Мой отец в тысяча девятьсот тридцать девятом году был признан врагом народа.
Вернувшись из армии в родной поселок, Николай (так звали моего отца) первым делом отправился к своей невесте. Он хотел скорее увидеть ее и узнать о причине столь долгого молчания возлюбленной, ведь она уже год не писала ему писем. Но, добежав до ее дома, он в недоумении остановился у калитки, потому что услышал громкий плач младенца.
- Николай! – вдруг раздалось за спиной. – Ты ли это?
В низеньком коренастом мужичке Николай сразу узнал Борьку, односельчанина и друга школьных лет.
- Какой ты стал верзила! – воскликнул Борька. - Мускулатуру заимел, да поправился как! – потрепал он его по щеке.
Во взгляде Борьки Николай заметил недобрую искру.
- Тебе со стороны виднее, - слегка опешив и оглядев себя, ответил он, - а как по мне, так нисколько не поправился.
- Не скромничай, друг, - продолжал Борька,- поправился точно! Небось, в советской армии хорошо кормят?
- Кормят, как кормят, - махнул Николай и посмотрел на окна невесты, - неплохо.
- Что, к Маруське пришел? – ухмыльнулся Борька.
- Да вот пришел, стою - зайти не решаюсь, не понимаю, чей там ребенок кричит…
- Это ее ребенок, - ответил с ходу Борька и открыл калитку, - Маруськин мальчишка, она его два месяца назад родила, Николаем назвала. Да и … замужем она. Никак ты ничего не знаешь?
- Не знаю…- удивленно ответил Николай.
- Пойдем со мной, Маруську проведаешь, с мужиком ейным познакомишься, - предложил Борька и хитро посмотрел на Николая.
- Ни к чему это мне. Дружбу с ним водить я все равно не буду.
- Ревнуешь? – будто подстегивая, спросил Борька.
- Уезжаю я, - ответил Николай, хотя об отъезде и не думал.
- А когда ты уезжаешь?
- Завтра, - отрезал Николай.
- Зря со мной не хочешь зайти, - сказал Борька и зачем-то добавил, - у Маруськи мужик добрый, работящий. Клад, а не мужик! Да, и она его очень ценит, любит.
- Наверное, есть за что.., - произнес Николай и печально улыбнулся, - а ты к ним в гости идешь?
- Вроде того, а что?
Николай хотел напоследок попросить Борьку, чтобы тот от него Маруське привет передал, но передумал, так и ушел.
Дома его ждала мать, приготовила обед, выставила на стол разносолы, пироги. Отец обнял сына и даже пустил скупую слезу. Пришли родственники повидаться. За столом мужики много говорили о своих армейских годах и о войне, которую пророчили в скором времени. Но все это совершенно не волновало Николая. Его мысли были заняты лишь одной Маруськой.
«То, что она не дождалась меня из армии - это можно понять, - думал он, - дело житейское. Только вот что это за муж у нее такой расчудесный? Уж больно красочно его Борька расписывал…»
Николай спросил у отца, есть ли кто в селе приезжий. Но тот ответил, что нет.
«Получается, что Маруську у меня кто-то из своих отбил? – продолжал недоумевать Николай. – Так кто же ее муж?»
И задал этот вопрос отцу.
- Борька Чижиков, - ответил тот, закурив папиросу.
- Борька?! – вскричал Николай, похолодев от неожиданности. - Не может быть… А почему ты мне раньше этого не сказал?
- Не хотел тебя расстраивать.
Николаю вдруг стало ясно, почему Борька так смело зашел во двор Маруськиного дома, этот «добрый и работящий клад, а не мужик», которого якобы так она любит.
- Ну, я ему сейчас покажу! – сжал Николай кулаки и метнулся к выходу.
Но на крыльце его остановили сотрудники НКВД.
Отец Николая выбежал из дома навстречу непрошеным гостям и, не затушив папиросу, кинул ее в траву возле дома.
- Николай Иванович Лавров? – спросил один из тех, что в форме.
- Да, это я, - ответил Николай.
- Вы поедете с нами,- сказал другой и, резко заложив его руки назад, сжал наручниками.
- Мой сын ни в чем не виноват! – закричал отец и кинулся к сыну.
Но оперативник резко оттолкнул его, и старик упал на землю. А Николая так без объяснений и увезли.
Через несколько дней его без суда и следствия отправили в Кольский исправительно-трудовой лагерь, где проводилось строительство железнодорожных путей. Николаю только разъяснили, что теперь он враг народа и осужден по статье пятьдесят восьмой, пункт десятый: антисоветская контрреволюционная агитация. А на вопрос, какую именно агитацию он проводил – уточнять не удосужились. Когда в сорок первом году началась война, он был переведен в лагерное отделение номер один города Кандалакша, где и пробыл до конца сорок пятого.
Снова вернувшись домой, Николай сразу заметил, как сильно за эти годы постарела мать, как изможден отец. После серьезной контузии его руки дрожали, голова вся поседела, лицо осунулось. Старики выглядели измученно, в их доме царила мертвая тишина, скорбная и тяжелая. И эта тишина лежала по всему поселку.
