«Разбор полетов».
Итак, после предательства Гузенко случился беспрецедентный международный скандал, который имел самое трагическое для страны значение.
Атмосфера в ГРУ была мрачной. Вот что пишет об этом М.А. Мильштейн:
«В управлении воцарилась атмосфера тревожного ожидания. Не только наши секретные агенты, но и многие видные политические деятели, в том числе и представители зарубежных компартий, были вскоре арестованы, дискредитированы, лишились работы, семьи, друзей, будущего.
Управление начали бомбардировать телефонными запросами. Высшие инстанции требовали справок, объяснений, докладов. Меня вызывал то один, то другой начальник.
Потребовали и от начальника ГРУ доклада Сталину. Встал главный вопрос: что делать с Гузенко?
В управлении существовала специальная секция «Икс», занимавшаяся так называемой «активкой». Строго засекреченная, она подчинялась только начальнику ГРУ и занималась многими делами, в том числе актами «мщения» против тех, кто задумал изменить Родине или нарушить взятые на себя обязательства. Впоследствии это отделение было ликвидировано. Подробностей деятельности секции «Икс» я не знал. Знал лишь о ее существовании. Именно этой секции было поручено продумать все возможные способы наказания Гузенко. На разведывательном языке это называлось организовать «свадьбу».
Сделать это можно было только с разрешения высшей инстанции, чаще всего - самого Сталина. В свое время во главе этой секции стоял человек, мало кому известный. Его кличка была «Заика». Фамилии его я и сегодня не знаю.
Сталин потребовал от начальника ГРУ и министра внутренних дел Берии подробный доклад и план мероприятий по ликвидации последствий «канадского дела».
Как потом мне рассказывал начальник ГРУ, Сталин запретил предпринимать какие-либо действия по уничтожению Гузенко.
Он сказал примерно следующее: «Не надо этого делать. Народы празднуют Великую Победу над врагом. Война успешно завершена. Все восхищены действиями Советского Союза. Что же о нас скажут, если мы пойдем на уничтожение предателя. Поэтому запрещаю принимать какие-либо меры в отношении Гузенко. Надо во всем разобраться и назначить специальную авторитетную комиссию. Пусть ее возглавит Маленков».
Секретным решением Политбюро была создана специальная комиссия в составе Маленкова (председатель), Берии, Абакумова, Кузнецова, Меркулова. Секретарем назначили Момулова, помощника Берии».
Вот и первая сенсация: «кровавый Сталин», который, как известно всем «настоящим демократам», день и ночь только и думал о том, как бы побольше людей уничтожить, отдает приказ ЗАПРЕЩАВШИЙ проводить акции возмездия в отношении предателя Гузенко!!!
А вот с причинами такого оглушительного провала нашей разведки разобраться приказал.
Мильштейн далее рассказывает:
«Гузенко, разумеется, и не подозревал о таком благоприятном для него решении Сталина. Если бы он об этом знал, то перестал бы ощущать почти животный страх, появляясь на публике или выступая по местному телевидению. Теперь, по прошествии стольких лет, я задаю себе вопрос: могла бы советская военная разведка добраться до Гузенко; несмотря на то, что его постоянно и усиленно охраняли? Анализируя подобные истории и широкие возможности разведки, не исключаю, что рано или поздно акция возмездия против него была бы успешно проведена».
Думаю, что в этом и сомнений нет. «Рука Кремля» в то время могла достать изменника в любой точке Земли. Гузенко это прекрасно знал и не зря трясся от страха, заливая его алкоголем.
Давайте посмотрим, КАК работала тогда комиссия Маленкова:
«Комиссия Маленкова заседала почти ежедневно с 12 часов и до позднего вечера с кратким перерывом на обед.
Заседания проходили в кабинете Берии на Лубянке».
(«Не слабый» график работы для людей, и без этой комиссии сверх всякой меры заваленных другими делами, не правда ли?!
Напомню, что кроме работы в этой комиссии, тот же Л.П. Берия тогда: руководил организацией работ по советскому атомному проекту, по созданию ракетной программы, и работами по созданию новейшей системы ПВО страны.
