Однажды мой шеф, испытав редкий для него прилив философичности, сказал:
«В нашем мире, среди картонных догматов, бутафорских абстракций и желейных благоглупостей, есть, пожалуй, всего две по-настоящему важные вещи.
Первое – способность эффективно применять насилие.
Второе – такая репутация, что от тебя не ожидают применения насилия по беспределу, в отсутствие очень уважительных причин, которые ты всегда можешь внятно объяснить».
Конечно, он мог бы дополнить, что ещё в этом мире есть звёздное небо над головой, картина заката над океанской гладью и видеоролики с потешно резвящимися котятами, что тоже очень важные, фундаментальные ценности нашей человеческой Цивилизации.
Но он имел в виду тот мир, в котором устанавливается конкретные отношения власти между людьми, где определяется, кто чего может и кто на что имеет право. То есть, тот мир и те процессы в нём, которые собирательно принято называть «политикой».
Эти мудрые слова моего шефа достойны того, чтобы отлить их в золоте (если он читает мой блог) или выгравировать бриллиантами на малахитовой плите (если не читает).
Кроме шуток, это реально мудрая мысль. Именно к этому – всегда всё и сводится при любых разборках людей на предмет того, кто что может себе позволить и кто кого (и как, и в чём) может ограничивать.
Всё, что мы называем «общественной моралью» и «правом» (каково бы ни было содержание норм в конкретных условиях) – лишь следствие того, что одни люди сумели навязать другим людям свои представления о «должном».
Но сама успешность такого навязывания – определяется именно этими, глубинными свойствами. С одной стороны - способностью к эффективному насилию. С другой – несклонностью злоупотреблять им совершенно волюнтаристски. Чем сильнее выражены (и сбалансированы) обе эти черты у того или иного субъекта, - тем больше он преуспевает в обретении влияния на других людей.
Когда мне довелось объяснять эту концепцию своему сынишке, тогда пятилетнему, я употребил аллегорию.
«Вот представь, что ты – весь такой добрый, милый, нюхаешь цветочки и говоришь: «Ребята, давайте жить дружно», давайте все обнимемся, давайте любить друг друга. И это здорово, это приятно, с тобой соглашаются».
«Но тут приходит такой, типа, викинг, злобный воин с большим топором, и говорит тебе: «Я хочу, чтоб ты отдал мне все свои игрушки и постирал мои трусы. А не то – голову отрублю». И ты ему: «Нет, так нельзя, люди должны любить друг друга. Попробуй – и тебе станет лучше». А он тебе: «Мне станет лучше, если я всё-таки отрублю тебе голову, чтоб не пищала тут мне в уши! И я не вижу ни одной причины, почему бы мне этого не сделать!»
«И он, в общем-то, правильно не видит причин. На первый взгляд. Он может это сделать, он хочет это сделать – и он это делает. Машет топором – БАМ! – и тебя нет».
«Но что бывает дальше? А дальше приходят трое, или четверо, или пятеро других людей, с копьями – и протыкают этого викинга, с разных сторон. Почему они это сделали? Потому что подумали: «Этот бесноватый придурок только что завалил парня, который не сделал ему ничего плохого, а это значит, что он и с нами так поступит, когда ему захочется. Так лучше – мы соберёмся и сами его завалим. Потому что он нам не нравится. И у нас есть причина. Он – отморозок, который гасит людей ни за что. А мы таких не любим».
«Ну и кто прав в этой истории? Викинг – он, конечно, был не прав. Он должен был понимать, что его поведение не понравится людям. Они не любят, когда рядом стоит отморозок с топором, готовый замочить самого мирного парня ни за что. Он – слишком стрёмный, этот викинг».
«Но, как ни горько мне говорить это, ты – будешь неправ ещё больше, чем тот викинг. Потому что это просто глупо, проповедовать вселенскую любовь парню, который привык махать топором. Он тебя замочит – и дальше пойдёт. Чтобы он этого не сделал – нужно ясно дать понять, что ему невыгодно это делать. На самом деле невыгодно. Что его самого грохнут рано или поздно, с такими-то его замашками. И что это – реально».
Я не могу поручиться, что использовал в здешнем пересказе абсолютно те же слова, что и тогда, в разговоре с пятилетним Лёшкой (возможно, подбирал другие выражения вместо «отморозка», «грохнуть» и «проповедовать»), - но смысл был такой.
Из-за чего вообще состоялся этот разговор, что стало поводом? Да заурядная история. В детском садике один боевитый шкет решил прессануть тихоню-слабачка, отобрать игрушку, а Лёшка вписался – но в своей обычной манере. Отвлёк внимание этого агрессора – одолжив ему свой айфон.
И правду сказать, когда мой детёныш был только в проекте – я больше всего опасался, что, повзрослев, он окажется жестковат и слишком агрессивен. Всё-таки, папаша – бандит, мама – и вовсе юрист-международник, и ребёнок, разобравшись в семейной своей истории, возомнит, чего доброго, что ему по жизни всё можно и всё сойдёт с рук. Поэтому, собственно, мы и назвали его «Алексеем», ибо известно, что все Лёхи – добродушны вследствие одного только своего имени (ну и ещё – в честь моего лучшего друга назвали, который стал для нас «дядюшкой»).
Но вот к пяти годикам – мне, напротив, пришлось встревожиться из-за того, что у моего Исчадия слишком выражена склонность решать проблемы всяких «лохов», раздаривая свои айфоны всяким «гопникам». Только потому, что лоха жалко, а «от меня – не убудет».
Пришлось объяснять, что – убудет. Потому что это неразумная политика, «умиротворение агрессора». И от «лоха» этого – тоже убудет. Привыкнет, что его проблемы решают за него, – а потом столкнётся с нешуточным кризисом, когда благодетеля рядом не окажется. И от «гопника» этого – тоже убудет. Привыкнет, что все перед ним прогибаются, все ему потакают, «только б не было войны», когда же нарвётся на того, кто прогибаться не намерен, ставки будут уже слишком высоки, а привычка к стервятничеству насколько укоренённой, что этого гопника (уже без кавычек) тупо грохнут, если, действуя по привычке, не поняв намёков, вздумает наехать на реально серьёзных людей.
Нет, конечно, я не верил, что тот боевитый пацанчик из нашего детсада, в пять лет открывший для себя кайф отжимания чужих игрушек по беспределу, вырастет гопником. Потому что – это корпоративный детсад, и тот мальчуган - сын одного из сотрудников, моего коллеги, и ему по-любому объяснили бы, что можно делать в этой жизни, а чего нельзя.
Но вот большинство криминальных (или подобных) персон, которых мне приходилось и приходится урезонивать, оберегая наши подкрышные фирмы от наездов, - это ребятишки, которым не объяснили очевидные вещи в детском садике или в школе, на худой конец. Именно: насилие – отличная штука. Очень важная, очень ценная. Но применяешь его по беспределу – тебя гасят. Ибо на каждую большую белую – найдётся свой кит-убийца.
А в том случае, детсадовском, мне хотелось, чтобы ребятишки сами разобрались, чтобы не рамсить этот вопрос через родителя того «гопника», моего коллегу. Ну, отругал бы, ремня даже всыпал бы – и что? Парень подумал бы: когда-нибудь – я же стану достаточно большим, чтобы не бояться папы? Правильно. Бояться надо – равных. А для этого они должны быть такими, чтобы было чего бояться. Чтобы не чувствовать себя «хорьком в курятнике».
Поэтому я сказал Лёшке: «Я на твоём месте – не стал бы вписываться за лоха только потому, что жалко, но навалял бы этому беспредельщику просто потому, что он напрягает, он опасен, если его не вразумить».
