Зелёное море тайги 2

Анатолий Комаристов
            
Вспомнил один печальный случай из своей врачебной практики во время службы в Шимановске. Был у нас в отряде капитан (фамилию не помню)  секретарь комсомольской организации.  Замкнутый, спокойный, тихий, незаметный, непохожий на комсомольского работника. Жил с женой и дочкой лет пяти или шести. Однажды он пришел ко мне домой поздно вечером и попросил посмотреть дочку, которая заболела.

Я тут же оделся и пошел к ним. Термометра я с собой не взял, но и без него было понятно, что у девочки очень высокая температура. Когда я посмотрел горло, мне всё стало ясно - дифтерия. Я предложил родителям немедленно отвезти девочку в районную больницу. Детского инфекционного отделения в городе Шимановске не было.

Её надо было срочно везти к хирургу и инфекционисту. Девочка нуждалась в экстренной трахеотомии.(Трахеотомия относится к ургентным хирургическим вмешательствам, производимым при возникновении дыхательной обструкции гортани или трахеи, влекущей за собой удушье).  Без этой операции она могла просто задохнуться. Везти её в таком состоянии в город Свободный (около 100 километров) или Белогорск было нельзя. Я предупредил родителей, что болезнь очень опасная и ребёнок может умереть в дороге.

 Если бы я принял решение сделать эту операцию у них дома, то вскрывать трахею пришлось бы перочинным ножом или лезвием от безопасной бритвы. Вряд ли бы жена комсорга разрешила мне таким ножом или лезвием резать горло дочери.(Я делал трахеотомию во время учебы в институте только на трупе). Бежать в медпункт за трахеотомическим набором, скальпелем ( медпункт был, примерно, в 500 метрах от квартиры комсорга) было нецелесообразно. Гораздо быстрее комсорг мог отвести девочку на своёй старенькой машине в районную больницу, где хирурги дежурили круглосуточно.

Короче, кончилось все тем, что девочку повезли не к хирургу и инфекционисту районной больницы, а в город Свободный. До больницы девочку не довезли. В дороге она задохнулась. Жена комсорга подняла шум в городке. Объявила всем, что я плохой врач, ничего не понимаю в детских болезнях и чтобы к больным детям меня не вызывали. Она считала меня виновным в смерти дочери. Но отсосать через трубочку из горла пленку, как это делали земские врачи,честно говоря, я не умел и даже не видел, как это делается.

Было обидно, я дал родителям правильный совет, но болезнь была запущена. Слишком поздно они обратились ко мне. Неприятный осадок остался надолго. Некоторое время я не ходил на вызовы к детям, а предлагал родителям везти их к педиатру в районную больницу или в город Свободный.

...Работа топографов на Камчатке была сложной и очень опасной. Однажды, во время работы на Ключевском вулкане, один солдат сорвался с уступа и катился вниз почти до подножия вулкана. Привезли его ко мне с многочисленными переломами и ранами.

Я оказал ему первую помощь, наложил две шины и отвез в военный госпиталь, который был недалеко от Петропавловска-Камчатского в городке Елизово. После лечения он был освидетельствован ВВК и признан негодным к военной службе.

Много разных приключений было в тайге. То медведь солдата помнет, то кто-то свалится в пропасть с сопки. Скучать было некогда.

Меня часто вызывали в тайгу на точки, где работали команды.  Офицеры и солдаты падали с геодезических знаков, ломали ребра, кости ног, рук или просто болели. Добираться в команду к больному приходилось только пешком или на лошади.

Комаров в тайге тучи и они почему-то желтые и почти вдвое больше обычных. Они медлительны в полете, наваливаются сплошной массой. Их жало ядовито. Лицо, руки краснеют и горят от их укусов.

Вспомнил, как меня срочно вызвали в одну команду.  Офицер послал солдата за мной. Солдат рассказал, что он упал с вышки и повредил ногу. На перелом, якобы, не похоже, но нога распухла, и наступать на нее он не может. Лежит в палатке.

Добраться туда я мог только на лошади. Командир отряда дал команду оседлать мне самую спокойную лошадь, но она не могла спокойно идти из-за  комаров , хотя перед выездом я протер её всю диметилфталатом.  Лошадь, спасаясь от комаров и гнуса, переходила на галоп по болоту и кочкам, а я наездник плохой.