Когда только он все успевал – понять невозможно.
Ну и, разумеется, как нам рассказывали «перестроечные» журналисты, он ещё одновременно разъезжал в своем черном лимузине по Москве и насиловал зазевавшихся школьниц…)
М.А. Мильштейн вспоминает о своей первой встрече с Л.П. Берией так:
«Меня вызвали в первый же день заседания комиссии. С каким чувством я направлялся туда, догадаться нетрудно. Тогда уже все достаточно хорошо знали о том, что происходило за стенами мрачного и страшного здания на Лубянской площади. Было также известно и о неограниченной власти тех, кто там работал.
Мне приказали явиться через первый подъезд. Я неоднократно бывал в этом здании в Управлении политической разведки, но через первый подъезд никогда не проходил.
Открыв дверь, я сразу почувствовал, что часовых уже известили о моем приходе. Весь пропускной механизм, как всегда, работал слаженно и безотказно, и меня пропустили, ни о чем не спрашивая и не говоря ни слова. Не успел я опомниться, как помощник Берии Момулов открыл передо мной дверь в кабинет своего шефа».
Прервемся для короткого комментария. Не знаю, сам ли Мильштейн давал эмоциональные оценки здания на Лубянской площади, как «мрачного и страшного». Думается, что это «добавил перцу» кто-то из его литературных обработчиков.
Едва ли он ТОГДА так считал, да и площадь была не Лубянской, а с 1926 года она носила имя Ф.Э. Дзержинского, чего Мильштейн уж никак не мог не знать.
Ну да ладно, это мелочи.
Интереснее другое: как четко была поставлена служба тогда в этом учреждении: «Весь пропускной механизм, как всегда, работал слаженно и безотказно».
Мне неоднократно доводилось посещать наши нынешние высшие органы госвласти, включая Совет Федерации и Госдуму. До чего же отвратительно там организован пропускной режим: как правило, всегда толпится очередь к окошечкам, где выдают пропуска. Там почему-то сидят не какие-нибудь пенсионеры, или хрупкие девушки, кому вполне по плечу выписка разовых пропусков, а здоровенные мужики в форме офицеров (!!!) или прапорщиков ФСО.
Они никогда не здороваются с посетителями, изредка «через губу» небрежно бросают в «амбразуру» короткие команды типа: «Паспорт!».
Зато между собой они оживленно болтают, гогочут, и всем своим поведением демонстрируют пренебрежение к тем, кто торчит у окошек и мешает их приятному общению.
Почему этого свинства не замечают их начальники, понять невозможно.
Как видим из рассказа Мильштейна, тогда все было организовано совсем по-другому:
Нет никаких унизительных очередей, или долгого «выстаивания» в приемной (что у нашего начальства также нередко считается признаком «хорошего тона». Мол, видите, как я занят?!) .
Помощник мгновенно проводил посетителя в кабинет своего шефа. Многим современным начальничкам стОило бы поучится такой организации дела…
А ведь Мильштейн-то прибыл не в качестве почетного гостя к «рюмке чая», а выступал в роли ответчика по ОЧЕНЬ серьезному делу.
«Войдя, я по-военному отрапортовал: «Полковник Мильштейн явился по вашему приказанию». В комнате царило молчание, никто не ответил на мои слова. Я продолжал стоять по стойке смирно. Через какое-то время я все-таки решил оглядеться и сориентироваться. Слева от меня в дальнем углу стоял письменный стол, рядом маленький столик с батареей разноцветных телефонов. В центре кабинета находился большой прямоугольный стол для совещаний со стульями по обе стороны и председательским креслом во главе стола. В этом кресле сидел Берия, одетый в черный костюм и белую рубашку с галстуком. Он сидел словно китайский богдыхан, вобрав голову в плечи, и пристально глядел на меня через свое зловещее пенсне.
Казалось, что это не пенсне, а какой-то колдовской прибор, через который он просматривал тебя насквозь.Справа от него устроился Маленков в серой гимнастерке-толстовке, безучастный, усталый, с серыми мешками под глазами. Странно было видеть такое размещение. Маленков - председатель — сидел на углу стола, а Берия занимал командное место.