А когда Лёшка возразил, мол, чего мне, сложно дать айфон попользоваться, «только б не было войны», - я и поведал свою эту «притчу» про викинга (в которой, конечно, можно усматривать весьма вольную аллюзию на Вторую Мировую войну).
Напоследок заметил: «Вот ты говоришь, от тебя не убудет – но на самом деле от тебя-то больше всего убудет. Лох – будет всякий раз дёргать тебя за рукав, чтобы ты решил его проблемы, и ты погрязнешь в решении его проблем. Гопник же – поймёт, что это очень хорошая стратегия, давить не на тебя, а на лоха. Всякий раз, когда гопнику чего-то от тебя хочется. И почему бы ему этого не делать, если ты ведёшься всякий раз? Хоть одна разумная причина?»
Ну и там-то всё кончилось благополучно. В очередной раз, когда «гопник» оборзел, стал снова приставать к лоху, Лёшка ему предъявил в том духе, мол, чел, ты напрягаешь общественность. И под словом «общественность» - я подразумеваю СЕБЯ. Поскольку я не хочу даже слышать за базара твоего козлиного, мол, ты тут король, и всех нагнуть можешь. А уж базаришь так – отвечай. Попробуй, что ли, меня(!) нагнуть, для разнообразия.
Нет, я не хочу сказать, что именно в таких выражениях эта детсадовская тёрка состоялась (хотя наши дети, конечно, ухватывают и какую-то профессиональную лексику, когда мы разговариваем по телефону в их присутствии, да и телевизор смотрят).
Но общий итог был таков, что, слово за слово, и «гопник», окончательно утратив чувство реальности, попёр на Лёшку, возомнив, что одной борзости ему хватит. Но мой шкет – он, во-первых, довольно крупный всегда был, для каждого своего возраста, а во-вторых, он бывает добрый – лишь пока первый раз по морде не схватит. И благодаря моей физкультурной «тирании» - он и в пять лет мог заломать большинство сверстников. А тот пацан, Кешка, хотя «резкий» - но всё-таки существенно послабее был.
Сейчас, впрочем, по прошествии пяти лет, они лучшие друзья с Лёшкой (хотя когда дерутся - по-прежнему mein schket обычно побеждает), и я уверен, что как бы они ни посрались, - не покалечат друг друга.
Когда им было пять лет – такая уверенность проистекала просто из возраста. Да, пятилетний ребёнок – он в любом случае недостаточно сильный физически и умелый в насилии, чтобы оторвать конечность или выдавить глаза, или что-то подобное. А расквашенный нос – лечится перекисью с ваткой.
Но вот когда детишки рассаживаются по школьным партам – тут уже уместно ставить вопрос о границах допустимости насилия. И уделять особое внимание – самоконтролю в этом деле.
Мне не раз и не два и не десять доводилось слышать от всяких боевитых мужчин, что главное в серьёзной драке, - распалить себя, раскочегарить внутренний реактор ярости, стать берсерком.
Я уточнял: «С какой целью?»
Объясняли: «А вот чтобы можно было ухватить за кадык, одновременно ткнув указательным пальцем в глаз, и вырвать адамово яблоко, и провернуть палец в мозгу».
Мне не раз и не два и не десять доводилось видеть на рыбалке, как решительный мужчина, пытаясь высвободить крючок из чрева рыбёшки, взявшей заглотом (особенно этим славится ротан) – раскочегаривает свой реактор ярости, будит в себе внутреннего берсерка, и тот выходит наружу. И вот парень дёргает леску, и костерит-материт этого ротанчика так, как будто бы тот у него по крайней мере жену увёл, - и, знаете, что? Это очень мало помогает.
По моим наблюдениям, крючок извлекается тем проще, чем спокойнее.
То же самое касается и вырывания кадыка. Это довольно ответственное дело, и оно не терпит суеты, оно плохо сочетается с «кровавым туманом» перед глазами.
Да, выброс адреналина и эмоциональный всплеск – это наша естественная, биологическая реакция на опасность. Немного прибавляет силы и притупляет боль. То есть, прибавляет – тем, кто не имел возможностей знать свою обычную силу и не имел практики сопротивления боли.
Но минусов у этого адреналинового ража – гораздо больше, чем плюсов. И если ты склонен чересчур увлекаться своей благородной яростью – рано или поздно рискуешь попасть в не очень приятную ситуацию.
«Подсудимый, зачем вы сунули гражданину Н. палец в глаз и вырвали ему кадык?»
«Понимаете, ваша честь, гражданин Н. имел неосторожность высказаться в непристойном ключе о добродетелях моей мамы. Что возмутило меня, и я хотел возразить ему, что он не прав. Но немножко перепутал – и вместо этого проткнул ему пальцем глаз и вырвал кадык. Теперь-то я понимаю, что это было глупостью, делать такие вещи в присутствии десятка свидетелей и под видеокамерой, но, поверьте, я не хотел этого делать. Это было недоразумение. Со мной такое случается, когда я сильно волнуюсь».
Это уверение, что с вами такое случается, когда вы имеете повод к возмущению, - должно как-то успокоить судью на ваш счёт?
Вряд ли. Минимум – лет пятнадцать за убийство (да ещё и признак особой жестокости там углядят, при таком-то способе).
И вот ты думаешь: «С какого же хрена я так взбесился? Ну, назвал он мою мамашу «шлюхой» - и чо? Я не знаю его, он не знает меня и тем более мою маму – так что менялось в моём мире от того, что какой-то хрен с бугра вякнул какие-то слова? Они стоили того, чтобы ломать себе жизнь, не говоря уж о жизни этого несчастного болтуна?»
Ну и есть авторитетные мужчины, которые кивают: «Да, да, безусловно стоили. Правильный пацан – не может отреагировать иначе, когда его маму называют шлюхой, или его самого – пидором, или козлом. Он просто обязан вынуть пальцем мозг через глаз и выкрутить кадык. Никаких других вариантов!»
Среди этих авторитетных мужчин бывают неглупые люди, но всё-таки прослеживается некоторая связь между их столь категоричными установками и тем фактом, что бОльшую часть жизни они проводят за колючкой.
Если это и было целью, провести бОльшую часть жизни за колючкой, - тогда, конечно, можно признать их позицию логичной. В ином случае – приходится признать, что сначала они сами запирают себя в рамки неких «обязательных» реакций на те или иные раздражители, и только потом – государство запирает их в клетку.
Реально же свободный и разумный человек – он не обязан(!) реагировать на подобные раздражители неким предписанным образом.
Тем более не обязан – применять насилие в тех случаях, когда этого не требуется действительной необходимостью самозащиты. Строго говоря – ни в каких случаях не обязан. И когда первые христиане благодушно взирали на львов, хрумкающих их косточки, - то было их право. Христиан, в смысле (да и львов тоже).
Но если уж человек счёл применение насилия резонным и желательным для себя, - это следует стараться делать исключительно хладнокровно, не терять головы, соображая, что ты делаешь и зачем делаешь.
И к чёрту все эти берсеркерские штучки, к чёрту эту «ярость благородную»! (Это не наезд на советскую песню, она мне нравится, она красивая, но это всего лишь песня, а мы тут о жизни толкуем).
Что бы иное кому ни казалось, ярость – очень хреновый спутник благородства. И очень хреновый помощник в делах, связанных с насилием. Ибо истинно благородные люди, знающие толк в насилии, – убивают с доброй, немного усталой улыбкой, будто бы извиняясь перед миром, что вынуждены это делать. Или – без улыбки. С «покерным» лицом. Сосредоточившись на боевой задаче, а не на своих чувствах.
