Из цикла - Ереван и Ереванцы...
Вечерело. Шёл мелкий, навязчивый, холодный, моросящий дождь ... Я медленно подходила к церквушке, уютно расположившейся среди чудом сохранившихся улочек старого Конда. Единственного, уцелевшего в вихре времени, района, куда-то вечно строящегося, моего родного и древнего города. На маленькой, величиной с кулак, мощённой площадке перед входом в церковь с многовековой историей, собралось довольно много народу. Стояли, прячась от дождя, покуривали... кто в одиночку, кто группками, некоторые оживлённо беседовали, помогая себе, как принято в Закавказье, да и не только, жестами и мимикой, умудряясь при этом не повышать голоса. На входе у двери обратила внимание на отчуждённую и одинокую в своём горе, словно сошедшую с полотен Метенья, скорбную фигурку, с вздрагивающими от беззвучного плача и безысходности плечами, женщины лет сорока пяти. Лица её не было видно, оно было скрыто под траурной вуалью, но оно мне показалось знакомым и что мы где-то встречались. Я вошла в церковь, где как и положено, изножьем в сторону алтаря и лицом покойного обращённого к востоку, как символ того, что душа отошедшего от нас молится с братьями, ещё живущими на земле, для прощания был установлен гроб с усопшим. Завершая круг памяти, подошла к сыну покойного, выразила соболезнование и, постояв немного рядом с ним, отошла в сторонку . Огляделась... многие из присутствующих были мне хорошо знакомы , ещё со студенческой скамьи. С некоторыми из них я начинала свой тернистый путь в медицине сразу после окончания института. Вокруг, едва слышно, словно срываясь с трепетных крыльев невидимых бабочек, шелестело тихое перешёптывание. Слышны были слова сожаления вперемешку с весёлыми воспоминаниями и грустью сдобренной солидной толикой сплетен. Речь естественно шла о покойном - Человеке и Враче с большой буквы.
Все были в меру сдержанны и торжественны. Всё шло своим чередом, но меня почему-то не покидало чувство, что здесь что-то не так. Я оглянулась, присмотрелась... через мгновенье я осознала, что на скамье, среди родственников покойного отсутствует женщина, сидящая, как и полагается, у изголовья, прожившая с ним последние два десятка лет и дарившая ему счастье и радость разделённой любви.
Память унесла меня на двадцать с лишним лет назад... Кафедра хирургии, кабинет профессора, книги , муляжи, истории болезней. В углу стоят два восточных кресла , маленький инкрустированный журнальный столик, на нём китайский глиняный чайник с зелёным чаем. В одном из кресел, вальяжно и уютно сидит Он. Импозантный, с тщательно подстриженной и ухоженной густой седеющей шевелюрой, одетый в модную в те годы полосатую тройку из английской шерсти с едва заметным из нагрудного кармана шёлковым платком и в тон ему ярким галстуком. А рядом, словно райская птичка на жёрдочке, примостилась на подлокотнике молоденькая девчушка с невероятно открытыми, большими, серыми, трепетно смотрящими в тебя и вечно вопрошающими глазищами, нежно называющая его по имени, используя ласковые и уменьшительные слова. Наверное у меня был довольно глупый и обескураженный вид... Ситуацию разрядил сам профессор, забрав рукопись диссертации из моих рук, передать которую на рецензию я собственно и зашла к нему в кабинет, теперь только осознав, что даже не постучала. За те несколько лет, на протяжении которых я его знала, двери кабинета практически всегда были открыты как для коллег, так и для пациентов. Задав два-три рабочих вопроса, он пригласил меня присоединиться к ним и выпить чашечку чая. Чувство неловкости не покидало меня и беседа как-то не клеилась. Быстренько проглотив немного под остывший чай я, под предлогом ожидавших пациентов, поспешно покинула профессорские пенаты. Справедливости ради замечу, что меня никто особо и не пытался удержать.
Шло время. До меня доходили слухи, что наш любимый профессор и гуру, на которого мы молились чуть ли не со студенческой скамьи, влюбившись в свою студентку, сероглазую девчушку, лет на тридцать пять моложе себя, ушёл из семьи. Этот факт, как водится на востоке, стал нескончаемой темой для всякого рода разговоров, сплетен и пересудов. Были такие, преимущественно мужчины, которые понимали и поддерживали его, но в основном всё больше обвиняли его и особенно девчушку. Говорили про меркантильный интерес: диплом, распределение, специализация, диссертация, называли это распутством и недостойным поведением.
А потом он переехал к ней, и они стали жить вместе в любви и радости, даря друг другу счастье, не обращая внимания ни на какие кривотолки и сплетни. Так они прожили двадцать счастливых лет. Через пару лет после этой истории я сменила место работы и потеряла их из виду...
Рядом с гробом сидели родственники, среди них несколько женщин разного возраста, с безучастным видом принимающих соболезнования. Проходя мимо, люди подходили к ним, жали руки, говорили слова соболезнования, подобающие месту и случаю ничего не значащие фразы, и отходили. При этом, было заметно, что все искали взглядом ещё кого-то. Наверное, ту самую женщину, которой многим присутствующим хотелось бы высказать самые искренние соболезнования, сказать слова утешения и поддержки, в которых она сейчас так нуждалась. Женщину, которая, когда пришло его время уходить, была рядом с ним день и ночь... до последней минуты, до последнего вздоха, держа его за руку и так же преданно смотря ему в глаза своими прекрасными, как сама жизнь, глазами, продолжая без остатка дарить ему себя, любовь и счастье в последние мгновения его земного существования.
Это была она – та женщина с вуалью, которую я встретила на пороге церкви. Не желая делить ни с кем всю невыносимость боли своей утраты, не желая принять, смириться и поверить в неё, беззвучно глотая слезы и еле сдерживая рвущийся наружу звериный вой от несправедливости понесённой утраты, маленькая, потерявшая веру, хрупкая фигурка, удаляясь, скрылась в ночи под грустный аккомпанемент холодного осеннего дождя знаменующего конец всего, ради чего она жила, всего, что она так любила, оставляя в той – теперь уже такой далёкой, нереальной и призрачной жизни, мужчину всей своей жизни...
Под сводами церкви, на траурном постаменте, в гробу из красного дерева, лежал 80 -летний , все с той же седовласой тщательно ухоженной густой шевелюрой, для кого-то отживший уже свой век, глубокий старик.
Поделилась со мной этой историей Рузан Х.
Март 2013г.
Лос Анджелес