И мне стало ясно, что здесь царствует всесильный министр внутренних дел - Лаврентий Павлович Берия.
И вовсе не случайно комиссия работала именно в его кабинете. По другую сторону стола сидели все остальные члены комиссии, большинство из них - в генеральской форме. Я заметил Кузнецова. Остальных, одетых в форму сотрудников госбезопасности, я в лицо не знал. Все эти люди смотрели на меня с хмурым и, как мне казалось, враждебным выражением. Потом, уже в процессе допроса, я обратил внимание, какими они становились подобострастными, когда к ним обращался Берия».
Тут тоже требуется комментарий. По этому описанию очевидно откровенно враждебное отношение Мильштейна к Берии. Чего стоит только сравнение его аж с китайским богдыханом (!!!).
Ну и пресловутое «зловещее пенсне» тоже знАковый момент. Эта фраза кочует из одних современных статей о Берии в другие.
Сложно понять, как пенсне, само по себе может быть «зловещим». Его носила добрая половина русской интеллигенции конца XIX – середины XX века.
От доктора Боткина до профессора Преображенского и А.П.Чехова, к примеру.
Ну а сравнение бериевского пенсне с неким «колдовским прибором», который его «насквозь просвечивал» в устах полковника и разведчика выглядит и вовсе смешно.
Тут явно постарался кто-то из «соавторов» мемуаров Мильштейна. Едва ли он сам верил в колдовские чары бериевского пенсне…
Удивительно наивны и легковесны выводы Мильштейна о том, что «главным» в комиссии был таки Берия, в своем «зловещем пенсне», а не Маленков, сделанные им на основании места работы комиссии и порядка «рассадки» ее членов в кабинете, который он увидел.
Даже странно, что полковник Мильштейн не понимал, что место заседания комиссии (кабинет Берии в знаменитом здании на площади Дзержинского) было избрано по самым прозаическим соображениям удобства работы этой комиссии и приема многочисленных ответчиков перед ней.
Кабинет Маленкова находился в Кремле, куда пропускной режим тогда был значительно более строгим, по понятным причинам.
Заниматься оформлением пропусков в Кремль для многих десятков людей, которые вызывались на заседания комиссии, было гораздо сложнее, чем организовать это все в здании НКВД. Туда и добираться проще: метро совсем рядом.
Не менее странен и вывод Мильштейна об «истинном» руководителе комиссии сделанный на основании мест занятых ее членами:«…И мне стало ясно, что здесь царствует всесильный министр внутренних дел».
(Отметим, что, такие же «глубокие» выводы десятилетиями делали западные «кремленологи», изучая расстановку членов Политбюро на трибуне Мавзолея, во время первомайских демонстраций).
Характерно, конечно, и заезженное словечко из «перестроечной» фразеологии: «всесильный министр» зачем-то вставленное Мильштейном в свою оценку событий 40-х годов.
Конечно, такие выводы наивны и легковесны (в лучшем случае): Маленков и Берия были близкими друзьями многие годы (до самого ареста Берии летом 1953 г.).
В чьем кабинете работать комиссии, было ими решено из соображений удобства ее работы, а не «статусности» хозяина.
Придя в кабинет Берии («в гости к нему»), Маленков наверняка и предложил Лаврентию Павловичу занять «свое» место, хозяина кабинета. Ничего странного, или унизительного для Маленкова в этом нет.
Это только похмельный Ельцин, в пьяном кураже, со словами «Не так сели!!!», мог затеять идиотскую пересадку членов правительства перед телекамерами, на посмешище всему миру. Тогда руководители страны были намного умнее.
Вернемся к рассказу Мильштейна:
«Затем начался допрос. Мне не предложили присесть, и я продолжал стоять по стойке смирно. Берия хлестал меня вопросами, как кнутом. Все началось с моей поездки в Канаду в 1944 году. Обращался он ко мне исключительно на «ты».
