Елизавета. Глава 2

   
    Екатерина тоже не задержалась в танцевальной комнате и ушла к себе. В её личные  апартаменты утренний  ветер принёс запахи канала и отцветающих роз. Она  села у окошка и так глубоко вздохнула, как будто у неё зашлось сердце.
    - Государыня, велишь венгерского и марципанов? – тут же подскочила верная Балкша.
    Царица не сразу повернула голову на зов подруги.
    - Ох, нет! – отмахнулась. – Не надо сладкого! Сейчас бы солдатской тюри, Матрёна, а не то что-то грустно на сердце. Ты уж слетай сама на кухню за черным хлебом, а у меня тут сыщется водка, - она указала на целый строй флаконов и пузырьков на туалете.
    Балкша, без лишних разговоров, побежала, куда велят. Толщина, как и немалые уже годы, не влияли на быстроту ног первой из угодниц царицы. Екатерина же, неспешно облокотясь о подоконник, стала смотреть на цветы: красные и белые розы, пёстрые георгины. Но вся эта красота, как сквозь дымку, сквозь набегающие на глаза слёзы, виделась ей не ясно, и неволей ей мерещились разные лица, а то и целые, полузабытые картины. Она не относилась к тем женщинам, кои предпочитают скрывать, что они счастливы в браке. А до свадьбы Екатерина девять лет провела просто метрессой. Весёлой, выносливой и неприхотливой. И, если надо было, держалась в тени. Два года государь скрывал новую любовницу в окружении сестры Натальи. Её учили политесу, куртуазной любви, и там же она постигала политику царского «Верха». Когда Пётр представил её старшим сёстрам и невесткам, у неё уже были два сына – Пётр и Павел. Царственным особам она, как ни удивительно, приглянулась. И перешла в православие, стала Екатериной. Её крестными были царевна Екатерина Алексеевна и Алексей Петрович, наследник. Почти сходу она усвоила, как царя надо любить. И любила! Государь уходил от неё после страстных ночей, счастливый, с головой ясной. Его так любили тоже впервые. Причём, любила сильная юная женщина, безродная солдатка с дурной репутацией. Трофей военный. За спиной, конечно, шептались, и  до сей поры  шепчутся  про её  грехи,  сочиняют небылицы. Мол, Иоганн, первый её муж, где-то жив. Кто же видел труп сего несчастливца? Никто не видел! Ей посчастливилось попасть к царскому другу, Меншикову. Первый царский камрад произвёл Марту в экономки. Он уже хорошо изучил царя, и находил в красавице черты идеальной подруги жизни, но не для себя, а для государя, мятущегося после измены Анхен Монс. Меншиков тогда уже пытался сводить царя со своей младшей сестрой Анной, да не вышло толку. Так и родилась, вполне обдуманная, а с виду фантастическая комбинация Алексашки. Чутьём угадал Меншиков  идеальный вариант подруги для государя. Марта – самка, плодовитая, готовая родить, прекрасная в своей бабской силище и преданная, смелая, сладчайшая! Одна беда - детками оказалась несчастливой. Хотя много родила, хотя десяток царских ребятишек исторгла её утроба! Пётр и Павел умерли один за другим в 1707 году. В том же году родилась дочь Екатерина, но умерла в период «резанья зубков». За ней появилась Аннушка 27 февраля 1708 года и Елизавета – 18  декабря 1709. Родившаяся в 1713 году  Наталья не дожила  до двух лет, следующая за ней Маргарита протянула десять месяцев. 28 октября 1715 года Бог послал, наконец, сына – «большого мужика», «шишечку», отцову надежду – Петра Петровича. В 1718 году после смерти Алексея, его объявили наследником престола, да не судил Бог. Дитя умерло скоропостижно 25 апреля 1719 года. Родители тогда были в отъезде. Виной грехи. И в народе много стояло о том крику: за убиенного брата Алексея! После Шишечки был ещё Павел и скончался в путешествии за границей. 