- И угораздило тебя к Маруськиному дому идти в тот день, - говорил отец, сидя вместе с Николаем за пустым столом, - ведь там ты и встретил Чижикова?
- А причем тут Чижиков? – удивился Николай.
- Это ж он на тебя донес!
- А что он мог обо мне знать, когда мы с ним в тот день первый раз за несколько лет увиделись?
- Как что, сын? Ты ведь ему жаловался, что в красной армии кормят плохо!
- Я в жизни никому такого не говорил, а тем более Чижикову, будь он неладен! Да и кормили нас нормально, что я зря на армию наговаривать буду?
- Он всему поселку ваш с ним разговор растрепал, после того, как тебя забрали.
- И что за разговор, интересно?
- Будто ты говорил, что похудел на армейских харчах, что только мучился три года в армии, а не служил. Он же тебя вразумить пытался: как, мол, можно на советскую армию клеветать?
- Вот сволочь! – ударил Николай кулаком по столу.
- Да ладно тебе, что уж теперь-то говорить…- понизил отец голос.
- Я ему еще тогда, за Маруську, хотел рожу начистить, но не получилось. Зато теперь точно начищу … до блеску! – сжал Николай кулаки.
- Нет, сынок, не начистишь, - замотал головой отец, - нет давно Чижикова.
- А куда ж он делся? Уехал что ль куда, предатель трусливый?
- Помер он.
- Как помер?
- В сорок первом его немцы на заставе в Твери расстреляли. Герой он теперь, чай, а отнюдь не предатель.
- А Маруська? – взволнованно спросил Николай. – У нее же ребенок от Чижикова был?
- В поселке так и живет. Только помимо своего мальчишки теперь еще двоих воспитывает, детей сестры, которую немцы заживо сожгли. Мужика у нее нет. Тянет все на себе, бедная. Может, ты к ней жить попросишься? Вдвоем все же легче будет. Ведь любишь ты ее до сих пор?
И, забыв обо всем, Николай побежал к Маруське. А вскоре они поженились.
Прожили Николай и Маруська пятьдесят лет. Я родилась у них в пятьдесят третьем году. Всего нас в семье было четверо детей. И всех отец на ноги поставил, выучил. Но прозвище «враг народа» потом еще долго его преследовало, пока власть ни сменилась. А после, когда уже и времена другие настали, и о прозвище этом злосчастном никто не помнил, он по-прежнему называл себя «врагом народа», но вовсе не по той причине, по которой был репрессирован, а совсем по другой.
Отец всегда присутствовал на параде в честь Дня Победы. И в последний для него год жизни, перед самой смертью, он мужественно отстоял весь парад. Солдаты шли перед нами строем, звучала торжественная музыка, плакали ветераны, и это были слезы радости. Плакал и мой отец.
- Что Вы плачете? – спросила я . – Победили врага, радоваться нужно. Смотрите, как красиво маршируют солдаты.
- Обидно, дочка, если бы ты знала, как же обидно, что я в строй не смог встать.
- Да куда тебе в строй-то, отец?! Молодые пусть маршируют! А мы полюбуемся да порадуемся.
- А я о том времени, когда молодой был, и говорю. Пока мужики Родину защищали, я в лагерях гнил.
- Ты железную дорогу строил, потом госпиталь для солдат - тоже Отчизне служил.
- С клеймом врага народа на челе?
- Но мы же знаем, что никакой ты ни враг народа, что это незаслуженно тебя оклеветали.
- Чижиков постарался, герой!
- Посмертно герой, - заметила я.
- Умереть за Родину – великое дело, дочка, - печально произнес он.
- Я считаю, что даже дезертиры – герои.
- А это еще почему?
- Они сохраняли генофонд нашей страны, пусть и неосознанно. Инстинкт самосохранения дан нам от Бога. И порой он сильнее патриотизма. А за это разве можно осуждать человека? За то, что он просто хочет жить! Да, кто-то должен был погибнуть, без этого и война не война. Но кто-то должен был выжить! И пусть даже ценой собственного достоинства. А были люди, волю которых связывали узами лагерей, и ты один из них.
- И даже, если рвешься из лагеря в бой, - нет, отвечают, ты - враг народа, а таким как ты на войне – не место. Вот и сидишь, сам не зная за что, и проклинаешь себя.
- А если бы ты пошел на фронт и погиб, как Чижиков, например? Отец, нас бы тогда не было. Да, и сына этого Чижикова ты вырастил, любил всю жизнь, как родного. И кто здесь больше заслуживает звания героя, ты или Чижиков, вопрос спорный. Так что о своей судьбе жалеть не надо.
- Не причастен я к этой победе, оттого и горько мне.., - обнял он меня, - но ради таких детей жить стоило…
Звучала песня «Я сегодня до зари встану…», а мой отец плакал, как ребенок, и горе его было безутешно.