Вопросы были приблизительно следующего содержания: «Кому сказал о своих подозрениях?», «Кому еще говорил об этом?», «Почему не пришел сразу же к нам, на Лубянку?» Берия интересовался, не заявлял ли я о своих подозрениях кому-нибудь в его ведомстве. Я твердо ответил, что ни с кем из его ведомства не встречался, полагая, что вполне достаточно информировать свое начальство.
Меня в какой-то степени спас Кузнецов, подтвердив, что о своих подозрениях я своевременно сообщил начальнику ГРУ и начальнику кадров своего управления.
Затем посыпались вопросы о людях, которые проходили по этому делу. При этом, чтобы, видимо, поймать меня на лжи, Берия не называл фамилии, а выкрикивал только клички агентов: «Кто такой «Алек»?», «Кто такой «Ламонт»?»... Но все клички мне были знакомы, и я ни разу не ошибся в этом море псевдонимов.
Мое преимущество заключалось в том, что я в то время обладал хорошей профессиональной памятью и хранил в голове сотни имен, фамилий и кличек. Возможно, я просто был еще молодым. Мне только что исполнилось 35 лет...
Назвав около десятка имен, Берия был ошарашен моими правильными и четкими ответами, которые он сверял с лежавшей перед ним справкой. Допрос превращался в какую-то зловещую игру. Он произносил какое-нибудь имя и тут же требовал быстрого ответа, все время пытаясь сбить меня с толку. Все остальные участники правительственной комиссии молчали, лишь иногда искоса поглядывая то на Берию, то на меня. Судя по виду Кузнецова, он был доволен моими ответами.
В конце концов, Маленков прервал Берию, произнеся своим тихим и усталым голосом:
— Лаврентий Павлович, я думаю, пока хватит. Не будем терять время. На сегодня отпустим полковника.
Берия ему не ответил. Молча еще раз перелистал лежащую перед ним справку и махнул мне рукой, давая понять, что я свободен.
Я вышел в коридор взмокший, опустошенный, взволнованный и только в машине немного пришел в себя. Все завершилось благополучно, а могло быть иначе, особенно если бы я им чем-то не понравился. И тогда — прощай работа, да что там работа — семья, товарищи, да и сама жизнь. Такие мысли бродили в моей голове, когда я возвращался на службу».
Давайте проанализируем рассказанное тут Мильштейном.
То, что ему не предложили сесть, вполне нормальное явление: он был офицером, прибывшим «на ковер» к старшему начальнику по очень грозному и неприятному (для него в первую очередь) делу, в которое он был непосредственно замешан.
Ожидать что его, как в песне Высоцкого, радушно встретят: «С уважением: «Садись!», угощают «Беломором…», в этой ситуации Мильштейну явно не приходилось. Не тот случай.
Можно было и постоять, отчитываясь за такое грандиозное ЧП, к которому имеешь самое непосредственное отношение.
Вопросы, которыми Берия «стегал как кнутом» Мильштейна, в общем-то, были по существу ситуации и, даже в его изложении, не имели оскорбительного, или угрожающего оттенка.
Вполне нормальные вопросы: «Кому сообщил о своих подозрениях, кому еще говорил об этом» - их задал бы ЛЮБОЙ человек, пытавшийся разобраться в ситуации и роли Мильштейна в ней.
Достаточно обоснован и вопрос Берии: «Почему не пришел к нам, на Лубянку?». Судя по тому, что рассказывал Мильштейн, его непосредственные руководители не приняли действенных мер по исправлению преступной ситуации с проживанием Гузенко вне территории посольства и его своевременному отзыву в Союз. Если бы он своевременно проинформировал об этом соответствующие органы, то тяжелых последствий для страны можно было бы и избежать. Такова логика данного вопроса Берии.
Как видим, обмен мнениями среди членов комиссии был вполне нормальным. Начальник ГРУ Ф.Ф. Кузнецов тут же подтверждает слова своего подчиненного, вовсе не боясь гнева «всесильного министра» за вмешательство в его «допрос».
Дальше последовало следующее: «Затем посыпались вопросы о людях, которые проходили по этому делу. При этом, чтобы, видимо, поймать меня на лжи, Берия не называл фамилии, а выкрикивал только клички агентов: «Кто такой «Алек»?», «Кто такой «Ламонт»?»