9 августа 1718 года родился последний, на сей день, ребёнок – дочка Наталья. Слабенькая девочка. Ей уж четвёртый годок, а она не ходит, без конца болеет. Постоянно тревожится о ней мать. К страху снова лишиться ребёнка Екатерина не привыкла. Увы, к такому не привыкают. Что ни год, в царском семействе, то крестины, то похороны. И вечная надежда. Неужели счастье так и не улыбнется? Хотя бы одного здоровенького сынка! О, Gott! До чего же она устала рожать и хоронить младенцев! Ей все завидуют, на её счёт злословят, а нет бы её попросту пожалеть? Как бабу. Так никто не жалеет! Всем кажется, это легко, трястись за мужем с дитём в брюхе? Это же надо быть машиной! А любимый Пиотруша – кобель. Только, случись, она занеможет, он прыгает на любого, кто подвернётся под руку, не делая различия между девками и парнями. Кто под рукой, того и любит: денщиков, племянницу Катюшку, дворскую прислугу. Так бабы, уже без стыда, показывая иноземцам своих детишек, хвастают: государь почтил нас. Но где же тут оскорбление её царскому величеству? Не придерёшься. Царица предпочитает терпеть и молчать, как было в  Везеле, после смерти новорожденного Павлуши. Служанки вышли за ней, опустошенной, со своими ублюдками на руках. Это что? Свидетельство государевой силы перед Европой? А каково ей? Опять же худо, что ходит она давно пустая, когда государь ждёт, не дождётся сыночка. Пётр уже проявляет нетерпение, хотя и не упрекает. А вдруг как соперница у нее, в самом деле, заведётся? Отнюдь, это не пустые страхи. Очень даже может завестись, при нынешнем положении, и серьёзная претендентка в царские жены, в матери будущему наследнику престола, молодая, знатная, голубых кровей. Сколько их вьётся! Придворные дамы и девицы, спущенные царём с теремной цепи, представляют наибольшую опасность. Среди них имеется несколько фавориток, знатных шлюх, служащих царю сладким местом. Екатерина им покровительствует и даже заступается за поганок, хотя и не всегда удачно. Как было с Машкой Гамильтон, убившей новорожденного ублюдка, а ребёнок был невесть от кого: то ли, от царя, то ли, от денщика Ваньки Орлова. Пиотруша не простил. Гамильтон отрубили голову. Ничем не лучше и остальные. Уже много лет терпит царица давнишнюю метрессу Чернышеву Дуньку – «Бой-бабу», пьяницу и сквернавку. Особенное  почтение приходится отдавать Румянцевой Машке, распущенной на французский манер, дочери графа Матвеева. Царь её принудил уронить себя низким замужеством но, если нет рядом Екатерины, тут же обнимает за талию, ведёт в укромный уголок, валит на спину. А царица терпит, молчит. Не в её силах унять мужа. Она может только на него подуться, не ответить на письмо. Вот и нынче, амур заводится прямо у неё под носом. С молдаванской  княжной,  высокоумной недотрогой. Отец жеманницы,  князь Кантемир, сам сводничает, сам залучает царя в свои хоромы, где караулит свидания. Ждёт, когда царь обрюхатит девку. Это - катастрофа для царицы-простолюдинки, не способной принести наследника  престолу. Княжна Кантемир не простая курвишка, а принцесса византийских кровей. Её родитель спит и видит дочку русской царицей и заведёт, когда только она родит от царя сына, против Екатерины интригу. Тогда развод? Монастырь? Уж, нет, кукиш! Не на ту, изверги, напали!
    Екатерина была по-своему мудрой, а когда надо, то и беспощадной. Всё замечала и обо всех знала. У неё  имелись свои шпионы  и  шпионки. Её философское кредо сводилось к следующему: каждый пусть будет уверен в твоей глупости, и ты победишь всех. Нет, далеко не проста бывшая служанка. Пускай все думают, что она взирает на блуд мужа сквозь пальцы, уверенная в незыблемости своего брака. Дело в другом. Просто она знает мужскую природу: кобелю воля бегать. Вот тогда-то он неизменно станет возвращаться в конуру. Да и своё место она не забыла. Кем была? Куда вознесена! Такова мудрость бывшей солдатки Марты. А Петром она дорожит боле всего на свете. Для неё нет ничего страшней, чем его потерять. Она виду не подаёт, что мучается, изводится. Упадёт – конец ей и дочкам!
    В дочерях, в их блестящем будущем, Екатерине видится та реальная опора, которой она лишена из-за смерти всех сыновей. Но ведь не старуха! Она усердно вымаливает у Бога сыночка. Неужели, не даст?