Они действуют, как хирург, которому вовсе не нужно входить в раж, чтобы резать людей. Наоборот, чем он спокойнее – тем ловчее орудует скальпелем.
Однако, прошу понять меня правильно. Я – не враг эмоций. Они очень полезны, они очень приятны, они оживляют наше существование, и человеку нет нужды стремиться стать роботом или буддийским монахом (вернее, это личный выбор, кем кто хочет стать).
Но эмоции – никогда не должны служить оправданием утраты здравомыслия. Поэтому, честно, я не понимаю этой фишки в уголовном законодательстве про «состояние аффекта».
«Он, вообще-то, хороший парень, но когда разозлится – может ткнуть ножиком, даже не желая того, этак исподволь, потому что себя не контролирует, и мы должны быть снисходительны к подобной слабости».
Правда? И как часто этот ваш «хороший парень» имеет склонность злиться? И когда ожидать следующей вспышки ярости? Как по мне, для общества гораздо безопаснее расчётливый мерзавец, грохнувший партнёра по бизнесу ради бабла. В конце концов, этот – представляет опасность только для своих партнёров по бизнесу. А не для каждого встречного, кто чего-то не так скажет, вызвав срыв башни.
Умение контролировать свою башню – это целиком и полностью персональная ответственность. Если не научился этого делать к более-менее сознательному возрасту – ну, значит, твой возраст нельзя назвать «сознательным», каков бы он ни был. По хорошему счёту, ты – полуживотное, если до такой степени не владеешь собой, чтобы распалиться из-за какой-то ерунды и начать махать ножом. А потом плакать: «Ой, извините, я просто такой темпераментный!»
Ну и понятно, что подобные издержки «темперамента» - желательно лечить, начиная с детства. Давать понять, что ты, разумеется, можешь применять насилие. И ты можешь двинуть в морду, если тебе нахамили, и тебе нужно подтвердить статус, самоутвердиться, вся фигня, или просто тебе приятно будет двинуть в морду в ответ на некие слова.
Но ты должен понимать, что когда конфликт войдёт в силовую фазу – он запросто может кончиться вырыванием кадыка, протыканием глаз, и всякое подобное. Особенно, когда имеешь дело не со школьным приятелем, а с незнакомым человеком, где ты имеешь шанс потерять контроль над развитием ситуации. Так старайся – не терять контроля хотя бы над своим рассудком. И перед тем, как двинуть в морду – хорошенько подумай, какие возможны последствия и надо ли оно тебе?
Ведь, хотя ты можешь применить насилие - но совершенно не обязан применять его «автоматически». Совершенно не обязан принимать чей-то дурацкий вызов (даже если это однозначно именно вызов).
Ну и ясно, что когда парень примерно равных с тобой габаритов говорит тебе: «Твоя мама – шлюха» - вероятно, он хочет с тобой подраться. Это – прямое приглашение, по сути.
Но это – ОН хочет. Обязан ли ты хотеть драки с ним? Вовсе нет. С какой бы стати позволять ему навязывать тебе его желания?
Можешь ли ты пропустить такие слова мимо ушей, утереться, вместо того, чтобы наброситься на него с кулаками?
Кто-то говорит «Категорически нельзя» - но эти люди сами не понимают, чего говорят. А чтоб понимали – предлагается «масштабировать» ситуацию.
Сначала – в сторону уменьшения.
Представьте, что это говорит не равный вам по силам противник, а семилетний ребёнок. И что? Броситесь его пинать и долбить головой о барную стойку? Вас сочтут за опасного маньяка – и не без оснований. Нормальный человек – ограничится, вероятно, лекцией о «плохих словах», а если дитя пошлёт «нах.уй», открытым текстом, - посоветует «рот с мылом помыть», не более того. Да просто – «иди, гуляй, мальчик».
По хорошему счёту, когда имеешь некоторый опыт по части насилия, - можешь и взрослого хамящего парня совершенно спокойно воспринимать как «семилетнего» ребёнка. Благодушно и снисходительно. Да, его череп немножко попрочнее детского, но – не настолько, чтобы не проломить его одним хорошим ударом основания кулака. Вопрос – надо ли? И – кому надо?
А можно масштабировать ситуацию в сторону усугубления.
Представьте, что не один безоружный парень плохо отзывается о вашей маме, а – взвод солдат оккупационной армии. Подходят, скалятся, тычут в тебя автоматами, и глумятся: «Ты есть швайн! И твой муттер – грязный шлюха!»
И чего? Наброситься на них с кулаками? В лучшем случае – пристрелят нафиг. А возможно – перед этим ещё помучают. Если это и есть цель – значит, достигнешь её. Но это какая-то глупая цель. Как по мне, лучше подождать более подходящего случая, чтобы передушить их поодиночке, поменьше рискуя собой. Чтобы это не выглядело как бессмысленное самоубийство. И чего они там лопочут – чёрт бы с ними. Запросто можно научиться пропускать мимо ушей, когда невыгодно лезть в драку в заведомо проигрышной для тебя ситуации.
Это, собственно, ключевые слова: «невыгодная ситуация». Осталось только уразуметь, что «невыгодная ситуация» может быть и в том случае, когда вы подерётесь один на один, но не знаешь, насколько далеко зайдёт драка. Да, рядом нет его дружков с автоматами, но – где-то на заднем фоне маячат менты с автоматами, прокурор, суд. Которым сложно будет объяснить, что путь от его слов «Твоя мама – шлюха» до проломленной его головы – совершенно естественный и неизбежный, что у тебя не было другого выбора.
На самом деле – был. Пока тебя «атакуют» всего лишь словами – это всего лишь сотрясение воздуха. И это твой выбор – игнорировать его или придавать ему какое-то значение. Выбор, зависящий от желания. Никакой «неизбежности».
Хочешь – можешь просто не обращать внимания. «Ну сумасшедший, что возьмёшь!»
Хочешь – можешь поругаться. Широкий простор для риторического творчества и затейливых словесных конструкций. Может быть полезным коммуникативным упражнением, способным доставить удовольствие.
Но если уж решил, что хочешь подраться – для начала нужно не накручивать себя, а, напротив, максимально успокоиться. Задать парочку уточняющих вопросов.
«Правильно ли я вас понял, что вы приписываете промискуитетные наклонности моей родительнице, которую едва ли имеете честь знать»?
«Да ладно! Кто ж твою мамашу не знает? И все знают, что она – ё.баная шлюха, которая сосёт за рубль у всех подряд!»
«Следует ли воспринимать вашу настойчивость как приглашение выйти на улицу и вступить в физическое противоборство? Если это так, то вам, ей-богу, не было нужды наговаривать на мою родительницу, поскольку у меня сейчас как раз подходящее настроение, чтобы почесать кулаки об какую-нибудь вульгарную физиономию, и ваша – вполне сойдёт. Как подсказывает моё эстетическое чувство, она действительно нуждается в некоторой архитектурной коррекции».
И тут всё дело в том, действительно ли вы испытываете такое желание, действительно ли у вас имеется такое настроение. Но вы – вовсе не обязаны приобретать такое желание и настроение только потому, что кто-то чего-то сказал. Можете – но не обязаны.
При этом, по-прежнему в нашем мире водятся твердолобые товарищи, которые продолжают настаивать: «Нет, есть такие слова, которые нельзя пропускать мимо ушей! Нужно рвать тельняшку на груди, испускать боевой рёв и бросаться в битву! И только так – нужно воспитывать наших детей!»
И воспитывают. Истеричных психопатов, готовых на ровном месте поднять себе срок из-за ерунды, из-за чьих-то «обидных» слов. А когда, по некой причине, такой психопат испытывает трудности с физической расправой над обидчиком (например, ему хамят по телефону или в Интернете) – он начинает плакать о том, как уязвлены его самые святые чувства и требует от государства, чтобы оно выступило в крестовый поход на их защиту.
