В один из холодных осенних дней, в начале октября, когда по утрам земля покрывается ледяной коркой, чтобы оттаять к полудню, к бывшему студенту экономического факультета Олегу Мурашу пришли трое приятелей. Они настойчиво барабанили в дверь его квартиры, пока он не открыл им, предварительно спросив осипшим, простуженным голосом: «Кто там?..» «Открывай, свои!..» – было ему в ответ... Лицо Олега, заспанное и помятое, казалось нездоровым, не было на нём привычного румянца во всю щёку, не расплывалось оно в добродушной улыбке, как раньше. Когда приятели вошли в квартиру и прошли в комнату, куда было напихано множество самых разных вещей – шкаф, кровать, телевизор, кухонный стол, газовая плита, диван, книжная полка – и ещё всякой мелочи, необходимой в быту, когда они расселись, кто на диване, кто на стуле, между ними начался привычный разговор, касающийся всего понемногу. Наконец, когда перебрали последние новости, как это бывает между приятелями, новости, касающиеся всякой житейской дряни, не содержащие в себе, как правило, ничего значительного, Олег вдруг сказал:
– Скучно, скучно мы живём, братцы!.. Так и вся жизнь пройдёт – глупо и пошло!.. Ста-нем мы все стариками, если доживём до старости, – он замолк, раздумывая то ли над своими словами, то ли присматриваясь к сидящим перед ним друзьям...
– Меня не это беспокоит, – сказал один из пришедших, рыжеволосый Федя Никольский, выдавив на лице гримасу нарочитой пренебрежительности. – Я согласен жить скучно, мне нравится жить скучно. Я не люблю приключений, после которых надо полгода лежать в кровати с загипсованной ногой или вовсе покоиться в могиле... Я люблю просто жить, ходить в университет, общаться с людьми, читать книги, смотреть фильмы, люблю спать... Я обыкновенный человек, каких множество, я это осознаю...
– Ты слишком скромен, – засмеялся второй приятель Олега Виктор Гречин, длинноволосый и смуглый. – О своих возможностях ты был когда-то более высокого мнения...
– Был!.. Это верно!.. Обыкновенным, посредственным – быть лучше! Средний человек знает, что у него средние возможности, не имеет никаких иллюзий, не мучает себя понапрасну, не требует от себя никаких сверхчеловеческих усилий!..
– Федя! Ты конформист, ты ищешь оправданий своей бездеятельности и пассивности, – вяло произнёс Олег Мураш.
– Не я один, вы все тоже ищете оправданий и вы ничего не делаете и всё только брюзжите и брюзжите – о политике, об искусстве, о ядерной опасности, о войне и мире, обо всём, о чём только можно брюзжать!.. Но и то хорошо!.. Когда-нибудь вы перестанете и брюзжать, будете молчать, устанете от слов, от высокопарной болтовни! Всё будете потреблять, есть, жрать и пить, днём работать где-нибудь, а вечером отдыхать!.. Хорошо если вы женитесь и будете продолжать человеческий род, боюсь, что вас не хватит и на это!..
– Гм!.. Продолжать человеческий род!.. А что, это идея! Не так уж плохо продолжать человеческий род, увеличивать его численность!.. – заметил, как бы очнувшись от спячки, третий приятель Олега Иван Лемехов, самый взрослый из всех собравшихся, грузный, широколицый и добродушный...
Иван Лемехов через год спился и влачил жалкое существование, не выбирался из вытрезвителя, пока его принудительно не отправили в наркологическое отделение психиатрической больницы, где его можно было видеть коротко подстриженным и одетым в больничную одежду какого-то неопределённого, скорее всего мышиного цвета. Его приятель Федя Никольский кончил жизнь самоубийством, наглотался зачем-то всевозможных таблеток, которые только попались под руку – и утих навеки, на третий или четвёртый день его труп с первыми признаками разложения был обнаружен в холодной квартире, где он мог пролежать и месяц и год, – обнаружен по чистой случайности. Соседи обратили внимание на то обстоятельство, что у Феди круглосуточно горит в комнате свет, ну и, почувствовав недоброе, кто-то высадил не очень крепкую дверь. Завершающий упомянутую выше троицу друзей Виктор Гречин отбывал двухгодичный срок в колонии строгого режима за то, что избил свою невесту, с которой даже не успел вступить в брак: самое странное, что из мест заключения он писал своей «Валюше», что любит и целует её и что просит у неё прощения за свою «горячность и несдержанный порыв чувств». «Валюша» отвечала ему в своих нежных письмах, говорила, что ждёт и надеется, что любовь Виктора не остынет за тот небольшой срок, который суд назначил ему за совершённое им попрание социалистической законности...
