Свой человек не появляется из ничего. Шерстяные нитки свитеров чужого счастья должны проникнуть в тебя и прижиться, как это бывает с пересаженными органами, сплестись в прочный узел, давая начало собственному свитеру.
Стоящего экземпляра-проеденного молью, растянутого в рукавах, потерявшего свой цвет, найти было невозможно, но иногда, в моей памяти, всплывали отдельные фрагменты рассеченных морщинами лиц, прошедших десятки лет рука об руку, ругавшихся по поводу хождения в ботинках от прихожей до кухни, недосоленности салата и прочих мелочей, так часто и категорично разбивавших, казалось бы самые прочные семьи. Но такова природа человеческая-замечать промахи в мелочах, растворяя серьезные ошибки.
Ни имён, ни фамилий я не запомнила, хотя жила по соседству с домом, где проживала эта немолодая пара. Но что имена и фамилии людей, если невзначай подброшенное в воздух слово, может изменить судьбу неизвестного путника?Так и старик, удивленно разглагольствующий на тему как долго они прожили вместе с супругой, и за все эти годы он ей ни разу не изменил хотя и был младше, вселил преклонение перед столь сильным чувством мне - двенадцатилетней девочке, впечатлительность которой сохранила образ старика на задворках памяти. Так и возник мой собственный, цвета какао, кашемировый призрак свитера.
Дело в том, что впечатлительность играет, несомненно, фатальную роль. Это, казалось бы ерундовое свойство характера, имеет необычайно разрушительную силу, способную перечеркнуть все достижения, таланты и в конце концов жизнь. С одной стороны, впечатлительность является даром, и если она присутствует, значит чувство прекрасного сконцентрировано, стянуто в единство переживаний внутреннего с внешним,но впечатлительность, это и умноженная во сто крат человечность, а в нашем веке примеры жестокости, насилия и зверства, на каждом углу. Реакция же впечатлительного человека, не что иное как фильтр, пропускающий грязь через себя, и находящий её в себе через некоторое время - грузом, заставляющем думать и разочаровываться, снова и снова, при каждом следующем столкновении с этой «общественной» грязью.
Впечатлительный запоминает виды грязи, и накапливает её, чтобы распознать, подобно лейкоцитам в крови, но в конце концов, замечая многочисленность и вездесущность зла, происходит интоксикация. Сверх человечность перерождается в циничность, скептицизм, равнодушие и прочие самые ужасные пороки нашего века.
Мне был знаком процесс фильтрации. Душевная боль, превращавшая её в клубок колючей проволоки под напряжением, с точностью раз в 2 недели, несколько часов до сна, ложилась на мою грудь отметая запланированный список дел. Доходило до того, что и дышать становилось тяжело, а с возрастом и плакать. Бороться с этой болью можно было двумя методами:продолжать игнорировать её, инсценируя прекрасное расположения духа и в конце концов, ощутить омерзительный процесс рвоты изнутри, вследствие нелепости и фальшивости, другой метод:окунуться в эту боль, принять как часть себя, растоптать лирическими мелодиями в плеере, и со временем, опять начать жить, так как время лечит и борьба с очевидным, с уже решенным, никогда не принесет победы, а череду поражений.
В такие моменты я судорожно искала карандаш, как ищут обезбаливающее в моменты сильных спазмов, и сосредоточенно рисовала. Напряжение высоковольтной колючки пронизывало грифель карандаша, рождая изображение. Оно не примеряло талантливо, или бездарно получался рисунок, скорее это была боль, но умершая, поверженная и запечатленная на бумаге.
Вполне возможно, что если бы всё человечество пользовалось таким методом борьбы с болью, большинство удалось бы спасти заранее, подсчитав количество рисунков и определив тематику, но большинство оказывались один на один с этой металлической проволокой, не желая беспокоить и портить жизнь близким. Но близких не было, были равнодушные...Тогда большинство и оказывались в последней стадии, стадии «морального разложения». Но мой характер не позволял мне сдаваться, частенько я обещала и твердила себе, одно и тоже:-»мы обязательно выберемся,слышишь?». Я стремилась приучить свой дух самостоятельно выбираться на поверхность, в одиночку справляться с бурным водоворотом, цепляться за любую вещь способную вытащить меня наверх к свету и безграничному пространству, где человек может всё, пока не сделал выбор.
