но Дьюп сначала попросил приказ, где его восстанавливают в должности, и ему этот приказ отдали. А потом он сказал, что ты никуда не поедешь. Южный спросил – почему, а Дьюп сказал, что его приказы они с нашим капитаном будут обсуждать так, чтобы он не слышал, если не хотят, чтобы он обе тупые головы оторвал и местами поменял. Ну, может, не совсем так сказал, но типа того. З-забрал оба приказа и вышел. А наш капитан сказал тому капитану, южному, что лучше не с-связываться, Дьюп оторвёт, он его знает. В-вот и всё, – начал опять заикаться Джи.
       – И часто техники «чинят» разговоры в капитанской? – усмехнулся я. – Кароль всё-таки испортил мне мировосприятие своей подозрительностью. Раз связь была неисправна, а кэп в это же время с кем-то общался, выходит, он овладел голотелепатией?
       Джи побледнел.
       – Чего ты пугаешься? Я обещал, что никому. Если только твои приятели сами нас сейчас не слышат. Чисто технически это не сложно. Но уже и не важно. Мало ли что там за меня пытались решить. На Севере я не останусь. В крайнем случае – разорву контракт!
      
       И все-таки после рассказа Джи Арха меня немного отпустило. Дьюп всегда знал, что делал. Но и я вырос. И теперь буду делать так, как хочу сам. Хватит меня опекать. Никого я не боюсь – ни людоедов, ни мародёров.
       Я не верил, что Дьюп просто бросил меня, дабы не обременять свою высокую персону в новой должности. Он мог избавиться от меня давно и более простым способом. У него не было привычки тратить время на выброс. Значит, чего-то я всё-таки стою, как пилот. И если сегодня этого мало для Юга, то завтра мастерство нарастёт.
      
       После обеда я заперся в душевой и решительно выкрутил регулятор температуры до минимума. Дьюп говорил, что холодный душ способен привести в чувство даже последнего психа, а мне полагалось сегодня сдавать ежемесячные тесты нашему корабельному психотехнику.
        Я боялся, как бы медик чего плохого у меня в реакциях не нашёл, но все «боевые» показатели работали нормально. Мало того, два раза я выстрелил в условного противника с опережением, как делал Дьюп. Считается, что в космосе стрелять с опережением невозможно, слишком большой разброс предполагаемых траекторий, но я выстрелил два раза подряд и оба раза попал. Психотехник ничего не сказал, только посмотрел с опаской. Он что, считает – я от Дьюпа заразился?
      
       Уже в коридоре подумалось: может, Дьюп так стрелял потому, что болело в нём, как и во мне? Он никогда ничего о себе не рассказывал.
      
       Дошёл до каюты и понял – устал, наконец. Хочу лечь на кровать с фреймом и, может, даже поспать.
       В каюте уже спал один «уставший». Это мне не хватало нагрузки, ему – с избытком.
       Джи спал, как младенец. Даже рот приоткрыл, и слюна намочила подушку.
       С его физическими данными игрушки в войну могут плохо кончиться. Да и мы с Дьюпом иногда пользовались, полагаю, разрешёнными стимуляторами. Все стрелки ими пользовались, в общем-то. Только я никогда не интересовался, что это и где его берут. Вот же бандак длинноносый.
       Впрочем, зная Дьюпа, можно было предположить, что он и об этом позаботился.
       Я достал электронные ключи от нашего общего уже с Джи сейфа, которым он, кстати сказать, ещё ни разу не воспользовался. Поди, и не знает, что такой сейф есть? Открыл. Ну, точно. В сейфе лежали и ампулы, и инструкция, явно набранная Дьюпом.
       Вот так он меня и воспитывал. Пока не спрошу – никогда ничего не объяснял.
       Я пробежал глазами инструкцию – там было всё, даже адреса, где можно заказать эту заразу в обход корабельных медиков.
       Нет, напарник не планировал, что вот так раз – и уйдёт. Он просто всегда просчитывал наперёд.
       Прозвучал сигнал на ужин, и Джи прямо-таки подбросило на кровати. Ещё один нервный завёлся.
       – А ну, лежать-бояться! – пошутил я на автомате и тут же, не жалея, врубил кулаком по переборке. Это были ЕГО слова, это ОН так шутил! Что за Хэдова пропасть!
       Резинопластик спружинил, но выдержал. И уберёг кулак.
       – Может, ужинать пойдём? – неуверенно предложил Джи, потому что я застыл, уставясь на переборку.
       «Ужинать? Ну, да пошли, наверно».
       Есть не хотелось, но желудок требовал. Такое вот странное состояние.
       В столовой я давно уже сидел только с Джи. Сербски пытался заговаривать пару раз, и я его даже не послал по прямой… Но он понял. Я ни с кем не хотел делить своё состояние: в нём я всё ещё был не до конца один.
       Сразу под горлом стоял комок, и пищу приходилось в себя пропихивать. Ничего, и это пройдёт когда-нибудь. Всё проходит, только трупы иногда остаются. Особенно в вакууме.
       Надо рассказать Джи про то, что лежит в сейфе. Дьюп-то не собирался уходить, а я собираюсь. Мне ж не с собой это желторотое чудо тащить.
      
       Когда я выруливал из столовой, подошёл дежурный и вручил приказ. Под роспись. Миленько. К капитану меня уже вызывают «под роспись». Они там что, консилиум психотехников решили собрать? Так я же приём у психотехника удачно проскочил? Или где-то спёкся?
       Расписался и пошёл.
       Навигаторская вынесена в боевых кораблях над жилыми палубами, но капитанская редко соседствует с ней. На «Аисте» она на верхней палубе, совсем недалеко от нашей каюты. Не скажу, что я там все кресла продавил, но по крупным праздникам бывать приходилось.
       В «предбаннике» заставили встать перед сканером. Я не идиот, чтобы входить к капитану с оружием, но сразу захотелось. Пока техники возились с аппаратурой, капрал, надутый от свалившейся ответственности, пытался пугать меня лекцией по корабельному уставу. Это он зря, хомячков я с детства не боюсь, даже лысых. Но задуматься этот зануда заставил: обыск, три сержанта в приёмной… Наш капитан раньше был лишён многих болезней этикета, не поменяли его часом?
      
       Наконец,  я шагнул в тамбур, и мембрана бесшумно дрогнула, пропуская меня. Слава Беспамятным, в капитанской всё было как обычно: золотистые панели, отделанные бронзой, светильники, имитирующие свечи, любимый капитанский сервиз в синенький цветочек.
       –…а какого числа был запрос?
       – Да не запрос, якобы сбой в ДНК-идентификации, и департамент потребовал провести идентификацию по крови на месте и подтвердить, и тем же числом он написал мне и поинтересовался количеством гормонов в крови. Этак я кровью торговать... – кэп заметил меня и встал.
       За круглым столом из джангарского бамбука остались двое: навигатор и чужой, с военной выправкой, но в штатском. Половина стола была завалена бумагами, на второй пили чай и голубой огонь с Грены. Из закусок – шоколад и келийские орехи в красном сахаре.
       Что же это за птица штатская к нам залетела? На медика штатский не тянул: не тот взгляд – слишком пристальный, холодный. Такой бывает у особистов. У настоящих, а не у клоунов, вроде нашего капрала, мнящих себя способными устроить тебе проверку.
       С особистами мне пришлось иметь дело всего один раз, при поступлении в академию армады, но забыть их пустые глаза... Я с опозданием выпалил «младший сержант Верен по вашему приказанию прибыл» и встал навытяжку. Нет, капрал не впечатлил меня своими успехами в риторике, я просто не знал, как себя вести. В таких случаях устав – спасение.
      
       Кэп как всегда слегка вытаращился: вот он, мол, мерзавец, явился, оглянулся на навигатора, потом на этого третьего, с лицом сушёной рыбы и глазами снулой. Лицо капитана начало наливаться кровью. Он редко заводился по настоящему, но легко краснел, что первогодки принимали за гнев.
       – Докладывайте, младший сержант, как дошли до такой жизни? – рявкнул кэп, изображая праведный отеческий гнев.
       Я молчал. Знал по опыту, что ругаться он особенно не умеет. Темперамент не тот. Да и не могли меня вызвать в капитанскую для разноса. Не принято у нас по мелочам капитана дёргать. Дисциплинарными проступками занимается капрал, прибегая в спорных случаях к помощи навигатора. Значит, дело в штатском, и он – по мою душу…
       Я видел его боковым зрением: сдит в пол оборота, поза свободная, но не расхлябанная, чашку держит, словно в любую минуту готов швырнуть её тебе в лицо. Если особист, то зачем я ему? Но и не генетический департамент, те, говорят, сладкие и елейные, хоть блюй.
       – Вы в состоянии внятно объяснить, почему в течение месяца написали восемь рапортов о переводе в южное крыло армады? – ещё сильнее набычился капитан, видя, что мысли мои витают где-то далеко. – Вы свои стрессовые показатели видели? – он взял со стола кусок пластика. – Добиваетесь, чтобы вас сняли с боевых дежурств? Ещё один ваш «раппорт», и в медчасть пойдёте!
       «Делов-то, напишу сразу два рапорта!» – огрызнулся я мысленно и заметил в глазах штатского интерес. Злой такой, нехороший. Даже не то, чтобы заметил – кольнуло.
       – Вот, значит, с какими котятами пирожки, – подытожил капитан, сделав из выражения моей морды свои выводы. – Не зря на вас капрал жалуется. Распустились? У вашего второго пилота гормонов стресса в крови не меньше, чем у вас, вы что с ним делаете? Бьёте? С психотехником захотели поговорить?
       Угроза была похуже карцера: скормить маньяку-медику, способному пропилить череп ёлочкой и высосать через соломинку мозг. Но к этому моменту мне стало вдруг совершенно ясно: капитан просто издевается надо мной. В каких-то своих целях. Возможно, понятных штатскому – всё это время тот смотрел, не отрываясь, пользуясь тем, что не могу повернуться и встретиться с ним глазами. Разглядывал как корову на ярмарке!
       – Я приказал капралу побеседовать с вашим вторым в ваше отсутствие, – продолжал отчитывать меня кэп. – Если там есть проблемы – пойдёте под полное медосвидетельствование. Это вам понятно?
       – Так точно, господин капитан! – выпалил, не успев уловить смысл.
       Но капитан уже отвернулся.
       – Красавец, – фыркнул он, не скрывая иронии. – Двухметровая дубина, пороговые реакции почти как у мутанта, но, как ни странно, не псих. И ни одного серьёзного порицания. Не пьёт, не жуёт, не нюхает. Правда, у нас вообще с этим строго.
       Штатский достал чёрную коробочку с синим равносторонним треугольником в центре, выщелкнул из неё сигарету и закурил. Сигарета была синяя, дым – горький и терпкий. В горле у меня запершило, но кашлять по уставу тоже не полагалось.
       Курить в корабле запрещено. И не только из-за здоровья личного состава, аппаратура может на дым среагировать. Что бы предположил Дьюп? Что этот, в штатском, крупная шишка? Тогда Дьюп, скорее всего, и морду лица его узнал бы. Он многих из начальства знал в лицо. Теперь понятно – почему.
       –  Кстати, младший сержант, – капитан сел за стол, мастерски склеенный из множества стволиков редкого пористого бамбука с экзотианской Джанги. Он любил уют, любил замысловатые вещи, не очень практичные в открытом космосе. – А кресло-то вы зачем в общем зале испортили? – Звякнула чашечка – он налил себе чаю.
       О, и об этом донесли. Ах, Ахеш, Ахеш... Я же спустил тебе один раз, я же тебя, гада, почти простил.
       Об Ахеше думалось с умилением: душа просто просила драки, да что там – она её требовала! Интересно, если прибить Ахеша, меня могут в наказание перевести в южное крыло, раз там – самая задница?
       Но спросить я не мог. Моё дело было стоять, уставившись в одну точку.
       А штатский всё курил и разглядывал меня с прищуром, словно прицениваясь. Ну точно, как на собеседовании перед поступлением в академию. Стоп. Капитан что, хочет «продать» меня этому кислолицему? Кто же он? Вербовщик? Неужели из южного крыла? А почему тогда в штатском? СПЕЦОН, что ли?!
       Ох, Ахеш, неужели я не убью тебя сегодня? А так хотелось…
      