И вот этот долбоебизм – воспроизводится из поколения в поколение, когда полуживотные дикари, мнящие себя столпами нравственности и блюстителями приличий, по-прежнему верящие в сакральность тех или иных словесных заклинаний и проклятий, прививают те же первобытные представления о «культуре общения» своим детям.
Это просто глупо. Слова – не производят никакого материального воздействия. Они просто выражают мнение. И ты имеешь полное право игнорировать как слова, так и мнение, ими выраженное. Особенно, если это мнение изрекает хрен знает кто, кого ты совершенно не ценишь, не уважаешь, и это мнение, как и его слова, - никак не скажутся на реальности. Это – не агрессия против тебя, на которую действительно стоило бы ответить насилием. Во всяком случае, не физическая(!) агрессия. Это – умозрительная агрессия.
Есть, правда, высказывания и мнения, которые, сами по себе, естественно, ещё не наносят никакого реального ущерба, - но всё же намекают на реально агрессивные намерения персоны, их изрекающей. И потому, возможно, – заслуживают внимания.
Вот, скажем, кто-то говорит вам: «Я тебя, сука, вые.бу, я тебе, падла, швабру в жопу засуну и десять раз проверну, а потом вырву зубы пассатижами, и мы тебя всем городом в рот е.бать будем!»
О чём информирует это высказывание? Возможно, оно информирует о том, что изрекающий его индивид испытывает к вам некоторую антипатию. Ещё – оно информирует о том, что у него была душевная потребность всё это высказать. Насколько серьёзно следует относиться к его угрозам, способен ли он реально хотя бы попытаться воплотить свои вышеозначенные гомоэротические фантазии?
Нет, это крайне маловероятно. Он бы вряд ли стал всё это высказывать, если бы действительно планировал каким-то образом осуществить их. Можно с ним поругаться, если есть охота, но – не стоит уделять сколько-нибудь серьёзного внимания балабольству какого-то клоуна.
С другой стороны, вот выступает политик и говорит: «Мы намерены добиваться сокращения рабочего дня до шести часов и минимальной заработной платы в пятьдесят тысяч рублей».
И вот тут ты соображаешь: он – действительно будет этого добиваться. Во всяком случае, есть шанс. И может добиться, чтобы его пожелания внесли в закон. А это уже не просто слова – это слова, подразумевающие реальные последствия.
Что это будет означать на практике? В лучшем случае – закон не будет действовать. А если будет? Тогда это будет означать, что людям, желающим нанять на работу других людей, будут диктовать, на каких условиях это делать. На условиях, которые отнюдь не представляют собой добровольное соглашение сторон, а навязаны принудительно. Государством. С его монопольным правом на легальное насилие, с его полицейским аппаратом, с его способностью возлагать санкции в случае неподчинения.
По хорошему счёту, этот «доброхот» с тем же успехом мог бы подойти к предпринимателю, наставить на него пистолет и сказать: «Теперь ты, жирная сволочь, мироед проклятый, будешь платить своим сотрудникам не меньше полтоса в месяц и вы не имеете права заключать между собой контракты таким образом, чтобы они работали больше шести часов в день!»
Вернее, не с тем же успехом. Поскольку самостоятельное применение насилия будет сочтено преступным посягательством (государство не очень любит конкуренцию по этой части) и, даст бог, этого отморозка закроют в тюрягу.
Поэтому, будучи труслив, он пытается применить ровно то же самое насилие – используя в качестве «пистолета» государство.
А будучи туповат – он, возможно, даже не понимает, что совершает агрессию против других людей, навязывая им, в их делах, те условия, которые приятны ему, но не желательны для них, и не были бы приняты добровольно.
Этого многие не понимают в современном мире, поскольку «борьба трудящихся за свои права», то бишь, за «право» одних контрагентов нагибать других контрагентов и силой навязывать им невыгодные условия, - считается не разбоем, каким является в действительности, а чем-то очень высокоморальным и прогрессивным.
Потом, правда, оказывается, что производства почему-то перемещаются в те страны, где работодатели договариваются с работниками добровольно, сообразно реальному состоянию рынка труда, а не под дулом профсоюзного и государственного «пистолета». Ибо – за разбой всегда приходится расплачиваться, рано или поздно. И слишком жадная старуха, не умеющая уважать свою золотую рыбку – всегда оказывается у разбитого корыта (надо бы подкинуть идею какому-нибудь карикатуристу, чтобы в виде разбитого корыта он изобразил город Детройт).
Но вот скажешь этому «доброхоту», что он по сути своей «гопник» и совершает явную агрессию против людей, которые вовсе не обязаны подстраиваться под его ничем не обоснованные пожелания, - он обидится. Он не поймёт такой беседы, где ему разъясняют, кто он по жизни. И не оценит её, этой последней попытки решить дело миром.
Хотя на самом деле, политика, всерьёз угрожающего ограбить людей при помощи законов, - можно было бы валить сразу. Это не всегда целесообразно, делать его мучеником, – но это морально. Если ему угодно развязывать гражданскую войну, называя её «классовой борьбой», и угрожать людям насилием – пусть отведает собственного лекарства. Это будет правомерной необходимой обороной. Поскольку его агрессия – налицо, и посягательство с его стороны серьёзно, вполне материально, а что он сам этого, возможно, не понимает – его проблемы, его ума и воспитания.
То же касается и всех-всех-всех страдальцев, требующих внести в закон ответственность за оскорбление их чувств словами и символическими поступками.
И говоря «всех» - я имею в виду «всех». То есть, для меня одинаково дико и требование религиозного мракобеса, чтобы никто не смел, под страхом лютых кар, смеяться над его пророком, - и заявление вроде бы «прогрессивного» адвоката, что, мол, в «цивилизованных» странах есть уголовная ответственность за отрицание Холокоста, и это очень здорово.
Нет, это не здорово (и не здорОво), что в некоторых странах, ошибочно претендующих на цивилизованность, имеется уголовная ответственность за отрицание Холокоста. Это означает лишь, что при Гитлере у них сажали за одни слова, сейчас за другие, но по сути, они не так уж далеко ушли от Гитлера.
Как по мне – всё тот же уровень застрявшего в заднице инфантилизма, когда государственный аппарат воспринимается не как машина насилия, требующая очень бережного обращения, а как игрушка для удовлетворения лично твоих прихотей и комплексов. По сути, этот крупнокалиберный пистолет, государство, используется подобными товарищами как дилдо. А потом они удивляются, что оно то царапается, а то даже стреляет.
Требовать от государства, чтобы оно защищало тебя от физических посягательств, - это нормально. В этом его функция, в этом единственное оправдание его экзистенции как надличностного механизма, обладающего исключительными полномочиями и весьма существенными ресурсами.
Требовать, чтобы этот «монстр» обеспечивал тебе душевный комфорт, оберегая твою нежную психику от того, что ты желал бы считать посягательством на твои чувства – да не пошёл бы ты нахер? Это даже не эгоизм – это идиотизм.
Вот реально, что скажет любая бандитская крыша, если подопечный коммерс заявит: «Меня тут давеча обозвали «мудаком», я уязвлён, и теперь хочу, чтобы вы забили этим козлам стрелку и объяснили им, что к чему»?
Ему скажут: «Если тебя кто-то назвал мудаком – то, вероятно, ты либо произвёл впечатление мудака, либо внушил желание так тебя назвать, либо мудак был тот, кто тебя так назвал, мы готовы признать и этот вариант, и нам это фиолетово, – но ты серьёзно хочешь, чтобы мы начали войну по такому поводу? Вот сейчас прямо пацаны подорвутся – и под пули полезут из-за такой херни? Ты ещё не опохмелился, что ли? Или не закусывал?»