На несколько недель, я пропадала по вечерам,блуждая городом. Находила поддержку в свете фонаря, пасмурном небе, чернильном море. Только вот людей боялась...Уязвимая и беззащитная в упадке духа, я грозно хмурилась, сжималась выпячивая острые углы, и отворачивалась скрывая грудную клетку, в которой сочилась полупрозрачная жидкость размягчая ссадины. Казалось, в те моменты я была невидимкой... Ссутулившись, делая вид весьма занятой особы, я скользила среди немногочисленных толп людей, изредка мелькающих в этом захолустье. Но моё лицо! Моё лицо часто высовывалось из заезженного воротника куртки и на нём проскальзывала печать душевной боли: искривленные губы, взгляд, тонувший в застывшем озере, невысказанные вопросы, стремящиеся прозвучать хотя бы шепотом-всё это выражало одно только лицо.
Люди сновали не замечая моей тени, и от этого становилось тошно. Но в конце концов, злость брала вверх, и мне пришлось привыкнуть. Люди безразличны. И в первую очередь к несчастью других. Со временем, возможно, и я буду настолько каменной, что и сама не замечу человеческого несчастья. Доходя до предела озлобленности и жалости к себе, я с удовлетворением шла домой, и была «сильной», до той поры, пока семейная обстановка, романтические фильмы со счастливым концом не возвращали мою озлобленность к исходной точке. Мир возвращался на круги своя, и сказать по правде, я всё также, как и большую часть жизни была жизнерадостным комком. Но дело было даже не в позитивном мышлении, что по мне считалось полным абсурдом, дело было в том, что так удобнее всем, и мне в том числе. Ни один человек в этом мире не способен прочувствовать, что же у тебя внутри, кроме как экстрасенса, но и они, как я слышала, делают это в крайней необходимости, сугубо в целях роботы, что по моему мнению, подтверждало всё нутряное безразличие людей друг к другу, подтверждало всё это бессмысленное единство рас, пропагандируемое в мире.
Возможно это странно, но я почти всегда ненавижу себя. Я кляну себя на чём свет стоит, при каждом публичном оголении души. Любая искренность сопровождается у меня внутричерепными матами, как и любая теплая улыбка, как и любые наплывшие сентиментальные слезы. Для моего разума это вульгарно, как публично раздетое тело. Такое ничем не украшенное тело есть верх невежества, в то время как разодетые в пух и прах дамы, щеголяют богатым внутренним миром, тонкой душевной организацией и развитыми человеческими качествами. В этом и заключается ничтожество нашего общества.
Хорошо сыгранную ложь и фальш, называют экспрессивностью и эпатажностью. Те же немногие, что оголяются, провоцируют вспышки травли, а те кто одевает шубы, в конечном итоге не могут их снять, т.к. шуба приростает и приписанные эмоции становились родными. В публике такие весьма почитаются, потому как поверхностны, веселы и беспечны. Они отрывают других от насущных проблем.
К зрелости, каждый выбирает своё место. Кто-то среди «голых», обрекая себя на звания неудачника, пессимиста, ненормального, кто-то среди «норковых» оставаясь для всех оптимистом, успешным человеком. И ничтожное количество мается посредине бросаясь из стороны в сторону в зависимости от насущного положения. Именно последние и составляют по моему заключению «общество бездушных», и к сожалению, сама я состою в этом клане.
Как обратить мне внимание на окружающих, когда сама я распыляюсь между оптимистом и пессимистом. Когда сама я, в сладостные минуты искренности с самою собой, погружаюсь в собственные, не навязанные эмоции, впитываю и излучаю внутренний негатив. Но ненадолго. Ведь иначе, перейдешь в эту стаю вечно голых, вечно не защищенных, не принятых, неудачников.
Таким образом из-за сомнений люди и образовывают серую массу, потому как, чем более ты впадаешь в крайности, тем ты и более выдающийся. Раз скрываешь своё нутро, то при любых обстоятельствах, раз оголяешь душу, то не только её край. В другом же случае ты сырье и ничего особенного с тебя не выйдет.