       Штатский курил и улыбался. Потом подул на остаток сигаретки, и она осыпалась пеплом у него в пальцах. Встал.
       Зубы, что ли, смотреть будет или мышцы щупать?
       Подошёл ко мне. Обошёл вокруг. Движения были вкрадчивые, с подначкой. Я намеренно не смотрел ни в глаза ему, ни на ноги. Пусть не думает, что боюсь. А среагировать, если что, я успею.
       – Не понимаю, сержант, – сказал штатский хрипло. – Почему же тебя лендслер с собой не взял, если ты якобы так хорош?
       Лендслер – это сокращенное от лендсгенерал. Один из высших, так называемых «наземных» армейских чинов. Ни фига себе звание у Дьюпа было. Впрочем, почему было? Джи сказал, что в звании его восстановили. Значит лендсгенерал? Типа адмирала, только на суше. Где же он летать-то так выучился?
       – Капитан, у вас там чашки особо ценные были? Уберите! – приказал штатский.
       Значит, чином он выше капитана. Командует.
       – Да он же вас голыми руками… – скривился в нехорошей усмешке кэп, эвакуируя в сейф свой любимый сервиз. – Я же вам показатели давал. Это же андроид безбашенный. Вы видели, что он с креслом сделал? И гормонов в крови ведро. Медик весь месяц гнусит, пытается снять с дежурства. А как его снимешь? Ему же только стрелять...
       Штатский зашёл мне за спину.
       Он был на полголовы ниже, худощавый. Но Дьюп как-то заметил, что настоящие убийцы в массе не самые крупные.
       – Ну, я-то – не кресло, – чужак рассмеялся, вырулил мне в фас и быстро, в открытую ударил под дых.
       Я даже не посмотрел на него. Столько, сколько я за этот месяц качал пресс, вообще никто не качает. Месяц не жрать и не спать толком, а все свободное время качать пресс, чтобы с ума не сойти. Пробовал? Я потерял последние килограммы веса, который был не кости и мышцы, и теперь об меня разве что руку можно было отбить.
       Штатский попытался провести один из запрещённых приёмов, но я спустил движение вниз и продолжал изучать герб армады над креслом капитана. Милый такой герб – два крыла… Пусть Беспамятные пошлют мне южное.
       – Да, нервы у него есть, – фыркнул штатский. – Что, сержант, не хочешь бить своего генерала? А если так?
       Он ударил ещё пару раз, с виду совсем не сильно, но очень умело – по болевым точкам. Я, в общем-то, был готов и к такому, дыхание контролировал, и продолжал изучать герб, словно увидел его сегодня впервые. Крылья были разноцветные. Южное – красное. У верблюда два горба, оттого что жизнь – борьба…
       – Слушай, капитан, – штатский повернулся к нашему кэпу. – Он у ТЕБЯ вообще говорить-то умеет?
       – Сержант – вольно! – понял намёк капитан и полез в сейф за рюмкой. – Садись за стол.
       Выбора не было, я сел. С прямой спиной и непроницаемым лицом – как и положено по уставу.
       Капитан поставил перед моим носом коктейльную рюмочку, похожую на широкий конус на гнутой ножке, лопаточкой достал из герметичного контейнера с алайской, кажется, надписью, тонкую белую пастилку, опустил в рюмочку и залил голубоватой жидкостью из другого контейнера. Потом щёлкнул по ножке, побуждая рюмочку замерцать почти незаметно при дневном свете, и спросил меня, чуть улыбаясь от предвкушения то ли напитка, то ли моего конфуза:
       – Пробовал когда-нибудь?
       Я кивнул. Пробовал я на Орисе этот питье экзотианских аристократов. И не один раз.
       Мы здорово там всего напробовались. Это было моё первое увольнение. Мир сам лёг под ноги, думаю, ты знаешь, как это бывает. Более опытные пилоты решили тогда пошутить над первогодками. Мы сами не сумели бы сориентироваться в искушениях чужого города, но нам помогали исподволь и, боюсь, крепко веселились в процессе. Я вообще не помню, кто заказал прямо в борделе, куда мы ввалились впятером этот голубой огонь. Я тогда не знал, что «пьют» его, только вдыхая испарения. Да и дышат – медленно и осторожно, чтобы тебя не вынесло с непривычки из родной Вселенной. Кто-то подначил меня, и я выпил.
       Штатский поднёс свою рюмку к глазам.
       Белая «льдинка» истаяла в нём уже, превратилась в густой синеватый «мёд». Теперь его не глотнёшь – размажется по стеклу. Можно только дышать испарениями.
       Но, пока льдинка не подчинила себе окружающую её жидкость, выпить можно.
       – Да пей ты уже, наконец, – сказал гость. – Что только нашёл в тебе Макловски?
       Я вспомнил, что он во мне нашёл. Только Дьюпу, с подачи кого-то из нашей команды, оказалось по силам вытащить меня, совершенно не вязавшего лыка, из борделя и доставить на корабль. Может, он нёс меня, может, даже бил, я не помню. Но он и провёл мимо вахтенного, и оставил отсыпаться в своей каюте. А в следующий выходной взял с собой, показав, как и где не надо пить. И вообще много чего показал. В частности, как употребляют этот самый «экзотианский огонь», чтобы не было потом мучительно больно и стыдно. Жил он тогда один, без напарника. Они вместе заразились чёрной лихорадкой, но его второй стрелок не выжил. Не имел дурной привычки выживать, как выразился Дьюп. И как-то само собой вышло, что я у него осел.
       В память об этом событии я взял рюмку, выдохнул и сделал глоток.
       Губы обожгло холодом, в желудок скользнула рыбка. Каюта дёрнулась, было, срываясь в коловращение, но заскрипела и встала. Я был слишком напряжён, чтобы опьянеть с одной дозы. В прошлый раз мне досталось три. Дьюп проторчал возле меня всю ночь, промывая желудок, отпаивая чем-то кислым и разговаривая, как с собакой. Потому что я не понимал слов, только тон. Он сказал мне потом, что одну дозу в крайнем случае можно и сглотнуть. Мне. Если буду взбешён, это перекроет. Но не у каждого такие нервы.
       И я аккуратно поставил рюмку, хоть пальцы похолодели уже до самых кончиков. А потом посмотрел, наконец, на штатского, возвращая ему оценивающий прищур и показное недоумение. Привыкнув уже к моему тупому и ничего не выражающему лицу, он слегка оторопел.
       Капитан захохотал. Он вообще был довольно простой мужик, наш кэп.
       – А я думаю, Макловски правильно сделал, что не взял его, – негромко сказал молчавший всё это время навигатор.
       Из сидящих тут он знал меня лучше всех, и его мнение я вообще не хотел бы слышать. Мне было легче играть вслепую с обеих сторон.
       Но навигатор продолжил:
       – Парень слишком молодой для таких нагрузок, мало того – он честный и добрый. А это временем не лечится.
       Это я-то добрый? Если бы мог, я бы покраснел.
       Штатский картинно поднял рюмку вверх, как делают на Экзотике, и поднёс её к носу.
       – А мне и нужны честные и добрые, – сказал он после медленного долгого вдоха. –  Мерзавцев у нас своих хватает. Ты думаешь, для чего меня послали набирать людей в ваше крыло? Чтобы сформировать особое подразделение из ребят, которые хоть что-то ценят и понимают, хоть чему-то верят.
       – А если Макловски тебя не поймёт? Он-то НЕ взял, а ведь парень хотел. Ты же хотел, Агжей?
       Я сдержанно кивнул, опять ровно так, как положено по уставу. Холод ещё не ушёл из пальцев, но уже уступал накатывающему теплу. Эмоции засыпали, я был почти счастлив. На миг, пока не послал это состояние по ближайшему адресу. Потом придётся выпить два литра воды и расстаться ещё и с ужином.
       – Хочешь сказать, что я, таким образом, иду против его воли? Но, когда он болтался тут у вас, он просто не знал, что нам придётся делать следующим шагом. Мало того, я мог бы связаться с ним...
       – Ну так свяжись.
       – Не хочу. Если у него бзик, и он не согласится, я не смогу нарушить приказ. А парень мне нужен, – он повернулся ко мне. – Ты сам-то чего хочешь, пилот? Я, насколько возможно, карты тебе приоткрою. Это будет особое подразделение спецона. Мне не нужны там беспринципные и проворовавшиеся вояки, которые заполонили сейчас южное. С приходом Макловски головы, конечно, полетят, но этого мало. Нужен отряд быстрого реагирования, и желательно не один. С хорошими, проверенными людьми, честными и исполнительными, не особо избалованными. А самое главное – не связанными никакими моральными обязательствами с сегодняшним руководством южного крыла… Ты хотя бы понимаешь меня, молчун?
       Я кивнул: спина прямая, подбородок чуть вниз и вперёд.
       – Вопросы будут? – спросил штатский уже более официально и сердито. Если бы я ещё в молчанку поиграл, он бы все-таки заорал, наверное.
       – Будут, – я встал. – Разрешите взглянуть на ваши документы и приказ о полномочиях? И объясните, кому непосредственно будет подчиняться это так называемое «особое подразделение».
       Штатский посмотрел на мою хмурую рожу и рассмеялся.
       – Нет, где вы только таких берёте, а? – спросил он у капитана.
       – Так я же говорил тебе, эпитэ ма хэтэ, что он два года вместе с твоим Макловски и срал, и спал. Он этого гаденыша из рук выкормил, – не выдержал капитан.
       Я не обиделся. Ругался кэп без зла, да и «голубой огонь» всё-таки действовал на меня.
       – Не бери его, – сказал навигатор. – Макловски тебе шею свернёт.
       – Не свернёт. У него, как и у меня, каждый здоровый на счету.
       Штатский встал, вынул личную карточку и ксантовый наладонник – вещицу надежную, но способную саморазложиться в считанные минуты. Карточку он сунул мне под нос:
       – На, сержант, читай, только не вслух!
       Набрал код, развернул наладонник до размеров дицепторного экрана, достал из нагрудного кармана синийский кристалл, вставил.
       – А вот тебе приказ. Ознакомляйся. Только в темпе.
       Я прочитал и отодвинул наладонник.
       – Ну? – сказал он. – Чего тебе ещё надо?
       – Не знаю, – ответил я честно. – Просто не хотелось бы подвести Дьюпа.
       Эта простая фраза произвела на генерала Виллима Мериса, заместителя лендсгенерала по личному составу (теперь я знал его имя и должность), неожиданно сильное впечатление.
       – Он что, называл себя ТАК?! – уточнил генерал с недоверием и отвращением. – Вот ТАК?
       Навигатор кивнул. Ни он, ни кэп реакции гостя не понимали.
       Мерис выругался настолько замысловато, что я даже повторил про себя для памяти.
       – Забудь это «имя», сержант. Это не только грязное животное, но и грязное ругательство в тех местах, куда ты, надеюсь, всё-таки попадешь. Даю тебе два месяца на раздумья. За это время я закончу работу в вашем крыле и сформирую из новобранцев подразделение. Если не найду большего зануду – ты его возглавишь!
       Я вскочил и вытянулся по стойке смирно.
       – Иди, сержант. Сегодня я насмотрелся на тебя с избытком.
      
       Я шёл к себе в каюту и... Расцеловал бы и Ахеша, если б встретил. Но, слава Беспамятным, не встретил.
      
       ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ. «АБЭСВЕРТ»
      
       Тем же вечером я объяснил Джи, что у меня есть примерно два месяца, чтобы сделать из него стрелка. Потом переведусь в южное крыло, и ему придётся выживать самому. Я был согрет теплом экзотианского огня, и мы, наконец, поговорили.
       Была глубокая корабельная ночь. «Аист» шёл линейным сторожевым курсом. В дежурном режиме в его нутре передвигались сейчас только две пары пилотов. Не обязательно из молодых, но из тех, кому реакция просто не позволила стать убийцами. Нормальных ребят, способных нести тяжёлую многомесячную службу в открытом космосе, готовых противостоять экстремистам и перекрывать торговые пути пиратам. До войны таких, как я, неохотно брали на хорошие корабли. С «тройками» слишком много проблем: природа всегда даёт одной рукой и забирает другой. Может, я вообще псих, только медицина пока не знает, какой.
       Нет, Джи не сдал меня капралу. Своё нервное напряжение он сумел объяснить тем, что загремел вместо экзаменов в основной состав. Да, реакция у него тоже «тройка», да, он идеально подходил мне по особенностям нервной системы… и всё-таки, будь я капитаном, придержал бы парня пару месяцев в дежурном составе.
       Только кто тогда ходил бы вокруг меня, заглядывая в глаза и переваривая мои выходки? Любой другой пилот, даже старичок, сорвался бы уже. Только Джи с его астероидной закалкой, годами не видевший земли и неба, был сверхустойчив к напряжению психики в корабельной тесноте. И только его я мог даже такой чему-то научить. Я уже понял, что капитан боялся не проблем со мной, но проблем без таких, как я. С Севера сейчас забирали лучших, оставляя взамен право выкручиваться, как кому заблагорассудится.
      
       Наконец, Джи уснул. Я вышел в тёмный коридор, где слабо светились лишь знаки аварийной разметки. Меня мутило, и я хотел немного пройтись.
       Я из тех, кому с большим трудом удаётся вызывать рвоту. Теоретическое знание, что нужно засунуть два пальца в рот и надавить на корень языка помогло далеко не с первого раза. Желудок подпрыгивал до самых глаз, но захваченное отдавать не хотел. Когда у меня вышло, наконец, я понял, что это ощущение буду помнить дольше, чем голубой огонь. 
       Больше всего мне хотелось попасть в оранжерею. Прижаться к кленовому стволу, пробежать, как в детстве, пальцами по дорожкам в коре. Мне казалось тогда, что по коре клёна текут невидимые реки, оставляя в ней не зарастающие русла. Я долго мог всматриваться в эти чужие берега. Что я там видел? Не помню. Но клёны сопровождали меня повсюду. Я пил их сок, жевал молодые побеги, курил листья, прячась за старым сараем. Может, потому я и не пробовал курить по-взрослому, запомнив, как первый, именно их сладковатый запах. И первая сильная боль досталась мне тоже после падения с разлапистого старого клёна.
       Но в оранжерею было нельзя. Рядом с ней располагался пост дежурного. Нет, я вполне имел право шляться по кораблю круглосуточно, просто надоели чужие лица, тупые вопросы… И потому я двинулся в самые дебри корабельного брюха, избегая коридоров, где мог встретить чаянного или нечаянного полуночника.
       Где-то после третьего или четвёртого поворота мне полегчало немного, и я решил, что не прочь посидеть в библиотеке: выяснить хотя бы, что такого плохого в слове «дьюп»… Только…  Только я вдруг забыл, где находится библиотека. И вообще как-то немного потерялся. Нужна была знакомая дверь, чтобы сориентироваться. Ну, или хотя бы номер аварийного выхода, техразъём…
       Когда тень отделилась от стены мне навстречу, я понял, что совсем пьян. Потому что не успел сообразить: я запнулся об тень, она об меня запнулась? А потом – она помешала мне упасть или я её поймал?
       Но, так или иначе, очень быстро выяснилось, что я прижимаю к стене средней комплекции мужика в незнакомой форме без единой нашивки, и морда у него небритая!
       Я тут же отшатнулся, но только затем, чтобы принять более устойчивую позу.
       – Ты кто такой?! – выдохнул я.
       Оружия у меня не было. Но и у него вроде бы не было ничего, кроме миниатюрной карты корабля, размером с игральную.
       – А ты кто? – спросил он, морщась.
        Кажется, я его помял. И вот эта его болезненная гримаса вдруг успокоила меня совершенно. Мужик недоумевал, ему было дискомфортно физически, но моральная сторона вопроса явно не парила.
       – Новенький что ли? – спросил я.
       – На старенького, – отозвался он раздражённо, всё ещё приходя в себя после наших неудавшихся объятий.
       – Медчасть потерял?
       – Нету ничего доброго в вашей медчасти. Каюту теперь потерял, – он смерил меня оценивающим взглядом. – Ты сам-то соображаешь, где ты? Спиртным от тебя не пахнет… Чё же ты, пацан, принял?
       Он говорил чуть в растяжку, держал себя так, словно был гораздо старше меня, но выглядел не больше, чем на тридцатник. Может, у меня просто что-то со зрением? Или вообще нет никакого мужика, и мне это всё мерещится?
       – Номер какой у каюты? – поинтересовался я осторожно.
       – Да в том и беда, что не было там номера! – небритый махнул картой, демонстрируя её бесполезность.
       Похоже, мужик был  настоящий. У гостевой для офицеров номера действительно не было, а у общей гостевой номер недавно оторвали, чтобы приклеить туда табличку.
       – Не было совсем, или его с мясом выдрали? – уточнил я на всякий случай.
       – Совсем.
       – Ну, тогда дай свою картинку, покажу.
       Погонял пальцем изображение, нашёл ему гостевую и протянул:
       – На!
       А потом палубу качнуло, и пришлось облокотиться на стену. И это не потому, что качнуло корабль. «Аист» шёл по линеечке, это в бою его крутит и мотает, в спокойном режиме он весьма устойчив. Качнуло меня самого.
       Нервное напряжение – хитрая штука. Увидев незнакомую рожу, я протрезвел на пару минут, но эффект этот закончился так же неожиданно, как и начался.
       – Да… – протянул мой небритый глюк. – А ведь ты сам – тоже не дойдёшь. Давай так: я провожу тебя, а потом…
       – Нет, это я тебя провожу!
       Отклеился от стены и поймал его за предплечье. По-моему он пытался отбиваться, но мне это временно стало фиолетово. Я потащил мужика коротким путём, через хозблок. Карта просто не выдала бы такого маршрута. Правда, под ноги всё время подворачивались автоуборщики, но мы как-то преодолели это и ввалились в гостевую каюту.
       Только тут я его отпустил. Он облегчённо вздохнул, сел на одну из кроватей, начал зачем-то растирать и оглаживать предплечье, потом спросил:
       – А сам-то ты куда шёл?
       – В библиотеку, – ответил я, озираясь. На меня накатило очередное затмение, и гостевую я не узнавал.
       – Куда-куда? – переспросил он и расхохотался.
       Я его почти не услышал. Во-первых, стены в гостевой были синими. На корабле нигде нет синих стен. А во-вторых, свет шёл не с потолка, а как бы со всех сторон…
       – Да ты сядь, – сказал он. – А то упадёшь, эк тебя плющит. Что пил-то?
       – Голубой огонь. Но я потом желудок водой промыл, должно бы уже отпустить…
       – Ты его именно пил? Вот прямо, как лёд глотнул? А потом водой? Ну, тебя, пацан, долго теперь не отпустит. Он в спирту растворяется, в воде – нет.
       – Так как же..?  – я задумался. – Мне же промывали уже желудок водой. Я же помню…
       – Любитель гвозди глотать? Водой тебе уже потом промывали, видимо. Сначала – спиртом. Ты представь: сперва пастилку глотнул, потом спирту… Потом ведра два воды придётся, да. Спать можешь?
       – Не знаю.
       Небритый тяжело вздохнул.
       – Невезение у меня с тобой – крайнее. И нету ведь ничего успокаивающего. Придётся говорить с тобой, пока плющить не перестанет.
       – А ты вообще кто? – я кое-как поймал пятой точкой соседнюю кровать.
       – Разведчик, инструктор по тактике. Юрой меня зовут. Подожди-ка, у меня же чай есть!
       Он встал и стал собирать к чаю. Уровень воды проверил в нише кулера, насыпал из серебристо-синего пакетика заварку, достал коробку с конфетами. Коробка была деревянная, похожая на шкатулку, внутри в углублениях-гнёздах лежали разноцветные шоколадные шарики. Часть гнёзд пустовала, и хотелось перекладывать шарики, как диковинную игру.
       – Юрой? – я поставил ударение на последний слог и загнал в левый угол три красных шарика.
       – Да нет, Юра, Юрий. А по документам – Юрген. Бросай в думку играть, шоколад есть надо. Пей! – он подвинул мне стакан, оплетённый пластиковым предохранителем.
       Напиток был горьким и пах совсем не чайным кустом.
       – Это не чай! – возмутился я.
       – Чай, чай. Просто не из этих мест. Пей, давай, животина неразумная. Не такой уж горький, привыкнешь. И я с тобой попью.
       – А китель у тебя  откуда такой?
       – Обыкновенный летний. Это у вас – нового образца форма. А эта – старая. На Юге всё старое.
       – Ты, что ли, с Юга?
       – Ну, да. Мерис меня привёз. Ни дня не дал отлежаться от процедур. У меня ещё реабилитации – месяц.  А он сгрёб, падла… Второй раз, говорит – не сдохнешь.
       – Ты из госпиталя?
       – Я после реомоложения. Только выписали из клиники – и сразу в прокол. Каждый сосуд ноет, каждый нерв. Тебя ж там наизнанку выворачивают всего. Первые дни рукой в лицо не можешь попасть, вон как ты в кровать. Мозг-то, он ничего. Он не изнашивается, не стареет, стареют мышцы. Основные операции проводятся с мышцами. А мозг – просто накапливает какашки. Почистили бедолагу, и как новенький. Чего глаза такие круглые? Ты не грузись, всё равно ничего не запомнишь. Ты же сейчас бревно-бревном. Давай ещё по чайку, что ли?
       – А как там на Юге?
       – А тебе зачем?
       – Мне надо.
       – А вот это ты не дури. Нечего там пацанам делать. Чай давай пей.
       – Мне, правда, надо. Друга моего забрали на Юг. Я должен за ним.
       – Плохо на Юге. Сиди здесь, если способен добрый совет послушать. Хотя, ни фига ты сейчас не способен. Завтра вызову к себе – скажу.
       – А почему «дьюп» – это ругательство?
       – Потому что.
       – Но это же зверь такой? Кабан?
       – Ну внешне – мала похож. Только жрёт похуже свиньи. Ладно, трупы жрёт, но гвозди, пластик, стекло.  Потом идёшь по насту – бусинки. У него желудок стекло в бусинки окатывает, только что не плавит. Палатку оставишь на снегу – сожрёт. Компас обронишь – сожрёт. Одно слово – дьюп. Эй, парень, ты у меня не спишь с открытыми глазами? Свалился же ты на мою голову. Пилот?
       – Пилот. Агжей.
       – Андрей, по-нашему. Ну и ладно, ну и хорошо. Давай ещё чаю?
       Я выпил стакана четыре. И в какой-то момент осознал, что нестерпимо хочется в туалет, и словно бы от этого и проснулся. Выяснилось, что сижу в чужой каюте с незнакомым человеком. Видимо, на лице это отразилось, потому что небритый спросил:
       – Полегчало?
       – А что со мной было?
       – «Огонь» больше не запивай водой, сваришься. Сам дойдёшь?
       Он явно выпроваживал меня. Я осмотрелся. Похоже, мы были в гостевой: над кулером – прозрачная панель с подсветкой, справа от дверей – план аварийных коридоров корабля. Отсюда до нашей каюты – рукой подать.
       – Дойду, – я встал. – Спасибо за гостеприимство. Надеюсь, я не очень помешал.
       – Иди-иди, – сказал небритый. – Учить тебя – только портить.
       – Извини…те, –  я понял, что в полу сознании наговорил ему чего-то. Да и выправка у него была серьёзная. Похоже, мужик был не меньше, чем старший сержант.
       – Иди, чего там, – он погладил плечо и стал бережно растирать и массировать левую руку. – И не пей больше то, что не пьют. А дьюп – это большая зараза, раз уж ты спросил. И слово, в общем-то, обидное. Эквивалентно, если бы сказать – «всеядная тварь». – Он махнул мне здоровой рукой, и я вышагнул в темноту коридора.
       Вот бы сообразить теперь ещё, как меня занесло в гостевую? И всего с одной дозы. Что же я тогда вытворял после борделя на Орисе?
       Я помнил разрозненными фрагментами: вот обнимаюсь со всеми, кто не успевает увернуться, а вот уже пляшущий потолок в каюте Дьюпа. А потом меня рвёт водой, раз пять, наверное, подряд. Это вспоминается как повторяющийся кошмар, и я не могу сообразить, то ли меня действительно рвало всю ночь, то ли мне это всю ночь снилось. После Ориса я болел неделю, как раз до следующих выходных. И всю эту неделю Дьюп нянчился со мной, как с ребёнком. Я потому и не мог потом серьёзно воспринимать реплики на тему, что он садист и сволочь. Сволочи так себя не ведут. Тем более, всеядные.
       Добрался, наконец, до санузла в своей каюте. Частично уснул там. Потом как-то перебазировался на кровать. Уснул не раздеваясь, без белья, прямо на натянутом на гелевый матрац чехле. Хорошо, хоть не пристегнулся на автомате, я ж талантливый, я много чего могу, чтобы утром себя же и рассмешить.   
      