    Итак, 1721 год от Рождества Христова. Екатерине – 37 лет, Петру – 49. У них три дочери, но нет сына, наследника престолу. Внук, отпрыск несчастного Алексея, не в счёт. В случае смерти царя русский трон останется без наследника.
    – Ах, не оставляй меня, Боже, - с отчаянием шепнула царица, - пошли сына!

   
    Ежегодно, с середины весны до осени, царская семья жила в Летнем дворце, построенном архитектором Доменико Трезини в уединённом углу Летнего огорода, у самой воды. Служивший ранее датскому королю, этот замечательный художник принёс в Россию особый характер бюргерской простоты и дух моря. Скромные палаты предназначены для отдохновения и трудов в кругу семейства. Всего два этажа под четырёхскатной высокой крышей, увенчанной позолоченным флюгером, изображающим святого Георгия Победоносца, поражающего копьём змея. Украшением ровных простых стен служат симметричные, с лепными наличниками, окна, русты *, фриз ** из двадцати девяти известковых барельефов*** с сюжетами, взятыми из греческих и римских мифов. Так посредством аллегорий прославляются победы России на море: «Амур, борющийся с морским чудом», «Персей освобождает Андромеду», «Латона и ликийские крестьяне, превращенные ею в лягушек», «Нептун и Амфитрита». Петру Алексеевичу любо, что из его окон с трёх сторон открывается водный простор и панорама строящегося Петербурга. В свой черёд, видом дворца можно было наслаждаться с противоположного берега и плывущих по Неве судов. Оттуда открывался просто неземной вид: перед глазами создавалась фантастическая иллюзия, будто дворец качается посреди волн. С южной его стороны была выстроена гавань.
    Из «Танцевальной» залы девочки сорвались, как птицы. Лизете хотелось на минутку заглянуть в «Детскую», где они уже давно сами не жили. Этим летом даже маленькую Наташу выселили отсюда  со штатом  нянек, чтобы  превратить комнату  по желанию Екатерины,  в памятник Шишечке,  собрав здесь его вещи: кроватку, креслице, горшок, игрушки. И красивый портрет голенького братца, опирающегося на красную бархатную подушку, на которой покоится рядом с ним корона, тоже кисти знаменитого Каравакка.
    Лизета сунула нос в детскую, но сестра её потянула тотчас обратно, и они – мимо, мимо, через маменькину опочивальню, «Тронную» и «Приёмную», попали на лестницу. И - вниз бы по крутым ступеням, да только тут Аннушка замешкалась, и Лизета одна обставила её  далеко с громким смехом. Она очутилась одна на Галерее, соединяющей Летний дворец с Людскими покоями. Здесь, в весёлых и светлых комнатах, летом жили царевны. Перед их окнами плескались воды реки Фонтанки. Сущий рай! Горницы большие, есть, где разбежаться, солнышко с утра до вечера и пахнет цветами. Первым делом надо забежать в покойцы к младшей сестрёнке, поцеловать. Наташа, хмурая, с оттянутой губой, и со спущенными штанишками, «куковала» на креслице: у неё случались запоры. Лизета присела перед ней на корточки и расцеловала мокрый нос и большой лобик. Маленькая открыла рот и заревела беззвучно.
    - Хочешь мамочку? – догадалась Лизета.
    - У,… у…- ответила Наташа, уцепившись за хохочущую сестру.
    - Ты, бедненькая моя, засиделась? А вот коза!  - Лизета выставила вперёд два пальца. – Коза идёт! Ой, забодает! Забодает, забодает! – и принялась энергично шевелить пухлыми пальчиками.
    В карих глазищах Наташеньки застыл ужас. Пришлось менять правила игры. Лизета завизжала:
    - Ой, боюсь! Я, козынька, боюсь Наташи! Ой-ой-ой, убегаю, убегаю, убегаю! – Вскочив на ноги, она мелко засеменила прочь от сестрёнки. – Догоняй меня, миленькая!