Почему Мильштейн решил, что Берия пытался «поймать его на лжи», задавая столь тривиальные вопросы – непонятно.
Скорее всего, Берия просто проверял степень КОМПЕТЕНТНОСТИ заместителя Первого (агентурного) управления ГРУ, называя ему клички агентов, с которыми тот работал.
Видимо, Лаврентий Павлович хорошо знал, сколько откровенных бездельников и тупых лентяев пробирается у нас на высокие должности, и проверял уровень профессионализма Мильштейна.
Когда он (и члены комиссии) убедились, что Мильштейн клички и деловые качества своих агентов хорошо знает, то и вопросы эти к нему прекратились...
Если бы Берия «пытался поймать на лжи» Мильштейна, то он, скорее всего, задавал бы ему вопросы о сейфе полковника Мотинова и причинах, которые «помешали» Мильштейну его проверить за несколько дней пребывания в Оттаве…
О том, кто на самом деле был «главным» в комиссии говорит и эпизод рассказанный Мильштейном: «…Маленков прервал Берию, произнеся своим тихим и усталым голосом:
— Лаврентий Павлович, я думаю, пока хватит. Не будем терять время. На сегодня отпустим полковника.
Берия ему не ответил. Молча еще раз перелистал лежащую перед ним справку и махнул мне рукой, давая понять, что я свободен».
Тут все предельно ясно и понятно. Руководитель комиссии, хоть и сидел не на председательском кресле, когда посчитал нужным, спокойно прекратил беседу с Мильштейном.
Заседания комиссии Маленкова продолжались, были и еще и вызовы Мильштейна на нее. Деталей этих бесед Михаил Абрамович в своих мемуарах сообщать не стал:
«Комиссия продолжала вести расследование, и меня чуть ли не каждый день вызывали на ее заседания в самое разное время суток: и днем, и ночью. Обычно поздно ночью (часа в два) меня вызывал Кузнецов к себе в кабинет и инструктировал, какие материалы я ему должен подготовить к одиннадцати часам утра, а сам уходил спать. Утром, в одиннадцать часов, я уже был у него, усталый и невыспавшийся. Он, отдохнувший, в это время пил чай с лимоном и с явным аппетитом поглощал сдобную булочку. Выслушав мой отчет и получив необходимые материалы, он отпускал меня, и я шел в свой кабинет (мы находились в разных зданиях). Однажды, около часа дня, он позвонил мне по правительственной связи и сказал, чтобы я никуда не отлучался и был все время у телефона… После нескольких бессонных ночей я чувствовал себя прескверно и уже с трудом воспринимал происходящее. У меня в кабинете стоял большой диван, и я решил немного отдохнуть. Адъютант куда-то отлучился. Боясь заснуть и пропустить телефонный звонок, я проглотил специальную пилюлю (когда-то эти пилюли я лично выдавал разведчикам, чтобы они бодрствовали ночью).
Я прилег на диван и, несмотря на принятое антиснотворное средство, тут же заснул мертвым сном. Сквозь дрему мне казалось, что я слышу надоедливый звонок будильника, но я не обращал внимания на этот звук, пока до моего сознания не дошло, что это телефон правительственной связи.
Я тотчас вскочил с дивана и почувствовал, как тело покрылось холодным потом. Схватив трубку, я по возможности спокойным голосом представился. В ответ раздались крики, ругань и какие-то непонятные слова. Разговор по существу свелся к следующему:
- Я вам приказал сидеть неотлучно у телефона и ждать звонка. А вы где шатаетесь, почему вы нарушили приказ?
Сквозь нескончаемую ругань я пытался оправдаться тем, что на минуту выходил в уборную. Но брань продолжалась. Наконец Кузнецов прервал поток ругательств и приказал: «Немедленно приезжайте на Лубянку».
На этот раз я ехал туда не только в расстроенных чувствах, но и с ощущением грядущей опасности. Одним словом, я чувствовал себя на краю пропасти».