Сам я был в накомарнике, укутан в марлевый полог и ветками отгонял комаров от головы  и туловища лошади. Когда добрались до точки, я тщательно осмотрел пострадавшего. Перелома костей голени  не обнаружил, но голеностопный сустав был явно поврежден.

Я сделал все, что в тех условиях можно было сделать. Наложил на сустав тугую повязку, сделал обезболивающий укол, наложил небольшую шину. Офицер нуждался в госпитализации, и его надо было срочно доставить в посёлок на основную базу.

Мы с солдатами посадили  офицера на лошадь. Он оставил за себя старшего сержанта, дал ему необходимые указания, а мы с солдатом повели вдвоем лошадь с офицером в седле опять через тайгу и болото. Сколько там было километров я уже не помню, но шли мы медленно и довольно долго. Травма оказалась серьезной – перелом лодыжки голеностопного сустава.

В одном посёлке в низовьях Амура местный житель, переболевший клещевым энцефалитом, в местном клубе на танцах убил из охотничьего ружья  соперника и выстрелил себе в рот. Прибывший по вызову в посёлок следователь вынес постановление о том, чтобы я произвел судебно-медицинское вскрытие трупов. В посёлке врача не было вообще, а фельдшер уехала в Хабаровск.

По закону следователь имел право привлечь меня в качестве судебно-медицинского эксперта. Он привез на катере чемодан со всеми необходимыми инструментами для вскрытия трупов. В поселке не было специального помещения, поэтому «морг» был на улице.  Под большим ветвистым  деревом постелили на траву несколько клеёнок. Пришлось мне вспомнить патологическую анатомию, занятия в клинике судебной медицины. Написанными мною актами вскрытия трупов следователь был  доволен.

Видел я, как горит тайга. Зрелище ужасное! Высокая стройная ель горит, как спичка. Мы  почему-то в конце лета раньше вернулись с полевых работ на зимние квартиры. Стояла ужасная жара. Дождей не было, сплошная сушь.

Из штаба округа пришла команда: срочно по тревоге собраться, взять всю имеющуюся тяжелую технику, машины  и следовать в район Комсомольска-на-Амуре. Горит тайга.

Нам рассказали, что СССР заключил договор с Корейской НДР. Корейцы заготавливают древесину из расчета - половину для нас, половину для себя. Все обеспечение: жилье, охрана, питание, транспорт для вывоза древесины, корейцы брали на себя. Мы только указываем где и какой лес они могут валить.

Когда тайга вспыхнула, они пробовали остановить пожар сами. Но кто видел, как горит тайга, поймет, что дело это очень сложное. Они обратились за помощью к военным. Когда мы прибыли в район, поразились, как можно лопатой и ведром воды, которой практически не было, потушить пылающую тайгу. Вертолетов специальных тогда не было, пожарные машины  в тайгу проехать не могли, воды нет.

Надежда была на бульдозеры, которые рыли траншеи, не давая распространяться огню. Погибли тысячи гектаров отборного леса. Спасение пришло в виде сильных ливней.
Наши сотрудники КГБ подозревали, что это дело рук корейцев, пробравшихся из Южной Кореи под видом рабочих, с целью диверсии. После пожара договор тут же расторгли и всех корейцев отправили в КНДР.

В первый день, когда мы прибыли в этот район, я сходил в их лагерь. Надо было посмотреть медпункт и пищеблок. Интересно было узнать, как работает медпункт и питаются рабочие. Кормили их три раза в день только рисом. Других продуктов у них не было. В большие миски повар накладывал много риса и поливал красноватым соусом, похожим на современный кетчуп. Я решил попробовать соус. Впечатление было такое, как будто я взял в рот горящую головешку.