Но никакой вменяемый коммерс, отстёгивающий своей крыше вполне конкретные бабки за физическую защиту, - и не станет приставать к ней с такими просьбами по таким поводам.
Так какого же чёрта любое отребье, которое едва-едва может считаться «налогоплательщиком», - гневно бьёт себя пяткой в грудь и требует, чтобы вся мощь его крыши, когда она называется «государство», всё королевская конница-рать, в едином порыве встала на защиту его чувств, уязвлённых чьими-то словами?
Ему нехило было бы уразуметь, для начала, что у него вовсе нет права на то, чтобы не быть «оскорблённым». У него есть право – не оскорбляться. Когда это всего лишь слова или символические действия, никак не сопряжённые с посягательством на его тело и его собственность (как материальные субстанции).
И когда говорят, мол, иные слова ранят куда сильнее, чем физическое посягательство, – я, конечно, понимаю, что все люди разные, но закрадывается подозрение: а так ли уж часто «заявители» имеют возможность сравнивать одно с другим?
На самом деле, это был бы интересный эксперимент, который, возможно, я когда-нибудь проведу.
«Вот если я скажу, что твоя религия – сраное говно, которое давно пора спустить в унитаз, это тебя до какой степени «ранит»? Насколько тебе будет больно? Вот так (кулаком в печень!) больно – или даже вот так больно (ногой – в пах!) Не слышу? Ты сейчас по какому поводу стонешь? Из-за того, что я тебе по яйцам засадил – или об религию? Ну ладно, ещё я скажу, что твоя нация – сборище ничтожных обсосов, зря коптивших небо на протяжении всей жалкой истории своего чмошного существования, и лучше бы её вообще не было. У? Не слышу стона! (Игривое глиссандо ботинком по рёбрам) О! Вот теперь – слышу».
И это я не к тому, что рано или поздно страдалец взмолится и возопит: «Да, да, я отрекаюсь от всех своих ценностей, я сам скажу «дядя, прости засранца», только не бей меня больше!»
Может, и не отречётся, и не скажет. Этого никто и не требует в данном случае. Цель эксперимента – определить, что больнее. Когда какой-то «мучитель» говорит плохие вещи про твои ценности – или когда он п.издит тебя руками и ногами.
Ну и когда люди уверяют, что им в тысячу раз больнее, когда другие люди говорят какие-то гадости, чем если бы тебя повалили и отпинали, что слово ранит их куда сильнее, чем кулаки и сапоги, – это, вероятно, нужно подтверждать эмпирически. Создавать почву для сравнения. Замерять по приборам. И констатировать: да, этот человек от насмешек над его ценностями реально страдает на тридцать процентов сильнее, чем от удара по яйцам. Значит, чужое слово действительно ранит и убивает его. И только тогда – может появиться хоть какая-то резонная база для того, чтобы вербальные оскорбления ценились наравне с физическими посягательствами (или чтобы подлечить этого невротика в психушке).
Но пока её нет – приходится считать, что все эти истерики «ах, ах, слова меня ранят больнее, чем кинжал» - просто выпендрёж психованных, невоспитанных детей, спекулирующих на своём эгоцентризме так, как будто он должен находить всеобщее сочувствие.
Своих детей – мы стараемся воспитывать лучше. Нет, мы, конечно, не грузим их нюансами взрослого мира во всей полноте и сложности - но стараемся сделать так, чтобы умели различать, где есть действительно агрессивное и опасное посягательство, на которое вполне стоит отвечать силой, а где - просто трёп. Из-за которого, конечно, можно и подраться, была б охота, но – можно этого и не делать.
Поскольку сами по себе слова, какие бы они ни были, - не должны как-то глубоко цеплять тебя, провоцировать на некие запрограммированные, инстинктивные реакции. Ты – не робот и не животное. Ты – разумный человек. Ты головой должен соображать, а не программами или инстинктами руководствоваться.
В целом, в нашей Корпоративной Школе, где учится сейчас мой сын, - довольно насыщенная программа, там представлены все предметы, и на очень высоком уровне. То есть, предоставлена возможность их изучать, а уж кто чего выберет – это дело самих ученичков и их родителей. И если у кого-то не лежит душа к физике или географии или литературе – школа не станет насиловать, принуждать к изучению.
Я вообще не понимаю концепции принуждения к изучению того, что тебе нафиг не нужно и едва ли когда пригодится. Я и саму по себе концепцию обязательного среднего образования – с трудом понимаю. Вот для чего вся эта десяти-двенадцатилетняя маета?
Чтобы ты мог написать какому-то парню в блоге «Ха-ха, ты настолько дремучий, что не знаешь, какая столица у Киншасы, а я знаю!»?
И речь не о том, что у Киншасы нет и не может быть столицы. Речь о том, что вот это вот – что должно собой представлять? Поведение взрослого и ответственного человека, который будто бы недаром просидел столько лет в школе и не научился там ничему, кроме как самоутверждаться, кичась своими якобы ценными знаниями? Он действительно считает их, эти знания, таким ценным свойством своей личности?
Да ладно, тот парень, которого он критикует, чьё невежество он высмеивает, - действительно не знает, что у Киншасы нет столицы, потому что Киншаса – сама по себе столица Луанды (при g равном пяти, разумеется, и при sin больше 72). Но зато, быть может, тот парень не забывает включать поворотники при перестроении, в отличие от некоторых?
И что, спрашивается, важнее в современном мире? Помнить значение Киншасы при правильном синусе в изометрической проекции постоянной Планка на отображение богини Кали в изобразительном искусстве инуитов? Или включать долбанные поворотники, помня, что ты не один на дороге?
Поэтому, честно, я не стал бы вовсе участвовать в создании этой нашей Корпоративной школы, если бы её целью было – только лишь сообщение нашим отпрыскам тех научных знаний, которые могут оказаться (а могут и не оказаться) им полезны.
Знания – можно почерпнуть в Инете. Из книжек. Как угодно. Школа – для этого не нужна.
Назначение школы – оно другое. Оно – в том, чтобы спрессовать в один класс ребятишек, которые вовсе не друзья, которые вовсе не любят друг друга по умолчанию, и научить их выживать/уживаться/притираться в таких дискомфортных условиях. Поскольку это-то – реально связано с жизнью. Где тебе постоянно приходится иметь дело с людьми, которые тебе не очень симпатичны, но нужно научить себя воздерживаться от их убийства, покуда нет реально достаточного повода.
Поэтому два предмета в нашей школе – всё-таки обязательные. Логика – и этика. Те предметы, которых нет в российской программе, и которых нет во многих западных учебных программах, и именно по этой причине наш мир перенасыщен инфантильными дикарями, кичащимися своим «образованием».
Логика – она ценна тем, что позволяет оценивать всякие события внешнего мира с позиции «Какого бы хрена это должно было касаться лично меня?»
А это очень полезная позиция.
«Ой, а ты знаешь, в городе «N» голые девицы прошли шествием прямо по улицам! Ну, каково, а? Совсем стыд и срам потеряли!»
Думаешь… Ну, возможно, потеряли. А может, и не имели. Но моё-то – какое дело? Меня как-то должны возмущать голые девицы, гуляющие по улицам? Почему? Я – вообще-то, люблю вид голых девиц (если они не жирные и не страшные, конечно). Но даже если жирные и страшные – что ж, я мирюсь с их видом в купальниках на пляже, а значит, примирюсь и с видом без купальников. Как это вообще меня касается?