Согласитесь, можно сравнить СТИЛЬ работы двух руководителей:
Берия, хоть он и сидел, по мнению Мильштейна, «как богдыхан» и просвечивал его своим чудодейственным «зловещим пенсне» насквозь, задавал ему вопросы по существу дела. Ни и ни мата, ни угроз, ни обещаний «стереть в лагерную пыль» в адрес Мильштейна Берия не допускал. Иначе Мильштейн непременно написал бы об этом.
А вот начальник ГРУ Кузнецов Ф.Ф., по самому незначительному поводу, обложил полковника Мильштейна «нескончаемым потоком ругани», не слушая никаких его оправданий.
Как у нас, теперь, показывают обывателям в кино встречу какого-нибудь героя с Берией?!
Схема примерно следующая: сначала безвинного героя бросают в застенок, где звероподобный чекист первым делом мордует его и требует: «А ну, признавайся, падло!!!»
Если же герой пробует-таки не признаваться, то его лупцуют табуреткой до потери сознания и человеческого облика. После чего он все подписывает, и его с разбитой вдребезги физиономией, представляют перед тираном в «зловещем пенсне». Берия торжествует и приказывает немедленно стереть несчастного в «лагерную пыль».
Многие уверены, что так все и было.
Как видим, в случае с Мильштейном, который был непосредственно замешан в очень сложном и скандальном деле, расследование проводилось по-другому…
Обратим внимание и на то, в каком графике работала комиссия Маленкова: они разбирались с делом Гузенко ежедневно и до глубокой ночи. Даже молодой (тогда), 35-ти летний Мильштейн валился с ног от усталости и нервного напряжения, а ведь у членов комиссии были и другие дела и государственные проблемы...
А вот что было дальше:
«Войдя в кабинет Берии я понял, что комиссия заканчивает свою работу. На меня никто особого внимания не обратил. Члены комиссии продолжали что-то обсуждать. Фактически председательствовал опять Берия. Снова никто не предложил мне присесть, и я оставался стоять по стойке смирно. В какой-то момент Берия пристально посмотрел на меня через свое пенсне и спросил о том, что мог знать Гузенко о работе спецорганов в других странах. И я почему-то назвал фамилию Витчака. Под этим псевдонимом скрывался наш секретный агент - З.В. Литвин, хорошо знавший язык и устроившийся на работу в университет Южной Калифорнии. В то время Витчак никакой разведывательной деятельностью против Соединенных Штатов не занимался. Он проживал в этой стране по канадскому паспорту. Мы же готовили ему в Канаде новое удостоверение личности. Во время моего пребывания в США мы с ним встречались, проведя в интересной беседе целый день.
Берия спросил, какие меры мы приняли для его немедленного отзыва из Соединенных Штатов. Выслушав меня, он промолчал. И это был хороший знак. Американцы, между тем, устроили за Витчаком неотступную слежку, но ему удалось благополучно вернуться в Союз, и затем он долгие годы работал в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук.
...На следующее утро после этого допроса меня снова вызвал Кузнецов. Он сидел за своим столом мрачный и чем-то недовольный.
- Ну, что нового? - спросил он меня угрюмо.
Я ничего не ответил, понимая, что вопрос задан просто так, для проформы.
- Комиссия завершила свою работу, - промолвил, выждав паузу, Кузнецов.
Я продолжал молчать, будучи не в состоянии выдавить из себя ни слова. Он тоже некоторое время сидел молча, опустив голову вниз.
- Буря пронеслась мимо нас, - наконец прервал он молчание. Но говорил он как бы не со мной, а с кем-то посторонним.
- Заботин, его жена и сын арестованы, остальных решили не наказывать.
Я видел, что он сам еще не знает, правильно ли все это или нет.
Что касается меня, то я считал такое решение несправедливым. Кроме того, я не понимал, какими высшими государственными интересами можно объяснить арест ни в чем не повинных жены и сына Заботина. Но, признаюсь, не сказал ни слова, лишь ушел от Кузнецова расстроенный и подавленный».
Ну, вот и все.