 Когда мы работали в отдаленной местности (Камчатка, Курильские острова, Побережье Охотского моря), расчет выслуги лет был 1 месяц за 1,5. Денежное содержание и «полевые» нам платили в полуторном размере. Все офицеры в этих местностях получали «паек» - сгущенное молоко в банках, мясную тушенку и рыбные консервы (кета или горбуша в собственном соку).
                * * *
... Однажды,уже после перевода меня в 1976 году в Москву, я был в Центральном магазине «Детский Мир». Встретил там двух офицеров  топографов, с которыми служил еще в Корфовском. Фамилии их я уже не помнил, но внешне они изменились мало. Мы долго вспоминали отряд, офицеров. Они рассказали мне, что из ветеранов в отряде уже никого нет. Многих перевели, некоторые уволились. Пришло много молодежи. Командира отряда В.И.Бычкова и начальника штаба перевели в Главное Топографическое Управление в Москву. Отряд до сих пор стоял в Шимановске...

                * * *
Шестилетняя служба войсковым врачом в топографическом отряде стала для меня  настоящей академией. Сколько раз в глухой тайге, где на десятки, а то и сотни километров вокруг не было не только врача, с которым можно было посоветоваться, но и фельдшера или медсестры. Я оставался один на один с пациентом, и, к счастью, всегда выходил победителем. Горжусь тем, что ни один солдат или офицер отряда не погиб в тайге по моей вине.
                * * *
…Время шло. Надо было думать и о перспективе роста. Не быть же всю жизнь войсковым врачом. Получил я очередное воинское звание   капитан медицинской службы и стал просить отдел кадров округа отправить меня на учебу.  Послали меня на шесть месяцев в Военно-медицинскую академию имени Кирова в Ленинград на Высшие академические курсы (ВАК) по неврологии. Это уже было достижение.

После окончания курсов я вернулся в отряд и стал просить отдел кадров перевести меня на лечебную работу. Шесть лет я служил в отряде. С топографами прошел или проехал практически весь Дальний Восток (Хабаровский  и Приморский края, Амурская область, Камчатка, Курильские острова, Сахалин). Не был только на Чукотке и в Магадане. Кадровики долго молчали, а потом предложили мне должность старшего врача тяжелого понтонно мостового полка (ТПМП)  в Хабаровске на майорскую должность. Я согласился.

Это давало возможность уехать, наконец, из топографического отряда, быть ближе к штабу округа, отделу кадров, добиваться перевода в госпиталь, получить очередное воинское звание. Надо было просто чаще напоминать о себе.

ТПМП был мощной единицей, стоял на реке Уссури в поселке Красная Речка с одной,  но важной задачей – навести переправу через Амур в случае уничтожения моста и тоннеля под Амуром. Техники в полку было много, травматизма еще больше.

Солдаты, призванные из Якутии, слишком дословно понимали «палец» (не  свой на руке, а металлический для соединения понтонов). Указательные пальцы, как, правило, на правой кисти, первое время летели буквально чуть не на каждой тренировке, а они проводились очень часто.

Госпиталь устал от моих пациентов, но быстро переучить якута, слабо понимающего  русский язык, и уточнить разницу между «живым» и железным пальцем было не так просто. Возможно, кто-то специально вместо железного пальца совал в отверстие для соединения понтонов свой указательный палец правой руки. Но это мое предположение. Доказательств, что это членовредительство у меня не было.

По действовавшему тогда Расписанию болезней призывник и солдат, если у него отсутствовал указательный палец на правой руке, признавался ВВК годным к нестроевой службе и переводился в военно-строительный отряд.

По травматизму наш полк занимал первое место и на каждом совещании в Хабаровске врачей гарнизона меня поднимали и без конца склоняли. Гарнизонным врачом был начальник поликлиники подполковник медицинской службы Добрусин. Он собирал материал для диссертации «Ранняя диагностика вирусного гепатита (болезни Боткина)» и у каждого пациента поликлиники медсестры брали на анализ мочу, независимо по какому поводу обратился военнослужащий за медицинской помощью.

В Хабаровске я получил очередное воинское звание майор медицинской службы.
Жизнь заставляла иногда заниматься даже косметической хирургией. Наш медпункт размещался на втором этаже. Отопление было печное. Однажды печь вдруг задымила, требовался ремонт. Старшина прислал нам солдата, якобы, разбирающегося в печах. Он встал на стол и попытался вытащить полностью печную задвижку.