    Закрыв рот, Наташенька с трудом встала. Переступив ножками, взмахнув ручками, шлёпнулась на ковёр и завопила, как резаная. У неё было коротенькое тщедушное тело на кривых ножках и большая тяжелая голова. Сожалея, что нашалила, Лизета бросилась к рёвушке, но не успела взять на ручки. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочила нянька Маргета, схватила дитя и стала качать. А следом за нею в покоец набежала тьма-тьмущая всякого народу, служащего всем трём царевнам. Мамы – Авдотья Ильинична и Лискина Андреевна, докторша-гречанка Лавра Пеликала, камер-юнгферы и лакеи. Вьюнами просунулись карлики, Устинья да Фролка. Подошли и Аннушка с гувернанткой. Последним зашёл молодой лакей Вася Чулков и объявил чинно, что для царевен накрывают второй фриштык ****.
   Откушав, они уселись за уроки. Аннушка любила учиться, а Лизета - уж тут скрывать нечего - не отличалась прилежанием! Когда им преподают из математики, истории, географии, то она прямо умирает со скуки, и её усердие оценивается неизменно так: «с нуждой», или «совершенно легкомысленно». Зато Аннушка всегда получает «очень хорошо» и «прекрасно». Анна перечла все книги, заполняющие шкафы в классной комнате, и ей носят тома из отцовской библиотеки, а также из «общественной», находящейся в Людских покоях. Лизете в первую очередь преподают основу основ хорошего воспитания благородной девицы и то, что, прежде всего, потребуется королеве французской: языки, танцы, музыку, французскую литературу. Всё это легко даётся ей без нужды. Языкам их с сестрой начали учить с раннего детства, приставив к ним поначалу бонн шведок и немок, потом немца «мастера Глюка», потом пригласили француженку гувернантку, дворянского достоинства, виконтессу Латур Лануа и недавно – знатную итальянку, графиню Марианну Маньяни. Танцам обучает француз Ламбур. Лизета – его любимая ученица. Она обожает всё, то требует движения, живой энергии, остроты мысли. В одиннадцать лет уже манерничает и острит, любит игру в буриме, тайком пописывает  вирши. Тайком, прежде, от сестры Аннушки,  слишком взыскательной и суховатой. Кроме того, природная энергия толкает Лизету к не девичьим совсем занятиям. К таким, например, как стрельба, гребля, хождение под парусом, верховая езда, катание на коньках. С отцовского одобрения, она этим всем занимается. А вот к рукоделиям царевен не принуждают. То прошло. Новые времена рождают новые нравы и занятия. Осталась духовная вера. Пётр Алексеевич сам выбрал для царевен в наставники образованного священника, отца Константина Шаргородского, по достоинству оценив его ум и красоту речи. Лизета росла очень благочестивой, ревностной богомолкой. Весёлый нрав вовсе не мешал ей молиться и исполнять все обряды православной церкви. Она с удовольствием пела на клиросе, как и отец. Папенька, всегда занятой без меры, нет-нет, да и выкроит минутку для дочерей. Когда просто хвалит, а когда присылает подарки. Прошлой весной они с матерью прислали им из Риги по ящику лимонов и померанцев, да два кольца с камушками – рубином и изумрудом. В письме отец предоставил Анне, за её успехи, выбор кольца. Со стороны родителей, этим давался урок «маленькой» Лизете, чтобы видела добрый пример. Анна выбрала себе кольцо с рубином. Лизете достался изумруд. Вот счастье! Она ведь и мечтала о зелёненьком, либо голубом камешке. И сейчас положила на стол ладошку вверх камнем – полюбоваться. Ну и пускай Анну считают более умной, она по-своему не хуже. Отец её достоинства тоже из виду не упускает. Как-то, посидев на уроке, сказал:
    - Добро, дети! Но, тебе, Аннушка, следует дальше совершенствовать свой немецкий, а тебе, Лиза-егоза, на французский бы приналечь. Уж я вижу, что вы готовы! Так знайте, мы с матерью оба сего хотим! – и засмеялся. С довольным смехом он так и ушёл к себе. Его огромная фигура, и даже старый халат, как и слова, хранила тайну. Это об их браках! О короле французском, да о немецком принце. Только отец ни разу не заговорил о свадьбах, да и мать помалкивала. Оставалось лишь гадать и всё вынюхивать по старинке, через девичью. Там обсуждали и жениха Анны. Герцог не понравился никому.  Лизета не встретила бы его, так бы и не узнала, что бывают такие женихи. А вот, поди ж ты, бывают! Да и Аннушка герцогу приглянулась. А он ей? Лизете тогда почудилось, что и он тоже чем-то её сестре приглянулся. Но родители пока против. Отец больше не приглашал герцога в Летний огород, но поселил в Петербурге, отведя целый дом для него и свиты. Говорят, голштинцы весело проводят время, много пьют, каждый вечер у них музыка и вольные девки.