       – Господин сержант! Вы… то есть, вставайте! Вас мастер-сержант вызывает! Дежурный сказал срочно!
       – Кто вызывает? – я только голову поднял, ещё глаз не открыл, а их уже заломило от света.
       – Дежурный сказал – мастер-сержант! – доложил Джи.
       – Кто? – я сел. Какой к Хэду мастер-сержант? Нет у нас никакого мастер-сержанта. – Завтрак уже был?
       – Уже обед был.
       О, ну это я хорошо поспал.
       – А что на рапорте сказали?
       – Движение линейное, без происшествий. Я вас не стал. Тебя. Не смог.
       – Не стал или не смог? – Джи сумел меня развеселить, и глаза я разлепил. Со смехом насилие над собой производить веселее, чем с матом.
       – Не смог. Начать не смог. Вы стонали во сне и разговаривали.
       – Что именно говорил?
       – Что подписали и даже не посмотрели оклад, и не знаете, за какие деньги вас, то есть тебя на Юге убивать будут.
       Значит, во сне меня это волнует? Надо же.
       Я быстренько принял душ и, вместо измятого кителя, надел парадку.
       Откуда взялся этот мастер-сержант? Почему меня во сне интересуют деньги? О, ташип, и зубы забыл почистить!
       – Джи, – крикнул уже из санузла, – ты в теме, откуда у нас мастер-сержант?
       – Капрал говорил на раппорте, что из южного крыла прислали, для инструктажа наводящих и старших сержантов по изменениям в тактике ведения боя при условиях открытых границ.
       – Вот прямо так? – морда в зеркале была мятая, волосы слиплись. Красавец.
       – Слово в слово.
       – А зовут его как?
       – Юрген Астхав.
       – Язык сломаешь, – констатировал я, и расчесал мокрые волосы. Досохнут, пока дойду. – Идти куда? – добыл из автосушилки зубную щётку.
       – В гостевую. У него нет пока своей каюты, не подготовили техники. Там целый список был рекомендаций по экранам, модульной связи. Карен говорит, очень грамотный список.
       – Карен – это приятель твой с нижней палубы?
       – Ну, да.
       Даже по голосу было понятно, что Джи улыбается. Наверное, действительно друзья они с этим Кареном. Я нажал на дозатор, и он пожертвовал мне шарик зубной пасты. Какое всё-таки удовольствие чисть зубы не в невесомости, а при полной гравитации во время линейного движения. Можно просто намочить щётку, просто выдавить на неё немного пасты. И не нужно потом специальным "пистолетом" отсасывать изо рта грязную воду, чтобы она не разлетелась по всей каюте.
       – А капрал заметил, что меня на рапорте не было?
       – Он подходил, сказал, что не надо будить.
       – Капрал? – я чуть водой не подавился.
       Становилось всё веселее: на судне появился некий левый мастер-сержант с Юга, капрал воспылал ко мне неконтролируемо нежной любовью. Как бы не трахнул…
       Чтобы привести мозг в рабочее состояние,  я рванул по коридору рысью: здоровался набегу, напугал техников, копающихся в воздуховоде –¬ затормозил только перед дверью гостевой каюты. И какое-то смутное беспокойство разбудила во мне эта безымянная дверь. Но времени «на подумать» не было. Поднёс к идентификатору браслет и тут же раздалось:
       – Заходи!
       Вошёл. Две кровати, между ними – столик. На левой от входа кровати возле этого самого столика – молодой мужик, крепкий, но бледноватый, с болезненно сжатыми губами. Острижен коротко, серые внимательные глаза на гладком без единой морщинки лице словно позаимствованы у другого, более пожившего персонажа.
       – Младший сержант Верен по вашему приказанию…
       Мужик нахмурился.
       – Ты вот что, – и погладил левую руку. – Давай без вашего северного выканья? Озверел я уже от него. Если один – называй на ты, а если войдёт кто – ну тогда так, чтобы тебе не влетело. А мне ваши сантименты по боку. Как твоя голова, пацан?
       – Нормально, господин мастер-сержант, – и он, что ли, в теме? И что за обращение такое «пацан»? Вроде бы первый раз слышу, но…
       – Юрой меня зовут, – поморщился хозяин каюты и опять погладил руку.
       Я едва не зажмурился, так знаком был мне этот жест. И рискнул чуть подвинуть устав (капрал уже один тон посчитал бы дерзостью):
       – А Юрой – это будет не слишком?
       – А Юрий Васильевич ты выговоришь? – тон в тон парировал сержант.
       – Юрой Василович.
       – Юр-и-й Василь-евич. Да, плюнь, не крутись, как собака, не спать пришёл. Просто Юра. Думал я отговорить тебя от Юга, а придётся готовить. – Мастер-сержант Юра кивнул мне на кровать. – Садись. Чаю хочешь? – и вытащил из сейфа в стене под столешницей деревянную коробочку, похожую на шкатулку.
       Руки мои невольно сжались в кулаки. Я уже знал: там разноцветные шарики шоколада!
       – Так… – покосился сержант. – Ты мне сразу скажи, если работать сегодня не готов. Я на тебя время тратить не буду. Но завтра, чтобы отоспался уже! Жрёшь всякую дрянь!
       – Я не… – и замер. Юра таки открыл коробку. И там действительно лежали разноцветные шоколадные шарики.
       Мастер-сержант перехватил мой взгляд, почесал переносицу:
       – Заспал, что ли вчерашнее?
       – Я… вчера… – губы не слушались.
       – Был ты тут вчера, синенький такой весь. До каюты меня довёл. Заспал?
       Я потрясённо кивнул.
       – Другие провалы есть? Сколько лет тебе?
       – Двадцать четыре, – пробормотал я.
       – Где родился, что вчера делал, помнишь?
       – Помню. Всё, кроме…
       – Ну и забудь, бывает это. Давай к делу. Только чайник сейчас включу…
       Юра встал, и я тоже вскочил и вытянулся по стойке смирно.
       – Ты чего прыгаешь? – удивился он. – Сядь, я сказал! Хочу – встаю, твоё – какое дело?
       Я неуверенно опустился на зачехлённую кровать. Это было уже вообще против устава – сидеть в присутствии стоящего сержанта, да ещё на его кровати. Происходящее в гостевой начинало походить на плохо рассказанный анекдот.
       – Мерис отписался, чтобы ты эмку освоил, – продолжал грузить мне мозг Юра. – Я спецификации получил. И теххарактеристики. Учить будешь всё наизусть. Ночью приду, подниму, чтобы знал. Показывать мне тебе негде. И не зачем. Потом жизнь покажет. А практиковать буду в тактике. Задачу буду ставить, будешь решать. Вот тебе, – он вытащил  из сейфа пачку листов в сорок и бросил передо мной на столик. – Завтра всё спрошу. Не выучишь – по лбу получишь! – Юра хватанул на автомате чайник и едва не уронил.
       – У вас рука болит, – я не сумел сдержать улыбку: слышать такую угрозу от старшего по званию раньше не приходилось.
       – От ведь незадача! – наигранно удивился Юра. – Ну тогда узнаешь о себе много нового и интересного. Чего таращишься? На Юге ещё нужно заслужить, чтобы с тобой говорили вежливо. Там нет номинального начальства. Оно будет или умнее, или злее тебя. Умный, может, и не станет орать, найдёт, как сладить, а на башку больные – те орут громко. Жалеть учись.
       – Как это? – он меня окончательно запутал.
       – Жалеть начальство не умеешь? – усмехнулся Юра и начал наливать чай. – Втыкаешься в него, жрёшь глазами, сморишь как на увечного, активно проговаривая про себя, как бедняге туго в этом мире. Понял?
       – Нет, – я усиленно вспоминал, кто последний раз на меня орал. – У нас тут вообще орать не принято. Ну вот капрал, разве, срывается иногда. Но он просто повышает голос. Да и за что его жалеть?
       – Так он же реально убогий, – Юра отхлебнул пахнущий травами чай и кивнул мне: пей. – Замполича ему не видать, так и будет до конца службы втыкать капралом. Он же тупой, ему же квалификационных в жизнь не сдать. Не женат, опять же. Тебе, пацану, не понять, когда всю жизнь по борделям. Тебя вот, поди, и в борделе могут бесплатно. А его – никогда. Вот он и орёт на тебя. У нас бы такой недоделанный поорал денёк, а потом кирпич – раз нечаянно, и никто не виноват. У нас война. Могут и в спину.
       В спину? Он же безобидный дурак. Хотя доставал он меня, конечно, качественно сначала. Пока я не перебрался под тяжёлую руку Дьюпа. Тот не то, чтобы заступался, просто не выносил постороннего шума. И когда его капральское невеличество рявкнуло на меня не к месту, Дьюп глянул сверху вниз, нашёл глазами, как кот даже не мышку – блоху, и капрал, не дожидаясь продолжения банкета, дробью вдарил по коридору. Вот тогда-то я и научился ему дерзить. Понял, что громко он умеет только с первогодками.  Но жалеть… Ну, да, жалеть я бы смог и без помощи Дьюпа. Возможно, это действительно сохранило бы мне пару килограммов нервов. Пришлось сдаться Юре:
       – Я под таким углом никогда не смотрел.
       – А ты посмотри. Тебе же проще будет, – он взял из коробки синий шоколадный шарик. – Тебя он цепляет, пока ты в нём другого кобеля подозреваешь, а будешь адекватно смотреть – и не зацепит уже. Чё с него возьмёшь: ни головы, ни жопы? Одно удовольствие, перед щенком права покачать. А сам тебя даже имбицилом назвать побоится.
       – Кем?
       – Узнаешь завтра. На тебе пока конфетку авансом.
      