Потянул задвижку на себя, оступился и упал с ней в руках на пол. Все бы ничего, но острым краем задвижки он рассек себе верхнюю губу от крыла носа наискосок до середины нижней губы полностью.

В ране была хорошо видна верхняя челюсть. Мы с младшим врачом  остановили кровь и стали думать, что делать дальше. Оставлять рану открытой нельзя. Надо было накладывать швы. Младший врач по специальности был хирургом, но сразу предложил наложить тугую повязку и везти солдата в госпиталь. Я не согласился и принял решение наложить швы, хотя в душе понимал, что это лицо. Неизвестно, как срастется губа, и не изуродуем ли мы лицо молодого мальчишки.

Слава Богу, все обошлось хорошо. Я наложил ему несколько швов снаружи и изнутри тонкой иглой.  Шов, на удивление, получился почти незаметным. Мой помощник тогда сказал мне:
- Вам надо было быть не неврологом, а хирургом.
Солдат тоже был очень доволен результатами операции. Мы рекомендовали ему со временем отрастить усы.

В августе 1962 года, после моих настойчивых просьб, я был назначен ординатором терапевтического отделения небольшого госпиталя в поселке Шкотово Приморского края. Для неврологических больных выделили несколько коек в отделении.

На этом моя служба в войсках на короткий период закончилась.

…Но это, как говорят, уже другая история.

В Шкотово я служил с августа 1962  по февраль 1964 года.  Много раз писал рапорта в Центральное военно-медицинское управление Министерства обороны  (ЦВМУ) с просьбой перевести меня в центр России, поближе к Москве, чтобы иметь возможность периодически показывать больного сына специалистам.

Мы возили его с Дальнего Востока на консультацию к профессору М.Б.Эйдиновой. Она была лучшим специалистом  в стране по заболеванию, которым страдал сын. Работала  в Институте дефектологии (сейчас институт коррекционной педагогики) на улице Погодинской.

Мне вежливо отвечали, что вакантных должностей в лечебных учреждениях Центра нет.
Затем пришло предложение дать согласие на должность старшего врача мотострелкового полка в Тамбов, но опять в войска. В Тамбове стояла дивизия сокращенного состава.

Все это было не то, что надо, но это была уже  Россия и ближе к Москве. Уезжали мы с Дальнего Востока и с радостью и некоторой грустью. За 10 лет жизни там мы узнали многих прекрасных людей, полюбили суровую, но неповторимую природу. Если бы не тяжелая болезнь сына, вряд ли бы мы уехали с Востока в центр России.

Сестре Вале мы дали телеграмму, в которой указали дату выезда, номер поезда и вагона. Она знала, что мы едем в Тамбов и приехала на вокзал в Красноярске, чтобы встретится с нами, так как проехать в их закрытый гарнизон мы просто не могли – надо было оформлять пропуска, а это не один день. Посидели в вагоне, поговорили, поплакали, и каждый поехал по  своему пути.

Приехали мы в Тамбов в феврале 1964 года. Добрались на  такси до полка, никто нас не встретил, хотя я давал телеграмму в дивизию. Зима, холод, квартиры нет. Дивизионный врач принял решение временно поместить нас в физиотерапевтический кабинет. Включили все лампы «Солюкс», электроплитку, чтобы больной сын не  замерз. Помогала нам фельдшер моего полка. Звали её Тамара. Она приносила  нам еду из солдатской столовой, заботилась о нас. Хорошая была девочка.

Затем нас поселили  временно в квартире, в которой одна комната была закрыта. В ней были сложены вещи хозяев, уехавших в загранкомандировку. Все бы хорошо, но квартиру охранял злой цепной пес по кличке «Пират», который никого даже на крыльцо не пускал. Жил он под крыльцом. Соседи дали ему еды, и он стал мягче. Прошло некоторое время, он привык к нам, я носил ему из солдатской столовой  кости. «Пират»  был, как овчарка, большой и очень умный пес.

Потом нам выделили двух комнатную квартиру в соседнем четырех квартирном бараке. Одна комната была проходная, но нас и это устраивало. Рядом с нами жила семья Бронских – муж (подполковник в отставке), жена и две дочери. Старшая дочь была ровесница нашего сына, звали ее Лариса. Девочка была необыкновенно красивая.