Четвёртый герой нашего рассказа, бывший студент-экономист Олег Мураш, с которым мы виделись в последний раз в минуты, когда он переживал мгновения духовного и физического упадка, как будто находился, спустя год после его памятной встречи со своими бывшими друзьями-однокашниками, так или иначе попавшими под горячую руку Судьбы, в более или менее добром расположении духа. Выглядел он вполне здоровым и даже нормальным в психическом отношении, несмотря на то, что работал экспедитором на плодоовощной базе и по совместительству дворником. Кроме того, или важнее всего, он ещё урывками писал по ночам, а когда и днём, в выходные, или когда выходил, например, на бюллетень по причине лёгкого недомогания, которое может случиться с каждым из нас, – предметом его литературных усилий был задуманный восемьсотстраничный роман в пяти частях, задуманный им ещё около года тому назад название которому он дал сразу после того посещения его квартиры троими друзьями, одного из которых он изредка навещал, приходя с передачей, кульком гостинцев, в основном состоящих из яблок и бананов (один раз он притащил огромный арбуз, вернее, привёз его на грузовике прямо с базы, чему Ваня был весьма признателен), а о другом вспоминал, отправив ему в течение года два письма и ящик с яблоками (на базе их было предостаточно), что касается покойного Феди Никольского, Олег молился за упокой его души, конечно, не в прямом смысле, а косвенно, он размышлял о своём безвременно скончавшемся друге, мечтал о том, как бы тот жил, если бы не наложил на себя руки, соболезновал самому факту человеческой смерти. Но мы отдалились от сути. Олег Мураш создавал литературное полотно, эпический роман под названием – «ВРЕМЯ БРЮЗЖАТЬ», где по мере своего таланта пытался показать жизнь в нашем обществе с такой удивительной стороны, с какой её не показывал ещё ни один писатель, будь то реалист или романтик, или самый жуткий фантаст...
Заглянем в его письмо, обращённое к другу, в котором он писал, не боясь признаться ему в том, чего бы он конечно никогда не написал в своём романе «ВРЕМЯ БРЮЗЖАТЬ».
«Виктор, мне приходится в своём романе и так и сяк выкручиваться, чтобы выйти из положения, в которое я попал. С самого начала я решил, что книга будет правдивая, но вот заноза – меня то и дело тянет лгать, я как будто чувствую за своей спиной дыхание зловредных редактора и цензора, которые твердят мне: «помягче, сглаживай углы, не так остро...» Правдивой книги не получится, все герои вроде бы и пытаются быть живыми и говорить и думать то, что обычно происходит с людьми в жизни, но вот парадокс – я им мешаю проявить себя, я навязываю им свою волю!.. Я назвал свою книгу: «ВРЕМЯ БРЮЗЖАТЬ», и по замыслу они должны быть, все персонажи, гнусными болтунами, какие всюду попадаются нам в жизни, они должны на словах всё поносить, ломать, призывать громы и бури на весь мир, и они должны быть бездеятельными, вялыми, апатичными, как роботы или бездушные механизмы! А мир к тому времени катится к своему логическому завершению – к ядерному концу!.. Но я не могу, не МОГУ!!! вывести их за традиционные рамки семейно-производственно-бытовых отношений, ибо я инстинктивно хватаюсь за трижды проклятый соцреализм, который я ненавижу и перед которым должен пресмыкаться, как последний раб! Вот отчего мои герои нелепы и смешны мне самому!..»
К концу подходил XX-й век, он кричал со страниц своих произведений: «ДАЙТЕ МНЕ ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ С ВЕЛИКИМИ МЫСЛЯМИ И СТРАСТЯМИ!!!» Он грозил человечеству кулаками атомных взрывов...
15 января 1984 г.