       Вышел я от Юры ошарашенный, ввалился в буфет в полной уверенности, что это и есть моя каюта. И заозирался очумело: что за Хэд? Гул голосов, музыка, да ещё и морды на треть незнакомые! 
       Только открыл рот, чтобы рявкнуть, как за руку дёрнули. Я ушёл вниз, вывернулся из захвата и застыл лицо в лицо с Вессером: длинная прямоугольная челюсть, грустные водянистые глаза, тугодум, умница и стрелок в бога. Есть такие безрассудные инфантилы, у которых, словно бы нет, как говорил Дьюп, «ни души, ни тени». Вессер никогда не обсуждает приказы, не видит смысла в иной тактике, кроме метода «выжженной земли». Он сидит за пультом и ждёт настоящей, серьёзной войны, и терпение его таково, что, думаю, дождётся.
       Вессер едва не силой утянул меня в угол, к столику, где они с Каролем тихо резались в данг на деньги, заменяя их пока палочками, нарисованными прямо на  салфетке. Только он, пожалуй, и не боялся моих приступов бешенства. Он, да Бездна. Я и сейчас ловил недовольные взгляды пилотов, маявшихся бездельем за соседними столиками: я сломал хрупкую ауру безбашенности, витавшую здесь до моего прихода. Но больше никто не осмелился бы дёрнуть за руку и оттащить в угол. 
       Рухнул на стул. Кароль тут же подвинул пиво. Я хватанул сначала, потом только сообразив, что лишь пива мне и не хватает для полного одурения. И тут же подавился, закашлялся.
       – Попей, попей, малой, – похлопал меня по спине Кароль. – Хватит уже чудить. Месяц бесишься.
       – Я пальцем никого не тронул! – вышло громко, и в буфете стало заметно тише.
       – Ну, если не считать, что Баруса с Гибельманом чуть не убил креслом, – фыркнул в усы Кароль. Глаза его весело блестели, потому что слабенькая музыка тренькнула и оборвалась, а буфетная замерла в ожидании цирка.
       – …а вчера Ахеша обещал убить. Вышел из капитанской, и говорит "неужели не убью"! – в наступившей тишине обрывок фразы прозвучал неожиданно громко, и загорелый до черноты парнишка из первогодок залился краской. Смешное зрелище, когда краснеет такой смуглый. Ильяс его звали, вспомнил я, Рами Ильяс.
       Я обвёл глазами небольшой уютный зальчик: кто-то отвернулся, кто-то опустил глаза. Ну-ну. Кароль фыркнул, Вессер невозмутимо потягивал пиво. Опять врубили музыку.
       – Новичков видал каких прислали? Надо ребят жизни поучить, давай, втягивайся, – сказал Кароль.
       – Кто бы меня поучил… – в горле болело, надо ж так было пивом подавиться. – Что вообще за зверь такой – мастер-сержант? Это кто по должности?
       – По должности это будет сержант-инструктор, а по званию – хоть полковник, – Вессер оторвал глаза от расчерченной салфетки, судя по которой он пока проигрывал более хитрому Каролю. Ум и хитрость сходились у них в постоянной схватке, но хитрость побеждала чаще. – Так это по твою душу варана южного прислали?
       – Что значит – хоть полковник?
       – Значит, что звание значения не имеет, – терпеливо пояснил Вессер. – Должность временная, на месяц, может, на два. Понятно, что мужик не десантник, понятно, что вряд ли генерал. А в остальном – кто угодно может быть. Я ж его личное дело не видел.
       – Ты лучше колись, что за бодягу вчера устроил? – Кароль даже карты отложил. – К капитану тебя зачем вызывали? Насчёт Юга?
       – Неужели отпустил кэп? – удивился Вессер, вглядываясь в меня. Лицо пилота вытянулось, сделав его обладателя похожим на грустную лошадь.
       – Отпустил, вроде, – сознался я. – Но не сейчас. Через два месяца обещал. – Я обнаружил зажатые в руке листы пластика.
       – Это чего у тебя? – спросил Кароль.
       – Это… – пробормотал я. – А это мне дали учить чуть ли не наизусть. К завтрему.
       Я подскочил.
       – Извините, парни.
       Вессер покачал головой, совсем, мол, сбрендил. Кароль сочувственно кивнул и показал пальцами, что можно бы на посошок ещё пива, но я уже поднялся. Приказ надо было выполнять.
      
       Теххарактеристики и спецификации учить мне не привыкать, и память на цифры неплохая. Но объём был всё-таки великоват, и после ужина я попросил Джи помочь: попроверять в сомнительных местах – погрешность в массе при расчёте опорных точек для вхождения в зону Метью, порог обтекание-скорость разгона и прочая лабуда. Всё-таки я не экзот, чтобы сорок пять страниц за полдня. Хотя мне не верилось, что таинственный мастер-сержант Юра, который может оказаться кем угодно по званию, слово своё сдержит и вызовет именно завтра. С утра я заступал на шесть часов в дежурную смену, потом мне, как ни крути, положен отдых. Не ночью же он меня поднимет, в самом деле?
       Однако утром выяснилось, что сержант Юра поступил ещё более мерзким образом – он снял меня с дежурства! Вообще-то он заработал бонус – вряд ли меня можно было ещё чем-нибудь так взбесить.
       Новость объявили на рапорте, а до этого я сдал очередную внеплановую дозу крови. Может, у нас вампиры развелись в техшахтах, и им тупо нечего жрать? В общем, я и так был достаточно взвинчен, а тут ещё как гром с ясного неба: "снимается с вахты!".
       Вылетел из сержантской, где обычно проходит рапорт, и в дверях столкнулся с дежурным:
       – Младший сержант Верен? Мастер-сержант ждёт вас в тренажёрном зале! – гаркнул первогодка, из тех, кого ещё дальше тренажёра вообще пока не пускают, но морда у него была при этом такая радостная, что свободные от смены пилоты прямо из сержантской потянулись за мной в тренажёрный зал. Всё-таки на корабле не так много нештатных ситуаций, не связанных с авариями и разгерметизацией.
       «Сержант» Юра стоял у линейки нагрузочных тренажёров, к которым я, обычно, даже не подхожу. Чего я не знаю о своей вестибулярке или устойчивости к перегрузкам?
       Я был так зол, что вместо положенного «младший сержант по вашему приказанию» выпалил:
       – Доброе утро!
       – Таки доброе? – удивился Юра. – Ну, проверим сейчас. – Он успел позавтракать и гонял в углу рта жёлтую палочку-зубочистку.
       Я позавтракать не успел, но судя по выбранной Юрой зоне нашего немаленького тренажёрного зала, ничего лишнего мне в желудке лучше было и не иметь. На первом же агрегате марки «Циклон Н225», который мы за глючность называли циклопом, можно было на доли секунды, но получить свои 12,5 ge вниз башкой, что с завтраком уже не сочетается.
       Пока Юра жевал зубочистку, а я мрачно разглядывал металлопластиковых уродцев, придуманных для создания пилоту ситуаций, близких к боевым, за моей спиной собралось не меньше дюжины свободных от смены товарищей. Тут был и мой любимец Ахеш, и мрачный Вессер (на этот раз без Кароля), пара свободных от смены палубных, целый выводок молодняка, Сербски и Джи Арх до кучи. Спектаклей я не любил, и настроение моё, разумеется, от присутствия болельщиков лучше не стало.
       – Ну? – спросил Юра. – Чего стоим, кого ждём? Начинай с первого, а там разберёмся.
       Я подтянулся на руках в висящую на уровне груди пародию на ложемент, сел, пристегнулся ремнями. «Циклоп» имитировал перегрузки при переполяризациях, когда корабль на высокой скорости меняет направление движения, и тебя впечатывает в гелевую подушку противоперегрузочного кресла. Плюс вращение в разных плоскостях. Включить его можно было на одну из учебных программ, или пустить вразноброс, тогда будет мотать при пороговых нагрузках совершенно бессистемно, сколько выдержишь. «Циклоп» сам контролирует пульс, давление, но критические показатели у него выставлены так, что может до полусмерти загонять, проверено.
       Я посмотрел на ехидную Юрину физиономию и включил тренг на хаотическое движение. Он что, думает – я летать не умею?
       «Циклоп» утробно хрюкнул и начал меня раскручивать. Юра дождался, пока перевернёт вниз головой и ласково спросил:
       – Теххарактеристики эмки учил?
       – Так точно! – мой голос гулко отдавался в моих же собственных ушах.
       – Масса погрешности, допустимая при входе в зону Метью для судов среднего тоннажа? – а вот голос Юры звучал издалека и как бы с разных сторон, потому что «циклоп» начал вращать меня, как балерину.
       Про массу я вчера что-то учил, но сформулировано там было иначе. Речь, кажется, шла о коридорах масс. Значит, нужно вертясь вниз головой, вычесть из большей массы меньшую. Вот ведь…
       К негромкому гудению «циклопа» добавился гул голосов. Сослуживцы мало того, что глазели на меня, ещё и обсуждали что-то. Вряд ли дельное. Не думаю, что у нас кто-то знал характеристики полутяжёлых крейсеров класса ЭЭМ, в просторечии эмок. В Северном крыле среднетоннажные суда были, по-моему, только в спецоне и в разведке. Квэста Дадди, как же я во время дежурства-то ухитряюсь считать вниз головой? Если только округлить и примерно?
       – Девять тонн.
       Сержант Юра фыркнул, не одобряя задержку на расчёты:
       – Ну, будем считать, попал. Но соображай быстрее, ждать мне некогда.
       Ну, да, ты же зубочистку почти сжевал, скоро от голода сдохнешь. Тут «циклоп» меня опять перевернул, а сержант Юра только этого и ждал.
       – У тебя на эмке угроза протекания реактора. Чем будешь герметизировать?
       Я обалдел на миг. Вопрос был вообще не к пилоту, этим занимаются техники. Да и в том, что я учил, были только характеристики реакторов, а не способы починки. Почему я должен с какого-то Хэда герметизировать реактор?!
       – Не могу знать, господин ма… – меня перевернуло, и на долю секунды я выскочил из реальности. Так бывает при перегрузках. – …этого нет в распечатке!
       – Меня не интересует, что не можешь! Учись соображать по ходу, – усмехнулся где-то надо мной сержант Юра. – «Не могу знать» способен выдать каждый идиот. При нештатных ситуациях такие идиоты уничтожают всё, что позволяет им должность! Ты только что уничтожил корабль!
       Кто-то весело хихикнул, вроде бы даже не Ахеш. Смех – штука заразная, и хихикнувшего поддержали.  Ну, да, там-то стоять весело… Злость затопила мозг: провалился бы этот Юра со своими идиотскими вопросами!
       – А ну, тихо! – Юра проваливаться не захотел, но зрителей успокоил. – Поехали дальше, жертва «циклона». На твоей эмке два реактора антивещества и один ядерный. Условия задачи: накопители пустые, щит поляризован, скорость околосветовая. Каким будет допустимый плазменный просвет при одновременном тройном светочастотном ударе, чтобы корабль не разорвало?
       Эпите а мате, я ему пилот или кто? «Циклоп» затормозил на пару секунд, и кровь забухала в висках. Плазменный просвет не зависит о нагрузки, он зависит от скорости. При сверхсветовой просвет может вообще превысить допустимую погрешность и не дать сделать ни одного выстрела. Как же тут отвечать? Но ускорения-то я не знаю, только массу корабля.
       – Ты уснул, пацан?
       На этот раз смех плеснул дружно, но знакомое хихиканье я всё равно различил. Убью, гада.
       – Это зависит от ускорения, а не от нагрузки на реактор, – свой голос я уже почти не слышал.
       – Допустим, – согласился Юра. – Но меня интересует цифра, или хотя бы разброс цифр.
       – Как я могу считать, если не знаю ускорения?!
       – А ты подумай, или совсем тупой?
       Окружившие тренг пилоты предлагали какие-то свои версии, но, похоже, тоже не попадали. Задачка была с подвохом, а соображать становилось всё труднее. Перед глазами плясали стены, лица. Корабельный карман, конечно, иногда крутит не слабее, но всё-таки с паузами. Да и кровь приливала к голове не только от перегрузок, но и от выброса адреналина.
       – Ну, ты посчитал, наконец? – рявкнул Юра, понимая, что слышу я его всё хуже. – Мне нужна цифра допустимой погрешности!
       – 1,2, – выдал я наугад. В голове всё вертелось так, что я бы это число даже пополам уже не разделил без посторонней помощи.
       – Идиот, – констатировал Юра. – Линейное ускорение на эмке даже при нуле на накопителях не превышает единицы. Такая же будет и погрешность. Уснул? Уши там продуй, до пяти тебе посчитать?
       Он ещё и издевался.
       – Слышу вас нормально, – отозвался я зло. Хотя слышал уже как раз исключительно через шум собственной крови.
       – Ну, дальше тогда поехали, – милостиво согласился Юра. – Ты вынужден стартовать на эмке с грунта вслепую, в условиях прямого светочастотного на поражение. Сколько секунд такого перегрева выдержит обшивка?
       Этого вопроса я вообще не понял. Что значит, на поражение? Эмка стартует с грунта? Это возможно при её небольшой массе. В это время другой корабль стреляет по ней, так что ли?
       – Так не бывает, господин сержант!
       – Ты ещё поспорь со мной, как бывает! Тоже мне, яйцо птичье разумное. Нужен, думаешь, такой умный на Юге? Там образованных трупов – пачками, только тебя не хватало. Не можешь сражаться, как того требуют условия, сиди здесь! Нечего капитану голову рапортами забивать!
       – Господин мастер-сержант, – вы не правы. – Это был голос Джи, моего второго. – Вы намеренно задаёте вопросы, ответов на которые не было в заданном вами задании. Это не честно.
       Голос дрожал: всё-таки мастер-сержант… Мне стало на миг больно. Не от переворота с выходом на 9 ge, а от беспомощности мальчишки перед таким вот наглым всезнающим гадом.
       – С чего ты взял, что ответов нет? – усмехнулся сержант Юра. – Твоему первому никто не мешал читать не только официальные бумажки, но и в сети посидеть. Ответы давно проверены на практике. Обшивка эмки держит прямой светочастотный от десяти до двенадцати секунд. А дальше – смерть. Слезай, бедолага, – это он уже мне.
       – Спрашивайте дальше! – злость поднялась, ужалила до влаги в глазах и с ней же и вышла вон. Если смерть, я что-то придумаю. Не подыхать же мне. И ведь одному на корабле вообще никак не подохнуть. Если по его раскладу, то я командую сейчас эмкой, и это ещё как минимум двести парней. – Спрашивайте, у вас что, всего четыре вопроса?
       Парни зашумели, тоже чего-то требуя. Я не понял, зачем они голосили, «циклоп» начал набирать скорость вращения, и, судя по звуку, снова готов был плюсануть меня по максимуму.
       – …ая задача – зачистка территории при вынужденной посадке, – прозвучало как через водную толщу. – Агрессивная среда в условиях города. Что будешь делать?
       Я представил, как бы это было на тренажёре в тактической игре. Посадка на голову боевикам, времени на раздумья нет.
       – Домагнитный удар, следом светочастотный.
       – Жёстко, но, допустим, – фыркнул Юра. – Тебе нужно забрать людей с грунта. При посадке с высоты 10 единиц эмка жрёт 45 секунд, а у тебя на грунте две сотни, которых нужно за эти же 45 секунд погрузить. Действия?
       – Экстренная посадка на домагнитную подушку в аварийном режиме. 30 секунд резерв.
       – Угу, – сказал Юра. – Такую посадку называют утюг, – пояснил он кому-то вякнувшему. – Нулевое торможение. По сути – падение на грунт. С опытными пилотами – вполне возможно. 30 секунд будет, да. Может, и погрузишься. Ещё вопрос: твои бойцы на грунте. У одного лихорадка с потерей сознания. Медикаментов нет. Что делаешь?
       – Одеваю в мокрое бельё, потом в сухое и заворачиваю в кусок плёнки, – это мне когда-то рассказывал Дьюп.
       – Ну, вот читал же что-то альтернативное про медподготовку. А технически чего такой неострый?
       Меня ввело в пике, на полсекунды выбросив из сознания, а потом я услышал раздражённый голос Юры:
       – …вообще  тупить – любимое занятие любого пилота в боевой обстановке. Оттого и гибнут. Не веселитесь, и вы такие же! Я соберу завтра и посмотрю, как сами способны действовать в нештатных ситуациях!
       – Чтобы рассуждать о корабле другого тоннажа, надо сначала полетать на нём! – голос был молодой, самоуверенный, звонкий.
       – Ну, как же, – фальшиво обрадовался Юра. – Будут убивать, как раз и спросят: сколько служишь? Если меньше двух месяцев, то всех в расход, а тебе – медаль на задницу. Тебя выключать, или тоже медаль хочешь? – вопрос явно относился ко мне.
       – Спрашивайте! – мне стало вдруг плевать на всё: на Юру, на ехидных первогодков, на тренг, пытающийся вытрясти из меня мозги.
       – Вест-вест-надир, субсветовая, первая координата вхождения по маяку 177, вторая  16. Третья?
       – 122, – выпалил на автомате. Я уже почти видел координаты на приборной панели навигатора.
       – Запаздывание щита при скорости 0,9 световой, переполяризация?
       – 12 анк! – Я не понял, что изменилось, но мир стал вдруг так же чист и прозрачен, как  бывает во время боя. Словно бы организм сам выбросил в кровь нужные транквилизаторы, вытряхнул из меня напряжение и страх. Вот только зрение погасло совсем, но я видел уже другим, внутренним зрением.
       – Всё, тормози, прыгай! – неожиданно крикнул Юра.
       – Я не устал господин сержант, можете продолжать! – чего там тормози? Я, можно сказать, только-только ощутил себя в своей тарелке.
       Но Юра хлопнул по дисплею «циклопа», останавливая его.
       Тренг радостно загудел и замер, оставив меня болтаться вниз башкой. За такие неожиданные подначки, связанные с разбалансировкой парных блоков контроля, он и получил своё прозвище.
       Мастер сержант помог мне расстегнуться и выбраться из объятий тренга. Я спрыгнул,  расправил ноющие мышцы. Значит, когда я отвечаю правильно, процесс теряет для Юры актуальность? Задача – выставить идиотом?
       Ярость, усмирённая на время "циклопом" поднялась во мне снова. По спине и плечам пошло покалывание, как бывает после боя. Видеть я ещё не мог, пришлось ориентироваться на голоса:
       – Ещё вопросы будут? – вышло резко, даже зло.
       – Будут, – сказал сержант. – Но сначала отжался двести раз. В темпе, время пошло.
       Напугал кобеля блинами. Голова плавала, перед глазами висела чернота, но отжиматься можно и на автомате. Тем более, лучшего лекарства от бешенства я и сам не знал.
       Оценив, что надолго он меня не займёт, сержант приказал Джи встать мне на спину. Ласковый такой, эпите а мате, как цепная собака.
       Загоняв меня всё-таки до желаемого ему состояния, он скомандовал:
       – Всё. Пошёл в душ. Через полчаса – ко мне в каюту.
       Я встал. Мир уже почти обрёл краски, только парадка пропотела насквозь, а мышцы грозили лопнуть от напряжения. Джи, помотал головой, показывая, что лучше промолчать, Вессер потянул меня за рукав. Тоже понял, что я готов сорваться. Больше союзников не нашлось: остальные пилоты выстояли весь спектакль и ждали развязки.
       – Пойдём, – сказал Джи. – Я китель погладил.
       Шагнул за ним, обернулся:
       – Сам-то так сможешь, сержант?
       Юра сунул в карман огрызок зубочистки и пожал плечами:
       – Тренажёр ваш меня пока не пропустит по медпоказаниям, но, если будет сегодня мучить бессонница, заходи. Можешь будить, спрашивать. Отвечу.
       Я сглотнул от бессилия увидеть проблеск живого в его водянистых холодных глазах и ушёл в душ. Правильно Вессер назвал мастер-сержанта Юру вараном. Цапнул, и ждёт, пока сдохну. Не дождётся!
      