Опять, разумеется, упомянуто злосчастное бериевское пенсне, сквозь которое нарком «просвечивал» Мильштейна. Надо полагать, что если бы Берия снимал это пенсне, перед тем как взглянуть на Мильштейна, тому было бы веселей…
Однако опять же, Берия задает Мильштейну вполне профессиональные вопросы по существу дела и мерах принятых по предотвращению возможного ущерба (включая немедленный отзыв скомпрометированных Гузенко агентов).
Ни мата, ни угроз расстрелом, ни избиений табуреткой и ногами (что так любят теперь показывать по телевидению наши кинодеятели) почему-то нет.
Какие же репрессии последовали по столь неординарному и громкому делу, нанесшему огромный ущерб нашей стране?!
Было решено … НИКОГО не наказывать.
Даже не сняли с должности, и никак не наказали начальника ГРУ Кузнецова Ф.Ф. и самого М.А. Мильштейна, напрямую причастных к этому провалу.
Более того, спустя несколько недель после работы комиссии Маленкова, Мильштейн едва не получил ПОВЫШЕНИЕ по службе!!! (Впрочем, речь об этом – впереди).
Для сравнения: во время правления Хрущева, случился знаменитый шпионский скандал с полковником Пеньковским. За это «добрый дедушка» Хрущев (так любимый нашей либеральной общественностью) снял с должности тогдашнего начальника ГРУ генерала армии Серова (своего выдвиженца, кстати), лишил его звания Героя Советского Союза и понизил в звании до генерал-майора.
«Почувствуйте разницу!», как говорят в нынешних рекламных слоганах…
Комиссия Маленкова и Берии в 1945 году дала санкцию лишь на арест резидента Заботина, с его женой и сыном.
К сожалению, Мильштейн, сокрушаясь об этом, не сообщает, занимали ли они какие-либо должности в посольстве и какие основания для их ареста нашла комиссия.
Вполне возможно, что такие основания были.
Думается, что решения эти были на удивление мягкими и не соответствовали степени вины руководителей ГРУ и их подчиненных.
Не так долго сидел и сам Заботин.
Мильштейн пишет о его судьбе следующее:
«Заботин и его семья просидели в тюрьме недолго. Выйдя из заключения, Заботин развелся со своей женой, женился вновь на простой деревенской женщине и уехал из Москвы в провинцию, где вскоре скончался. Жизнь его сына была искалечена. Что с ним в конце концов стало, я не знаю.
Что же касается Мотинова, Рогова, Соколова, то к ним судьба оказалась более благосклонна. Они продолжали работать в ГРУ, дослужились, как я уже писал, до генералов и в начале 90-х годов находились либо в отставке, либо в запасе…
Так, собственно говоря, и завершилось дело Игоря Гузенко. Для многих, замешанных в этой истории, оно сыграло роковую роль. Судьбы десятков людей, проходивших по делу бывшего советского шифровальщика, были исковерканы. Люди потеряли работу, лишились средств к существованию, были дискредитированы на всю жизнь. Их семьи и дети еще долгое время испытывали на себе позор и несчастья.
Сейчас, когда уже почти полвека минуло с той поры, размышляя о мотивах предательства Гузенко, можно предположить что угодно. Конечно, свой поступок он лично объяснял благородными мотивами. Такими, как, например, желание противодействовать тирании Сталина.
В составлении подобной «легенды» ему наверняка помогали представители канадских спецслужб. По правде говоря, в его поведении не было ничего оригинального. Но кто из перебежчиков или предателей, скажите на милость, когда-либо в истории объяснял свое предательство просто меркантильными интересами: пожить хорошо и красиво, получить побольше денег, вылезти из затруднительного положения или беды (отдать долг или проигрыш в рулетку, в карты, оплатить увлечение женщинами или наркотиками)?
Полагаю, что главными побудительными мотивами предательства Гузенко были самые обыкновенные меркантильные интересы - он просто стремился к лучшей и более сытной, чем в Советском Союзе, жизни на Западе».
Вот с этими выводами М.А. Мильштейна можно полностью согласиться.
В следующей главе поговорим о его дальнейшей службе и судьбе.
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/02/18/499