А чел, принесший новость, недовольный моей весьма пассивной реакцией, распаляется: «Нет, ну как же! А где же приличия? А как насчёт детей?»
И я-то, владея логикой, могу изобразить хоть какие-то варианты, где бы шествие голых девиц по улице угрожало детям.
Скажем, когда по улицам шествуют голые девицы – водители отвлекаются, теряют контроль над машиной, и сбивают наших детей.
Это – допустимое предположение, это – резонная цепочка событий.
Оно, конечно, нуждается в верификации, нуждается в экспериментальном подтверждении, когда бы в разных городах на улицы выпускали стаи голых девиц и вели отсчёт детей, сбитых машинами. Но это гипотеза, имеющая право на существование.
Когда же говорится, что просто вот наши дети посмотрят на голых девиц, и так приху.еют, что это будет неслыханно, и чёрт знает что с ними станется, с нашими детьми, - я отказываюсь понимать, где здесь логика. Где здесь хоть какая-то претензия на логику. Где здесь хоть какая-то попытка вывести следствие из посылки.
То есть, логика – она хорошая наука уже потому, что позволяет здраво отвечать на большинство попыток приобщить тебя к каким-то чужим озабочками и интересам, которые тебе самому нахер не впёрлись.
Она учит отвечать – «Ну и чо?» Вот именно так, кратко и ёмко. Подразумевая: «Меня-то сие – каким боком касается?»
И если чел не может тебе внятно объяснить, каким именно боком тебя это касается, а блеет что-то про «это и так всем понятно», «тут двух мнений быть не может», «это ясно всякому интеллигентному человеку» - то просто спустить его с лестницы. Он тебя разводит. Он пытается сыграть на твоих эмоциях, на твоих предположительных комплексах. Он пытается заделаться «цивилизованным человеком», подмигивая тебе, мол, мы с тобой одной крови, брат, - но он не брат тебе, когда не умеет пользоваться логикой. Он – самозванец, когда называет себя, дешёвого агитатора, цивилизованным человеком.
И даже в том случае, когда это реально твой брат, по крови, и ты его любишь, - ты вовсе не обязан следовать любой его иррациональной мании. «Ты прикинь, голые девицы прошли по городу! Да я бы расстреливал за такое!» - - «Расслабься, братуха, и перестань паясничать! Ты уже три раза подрочил на эту новость – ну вот подрочи в четвёртый и угомонись, наконец».
Поэтому логике – учить мелких полезно. Логика – это наука, которая позволяет честно говорить «Ну и чо?» в тех случаях, когда ты реально не понимаешь чужие идеологемы и учишься не приписывать себе их понимание, а честно интересоваться их рационализацией.
Второй же «обязательный» предмет, которому мы учим в нашей школе, - это Этика.
Но не в том смысле «этика», что не дай бог оскорбить чьи-либо чувства на званном обеде («ой, извините, уважаемая сёмга под ананасовым соусом, что манкировал вами прежде!») Это – этикет, а не этика. Это тоже важно… бывает… но этика – она шире.
Это наука о том, как ты определяешь своё жизненное пространство – и как сообразуешь его с чужими жизненными пространствами.
И у на уроках этики есть такой практикум.
Учительница говорит: «Дети, вот вы сейчас рассаживаетесь по партам в том порядке, в каком компьютер выберет, - и начинаете хамить друг другу, обзываться, говорить гадости своим новым соседям, целенаправленно, так, чтобы до слёз довести, или до драки. Это – задание. Но кто первый заревёт или полезет драться – тот проиграл».
Замечу, в целом, и я, и многие другие наши родители, и школа – придерживаются той концепции, что «взрослые не матерятся при детях – дети не матерятся при взрослых». Согласен, это изрядная условность, но вот и сами по себе языковые стили – условность.
И это бывает полезная условность в том смысле, что ты умеешь различать стили речи, и оказываешь такую любезность тем собеседникам, которые ожидают её от тебя, и сами блюдут речевой этикет. На первых, официозных стадиях, по крайней мере.
Потом-то, конечно, когда беседа становится более непринуждённой, «без накрахмаленного воротничка» - все начинают материться, использовать половые обсценизмы. Но это и есть признак непринуждённости, уже достигнутой. Типа, уже друзья – можно не соблюдать условности. К чёрту этот речевой этикет задрипанных лордов и пыльных старушек!
И в целом – мы прививаем своим детишкам то представление, что мат – для дружеской беседы с равными, а перед взрослыми – его нужно избегать.
Иррациональный, возможно, запрет, но вот – чтоб было. Чтоб получить представление о том, что эта жизнь полна иррациональных запретов, и ты не прорвёшься разом через все такие запреты, взяв штурмовую винтовку и напялив на себя скин из «халвы».
Однако ж, на этом уроке, этики – детишки вольны пользоваться любыми словами, чтобы довести соседа/соседку по парте до «капитуляции».
И можно говорить вообще всё, что угодно, подразумевая, что это игра. Кто не хочет – может сразу отказаться от участия и отсесть на заднюю парту. Но кто участвует – волен использовать любые слова и жесты.
В основном – конечно, тупые и незатейливые они бывают, детские оскорблялки. Но бывает и довольно остроумно.
«Так ты, если я правильно помню, из Горловки? А ты знаешь, что раньше она называлась Глубокая Горловка? Почему? Потому, что все тамошние бл.яди, которые образуют 110% вашего бабского поголовья, ибо-йоба к бля.дям примазываются ещё и трансвеститы, которые как бы ваши мужики, - они любят это дело, глубоко взять в горло».
Это говорит Кешка, давний враг-друг моего отпрыска. Выражение «ибо-йоба» - он то ли перенял от кого-то, то ли сам выдумал. Я честно не знаю.
Откуда он в восемь лет понахватался такой похабщины? Да из Инета – и забудьте о родительских ключах и системах оповещения! Это не поможет. Никогда не помогало.
Если уж мы, в нашем советском детстве, прекрасно знали в восемь лет, что такое «е.баться», «брать в рот», и прикалывались на эти темы (пусть и не полностью осознавая все физиологические аспекты) – ну не уберегут никакие «парент-локи» ваших детишек от этой темы. Глупо надеяться на защиту ребёнка от информации (или берите сразу дауна на усыновление). Резоннее – надеяться на то, что он выжмет пользу из этой информации. Чтобы чморить одноклассников и одноклассниц, скажем, самовозвышаясь (что вполне естественно).
И вот Кешка пытается это делать – но девочка родом из Горловки, его назначенная соседка по парте, парирует: «Тебе-то, что ли, о глубокой глотке мечтать? Я слышала, у тебя хомячок дома есть, и теперь я понимаю, зачем».
Да, она порадовала. Ей-богу порадовала. Кешка – покраснел, реально. Молодчина, девчонка. Вырастет – станет отменной стервочкой.
В большинстве же случаев – конечно, подколки младших школьников далеки от изящества, они грубы и тривиальны, но дети учатся главному: можно долго изрекать какие-то оскорбительные слова в адрес друг друга – и отвечать такими же оскорблялками.
Можно делать это – безо всякой реальной неприязни к «оппоненту», а самое главное – не заводиться, не нервничать, сохранять спокойствие и благодушие.
По хорошему счёту, дети делают это в любом случае. Оскорбляют друг друга вербально, самыми «грязными» способами, пытаются самоутвердиться, «опуская» товарища (да какой он нам, нахер, товарищ? Только потому, что этого чмошника засунули в наш класс, мы должны считать его своим товарищем?)
Иногда же – обзываются вовсе не по злобе и не ради оскорбления, а просто так.
Обычно, учителя в школах вмешиваются, делают замечания, пресекают такую вербальную активность. Иногда – по своей воле, иногда – считают необходимым отреагировать на ябедничание: «Марь-Иванна, а чего Сидоров обзывается?»