     Подумав про вольных девок, Лизета усмехнулась. Ей нельзя думать о них, а герцог, похоже, надеется на счастье в России? Но отец не желает, чтобы они с Анной видались! После той встречи, родители несколько раз покидали Петербург, и дочерям предписывалось наистрожайше: ни шагу не делать из Огорода и гулять только с гувернанткой. К ним тоже приходить с визитами не дозволялось. Государь печётся о чистоте дочерей, и царевны должны быть недоступны  для людей, могущих повредить их репутации, хоть это никак не вяжется с общей весёлостью русского двора. Анна теперь молчит целыми днями. В отличие от младшей сестры, ей не  хватает отцовского темперамента, энергии и отваги. Аннушка  читает и знает всё, но ни за что не бросится со шпагой на бастионы, в атаку не пойдёт, не полезет на мачты, не побежит с топором на верфь. Все эти таланты переняла от папеньки не она, а младшая царевна. Вот, родилась бы  Лизета  мальчиком! Да что тут говорить! Обе они, родись на свет сыновьями,  пригодились бы отцу больше, а  так служат ему лишь утешением, да и то слабым.
    Хотя Аннушка считает иначе. Она думает, что отец ценит её за ум и по первородству скоро объявит наследницей. Вот сидит она, наклоняясь низко, читает историю времён не то Цезаря, не то Александра и крутит смоляные завитки волос на лбу. Бледные щёчки полыхают, ровные белые зубы покусывают губки, и она такая хорошенькая. Гувернантка смотрит на неё ласково и не смеет сделать замечание за кручение локонов.
    Лизета, вздохнув, ещё раз глянула на сестру, неохотно перевернула страницу, зевнула, прикрыв рот ладошкой. А мадам всё сразу заметила, подошла:
    - Ваше высочество, Лизет, вы устали? Не хочется ли вам, пройтись по Огороду и побеседовать, например, о цветах?
    О! Мадам у них просто прелесть! Она понимает, что Елизавета – непоседа и с ней всегда терпелива, мягка, но и настойчива в ежедневной цели: употреблять природные наклонности резвушки ей на пользу.
    После уроков и после обеда царевны разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть и приготовиться к вечернему приёму. У них были общими классная комната и стол, зато отдельные апартаменты и штат прислуги. При «Комнате» Анны состояло для услуг семь девушек, при «Комнате» Елизаветы – пять. Самый непосредственный присмотр за царевнами имели мамы. В подчинении у мам находились няньки. Ещё были доктор, докторша, камердинер, два лакея, шесть калмыков, кухмистер с поварами, три гайдука и четыре конюха. При Анне, со дня совершеннолетия, был образован дворянский штат: гофмейстерина и два камер-юнкера. Гофмейстерина, баронесса Климентова, после уроков пришла за Анной, прямая как аршин, и они вместе удалились. И гувернантка ушла с ними. Взрослая девица должна строго наблюдать честь и никогда одной не оставаться.
    А за Лизетой пришла мама Лискина. Девочка обрадовалась: ура, свобода! Быть маленькой – тоже некоторое преимущество. У Лизеты, в весёлом, нарядном будуаре в клетке чирикали канарейки, на  креслицах, обитых  голубым шелком, дремали пушистые коты. Послеобеденное солнышко так и лезло в окошки.
    Девочка скорее бросилась к окнам и распахнула их. Хорошо! Как солнышко-то горит на верхушках  деревьев! Ах, хочется в Огород, да сейчас не отпустят. А хочется-то как! В приливе энергии она подскочила на одной ножке и заскакала по горнице, громко вопя:
    - Я дома! Эй, камрады! Где вы все?! Бегите сюда скорее, скорее!