…Между прочим, когда уже из Алма-Аты сын со своим товарищем  и другими студентами ездили на экскурсию в Ленинград, они  встретились там с Ларисой. Она училась в Ленинградском пединституте. Как рассказывал сын, все ребята были без ума от Ларисы. Но в неё действительно нельзя было, не влюбится...
 
Тамара вскоре пошла на работу. Детский сад  был в центре города, за переездом, рядом с областным драмтеатром. Наш военный городок был на окраине  города. Из Тамбова мы с Тамарой  снова возили больного сына в Москву на консультацию к профессору М.Б. Эйдиновой. Рекомендации были  прежние.

 «Пирата» мы забрали себе и больше  уже не расставались, а когда он понял, что мы уезжаем из Тамбова, на глазах собаки я впервые увидел слезы. Соседка  потом писала, что он неделю не пил, не ел – лежал под крыльцом. Сколько бы мы ему туда не стелили одеял, бушлатов, теплого белья – все выбрасывал на улицу и спал только на голой земле. А аккуратный был пес, терпел и ждал нас, пока кто-то не отведет его погулять на пустыре. Около крыльца всегда было чисто. Я еще раз убедился, каким верным другом является собака. 

В Тамбове я служил по сентябрь 1965 года. Чтобы не забывать неврологию я с разрешения командира полка, два или три дня в неделю,ходил в неврологическое отделение госпиталя. Начальником отделения был подполковник медицинской службы Дима Аннушкин ( мы встретились с ним через много лет в 1586 окружном военном госпитале московского военного округа в городе Подольске). Я вел стационарных больных и, как мог, помогал врачам отделения.

Командиром нашего полка был полковник Федоров. Ко мне он испытывал определенные чувства. Развод полка не начинался, пока не появлялся я. Первый вопрос Федорова каждое утро был:
– А  доктор где?   
Он был украинец. Не признавал брюки навыпуск! Появление офицера на территории части в таких брюках считалось явлением «в кальсонах».

На обычном вождении,  на танкодроме танков по препятствиям, когда кто-то из танкистов «промазал» препятствие, он дал мне команду садиться в танк и пройти маршрут, что я успешно сделал после короткого курса обучения. На танкодроме всегда дежурил я или фельдшер Тамара. Потом он любил укорять танкистов:
– Доктор может проехать весь маршрут, а ты танкист – нет…

Однажды во время подводного вождения танков через реку Цна один водитель потерял ориентир и повел танк не поперек реки, как требовалось по заданию, а внезапно изменил направление и повел танк вдоль по течению. Переполоху наделал много. На сигналы по радио с берега сначала не откликался. Но потом встал на середине реки. Вытаскивали танк тягачом. Во время подводного вождения танков на берегу всегда собиралась толпа зевак.

Один из зрителей поплыл в сторону  застрявшего танка и… утонул. Позвали меня. Я делал все, что положено делать при спасении утопленника, но спасти мне его не удалось. Здесь я впервые ввел внутрисердечно адреналин. Кто-то вызвал «скорую помощь», но и они уже ничего не смогли сделать. Мужчина был молодой, примерно  тридцати лет. Почему он утонул было непонятно. Все говорили, что плавал он хорошо.

Вспомнил, как командование дивизии назначило меня врачом эшелона и направило в командировку в город Барнаул за пополнением. В эшелоне мне в вагоне выделили два купе. В одном был кабинет, где я принимал больных и спал, а другое - было приспособлено под лазарет (изолятор). Призывники тогда были «разболтанные», хулиганили, пьянствовали, дрались. Так, что без работы я не сидел.

Начальнику эшелона эти «разборки» надоели, и он принял решение на одной из больших остановок, как говорят «на зоне», провести «большой шмон». Отобрали у призывников  около десяти  ящиков водки, вина, самогона. Начальник эшелона построил всех призывников вдоль состава, принесли ящики с напитками и он, читая лекцию о вреде алкоголя для будущего защитника Родины, брал из ящиков бутылки и с силой разбивал их об рельсы.