Наших учителей – мы категорически просим этого не делать. То есть, поддерживать порядок в классе – это одно, а читать нотации на тему того, что «нельзя обзываться» - это в их обязанности не входит.
Ибо – какого чёрта? Если тебя реально парит, что «Сидоров обзывается» - это твоя(!) проблема, которую нужно лечить. Если на самом деле тебя не так уж парят чужие обзывательства, но ты хочешь досадить своему неприятелю Сидорову, натравив на него «власть» в виде училки, – это не выгорит. И привыкай к тому, что не выгорит. Чтобы, когда вырастешь, не пытаться натравить на своих обидчиков государство. Даже варианта такого не рассматривать.
Говорят, что всё наоборот? Что ребёнок должен чувствовать себя защищённым, что он должен испытывать самоуважение?
Ну, может, если он заедет обидчику по морде – он получит повод испытывать самоуважение.
Если сумеет разобраться с этой проблемой, чужие обзывалки, как-то по-другому (для начала поняв, что это вообще не проблема) – он тоже получит повод испытывать самоуважение.
Но за что бы ему уважать себя, если он всего лишь настучал «властям» и переложил на них решение своей проблемы?
Понятно, что приходится вмешиваться, когда речь идёт о реально опасном каком-то насилии. Таком, которому ты не можешь сам противостоять, а потому действительно нуждаешься в помощи. И мы разъясняем детям, что если вас действительно кто-то всерьёз прессует, будь то старшеклассники или ребята из своего класса, но покрепче, или группа их, - то сказать об этом не западло. Это не будет стукачеством. Это будет «законным правом потребителя образовательных услуг».
Мы не для того тратим такие деньги на эту школу со всеми её системами безопасности, чтобы наших детей там невозбранно калечили, используя силовое превосходство. И поэтому ты вполне можешь требовать, чтобы тебя оградили от насильственных посягательств, которым ты не можешь противостоять сам. Или мог бы – но это было бы слишком жёстко.
То есть, ты мог бы дать отпор каким-то гопникам, стрясающим с тебя бабло, пописав их ножом. Этого они не ожидают, и это, наверное, произведёт на них впечатление (на тех, кто жив останется). Но ты не обязан этого делать, и, более того, заявив на них – считай, ты спасаешь им здоровье и жизнь. То есть, ты выбираешь более щадящий вариант.
Но вот когда проблема заключается лишь в словесных наездах, - тут физического неравенства нет, тут ты совершенно на равных с обидчиком, у тебя есть тот же рот, тот же язык, и если ты требуешь вмешательства властей ради твоего душевного комфорта и самоуважения, - извини, братец, но ты лох и чмо, которого не за что уважать.
Ну а для закрепления этой мысли, что физические наезды – дело одно, а вербальные – совсем другое, собственно, и существует этот «ругательский» практикум на уроках этики.
При этом, не хочу быть понят неправильно, будто бы мы противодействуем ВСЯКИМ физическим конфликтам между школьниками. Разумеется, нет. Я уж не говорю про всякую рутинную детскую активность, вроде книжкой по башке огреть или на переменке толкнуть, но если кому-то с кем-то хочется целенаправленно, от души подраться – то, пожалуйста, на задний двор, и выясняйте там себе отношения на здоровье. В присутствие публики, которая разнимет, если дело зайдёт слишком далеко.
Правда, оно почти никогда не заходит слишком далеко. Когда ребята, с одной стороны, привычны к насилию (а у нас физ-ра – почти целиком единоборства), с другой же – привыкли сохранять самообладание в драке и не заводиться с полуоборота из-за каких-то оскорблялок, - они себя контролируют.
Крайне редко кто-то набрасывается на кого-то спонтанно, прямо в классе. У них почти всегда есть достаточно выдержки, чтобы пригласить оппонента на задний двор, цивилизованно.
Но чему мы противодействуем, и очень жёстко, - это вещи вроде, скажем, рэкета. И это объясняется на той же этике. Ты, парень, говоришь кому-то: «Гони лове, а то по шее получишь» - собственно, уже в этот момент тебя имеют полное право завалить к херам собачьим. Как взбесившуюся тварь, как беспредельщика, который в натуре попутал. На этом стояла и будет стоять наша Цивилизация. А что он не делает этого, не валит тебя, но просто сообщает охране, – так лишь из жалости к тебе. Но если и грохнет – ему ничего за это не будет. Когда он может обосновать, почему тебя замочил, а ты – не можешь обосновать, какого хрена на него наезжаешь.
И вот ради справедливости, у нас бывали случаи, где имелись подозрения на силовой рэкет. Мы их расследовали, по-серьёзному. Но оказывалось, что там речь шла о некотором самоуправстве в вопросах возврата долга. И дело ограничивалось чисто юридической лекцией на тему того, что если тебе проиграли в карты и ты реально хочешь получить с должника – бери расписку. Или – угрожай ему диффамацией, распространением сведений о том, что с ним нельзя садиться за стол, поскольку он не платит по долгам. Но прессовать его физически – не стоит дело того. Оно, может, и справедливое – но слишком стрёмное. Или уж по крайней мере, нужно соблюдать аккуратность, не оставлять явных следов, не причинять реальных увечий.
А в целом, хотя многие наши ребятишки очень боевитые, - у нас на удивление ровные и доброжелательные отношения в школе. Не в последнюю очередь, вероятно, благодаря тому, что им не навязывается той идеи, будто бы есть какие-то слова, из-за которых нужно впадать в ярость. А напротив, утверждается та идея, что вообще никогда не нужно впадать в ярость, ни при каких обстоятельствах, а тем более - из-за слов.
И ещё внушается идея, что никто не обязан оберегать твои нежные и трепетные чувства, воздерживаться от глумления над ними, когда насмешнику это прикольно, и публике это прикольно.
При таком подходе – есть по крайней мере надежда, что ребёнок не будет окукливаться в своём невротическом «индиговом» мирке, требуя к себе непомерного уважения хрен знает за что, а научится здраво общаться с другими людьми, чтобы они получали реальные причины уважать и ценить его.
Особенно важно при этом – разъяснение роли денег в нашем мире. Которые не есть абсолютное мерило нравственности, конечно, но, когда имеются сомнения в нравственности того или иного явления, – лучше всего довериться деньгам. Идти за баблом.
Которое есть – искреннее, истинное общественное признание полезности твоей деятельности.
Когда люди называют тебя «великим просветителем» и «совестью нации» - возможно, они это делают просто потому, что «так принято». Ты говоришь какие-то «правильные», «высокие» слова – а значит, тебя считают «пророком», едва заслышав в твоих речах привычную пророческую рутину. А так-то – всем пофиг, чего ты там бормочешь.
Но вот когда люди готовы платить деньги за то, чтобы тебя послушать, готовы покупать твои слова на свои кровные – это значит, что ты делаешь нечто реально общественно полезное.
И когда кто-то возбухает, мол, мне оскорбительно слышать такие слова – к нему один вопрос. Он своё возмущение – может продать? Скажем, если он выпустит книжку «Почему я считаю возмутительными речи господина такого-то» - её кто-нибудь купит?
Если купит – значит, купит. Такие бывают примеры. Скажем, Виктор Суворов и Марк Солонин продают своё возмущение «советской» версией Второй Мировой, а Дюков и Пыхалов – продают своё возмущение «антисоветской» версией. И когда находятся покупатели и на тот, и на другой товар – значит, всё славно. Значит, и возмущение оказалось социально востребованным продуктом.