    На её крик прибежали карлики Фрол с Устей, и арапчата Николка и Наркис. За ними калмыки с калмычками: Прошка, Яша, Феклушка и Жулия. Чинно вошли и поклонились в пояс сказочницы Васёна с Ефросиньей, подплыла красавица Марья-гусельница, тихо вступил певчий Ваня Чайка с бандурой через плечо. С тявканьем влетели и закрутились под ногами комнатные собаки, перепугав распушивших хвосты кошек. От их шума запрыгнула на комод обезьяна Бабетта и принялась строить рожицы. Жёлто-зелёный попугай, которого втащил в клетке карлик Лука, захлопал крыльями и хрипло заорал:
    - Каково поживаем, ваше высочество?!
    - Хорошо, Абдурахман! – ответила ему Лизета и подала птице ядрышко ореха.
    - Я тоже! Хорошо! Спасибо! Спасибо! – проскрипел попугай.
    Вся эта компания находилась в фаворе у царевны, и она же воспитывала её на свой лад, налагая на европейское воспитание простонародный отпечаток. Лизета любила русские сказки и не могла жить без песен и плясок, народных игр и гаданий на святках. В её голове и сердце мирно уживались образы родной старины с европейскими обычаями, хотя первые воспринимались ею не более чем забавы, а вторые составляли внешнюю сторону её жизни. Мадам Латур Лануа вздыхала втихомолку, про себя жалуясь на то, что переизбыток «туземщины» явно способствует появлению у царственной воспитанницы дурных привычек, к примеру: подслушивания разговоров и беготни во фрейлинскую и людскую. Царица только сегодня намекнула дочке на «любопытную Варвару», а то ведь и она сквозь пальцы смотрит на дружбу с «девчонками». Это не к лицу будущей королеве! Кстати, о «девчонках». Среди них, камер-медхен и фрейлин, одна уже давно считалась самой задушевной, незаменимой и неизменной подругой Лизеты. На иноземный лад – конфиденткой. Не увидав её сегодня среди любимцев, царевна закричала:
    - А где Маврушка?!
    И тут не вошла, а заскочила, цокая каблуками, крошечная девчушка, аршин с фонтанжиком *****. При весе куриного пера, она скакала, как воробей, шурша юбками. Юбки скрывали, что девочка была коротконожкой-кривоножкой. И некрасивой. На личике выделялись только её глаза – живые, хитрющие, тёмно-карие. С виду, ох и пребойкая девчонка, угодница и хлопотунья. Ей было тринадцать лет, и она принадлежала к семье, свойчатой самой царице. Её двоюродный дядя, Дмитрий Андреевич Шепелев, был выгодно женат на дочери пастора Глюка – Софье. Мать Маврушкина служила в качестве камер-юнгферы при Екатерине. Три года назад пребойкую девочку определили при Комнате старшей царевны, но сдружилась она, наоборот, с младшей.
    Как только подружка появилась,  Лизета схватила её за талию и ну вертеть:
    - Где ты была, Маврушка?
    - Во фрейлинской, ваше высочество.
    - А чего делала?
    - Училась причёску  делать по последней моде.
    - Научилась?
    - Ага! Не хотите ли, и вам сделаю, царевна?
    - Лизета! – тотчас поправила её царевна. – Сколь говорю, всё как об стену горох! По имени чтобы меня называла, а не то обижусь! Заруби себе на носу! – и крепко щёлкнула по Маврушкиному носику в конопушках.
     - Ой! Ой! Прости уж бестолковую, Лизета, - завертелась девчонка. – Как изволишь! Но мы ведь не одни! Как же можно?
    - Да всё можно, Маврушка, коли я захочу! Я по тебе сильно соскучала. Ты давай, причесывай меня, помогай одеваться, и мы поболтаем. Говори со мной обо всём, чего ты слыхала. Чего девки наши поделывают? Матушка принялась ли за туалет вечерний?
    - Да уж давно изволят к вечеру одеваться, - весело затараторила Маврушка. – Её величество велели подать робу серебристо-синего цвета и сапфиры. Придворные собираются на Царицыной площадке. Ты будешь или нет, мыться?
    - Да нет! – передёрнула плечами Елизавета. – С утра мылась и опять? Что я, утка, утром и вечером купаться? Вот только что опрысну себя духами. Приготовьте мне розовый аромат.
    Однако мама Лискина возразила.