Видели бы вы лица рабочих железной дороги, стоявших недалеко от нас. Они чуть не плакали, глядя на эту картину, а некоторые даже  просили  начальника эшелона дать им пару бутылок. Эшелон поехал дальше, а на станции остались горы стекла и море водки.

Летом в штаб дивизии поступила команда выделить одного врача для медицинского обеспечения войск, участвующих в съемках фильма С.Ф.Бондарчука  «Война и мир». Отдельные эпизоды снимались в Калининских лесах. Дивизионный врач майор медицинской службы Василий Иванович (фамилию  не помню) предложил отправить меня.

Еще один врач капитан медицинской службы, звали его, кажется, Николай прибыл из Вышнего Волочка.  К сожалению,  фамилию его я забыл, а один (он был у нас старшим) - майор медицинской службы С-н прибыл из медсанбата Калининской дивизии. Хороший был человек, умный, но несколько раз в неделю напивался до белой горячки, и мы с Николаем ночью ловили его, грязного и мокрого, в камышах, где он спасался от каких-то зверей и чертей.

Николай был прекрасный человек – грамотный, тихий, спокойный, не курил, не пил. Очень любил животных. Где-то в лесу подобрал маленького бельчонка с ушибленной ножкой. В свободное время возился с ним, как с малым ребенком. Бельчонок привык к нему. Мы дали бельчонку кличку «Рыжик». Спал он с Николаем. Как только Николай расстегивал ворот гимнастерки, «Рыжик» мгновенно нырял к нему за пазуху – только мордочка выглядывала.

Медпункт наш разместили в каком-то заброшенном охотничьем домике. В доме была настоящая русская печь и три маленьких комнаты. Когда к концу августа ночью стало прохладно, мы топили печь. «Рыжик» со своим хозяином тогда спали на печи.

На съемки фильма было привлечено несколько тысяч солдат. Учили их по уставам 1812 года. Форма одежды была тоже тех времен. Дело было летом, днем жара стояла ужасная. Солнце, казалось, не заходило, что и было нужно для съемки фильма. Нам же это мешало, ибо отсутствие кипяченной воды,нарушение правил личной гигиены привело к вспышке кишечных инфекций среди массовки. Бондарчук дает команду «мотор!», а солдаты в туалетах. Мат на съемочной площадке стоял многоэтажный.

Чтобы снять сцену боя с участием убитых лошадей использовали не муляжи, а убивали настоящих лошадей. На жаре их трупы начинали разлагаться, и лечь на труп такой лошади никто из солдат не хотел из-за жуткого запаха. Тогда с пункта управления раздавался голос Бондарчука через «матюгальник» и звучал призыв:
- Кто ляжет на труп лошади и не встанет, пока мы не снимем сцену, получить сейчас же 25 или 50 рублей (забыл, какие деньги тогда были).

Но сумма эта была приличная и у трупов лошадей создавалась очередь из желающих заработать. Деньги текли, как вода. Близкие к  Бондарчуку люди говорили, что, якобы, там «наверху», ему сказали,  что денег на создание фильма он может брать, сколько хочет. Наверное, это правда.

Саперы по его эскизам построили мост, по которому должны были отступать «французы». Сделали всё, как он просил. Бондарчук приехал, посмотрел и заявил, что мост надо разобрать и перенести на другое место, а здесь он снимать не будет. На съемки фильма «Война и мир» были затрачены огромные средства.  Хотели удивить мир и удивили. В интернете сказано, что государство получило за этот фильм валюты во много раз больше, чем было израсходовано рублей.

Недалеко от палаточного лагеря, где размещались солдаты и офицеры, и съемочной площадки, примерно в одном километре, был пионерский лагерь какого-то Калининского завода. Воспитатели (их было три  женщины) иногда приводили к нам в медпункт детей, получивших травму или резаную рану, заболевших. Мы не отказывали им в помощи. Везти детей в Калинин было не просто  – машины в лагере не было, а по всякому пустяку просить транспорт у «киногруппы», они  не хотели. Машина из Калинина приезжала через день - привозила продукты и обязательно проверяющих лиц, а иногда и некоторых родителей.
 