       Через полчаса я был у него: голодный, измученный, злой. Юра сидел рядом со мной на кровати и держал на коленях моё личное дело.
       Поесть я не успел, только душ. Минут пятнадцать, пока не превратился в мороженное мясо. Джи стучал, стучал, потом раздвинул дверь и вытащил меня, почти стеклянного от холодной воды. Дьюпу это помогало, может, и я не сразу оттаю. Не может же этот южный сержант  издеваться надо мной вечно.
       – Злишься? – спросил сержант Юра весело. Это он ко мне подсел, не я к нему. – Ну, злись, злись. В транс часто вылетаешь во время боя?
       – Не понимаю, о чём вы, – «ты» рвалось из меня, но разбивалось об устав.
       – Ну и дурак.
       Я встал. Сколько уже можно иллюстрировать мои умственные способности?
       – Сядь! Когда разрешу – встанешь. Чем ты недоволен, салага? Что дурак? Ну, докажи мне, что умный. Сядь, сказал.
       Я опустился на новый, хрустящий ещё чехол. Может, он нарочно меня оскорбляет, чтобы из себя вывести? Постарался выровнять дыхание и спросил почти спокойно:
       – А как я должен на такое реагировать?
       – Ну, скажи мне, что я идиот? Хочешь конфетку?
       – Я должен сказать мастер-сержанту, что он – идиот? – Юра шутит, или издевается?
       – А мастер-сержант не человек, что ли?
       – Я с вами с ума сойду! – вырвалось. И чуть отпустило.
       – Учись «на ты» уже? – усмехнулся Юра и стал листать личное дело. Мне было любопытно, но  попросить глянуть – язык не поворачивался.
         – У тебя почему по физподготовке группа С стоит? – спросил он, изучая оценки на выпускных и тестовых.
       – Я с десантом сдавал, – в желудке что-то булькнуло. Нужно было всё-таки запихать в себя мышь, чтобы было кому топиться.
       – Зачем? – нахмурился Юра. Только теперь я начинал понимать, какие у него страшные глаза. Он вскидывался вот так, буравил тебя, и желудок приклеивался к почкам. Какие тут мыши…
       – Ну... так, – я попытался выскользнуть, и тогда он уже намеренно задержал на мне взгляд, выламывая ненадёжный лёд и подавляя неумелое сопротивление. Лёд таял и стекал по позвоночнику, заставляя меня прямить холодеющую спину.
       – Ты мне не крути. Если спрашиваю – значит надо, – он говорил тихо. Дьюп тоже говорил тихо. Только я лучше знал, чего от него ждать.
       – Ну,  я с отдалённой планеты, аграрный сектор. Приехал в столичный город, никого не знаю, порядков не знаю. Чтобы сокурсники сильно не задирались, занялся физподготовкой. В математике я им не мог конкуренцию составить: школа у нас была самая обычная, ещё догонять пришлось. А с десантниками сам попросился. Не на танцы же бегать.
       – Свободное время убивал, что ли?
       – Ну, наверное, да.
       – А любовь там всякая, девочки?
       Я задумался. Девочки… Ну, были какие-то девочки. Хайзе с факультета экстремальной медицины, Лайза Агроув, заносчивая, но симпатичная. Но всё это были эпизоды.
       – Да не помню я, Юрой Васильевич, не везло, наверное. Были, конечно, девчонки, но не на настолько красивые, чтобы голову терять.
       – А парни были?
       – В смысле? Друзья?
       – Ну, дурак, – он рассмеялся. – Значит, будем считать, не было.
       – В плане чего – не было?
       – Это ты у меня спрашиваешь?
       До меня дошло, наконец.
       – Юрой Василович, я с аграрной планеты, с патриархальными установками. Я понимаю, что закон везде один, но нравы-то разные.
       Он захохотал мне в лицо. Наивное и обиженное, наверное. Что во мне ещё было смешного? Что перестал дёргаться от каждой его фразы, а он выждал, и нашёл, как подколоть, чтобы не расслаблялся?
       Я дёрнулся встать, но и это показалось глупым. Вздохнул. Посмотрел на него, как на больного. Бледность эта истерическая, рука, которую он всё время гладил. Болит, наверное, постоянно. А тут меня, можно сказать, навязали.
       – Молоток, – сержант перестал смеяться. – Сообразил. Учишься всё же чему-то. На конфетку, – он кинул мне последний шоколадный шарик, зелёный. – Начальство надо жалеть. Оно действительно дурит иногда согласно своему, а не твоему безумию. Сильному можешь даже и подерзить, только слабому – не вздумай, – он перевернул страницу. – А медосвидетельствование ты тоже проходил с десантом?
       – Нет, – удивился я. – А есть какая-то разница?
       – Принципиальная. – Он коснулся экрана на спецбраслете. – Мастер-сержант Астхов говорит. Готовы принять? – ответа я не услышал, значит, в ухе у него прятался наушник. – Сам  начмед изъявил? Благодарю за понимание. Мне нужен самый детальный осмотр, по пятому протоколу. Да, с проверкой на наркотики, – мастер сержант поднял на меня свои стеклянные глаза. – Бегом в медотсек. Пройдёшь освидетельствование и ко мне. Я пока подготовлю тебе занятие на вечер. Чего встал? Я сказал – бегом!
       И отвернулся, даже не предполагая во мне сопротивления. У меня все мышцы окаменели, но я вылетел из гостевой, едва не споткнувшись о несуществующий порог.
       Начмед – сволочь недобитая, что он там изъявил? Что значит, по пятому протоколу?
       Зажатая в кулаке конфетка растаяла, и я сунул её в рот. Сладкая пилюля перед горькой.
      
       Начмед мне прямо-таки обрадовался. Плоское лицо его оживилось, даже улыбку изобразил, показав мелкие острые зубы. Я откровенно не понимал, от чего же медику так весело. Ну, осмотр. Ну загонят в сканер, потом в медкапсулу. Меня каждую неделю просвечивают во всех режимах и измеряют всё, что измерению поддаётся.
       Прошёл из приёмного кабинета в смотровую – квадратный бокс, по центру раздвижной стол, слева ширма, справа медкапсула. Разделся и повесил одежду.
       Сначала всё шло как обычно: реакция зрачков, температура, давление, пульс. А потом пристегнули к столу, и начался форменный обыск и допрос с пристрастием: спирт, никотин, наркотики, сахар. Всё это время под полным наблюдением датчиков, в руке игла, что-то капают, так, что уже ноют вены. А потом мне приподнимают голову и запихивают в горло здоровенную капсулу, и она начинает двигаться по пищеводу в желудок, открывая сфинктеры тела лёгким ударом тока. И вот она уже шевелится у меня в кишках, вызывая холодный первобытный ужас, и я понимаю, наконец, что со мной делают.
       Мне раньше в голову не приходило, чем отличается служба в десанте от пилотской. А что такое пятый протокол я вспомнил только тогда, когда начмед, не увидев на мониторе, что хотел, затолкал в меня вторую капсулу. И я лежал, с трудом сдерживая судороги и позывы на рвоту.
       Пятый – это выход десанта на грунт. Это возможные незнакомые болезни, личинки паразитов у тебя в теле, неизвестные алколоиды, провоз наркотиков, наконец. И сканером обнаружить проглоченные контейнеры с наркотиками практически невозможно. На то и есть специальные контейнеры. И тогда тебя осматривают вот так, изнутри. Без обезболивания и особых церемоний. Я никогда до этого не испытывал такого унижения. Начмед ещё и озвучивал мне всё это время, что если я что-то прячу, он обязательно найдёт. Он изображал служебное рвение. Только одного не понимаю, почему я не сорвался и никого не убил.
       Вышел, прислонился к стене возле медотсека, закрыл глаза и ощутил, что меня трясёт. Не пойду никуда. Гори оно всё белым огнём вместе с сержантом Юрой. Я же человек? Или не человек уже, а кукла для любых манипуляций, которые взбредут в чью-то больную голову? Сегодня он для развлечения заставляет досматривать меня на наличие наркотиков во всех частях тела, завтра… Он что, напугать меня хочет? Тем, что на Юге – только вот так? Да в гробу я его видал вместе с пугалками! И не его  собачье дело…
       – …это же лябофь, а ты как думал? Этот Дьюп трахнул деточку и бросил. И уехал к своей бабе…
       Это был Ашех. Он сам выпорхнул на меня из-за угла. Это была судьба. Юг, штрафбат… какая уже разница?
       Я откачнулся от стены, и он заметил меня. Рыжие кудряшки тут же прилипли ко лбу, на бледной морде веснушки выступили, как острова посреди океана. Шторм…
       – Почему я должен за тобой бегать!? Сказал же, сразу ко мне!
       Я и не знал, что сержант Юра может рявкнуть так, что подогнутся колени. Или меня всё ещё трясло после медблока?
       Ахеш, видя, что придушить его мне не дадут, попятился, увлекая за собой того самого смуглого первогодку, потерявшего, кажется, саму способность двигать ногами. Я повернулся к сержанту, словно заново открывая для себя его лицо: вытесанное из камня, тяжёлое, без вариантов для таких, как я.
       –  Чего уставился? – ехидно спросил Юра. – В штрафбат захотел? Марш ко мне, я поговорю с начмедом и приду.
       