    - Но, золотце ты моё, лапонька, - заискивающим голосом обратилась она к царевне, - по крайней мере, оботрись тёплой водичкой, уже несут таз. Возьми мыло, оно тоже розами пахнет. Не ленись. Поверь
старенькой маме, что от тех дам, которые лишь пользуются притираньем, страшно воняет. Смердит, как от свиней и собак! Фу! Фу! – она притворно замахала руками.
    Маврушка тоже подпела:
    - Вот и я знаю, что княгиня Буйносова точно свинья, и княгиня Сонцова и Остерманша. Про трёх-то Сонцовых княжон сказывали, что они на маскараде у Толстого аж, трижды переменяли костюмы и всё-то напяливали на одно бельё – черное, чернее сажи. А чулки у обеих старших были с дырами на пятках. Младшая и вовсе голоногая!
   - Лады, - торопливо отмахнулась от них царевна, - уж оботрусь, несите воду и влейте туда розового маслица. – При этом Лизета уже раздевалась с пособлением двух калмычек. С неё сняли платье, в котором она сидела на уроках и, вместе с бельём, вручили маме Лискине, ведавшей гардеробом. Калмычка принесла таз с благоухающей розовой водой, и девочка без смущения подняла кверху руки, обнажив золотистые подмышки. Служанка намочила в воде губку и обтёрла молочно-белое, полудетское тело царевны, потом надушила розовыми духами. Лизета в это время молчала и улыбалась. Она внимательно рассматривала себя в зеркале. Подросла ли у неё грудь? Две округлости уже отлично заметны. Она шепнула подружке:
    - А что, Маврушка, при маменьке ли нынче фрейлины Нарышкина и Салтыкова?
    - Ага!
    - А ты с ними говорила?
    - Говорила.
    - Ну и что? Собираются ли они со мной водиться?
        Маврушка, прежде чем ответить, заозиралась. Ну, так и есть! На пути к гардеробу, мама зачем-то остановилась, зацепилась за ковёр каблуком, полуобернулась и моргнула. Значит, подозревает? Донесёт, что дитятко подкатывается к взрослым девкам!
    - Они... боятся! – улучив время, шепнула Маврушка.
    - Да ну?! Это они тебе сами сказывали? – Маврушка быстро кивнула. – Ну, так и передай им, что обе они дурёхи! Вернее, это я сама же нынче им скажу, как увижу! А теперь подавайте мне скорее одеваться! – заторопила она калмычек. – Я надену узкий корсаж, и вы его на мне зашнуруете, да покрепче, а к нему фижмы ****** маленькие, хочу побегать, так чтобы не мешали!
    Калмычки подали царевне белую рубашку, натянули на ноги чулки с подвязками, надели туфли. Потом затянули на ней розовый корсаж с декольте и острым мысом, с плотной подкладкой и вшитыми эластичными косточками китового уса и крепко зашнуровали на спине сзади, снизу вверх, по-французски, приподняв в квадратном вырезе, обшитом серебряными «блондовыми» кружевами, грудки – ещё малые, но крепкие, яблочки. Спереди корсаж украшала «лестница» – каскад из бантов разной величины, зрительно сужающих талию. Затем пришёл черёд «фижменной юбки», нашитой на обручи из китового уса, панье, что по-французски означало – «корзина». На это замысловатое сооружение накинули две нижние батистовые юбки, а сверху бледно-розовую шёлковую, украшенную оборкой, фалбалой. И пришёл черёд  парижской лёгкой красной «самары» *******, шитой травами и мелкими  серебряными цветами. А  руки, уже по-взрослому округлившиеся, остались обнаженными до локтей, от которых тройным каскадом спадали те же «блондовые» кружева. И вот уж Лизета присела перед туалетом и отдалась в руки Маврушки. Расчесав густые длинные волосы царевны, она часть их подняла вверх и заколола, а затем выпустила два длинных локона на плечи. На лбу же завила несколько маленьких локонов.
    - Волосы вашего высочества, как золотая пряжа! – похвалила вошедшая гувернантка.