В лагере две воспитательницы были приятные и простые женщины – очевидно, что они работали  учителями. А одна женщина была, не просто толстая, а безобразно жирная, довольно наглая и, как сейчас говорят, «сексуально-озабоченная». Пожалуй, к школе и заводу она никакого отношения не имела, и в лагерь, как воспитатель, попала случайно.

Глупая она была…   Как говорила актриса Ф.Г.Раневская:
- Всю жизнь я боюсь глупых. Особенно баб!
Через какое-то время жирная сказала майору С., что у одной из воспитательниц в ближайшую субботу будет день рождения. Мы были приглашены на торжество.

Зная, что будет возможность хорошо выпить С-н тут же дал нам команду готовиться к празднику. Никакого подарка у нас в лесу, кроме большого букета полевых цветов, не было. В Калинин мы ездили очень редко. Как сказал С-н:
- Цветы - самый лучший подарок! Приведите себя в порядок! Мы идем к дамам в гости!

Мы подшили чистые подворотнички, начистили пуговицы  и пряжки на ремнях, побрились, почистили кремом сапоги. Перед тем, как нам надо было уже идти в пионерский лагерь, прошел сильный дождь, и мы пришли в гости в мокрых плащ-накидках и бриджах (трава была по пояс).  В грязных, почти до колен, сапогах.

После поздравлений, пожеланий, вручения цветов С-н залпом выпил два или три граненых стакана водки без закуски и замертво упал на чью-то кровать в одежде и грязных сапогах. Закусывать практически было нечем. На столе был, принесенный с кухни, обычный ужин для ребят. Именинница и ее подруга посидели с нами немного, поговорили, пошли проводить на улицу Николая с «Рыжиком» и больше не вернулись. Наверное, они ушли в палатку к девочкам, а Николай – домой.

Толстая дама пила стаканами все напитки, что были на столе, водку, вино, непонятно откуда  взявшийся мутный самогон,  и через короткое время была абсолютно пьяная, но не отключалась, как С., а продолжала что-то несвязно говорить, жаловаться на кого-то, плакать. Я  всегда плохо переносил алкоголь. Поэтому я практически не пил, а только обозначал, что, якобы, тоже пью стаканами (все выливалось под стол и через плечо!).
 
Жирная совсем опьянела, полезла ко мне обниматься. Начала расстегивать пуговицы на гимнастерке, портупею. Я понял, что мне из этого кошмара надо срочно уходить.  Сделал вид, что пойду покурить на крыльцо.  Вышел из барака и быстро, не разбирая в темноте, где дорога, по грязной тропинке и мокрой траве пошел в свою избушку.

Вспомнил отличное выражение: «Все женщины по своей сути ангелы, но когда им обламывают крылья, приходится летать на метле!»  Я вычитал где-то, что высшим мастерством этикета является знание, когда и как следует уйти! Я ушел по-английски…

С-н вернулся в медпункт утром еле живой.  Долго искал в избе, что бы еще выпить (спирт с Николаем мы прятали в надежном месте), а потом упал на кровать, правда, сапоги снял. Николай с «Рыжиком» еще спали. Через несколько дней (уже был конец августа) пионерский лагерь закрылся и все уехали в Калинин. После окончания съемок  мы тоже разъехались по своим частям, а «Рыжик» поехал с Николаем в Вышний Волочек.

 …Я должен выразить большую благодарность полковнику медицинской службы Рутению Ивановичу Арбузову. Он служил в отделе кадров Московского военного округа и относился ко мне с уважением и сочувствием. Я был в Москве у него на приеме. После продолжительной беседы – я рассказал ему все подробно, о себе, семье, болезни сына - Рутений Иванович сказал мне:
- Возвращайся в Тамбов. В дивизию придет указание отправить тебя на факультет усовершенствования в Военно-медицинскую академию по неврологии.

Командование (по подсказке дивизионного врача)  не хотело отпускать меня, так как в дивизии был некомплект врачей. Возмущался начальник отдела кадров дивизии. Пришлось мне идти на прием к командиру дивизии генералу Гугняку. Командир полка не возражал. Звонок из отдела кадров округа мне очень помог, да и генерал Гугняк отнесся к моей просьбе с пониманием и дал добро на мое откомандирование в Ленинград.

Вот так закончилась моя служба в войсках…