Но если нет – то не пошёл бы в жопу любой великовозрастный невоспитанный ребёнок, склонный закатывать истерики по любому поводу и требовать(!) от общества, от государства какой-то силовой реакции, когда на самом деле его возмущённый клёкот до такой степени всем пофиг, что никто и пяти рублей не выложит за брошюру с изложением его обидок?
И понимая это, реальную несостоятельность своих претензий, реальную свою бездарность в том, чтобы хотя бы интересно их преподнести, - они начинают дёргать за рукав государство, изобретая некие «возвышенные» причины того, почему оно должно обратить внимание на их проблему.
А государство, конечно, радо быть героем, стоящим на защите никому не нужных чмошников с их попранными чувствами. Оно – радо любой возможности расширить сферы своего регулирования, углубить и ужесточить методы воздействия на людей.
Потому что государство – это тоже люди. Которые обожают надувать щёки и подчёркивать свою значительность. «Вот я прокурор, и вроде бы дурак дураком, но когда на мне этот синий мундир – я могу тебя обвинить в оскорблении чьих-то чувств и создать тебе проблемы. Да-да, я могу это сделать. У меня не очень хорошо получается привлекать к ответственности крутых бандосов и террористов, но зато – я умею сажать за решётку журналистов и блоггеров. Поэтому мне нравится мысль, что борьба с «мыслепреступлениями» так же важна, как и борьба с физическими преступлениями, поскольку «в начале было слово», со слов всё начинается, и с говорящими слова – бороться гораздо приятнее, чем с теми, кто стреляет».
И обиженные кликуши, и государственные мужи подобного разбора – всё это невоспитанные дети. Они играются с инструментами насилия, не понимая, насколько это серьёзная штука. Они считают нормальным употреблять насилие в ответ на слова – а потом удивляются всякий раз, когда их насилие порождает и усугубляет встречное, и всё летит к чёртовой матери. И даже тогда, очутившись в эмиграции, они продолжают думать: «Надо было пожёстче пресекать всякие крамольные высказывания. Ведь со слов – всё начинается». Что показывает, что на такой стадии – дебилизм уже неизлечим.
У детей же он не то что излечим (если не клинический) – а его просто и не возникнет, если не навязывать им представления, будто есть хоть какие-то слова в этом мире, неизбежно требующие силовой реакции. «Если ты правильный пацан – то ты ДОЛЖЕН дать в морду, когда тебе говорят то-то и то-то».
Что за чушь? Можешь(!) дать в морду, если уверен, что это не приведёт к таким последствиям, каких ты не желаешь. Но вовсе не должен. Скорее уж – ты должен учиться НЕ применять насилие в ответ на слова, а воспринимать их спокойно, как они есть. Колебание воздуха. И отделять слова от действий.
Как насчёт «Пусть без насилия, но мы все должны уважать друг другу и чужие чувства?»
Да видите ли, когда тебя принуждают к тому, чтобы уважать кого-то с его чувствами – это уже насилие.
Нет, люди не должны(!) уважать других людей. Уважение – это персональное чувство, которое имеет какие-то основания. И оно либо есть, либо нет.
И если я хорошо отношусь к человеку, но считаю, скажем, нелепой его религию (а они все – нелепы на мой взгляд) – я не буду высказываться о ней в его присутствии, если знаю, что ему это неприятно. При условии – что он сам не тычет мне в нос свою религию и не настаивает на том, что я будто бы должен(!) чтить его предрассудки.
Помню, у меня была одна подруга, которая, в возрасте двадцати с лихом лет, спала в обнимку с плюшевым мишкой, как привыкла с детства. И она понимала иррациональность такого поведения – но ей это было приятно, ей так было комфортно.
Наверное, было бы святотатством как-то непочтительно обойтись с этим дурацким медведем в её присутствии. Это расстроило бы её. А когда симпатизируешь человеку – не хочется его расстраивать.
С религией (и с другими «святыми вещами») – абсолютно та же история. Если человек тебе симпатичен, если тебе реально небезразличны его чувства – наверное, не станешь их травмировать без нужды (хотя посмеяться над ними – всё-таки можно).
Но вот когда какой-то совершенно незнакомый хрен с горы начинает вопить, будто ты не имеешь права стебаться над его богами и пророками, поскольку обязан уважать его чувства – то не пошёл бы он нахер?
Я – не имел никаких причин, чтобы уважать его самого, пока мы были незнакомы, - и ещё меньше их обрёл, когда мы познакомились таким-то образом. Соответственно, я не уважаю его самого, для начала. Я даже склоняюсь к мысли, что лучше бы ему вовсе на свет было не рождаться, ибо и без него в этом мире говна предостаточно. И это моё вполне искреннее чувство, - так какого хрена я должен заботиться о том, чтобы какие-то мои высказывания не задели какие-то его святыни, которые мне – абсолютно похер?
Ну а когда он заявляет, что намерен применить насилие для защиты своих святых чувств – я этому, скорее, рад, чем не рад. Потому что в этом мире и так слишком дофига людей, и среди них слишком много невоспитанных долбойобов, и почему бы мне не радоваться уважительному поводу отправить в мир иной того из них, кто сам на это нарывается? И когда он сказал, что применит «насилие» – повод более чем уважительный. Остаётся посмотреть, чего он в этом смыслит.
Иногда возникает, ей-богу, желание устроить какую-нибудь универсальную такую выставку глумления над всем-всем-всем «святым и трогать-не-моги» для всех-всех-всех диких невоспитанных долбойобов, считающих своим высоким долгом распускать руки в ответ на неприятные им слова и символы, и когда они пойдут громить эту выставку, - срезать их всех разом длинными очередями из пулемётов.
Мир, ей-богу, станет лучше. Многие говорят, что мир станет лучше, когда мы научимся уважать друг друга – но это всё туфта. Он станет лучше, когда мы загасим диких долбойобов, которые и не собираются кого-то уважать ни в малейшей степени, не делают ни малейших попыток, а лишь пытаются внушить «уважение» к себе и своим психиатрическим комплексам посредством грубой физической силы. Ну и если так – я ничего не имею против силового противоборства. Поскольку знаю, что они отсосут.
Но это – мечта. Даже если воплотить её технически – не удастся выманить всех(!) диких долбойобов. Большинство из них зассут и затаятся, а потом начнут привычным образом дёргать государство за рукав, мол, вот, эта провокация привела к гибели многих людей (которым лучше было не рождаться, для начала), и потому нужно запретить такие провокации.
Наш нынешний мир – слишком помешан на идее ценности всей и всякой человеческой жизни, каковая концепция тоже представляет собой разновидность религиозного долбоебизма.
И с этим приходится жить. С сознанием того, что изрядную часть населения этого глобуса составляют тупые полуобезьяны, готовые бросаться в бой за любое чисто символическое поругание любых своих святынь, а другую часть – составляют импотентные гуманистические долбойобы, помешанные на сострадании к чужим психозам и терпимости к чужой нетерпимости.
Ну что ж, по крайней мере, своих детей мы можем воспитывать так, чтобы они не подпадали ни под ту манию, ни под другую. Чтобы без малейших колебаний, без малейших угрызений могли загасить агрессора, угрожающего им физически, - и сами умели воздерживаться от физической агрессии, пока есть возможность.
Быть способными к эффективному насилию – но не применять его без крайней необходимости, т.е., в такой ситуации, когда внятно могут обосновать, почему это было необходимо.
А вообще, как ни странно, я люблю человечество. Это очень интересный материал для наблюдений: то, как единственный вид, обладающий разумом, - учится использовать разум все тысячелетия своей истории, и по-прежнему зачастую действует совершенно неразумно. Да ещё и возводит иррациональность в культ, утверждая примат инстинктов над разумом.