       Двести сорок семь шагов оказалось по коридору до гостевой. Вот, значит, о чём этот отморозок болтает у меня за спиной! Дотерпеть Юру, придушить Ахеша, и спрятать тело так, чтобы не нашли. Нет, чтобы не нашли – это не моё. Лучше убить гадину открыто. Медленно. Чтобы задушить наверняка нужно шесть минут, тогда изменения в головном мозге станут необратимыми. Шесть минут…
       Или я потерял счёт времени, или Юра вернулся быстро.
       – Ничего я с тобой не понимаю, – сказал он с порога. – Чего ты рвёшься на этот Юг? Зачем тебе это? Ты не шпион гендепа. Ты не мог знать командующего раньше и использовать этот контакт в личных целях. Я уж думал, может, влюбился, пацан? – он внимательно посмотрел мне в глаза. – Тебя-то почему трясёт? Почему ты дёргаешься, если ничего не было?
       – А почему я не должен дёргаться! – выдохнул и ощутил, что резьба срывается, и мёртвые глаза Юры меня уже не остановят. Может, и не ударю, но пошлю в любое место. И сам уйду. Только как без него на Юг?
       – Потому что я должен, – усмехнулся мастер-сержант, совершенно не пугаясь того, что видел у меня в глазах. – Я не понимаю, что могло вас связывать?
       – А с чего ты взял, что я не шпион гендепа? – огрызнулся я.
       – Потому что гендеп активно тобой интересуется. Что-то не то у тебя с генкартой. А что – не пойму. Но по шпиону они бы запросов направлять не стали. Какой смысл был бы тебя светить?
       – Это ты у меня спрашиваешь?
       – У себя, – нахмурился он. – Рассказывай лучше сам, что тебе нужно на Юге?
       – Да пошёл ты, – буркнул я. – Ничего мне не нужно. Если у тебя не было друзей – мне тебе не объяснить. Не мог он меня взять на ваш поганый Юг, с такими уродами, как ты. Но и я не могу тут остаться. По тем же самым причинам. Понимаешь ты это, или нет – мне плевать.
       – Да я-то понимаю, – пробормотал сержант Юра.
       – Только подскажи, в каком месте смеяться, я в твои шутки не врубаюсь.
       – Успокойся уже, врубаемый. И барана этого не смей трогать, кудрявого. Посмотри на меня? – он встретился со мной глазами. – Похож я на человека, у которого не было друзей?
       Юра включил чайник, открыл сейф и вытащил ещё одну коробку конфет, на этот раз треугольную. Потом вздохнул и достал пачечку чая в серебристой с синим обёртке.
       – Дурак ты редкий, конечно, но подготовить я тебя подготовлю. Как успею. Наивный только не будь такой. И на рожон не лезь. Надо как-то научить тебя, чтобы не сдох. Думаешь, Мерис питомник там для пилотов держит? Тебе и без кудрявого твоего или штрафбат, или условное светит. Мерису люди в спецон нужны, проверенные. Бросит он вас, думаю, на выживание, или ещё как. Так что терпи. Я зря придираться не буду. Пробуй сейчас, как это пойдёт. Приспосабливайся, гнись под меня. Ломаться тебе нельзя, раз уж решили верить в твою версию. Пей!
       Чай был горький, даже язык защипало.
       – Что это?
       – Нейролептик. Пей. Я подумаю, что с тобой делать. Вот, держи, – он достал ещё пачечку тонких пластиковых листков. – Это завтра будешь обсуждать вместе с другими пилотами. Тут для тебя ничего сложного. Змей научил кое-чему, руку чувствую.
       – Почему – Змей?
       Юра фыркнул и ответил вопросом на вопрос:
       – А почему – Дьюп? – и добавил, сжалившись, видно вытянулось у меня лицо. – Дьюп, Змей, Палач, что там ещё? Эта Сволочь Макловски. Но чаще всего за глаза БМУ, есть такая аббревиатурка у десантуры – Боевая Машина Убийства. Его мало кто называет по имени, помянёшь чёрта, он же потом и нарисуется. Ну, чего ты на меня уставился? Командующий – не ангел и никогда им не был. За глаза я не люблю, и тебе не советую: надо будет, он сам тебе чего-нибудь расскажет. Но иллюзий не выращивай, проблемы от них потом, – он ласково погладил плечо, словно уговаривая его не болеть.
       – Кто тебя так? – не выдержал я.
       – Да ты, кто же ещё. Ночью в коридоре – не помнишь? Сгрёб и потащил. Убить бы я тебя мог, а вот отцепиться… Руки не слушаются, координации – никакой. У меня эта рука помнит, что пришитая. Приятель меня вытянул. Возвращался из увольнения, и понесло его вдруг впереди паровоза на перекладных. Все смеялись, что, мол, торопится стать жмуриком, бегут, обычно, с войны, не на войну. Вот он меня и успел... Ты пей и иди. Хватит с тебя на сегодня.
      
      
       Мерис вернулся за мной даже раньше, чем обещал – на тридцать седьмой день от приснопамятного разговора.
       Я сидел в учебной комнате вместе с дюжиной других спецов, а в нагрудном кармане у меня топырилась конфетка, похищенная у мастер-сержанта Юры для Джи. Не знаю, где он доставал свои конфеты, но меня на них подсадил. И на свой чумной чай.
       Капрал давно бы поинтересовался, что за фигня портит уставный вид пилотского кителя. Но Юра сквозь пальцы смотрел на моё неуклюжее воровство, не пропуская, при этом, ни единой гримасы раздражения или усталого равнодушия на заострившейся морде своего подопечного. Всё, что я действительно пытался от него скрыть, но втаскивал тут же. Штампы, химеры, заученные Беспамятные не знают когда, глупости. Бил он всегда по самому святому, по тому, что въелось напрочь и безымянно.
       Действуя то кнутом, то пряником, Юра вгонял мою нервную систему в только ему понятные рамки. И рамки весьма специфические. Я, например, не должен был войти в тактическую группу, которую он обучал официально, там были пилоты в звании сержантов и выше, наводящие. Но Юра наплевал на вывешенный капитаном список, втащил меня в учебную комнату едва не за шиворот и усадил за первый стол. А старшего наводящего Ирграна за единственный косой взгляд в мою сторону раздел перед всей группой так, что будь это экзамен, с должностью бы парень расстался.
       Но, отработав со старшими, сержант Юра тащил меня в тренажёрный зал, где усаживал на пол рядом с первогодками, которым давал простейшие способы самоконтроля. И при них уже мог поймать заковыристым вопросом с тройным подвохом, и объяснить, чего я в его глазах стою на самом деле.
       Первогодков Юра курочил быстро, а надо мной издевался потом до отбоя, награждая перед сном то щелбаном, то конфеткой. Ну и очередной пачкой распечаток. Джи просыпался посреди ночи и, тихо ругаясь, выдёргивал у меня из рук эти пластиковые листки.  Он перестал меня бояться.
       Меньше стали шарахаться и другие пилоты. Мне было теперь не до проявлений индивидуальной нервной деятельности. Особенно после лекции, которую Юра прочитал мне про милое лицо Ахеша. Не помню точно все его слова, был слишком зол, потому что спектакль он мне устроил при всём экипаже, сразу после рапорта. Он сказал что-то вроде того, что мы сами порождаем своих химер. Сначала внутри  тебя появляется готовность обижаться, потом обидчики. И если я сорвусь на Ахеше, то просто организую себе целую толпу  таких же недоумков, да ещё и заплачу за это, хорошо если карцером.
       На вопрос Сербски, "а что тогда мастер-сержант понимает под оскорблением", Юра засмеялся и сказал, что оскорбление, это когда тебе метят в спину, а попадают в ягодичную мышцу. Таких криворуких он бы вешал без суда и следствия. А то, что всё остальное – щекотание нервов, можно оценить уже после первого месяца в госпитале.
       – А если такой как Ахеш будет сочинять про вас не весть что? – не отставал Сербски. Я и не знал, что он мне сочувствует.
       – Ну и флаг ему в руки, – пожал плечами Юра. – Если внутри тебя никакой дряни нет – внешняя не налипнет.
       Что-то похожее говорил мне и Дьюп.
       Я замечтался и уплыл от темы лекции. Юра заметил, и открыл было рот, но на его браслете загорелся сигнал дежурного. Он опустил глаза и озвучил, что меня вызывают к капитану. Мы оба знали, что ночью прилетел замполич лендслера Юга генерал Мерис.
      
       – Ох, как ты мне запомнился, сержант, – сказал Мерис вместо приветствия.
       Генерал ещё больше осунулся и потемнел лицом, наверное, сказались постоянные «проколы». Мы посмотрели друг на друга и поняли, что ни он, ни я от своих идей не отказались. Я – ставил палочки в блокноте, считая дни до его появления, он тоже как-то контролировал мою тень. Ему успели доложить, что мне вчера дали сержанта. Мы сильно отличились с Джи в последние две недели.
       Зная мой скверный характер, Мерис кое-что объяснил прямо в капитанской, что называется «на пороге». Меня возьмут на базу на астероиде Бета 1718-мт, это всего в паре тысяч единиц отсюда. Там соберут всех, с кем придётся потом служить на Юге. Там же нам назовут стартовые условия. Кто откажется, подпишут «о неразглашении» и могут убираться восвояси. Нужны только стопроцентные добровольцы.
       Я кивнул. Он фыркнул. А ведь недавно я был довольно болтливым щенком.
      
       С Джи мы прощались тяжело. Но со мной он, слава Беспамятным, так и не попросился.


ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ. «ШИРОКО ЗАЖМУРИВ ГЛАЗА»

           База на астероиде Бета 1718-мт оказалась ржавой железной шишкой на теле двухкилометрового каменного обломка. Она уравновешивала его антисимметричную сущность.
           Ангарная электроника не сработала, и наша шлюпка повисла в пределах прямой видимости шлюзовой камеры базы. Но когда я, заинтересованный чёткостью картинки через лобовой армконтур, отстегнулся, подплыл к пилотам, по военной традиции не отделённым от пассажиров даже символической перегородкой, и взглянул на пульт, мне стало нехорошо. Расстояние качания не то, чтобы не соблюдалось, его не было вообще! Мы висели так близко от покрытого толстой коррозийной коркой полушария базы, что, высунись я через шлюз, может, и не дотянулся бы, но допрыгнул!
           Оглянулся: в большой шлюпке, рассчитанной на пятьдесят бойцов, нас, временных пассажиров, было восемь. Трое молоденьких парнишек с нашивками вторых пилотов на комбинезонах, один «первый», сонный, расторможенный и распространяющий запах перегара, два десантника и худой, дочерна загорелый  мужик с отметкой о высшей лётной квалификации. Таких называют «вышняк». Только он и был спокоен, (непонимание десантуры я за релакс не засчитал), первый пилот трезвел на глазах, а молодёжь была уже близка к панике.
           – От приехали! – второй пилот шлюпки, довольно возрастной мужик, хлопнул по колену, демонстрируя эмоции. – От хэдова задница! На ручку придётся.
           Что значит «на ручку»? В ручную? Южный акцент, что ли?
           Пока я соображал, что именно происходит, второй пилот выбрался из ложемента, пристегнул шлем прямо к горловине компрессионного костюма и полез в аварийный люк в «потолке» шлюпки!
           Чисто на автомате подпрыгнул, чтобы схватить его за ногу. Ну, беспредел же совершенный! Однако стоило магнитным ботинкам потерять сцепку с полом, как я торпедой рванулся вверх. И врезался бы во второго пилота, но загорелый вышняк успел поймать меня за пояс комбинезона. Он, оказывается, тоже подплыл глянуть, что происходит.
           Привет, палуба. Пришлось благодарить загорелого. Я же сначала прыгнул, а уже потом сообразил, что в условиях шлюпочной тесноты летящие куда попало люди  могут создать аварийную ситуацию.
           Второй пилот, тем временем, выбрался на обшивку.
           – Что он делает? – спросил первый пилот-пассажир, совершенно уже протрезвевший. – Сейчас шлюпку качнёт, и мы его раздавим!
           – Так он через верх и полез, – невозмутимо пояснил вышняк.
           Тут наша шлюпка ударилась о бок базы, сбивая куски изъеденного металла, а второй пилот спрыгнул, ухватился за обвод шлюза и повис на нём!
           Нас, разумеется, дёрнуло, кто-то из молодых вскрикнул. Вышняк, предусмотрительно пристегнувшийся к десантному поручню, удержал и меня. Громкость на пульте была не уведена в наушник, да я и не видел в ухе первого пилота никакого наушника, и мы слышали через общий динамик, как второй кроет разными словами пространство, пытаясь вручную разблокировать шлюз.
           Похоже, техника безопасности пилотам нашей шлюпки была мало знакома, но лезть в такой ситуации под руку?
           Вышняк похлопал меня по плечу и показал жестом, что безопаснее сесть и пристегнуться. Совет был дельный.
           Наконец второй справился с разблокировкой шлюза, а его первый, чтобы подобрать товарища… правильно, ещё раз впечатался боком! Я выдохнул, когда этот больной на голову второй влез обратно. Он замёрз – обогрев у компрессионного костюма  есть, но не совсем подходящий для длинных вылазок в вакуум. И что сделал первый? Сунул ему фляжку, разумеется. Судя по сладковатому запаху, со скотчем.
           – Рос, – сказал вышняк, разглядывая моё офонаревшее лицо. – Хьюмо Рос.
           – Агжей Верен, – представился я на автомате, больше наблюдая за вхождением шлюпки в ангар, но, всё-таки, не промахнувшись и по протянутой руке. – Я чего-то не понимаю, или требования к технике безопасности сильно изменились за последние сутки?
           – Да ну, – пожал не широкими и не узкими плечами вышняк. – Обычное дело. Это называется шлюзоваться «на ручку».
           Он был среднего роста, средней крепости и с каким-то средним лицом без особо запоминающихся черт. Разве что загар был уж больно зверский.

           Наконец, шлюпка примагнитилась и перестала дрожать, но ноги кое у кого дрожать не перестали. Мы с Росом и окончательно перегоревшим «первым» отстегнулись, спрыгнули на гулкое покрытие ангара и помогли выбраться парням помоложе. Пилоты шлюпки, которая нас привезла, смылись, даже не сообщив, куда нам идти. Впрочем, ангарный тоннель прямой, а дальше – разберёмся. Я пошёл вперёд, за плечом у меня пристроился Рос.
           Шаги гулко отдавались по рифлёной стали, ботинки чмокали, примагничиваясь, эхо давило на уши. Сила тяжести оставалась пока в потенциале – кто бы включил генератор. Пахло тем редким сочетанием пыли и антибактериальных протравок, которое я запомнил ещё с детства, расконсервируя сезонную сельскохозяйственную технику. Однако вездесущая ржавчина всё-таки пробивалась по стыкам полосками красной пыли.
           Таких ангаров я не встречал даже на учебном головидео: железо и армпластик. Да, конструкция прочная, но давно уже вытесненная в кораблестроении хемо и хитиносплавами. Конечно, железный настил дешевле хемопластикового, но каркас? У стального каркаса нет достаточной упругости и устойчивости к перепадам температуры. Однако старьё это не списали. Хотя, похоже, регулярно база тоже не используется. А, может, это не база, а связной модуль времён хаттской войны? Из тех, что монтировали в спешке, иногда и под огнём противника? И в ходу было как раз железо, но… сколько же тогда лет этой коробке? Семьдесят? Восемьдесят? Вон и пластик на стыке ангарного коридора и входа в помещение базы весь высыпался. Ну и куда теперь? База небольшая, но два коридора на лицо. Направо и налево. С виду совершенно одинаковые.
           – Сержант, – окликнул Рос. – Генератор…
           Я уловил знакомое трепетание в воздухе и выпалил:
           – Всем сесть на пол!
           По ушам резанул знакомый визг, железные стены ангарного коридора завибрировали.
           – Приготовиться к движению при силе тяжести сорок процентов! По команде убрать намагничивание!
           Правильно я определил силу тяжести или нет? Кажется, одну шестую дают только десанту на гермах...
           Астероид задрожал, база ответила ему, поднимая в воздух ржавчину и пластиковую пыль.
           – Надеть кислородные маски! – меня кто-то уполномочил тут командовать?
           Наконец инерция была преодолена, и Бета начала набирать ускорение. Сила тяжести постепенно росла, пыль радостно оседала в складках комбинезонов. Хоть прямо так и в душ.
           Тяжести нагнали, может, и не сорок процентов, но явно около того. Я с облегчением выдохнул: не перепутал. Встал, выключил намагничивание ботинок, размял ошалевшие от ощущений ступни: корабельные девяносто, невесомость и перегрузки в шлюпке, и наконец, полутяжесть астероида.
           – У кого проблемы со зрением – оставайтесь сидеть. Остальным – встать!
           Проблем не было. Оно и понятно – ребята не первый раз в условиях такой пляски. Но устав есть устав, я должен был спросить.
           Обернулся к Росу:
           – Идите вперёд. Надо определиться, куда нам?
           Тот кивнул и обогнал меня, выбрав правый коридор. С разговорчивостью у него было не очень. Но это не самый большой человеческий недостаток.

           Мерис собрал двести молодых ребят с разных кораблей, в основном пилотов-стрелков, десантников, но попадались и палубные, настройщики, и даже два техника. Мы были последней группой, которую ждали. Остальные парни, набранные генералом, прибыли ещё с утра. Они сидели на полу в техзале, примыкающем к генераторной площадке, и истребляли сухой паёк. Здесь было тепло, и работала вентиляция. Не очень просторно, правда, но разложить на полу можно было всех. Если убрать пыль. Я боялся, что пластиковая крошка ещё и ядовита.
           Мы тоже перекусили той дрянью, которая называется красивым словом сухпаёк. Он состоит из совершенно несъедобной белково-витаминной массы, шоколада и галет. Попили водички. Ну и надо было разбирать тряпки. Никакого иного оборудования для уборки не имелось. Тряпки и ёмкости для воды – разрезанные пополам баки от антибактериальной пропитки – нам принесли два угрюмых, заросших щетиной парня в спецоновской форме без знаков различия. Ни здрасте, ни до свидания. Бросили тряпки посреди техзала, и смылись.
           Браться за уборку, понятное дело, никому не хотелось. Да и не сподручно в комбинезоне. Я демонстративно открыл сумку с личными вещами и вытащил спортивную форму.
           – Переодеваться, что ли? – спросил веснушчатый парнишка, чем-то похожий на Ахеша.
           – Нет, в армированном комбезе мыть будешь! – ответили ему из дальнего угла.
           Плеснул смех. Кое-кто тоже потянулся за вещами. Остальные изучали моё телосложение.
           – Приглашение надо? – спросил я. – Кто не будет мыть зал с вентиляцией, спать пойдёт в соседний без вентиляции!
           – А тебя кто поставил командовать? – поинтересовался здоровенный десантник.
           Я сравнил его с соседями – десантники стояли группой. Да, нет, все они были не карлики, но степень наглости на лицах присутствовала разная.
           – Делегирован Беспамятными, – огрызнулся я. – Предлагаешь дышать пылью и смотреть на здоровенных бездельников, вроде тебя?
           Десантник несколько изменился в цвете лица и начал стаскивать комбинезон. Ну, да, драться в нём неудобно. Я ждал.
           Хьюмо Рос покрутил пальцем у виска. Я пожал плечами: типа, как ещё с этим стадом договоришься? Тогда вышняк демонстративно раздвинул соседей, заставляя их образовать вокруг меня свободное место, вышел мне за спину и показал один палец. Один на один.
                И тут, в общем-то, стало понятно, что первый пилот и в толпе тоже уже не потеряется. Потому что мне за спину вышел ещё один парень с нашивками первого, потом второй, третий. Даже мой нетрезвый знакомец не оплошал. Пилоты – не десант по физподготовке, но решения им принимать привычно.
           Десантники, в общем-то, не сильно обеспокоились. Они меня не знали. Не знали, что их случайный соперник обучен не только десантным подначкам, но работал в паре и с теми, кто изучал «технический» стиль, и с редкими на севере «данниками», с их невидимыми опорами и качаниям. Я даже с Дьюпом пытался спаринговать. Единственная тактика, которая позволяла продержаться с ним пару минут сводилась к обвисанию на удар и использованию инерции. Он был тяжелее меня, быстрее, и привычку имел бить наверняка.
           Десантник переоделся, наконец, и я попытался для начала испортить ему нервы. Морда-то быстро покраснела. А вдруг?
           – Слушай, я замёрз уже? Ты же не девка, чтобы тебя ждать?
           Физиономия у десантника снова налилась краской. Здоровенный он был, но и только. Левша, правда, как выяснилось. Но и от удара с левой я уйти успел, хотя приучен был получать подобное от Дьюпа, не  расклеился бы, даже не успей увернуться. Руки-то какие загребущие. Опять ушёл от мальчика. Понял, что уклоняюсь от этой живой мельницы без затруднений, дал в себя попасть, но обвис и выбил из равновесия. И десантник весело пошёл багровым личиком в пол. Но это его совсем не успокоило, а избивать лежачих я не умел. И с этим надо было срочно что-то делать.
           Задача, да? Молодое здоровенное тело, не чувствительное к боли, там других не держат, машет руками и ногами, как вентилятор, и мне его надо или избить, иначе оно не успокоится, или дать ему избить себя. Злость растёт, уклоняться нельзя бесконечно. Я случайно вывожу руку в его зону опоры и дёргаю парня за воображаемый хвост. Это весёлый, забавный приём, позволяющий без усилия сбить противника с ног, нужно просто хорошо понимать, как он стоит, и что в этот момент уравновешивает его задницу.
           Десантник упал на попу, и кто-то, знакомый с борьбой данников, фыркнул.
           Это было решение. Я дал парню встать и снова уронил его, практически просто скользнув рукой у него за спиной. Ещё раз. Ещё. Вокруг уже откровенно ржали. Стиль из редких, но, когда приём повторяешь десять раз подряд, уже всем всё понятно, кроме подопытного.
           У красномордого было два варианта – дать крышняку съехать и начать меня убивать, или посмеяться вместе с остальными. Я ждал. Практики драться на смерть у меня не было, и в этом парень мог быть для меня опасен, но спиной я чувствовал поддержку. Пилоты тоже были настроены вполне конкретно.
           – Как-то неправильно это, – сказал десантник постарше моего ретивого соперника, пользуясь паузой на его сопящее вставание.
           – В чём проблема? – спросил один из первых пилотов, высокий улыбчивый блондин.
           – Они не дерутся… –  десантник пальцами изобразил конец фразы. На его щеке дёргалась тоненькая ниточка шрама.
           – Ну, да, – согласился блондин. – Сержант не хочет избивать вашего бойца. У вас честной дракой считают обоюдный мордобой, у нас принято показывать техническое преимущество.
           – Я не хочу никого избивать! Я хочу, чтобы он взял тряпку! – зря я отвлёкся.
           Мой красномордый соперник впечатался в меня всей своей немалой тушей! Я автоматически провис на удар, и мы вместе полетели на пол. В полёте моё тело вспомнило, что оказаться под десантником нельзя, любой болевой из запрещённых, и я не встану. Шанс был только извернуться в полёте, и я успел уронить два наших тела не на мою расслабленную спину, а на его напряжённую. Пол и здесь был металлическим в крупный рубчик, удар – сильным, даже моему боку по касательной досталось так, что онемело плечо. А мой «данник», похоже, и головой приложился.
           Рос сразу вытащил фляжку. А я, поднявшись на колени, ощупывал этого красномордого идиота. Сила тяжести половинная, но случай – та ещё зараза. Не  хватало сломать ему что-нибудь. Сердце запоздало забилось – доигрался.
           Десантник со шрамом наклонился и, не церемонясь, наградил моего соперника двумя увесистыми пощёчинами. На удивление эффективная мера оказалась. Этот кретин застонал, наконец, и открыл мутные глаза.
           – Что за стиль такой? – спросил десантник со шрамом. – Южный?
           – Даже хуже. – Я приподнял красномордому голову. – На, водички, попей! Это боргелианская техника. «Данник» называется. У них и противника так называют – данник. А вот религиозной изнанки не знаю, слышал только. Техник у нас на корабле есть, он…
           Есть… Как резануло-то. Как же, есть у меня теперь что-то, кроме чужой бритой головы в руках, да мокрой тряпки на ближайший вечер! Ничего у меня теперь нет.
           – Ты что, командир? – спросил десантник со шрамом, уставившись на моё изменившееся лицо.
           Он выпрямился, пнул легонько моего неудавшегося соперника:
           – Поднимайся, бизон, в наряд пора!
           – Давайте мыть уже, спать эта… где потом? – прозвучал из-за спины раздражённый голос с жутким акцентом.
           – Вставай сержант, – блондин с нашивками первого пилота протянул мне руку. – Цирк хорош, когда его мало. Но я бы потом ещё посмотрел. Без драки и с подходящим полом.
           – И я бы посмотрел, – кивнул десантник со шрамом.
           Я и не знал, что меня выручит любимая забава нашего старшего техника Кешца. Я один и соглашался с ним дурака валять. Боргелианский стиль больше походил на забаву. Но только от человека зависит, чем закончится начатое как игра. Наша игра, к счастью, закончилась без переломов. Я потёр ноющую руку, вспомнил сержанта Юру и тоже взялся за тряпку. Зал был немаленький, ведь предстояло мыть не только пол, но и потолок, стены, а кому-то лезть и по воздуховодам. Пыли хватило всем.

           Вечером прилетел генерал Мерис и устроил нам встречу совсем не на отмытой нами территории.
           Мы сошлись в грязном, захламленном ангаре, где по углам валялись разбитые пульты, а с высоченного потолка свисали цепи и стальные конструкции вроде трапеций, расширяющихся книзу. Больше всего эти конструкции были похожи на распялки для кроличьих шкурок.
           Пахло в ангаре не только пылью: в воздухе висел полный химический букет – смазка, антифриз. И холодно было зверски. Парни ёжились, переминались с ноги на ногу, кто-то сетовал, что снял лётный комбинезон.
           Мерис не мёрз. На нём был тонкий парадный китель, чёрный, матовый,  без единой посторонней полоски о боевых отличиях, только пустые прорези. И лицо у него было такое же пустое и гладкое, с прорезями для глаз, серых, тусклых, со сквозными отверстиями зрачков. Он смотрел на нас, но на изнанке зрачков у него висело что-то другое, страшно далёкое, а может быть, просто страшное. Генерал не выглядел раздраженным или злым, но это ощущение медленно распространялось от него, как удушливые запахи в застоявшемся воздухе ангара. Сопровождали Мериса двое хмурых парней в полевой форме спецона со споротыми нашивками, те самые, что обеспечили нам мокрые тряпки.
           Генерал объявил, что набрал две группы из спецоновцев северного крыла (они полетят другим транспортом) и нашу группу – из перспективных, но малообстрелянных ребят. Сказал, что каждого из нас ждёт более трудный путь, чем просто служба в особых войсках южного. Нас бесполезно, да и нет времени переучивать так, как учат обычно особистов. На это понадобился бы не год и не два, а времени в обрез. Выход один – провести через штрафбат и раскидать по уже сформированным подразделениям южного спецона, чтобы мы выучили себя сами.
           Мерис вещал, что служба в спецоне вообще гораздо страшнее и грязнее, чем в армаде, а в южном крыле – особенно. И отношения между сослуживцами там сейчас тоже хуже некуда. Если кто-то из нас не готов испытать все многообразие жизни на собственной шкуре, то сегодня ещё можно отказаться. Завтра будет поздно.
           Я слушал его и не понимал. Слова летели мимо: я вычленял их, распознавал, но не мог связать общим смыслом. Мне казалось, что пути назад просто нет, а, значит, прошлое уже ушло, исчезло, обвалилось ржавыми кусками и осело пылью. Нет, и не было никакого северного крыла, «Аиста», не было Ахеша и Джи, а значит, и будущее уже не имеет значения. Слова генерала о том, что ещё можно вернуться, только ширили расползающуюся на горизонте бездну, и я уже не понимал, попаду ли вообще куда-то из этой древней железной коробки, налепленной на астероид, или тоже останусь тут, в стыках панелей. Как пыль, навсегда.
           Пока Мерис говорил, его спецоновцы откровенно маялись, глазели по сторонам, переминались с ноги на ногу, то есть вели себя иначе, чем были обучены мы.
           И только когда генерал велел мне выйти из строя, я понял, зачем тут эти двое, и что за цепи болтаются на потолке.

           – Вас будут унижать и бить, – сказал генерал. – Над вами будут издеваться сослуживцы и высшие чины. И вы должны быть к этому готовы. И должны выдержать. Трусы и слабаки мне не нужны. Кому сейчас происходящее не понравится, можете сразу собирать вещи, – он повернулся ко мне. – Видишь эти цепи, сержант? К ним когда-то приковывали ослушников и избивали. В южном крыле так делают до сих пор. Вэнс, – он кивнул одному из спецоновцев, – активируйте механизм. Мы на днях проверяли, он работает.
           Спецоновец не спеша поковырялся в пульте, и тот действительно ожил. Цепи дрогнули, поползли вниз, опуская передо мной трапециевидную рамку, пока она не встала нижней частью в паз на полу.  Внизу длина стального ребра была метра два, вверху немного меньше, но перекладина была там двойная. Вторая часть каталась по боковым рёбрам, как по рельсам, и на ней были закреплены захваты для рук.
           Я уже все понял, но почему-то надеялся, что обойдется. Думал, что Мерис может шутить. Щенок доверчивый. С какой стати я питал такие надежды?
           – Напоминаю, – предупредил генерал. – Заставлять никого не будем. Откажетесь – ваше дело. Да и с такими, как наш сержант, – он хлопнул меня по нижней части бицепса, – мы и втроем не сладим. Но я его знаю, он упрямый. Он пойдет добровольно. Вэнс, покажите сержанту, что он должен сделать.
           Спецоновец подошел к рамке, проверил, удерживающий её в вертикальном положении механизм и хмыкнул:
           – Такое окошечко в новый мир, да? Мне надо, чтобы ты стоял и не дёргался, понял? Тут тебя зажмёт и будет держать. Не боись, разрисуем быстро и красиво. Иди ближе. Майку сними, нитка в рану попадёт.
           Куда уже ближе? От рамки меня отделял один шаг.
           – Не, если стеснительный, то можно так, – спецоновец по-своему понял мои колебания.
           Я рванул через голову спортивную майку.
            – Повернись, руки давай!
           Оглянулся. На меня смотрели с тревожным, но любопытством. Человек вообще склонен себя обманывать, пока ещё есть надежда думать, что пришли не за тобой.
           – Вперёд, сержант! – весело кивнул мне Мерис. Похоже, его радовала возможность ещё и отомстить мне заодно по-мелкому.
           Стальные захваты сомкнулись плотно. Встроенная электроника корректировала их по ширине запястий. База была древней, а рамки для пыток – новыми.
           Рамка дёрнулась вверх. Впрочем, я почти стоял. И все-таки от этой нелепой позы и металлического холода мне стало не по себе. Почему я не испугался по-настоящему? Обычно страх что-то обрывает внутри меня. Но с уходом Дьюпа все, что могло, уже оборвалось. Я, видно, не способен был сейчас бояться, думал, что самое страшное уже случилось.
           Спецоновец, бурча какой-то мотивчик, зафиксировал мне плечи и голени.
           – Чтобы не дёрнулся, – охотно пояснил он на мой вопросительный взгляд. – Лишнего тебе тоже не надо.
           Мерис достал из кармана плоский цилиндрик, вроде электробича, передал второму спецоновцу.
           Что ж, боль от боли отличается мало. Да и импульсный бич хуже. У нас на ферме один рабочий попал под направленный импульсный сигнал. Так он орал, что называется не приходя в сознание, с пеной изо рта и галлюцинациями. Но и электробич – тоже ничего, встречались мы с ним. Как-то отец пытался таким способом объяснить мне свое мнение. Я до сих пор ему этого не простил. Дьюпу простил бы – у него были пару раз серьезные причины. А у отца особых причин не было, он просто по-иному смотрел на жизнь. Но если бы богам хотелось, чтобы мы полностью повторяли родителей, они бы нас клонировали. Так я ему тогда и сказал. Отец спал и видел, чтобы я остался на ферме…
           Зато я знал теперь, что нужно глубоко вдохнуть и выдохнуть. Дышать, скорее всего, в ближайшие минуты не придется.

           Я не кричал, хотя и не соображал почти. Сначала от болевого шока пропало дыхание, а потом, чтобы выдохнуть, надо было еще как-то вдохнуть. И только когда я услышал, как на ребрах лопается кожа, я смог подумать, что припомню все это Мерису. Обязательно припомню.

           Рамка дрогнула, захваты разжались, и первый спецоновец подхватил меня, не давая упасть.
           – Всё, всё, малой. Сейчас придёт медик, принесёт сумочку, обработает, и будешь показывать боевые шрамы девчонкам. Резали неглубоко, тока смотри, чтобы инфекция не попала.
           Шрамы? Меня просто исполосовали на живую широким лучом лазера, сжигая верхний слой кожи? Это не так опасно, как электорбич, но шрамы будет не отличить.
           В ангаре было мертвенно тихо.
           – А теперь слушайте меня! – рявкнул Мерис. – По условиям вашей легенды все  вы из северного штрафбата. В личном деле каждого будет своя статья, но врать о себе можете всё, что угодно, проверять вас не будут. Шрамы нужны, чтобы не возникали вопросы при взгляде на ваши прямые спины и высокомерные лица. С такими лицами южного штрафбата вам не потянуть. Потому по легенде вам снижают срок и передают в южные части условного партената. Через полтора-два месяца вас перекупят и снова соберут под мою руку. Помните, вы были осуждены за военные преступления. На Юге вам дали шанс искупить кровью. И вести себя и выглядеть вы должны соответственно. Каждый из вас имеет свои причины стоять сейчас здесь. Но я верю, что некоторые всё-таки плохо понимали, на что идут. Ещё не поздно отказаться!
           Отказаться? Когда на пацана двадцати-двадцати пяти лет давит толпа таких же, как он? Дасантура, пилоты, покорители Вселенной, Хэд их возьми!
           Генерал поймал мой не самый ласковый взгляд, но только хмыкнул. У него свои цели и свои враги, что ему месть какого-то сержанта? Мерис смотрел на меня с чувством глубокого морального удовлетворения, по-моему, не более. Из меня вышло отличное наглядное пособие в красную полосочку. Очень молчаливое – открой я рот, зашипел бы от боли. Я видел по глазам, что ему плевать: от страха и боли зрачки расширяются, от злости – сжимаются в точку. Мерис был равнодушен к происходящему.
           – Вызывайте подкрепление, – бросил он спецоновцам и задрал голову, пересчитывая цепи. – Нужно человек десять, иначе мы тут до ночи не управимся, – он снова встретился со мною глазами и усмехнулся. – Да, бойцы, самое главное! Вот этот, полосатый, ваш будущий командир. Постарайтесь, чтобы его не угробили в первые два месяца на Юге!

           Из набранных генералом бойцов развлечь его персону не отказался никто. Хотя молчать многие не умели. И от этих криков мне было куда больнее, чем от саднящих ожогов на спине и ребрах.
           Но заткнуть уши я не мог. Беспамятные боги! Я уже ничего не мог! Только стоял и смотрел, как издеваются над ребятами. И молчал. И, может быть, только теперь начинал понимать, почему Дьюп так не хотел брать меня с собой. Он знал. И навигатор знал. Каким бы я ни возомнил себя в последние месяцы суперменом, изначально я не был приспособлен к службе в спецоне. Даже когда в башке щелкнуло, и я бросил в Баруса кресло, я бросил его не в голову. В стену НАД головой. Как был добрым доверчивым деревенским щенком, так им и остался. Почему же Дьюп не бил меня, чтобы я хотя бы помнил об этом?!
           Дьюп всегда бил расчетливо и наверняка, я – молотил воздух. И никогда не мог смотреть, как кому-то больно. Сам могу терпеть, пожалуйста, но смотреть...
           Да и кем он мог меня взять? Ординарцем, что ли? Разве я способен вот так, как этот, со споротыми нашивками, полосовать человека лазерным ножом только потому, что блажь накатила на его командира? Какой я дурак, Беспамятные боги… Что же я натворил. Да кончится это когда-нибудь или нет?!
           Явился медик, раздал всем жидкие повязки и обезболивающий гель, чтобы мы помогали обрабатывать друг другу раны. Понятно, что ему было не разорваться.
           Пришлось разжать зубы и отправить всех, уже украшенных свежими полосами прижжённого мяса в техзал, где хотя бы не было пыли. Вот так пришлось выбирать первый раз, что лучше – ещё десять минут без обезболивания или возможные нарывы после.
           Сам я остался в ангаре. Рос и улыбчивый блондин, представившийся, как сержант Неджел, почти насильно измазали меня гелем. Какой-то конкретной боли я в тот момент уже не ощущал, от тела остался один голый нерв.
           Я был взбешен, но понимал генеральскую правоту. Шрамы нам были нужны. Татуировок на правом виске, положенных в штрафбате, делать не будут – не та степень тяжести. Предполагалось, что мы не законченные отморозки, а так, мелочь, сосланная в южное крыло за дисциплинарные проступки. В психологическом аду, который нас ждёт, годятся и шрамы – как моральный буфер.
Генерал делал все правильно, просто моя природа не понимала и не принимала такой поганой правильности. И ещё я очень хотел знать: когда Мерис делает из нас тех, кто нужен ему, в нем самом остаётся что-то человеческое?

           В техзал я вернулся с последним пилотом, молодым и горячим как один сгусток боли. Я дотащил его, выяснил, что медикаментов хватает, нет только антибактериальных препаратов на случай воспалений, если таковые появятся. Но в течение нескольких суток нас заберёт эмка, а там медицина должна быть в комплекте.
           – На тебя подуть, капитан? – из толпы возник весёлый Неджел с баллончиком геля.
           – На него подуй, – я кивнул на парнишку, хватающего воздух и не способного даже просить о помощи.
           – Момент! – сержант развернул страдальца и начал обрабатывать воспалённую спину. – Кэп, подержи его, а, чтобы не дёргался? – он успокаивающе похлопал паренька по затылку. – Холодненькое – самое то, сейчас отпустит. Мы тебе повязки наложим...
           Я обхватил парнишку подмышки и прижал к груди. Он жарко дышал сквозь стиснутые зубы и потихоньку обвисал на моих руках. Значит, был из тех, кто пугается после случившегося.
           – Нет, кто так мажет, Хэдова бездна! Всю кожу содрал! – донеслось сердитое откуда-то сзади.
           – А давай я? Я тэбэ нэжно, як дивчину!
           – Я тебе сейчас двину нэжно!
           Крик, но не от боли, хохот. Я обернулся. Десантура отходила потихоньку. У этих ребят нервы крепкие. С пилотами было похуже, но тоже вроде никто не умер.
           Спецоновец Мериса пригнал гравитележку с гелевыми матрасами. Возле неё сразу же началось бурление. Пришлось оставить паренька на Неджела и вмешаться:
           – Матрасы разложить для всех, а не растаскивать по углам! Вы будете отвечать, – я нашёл глазами десантника со шрамом. – Всех пересчитать, проверить, чтобы всем хватило матрасов. Как вас зовут?
           – Сержант Грейен.
           – Командуйте, сержант.
           – Есть, капитан!
           Какой, к Хэду, капитан?
           – Нужно нашивки спороть, со всей форменной одежды! – спецоновец тронул меня за плечо.
           Это был тот, что срезал с меня кожу. Первый придерживал, не надеясь на фиксацию в раме, второй резал. Нормальное такое  лицо, и глаза уже вполне ничего себе. Художник, эпитэ а мате.
           – Проследи, чтобы со всей, – добавил спецоновец. – В штрафбате нет какой-то особенной формы, обычная. Но нашивки спарывают. И вообще – привыкайте без нашивок. На Юге лучше не светить, кто у вас командует. С неба стреляют, да и … – он замялся, размышляя, договаривать или нет. У него была довольно правильная речь, только звук «л» он произносил мягче, чем на Севере.
           – Я прослежу.
           Мы встретились глазами. Зелёные с зелёными. Он тоже был светло-русый, чуть ниже меня, но шире в кости.
           – Ты… извини, если что, – сказал спецоновец. – Надо так было.
           – А я на тебя зла и не держу. Мне есть на кого, – сам от себя не ожидал, что огрызнусь.
           – О-па, – прищурился спецоновец. – Ты врагов-то выбирай. Хоть и лежал под лендслером, но и Мерис – его человек.
           – А я в теме! – Ничего себе откровение «лежал под». Во рту стало горько, и сплюнуть было некуда.
           – Ну, как знаешь, я те не нянька. А нашивки сам у всех проверь. Отчитаешься – будет вам горячий ужин.
           Он зашагал к выходу из зала, раздвигая незанятых обработкой ран и матрасами, что уже столпились вокруг нас.
           – Все слышали? – спросил я. – кто не занят – начинайте.
           – Что, прямо-таки всё спороть? И с парадной? – удивлённо спросил молоденький десантник, у которого ещё свежа была в памяти каждая цветная полосочка. Да и много ли у него наградных?
           – Всё, – отрезал я. – И парадная тебе пригодится теперь совсем не как парадная. Она тёплая, и защищает от перегрузок. На Юге холодно на грунте.
           – А мы, разве, на грунт? – офигел парнишка.
           – Скорее всего. Давай в темпе! Быстрее, ребята. Надо ужинать и спать. Некоторые уже на ногах не стоят.
           – Матрасы разложены, капитан! – нарисовался сержант-десантник. – Даже один лишний!
           – Отлично. В правый угол его, вдруг нам понадобится лазарет. Слышали приказ спороть нашивки? Командуйте своими.
           – Есть! – десантник расцвёл, сержанты тут были и кроме него.
           Я осмотрел зал: десантники захватили левый угол, остальные, не разбирая уже, кто есть кто, разложили матрасы справа. Некоторые лежали лицом вниз, и позу эту явно освоят сегодня все.
           Сержант Грейен внешне легко организовал десантников, и они уже копались в вещах. Среди пилотов приказ особой радости не вызвал. Я тоже не задрожал от восторга. Но надо, так надо. Поднял нескольких лежащих, убедился, что приказ услышали все, и пошёл к собственным вещам.
           Сумка стояла на матрасе, рядом с которым устроились Рос, Неджел и молодой второй пилот, похожий на Ахеша.
           Я осторожно опустился на матрас. Гелевые повязки уже подсохли и стали эластичными, но при неловких движениях натягивали и без того воспалённую кожу. Ранки они, однако, закрывали хорошо, ближе к мясу оставались влажными и отваливались только по мере полного заживления.
           – А споротые нашивки можно себе оставить? – спросил рыжий веснушчатый второй. В голосе его слышалось тоскливое сожаление.
           Я достал голубой китель. Всего-то нашивок: сержант, первый пилот, «Аист». Сержант дался мне дорого, да и «первый» – не дешевле.
           – Не чуди, Янек, – одёрнул паренька Рос. – Спороть – это значит спороть.
           – Прямо совсем? Но это же не навсегда? Потом же можно будет? Я потом их же и пришью.
           – Детский сад, квэста Дадди! – выругался Рос, отобрал у рыжего цветные кусочки ткани и бросил вместе со своими рядом с матрасом.
           – Будут тебе потом новые, – утешил пилота Неджел. – Сейчас так надо. Не позволили бы тебе в штрафбате таскаться с таким добром. Всё, нет у тебя пока никакой квалификации. Ты никто, временное военное мясо! – он говорил весело, но глаза у мальчишки становились всё больнее.
           Неджел был прав. Без нашивок мы полностью теряли статус. Становились никчёмным безымянным мясом, которому нужно теперь доказывать свою жизнь по новой.
           – Да не дрожи ты, – Неджел похлопал рыжего по плечу. – Держись нас, мы за тобой присмотрим. Вон у Роса, как его ни расшивай, на морде написано, что он – спец. И у капитана…– он оглянулся на меня. – Ой, не! Кэп просто сейчас кого-нибудь зарежет! – Неджел заразительно рассмеялся. – Давай, кэп, в кучу это барахло! Заново – так прямо с чистого листа! Зато там весело, на Юге. Рос там был, и мы там ещё полетаем так, как ты и не мечтал!
           Я достал положенный мне по статусу «пилотский» нож и начал бороться с нашивками. Руки не слушались. Вот так вот в три нашивки ложится вся твоя жизнь. А потом заставят отдать нож и спецбраслет. И никто никогда не найдёт на Юге безымянный кусок человеческого тела без рода и племени.
           Рука дрогнула, и лезвие ножа чиркнуло по пальцу.
           – Ребята, как же так? Мы же теперь никто?
           Это был не мой голос, но сердце дёрнулось, испугавшись совпадения и внутреннего согласия. Моё тело знало, что это – правда, как с детство знало вкус собственной крови.
           Неджел поднялся, перешагнул матрас и наклонился к соседу, спарывающему нашивки второго пилота.
           – Не дури, парень. Не цветные квадратики тебя сделали, а ты их! Нашёл о чём жалеть в двадцать лет. Ещё заработаешь себе капитанские!

           Эмка прилетела за нами на следующие сутки. Это было гораздо быстрее, чем обещали. Пока везли, я постарался запомнить всех своих парней – кого как зовут, кто что любит, чего боится. Ближе к прибытию Мерис вызвал меня и разложил на столе двести голокарт.
           – Расскажи о каждом, – приказал он и закурил.
           Рассказать я смог немного, но имена и привычки назвал. Он хмыкнул. Вот так мы с ним и общались: я смотрел на него волком, он курил и фыркал, как простуженная лошадь.
           Добирались восемь суток. И все восемь генерал старался достать нас не мытьём, так катаньем. Устраивал допросы, давал непосильные физические нагрузки. Если бы не искусственный сон во время проколов пространства в зонах Метью, мы, наверное, не долетели бы живыми.
           По легенде, все мы являлись штрафниками-условниками из северного крыла и, наверное, действительно должны были выглядеть подавленными и измученными. Тогда на первых порах сольёмся с такими же бедолагами. И Мерис нас к этому готовил. А его спецоновцы показывали запрещённые приёмы и стимуляторы. Знакомили даже с наркотиками.
           Интересно, Дьюп, то есть Колин, знал, что делает Мерис? У генерала был приказ набирать спецоновцев, а не таких, как я. Возможно, не знал.
           Нет, я не хотел, чтобы он узнал. Я свой счёт хотел вести сам. Да и делал Мерис, скорее всего, то, что нужно. Но не выносил я его, и все тут. Разные мы с ним были.
           Дьюп не такой, как этот Мерис. Или… такой? Нет, Дьюп не побоялся бы сообщить, что он не послушается приказа, если таковой последует, а Мерис струсил. Генерал не мог нарушить приказ, а Дьюп, видимо, мог. Может, за это его когда-то и отправили пилотом в наше крыло?
           Нужно привыкать называть Дьюпа – Колин, а то неудобно когда-нибудь выйдет. Хотя на Юге у него другие прозвища.

           Перед прибытием в зону дислокации южных генерал собрал нас.
           – Полтора-два месяца вы проведёте в условном, – сказал он. – Мы постараемся отслеживать местонахождение каждого. Но, так или иначе, не рассчитывайте на прямую помощь, скорее всего она не успеет. Берегите друг друга. Каждого, слышите, каждого через два месяца я хочу увидеть живым! У нас с вами есть более важные цели, чем сдохнуть.
           Мерис не знал, что живых останется 183 человека. И я не знал.

           Мы прибыли. В магнитных наручниках. Едва стоящие на ногах. В форме со споротыми нашивками. В слишком лёгкой для здешних мест форме.
           Абэсверт. Ледяные миры. Или Миры Белого Блеска, как называют их экзотианцы. Цепочка причудливых негостеприимных планет, одна холоднее другой. Название завораживало, и от него веяло смертью. Однако с одной из планет Абэсверта была родом древнейшая аристократия Экзотики.
           Дьюп, как всегда, успел меня предупредить о том, куда попаду. Это была, наверное, последняя его подсказка. Я воспользовался ею, как мог. Прочёл то, что удалось прочесть. И спецоновцы Мериса тоже рассказывали. Но я знал теперь, что рассказы и жизнь – это две самые большие разницы.

           Спецоновцы выгрузили нас практически пинками. Мы уже не огрызались.
           Солнце слепило, но было красное и холодное. Мы сели на Страт, самую удалённую малую планету системы Дайеки, пограничных Абэсверту миров. Атмосфера здесь была, но не более. Зато сила тяжести – всего 0,67 от стандартной.
           Страт служил перевалочной базой. Ледяной мир. Пронизывающий ветер и проталины. И привычный пилотам запах озона. Здесь, слава Беспамятным богам, была весна.
           Мы знали, что не задержимся на Страте. Нас разберут по действующим частям и…
           Я обнялся с каждым из ребят. Может быть, они простят меня за то, что будет с нами дальше.

   
         

    
                (Продолжение следует)