    Заслуженная похвала! В лучах заходящего солнца пышные пушистые локоны сияли золотом. Щёки горели естественным румянцем. Лизета не пользовалась ни румянами, ни пудрой. На лице не должно быть никакой краски, потому что отец не переносит «размалёванных матрешек». Они ему напоминают ненавистные лики миновавшего столетия. Скользнув ещё раз по зеркалу глазами, царевна тщеславно решила, что она взрослая и красавица, уже почти с маменьку ростом, а отцу достаёт макушкою до подмышки. И грудь выросла и талия на месте. Приподняв юбки, она привычно запрыгала перед зеркалом, а Маврушка – вокруг неё, отвешивая поклоны. Карлики начали кувыркаться, собаки – лаять, а Ваня Чайка – играть на своей бандуре. Но гувернантка рассердилась:
    - Мадемуазель Мавра! Что это за обезьяньи прыжки и ужимки? Где манеры?!
     Она хлопнула в ладоши и присела перед царевной:
     - Ваше высочество, вам пора предстать перед её величеством на Царицыной площадке.
    

    В детские годы Елизаветы воды Невы плескались почти у самого входа в Летний сад, и гости прибывали сюда прямо по реке в лодках. Суда приставали к трём Галереям – причалам, выстроенным вдоль берега Невы, предмету гордости государя. Галереи служили в качестве также открытых павильонов, где обычно накрывались столы к ужину и устраивались танцы. Отсюда  господа, сидевшие за ужином, любовались фейерверками и движением судов по реке. Как и обычно, сегодня приглашенные на вечерний приём гости, прибывали в Летний огород со стороны Невы и двигались по широкой Главной аллее к Царицыной площадке.
    При планировке Огорода, на пересечении Главной аллеи поперечными, получились большие и удобные площадки, где и выстроили две красивые беседки – для царя и для царицы. Царицыной называлась та, что находилась у входа. Украшением ей служил фонтан: в круглую мраморную чашу вода низвергалась со страшной высоты и разлеталась на мириады частичек алмазной пыли. Здесь уже сидела в окружении своей свиты Екатерина. А на следующей площадке сегодня никого не было, потому что государь отсутствовал. Но там тоже бил высокий фонтан, в девять струй, и слуги расставляли на четырёх столах бутылки, раскладывали трубки и табак – сюда, после поклона Екатерине, придут кавалеры выпить и покурить. Эта площадка именовалась Шкиперской.
    Царевны, сопровождаемые мадам Климентовой и мадам Латур Лануа, подошли к матери, и она протянула к ним полные руки:
    - А вот и вы, мои лапоньки! Ай, бледненькие-то вы какие, вижу, перетрудились? Ну, бегите ко мне, я вас хорошенько расцелую!
    Царица, как простая помещица в кругу своих простоватых гостей, ласково и крепко обняла дочерей и расцеловала в щеки, под грозное урчание своей любимицы, потревоженной у неё на коленях – Фаворитки. Трясучая левретка – знаменитая особа – в её честь сооружен фонтан рядом с Гротом, на самом почетном месте в саду. Скульптурная группа на сюжет из басни Эзопа привлекала всех посетителей – это была собака, лающая на уток. Лизета, ради смеху, взяла и поднесла пальчик к оскаленной пасти Фаворитки и прочла ей наизусть, по-французски, стишок, голосом уподобляясь крякающей утке:

«Тогда утки сказали ей: тако напрасно ты мучишься,
Ты-де силу имеешь нас гнать, только не имеешь силы поймать!».
   
    В ответ левретка клацнула остренькими зубами, но куда там! Маленький, розовый пальчик отскочил от оскаленной пасти, и девочка залилась звонким смехом, а придворные дружно зааплодировали шалунье. Лизета давно всех и без исключения поражала своим актёрским талантом. Она почувствовала, как широкая грудь маменьки заколыхалась под пылающей щекою, а вкрадчивый мужской голос почти над ухом вымолвил:
    - Смех и грация самой Венус! -  И гадать нечего, кто это сказал! Кавалер, стоящий за креслом царицы, печально улыбнулся девочке прильнувшей к материнским коленям. Настоящий красавец! Лицо греческого бога, а глаза – синие-синие. Точно драгоценные камни!  Так, значит, камергер Виллим Монс находит её похожей на Венеру?!
    - Твоя правда, - со смехом отвечала Екатерина,  - милый Виллим Иваныч. Да только прошу учесть, что она маленькая. Не доросла ещё! – и проворковала дочке. – Уж ты ступай, сердце моё, да побегай…
    Лизета сорвалась с места, как ракета, и вот она уже среди фрейлин, хихикающих у фонтана, смешливых барышень, постарше её годков на пять-шесть. Среди них и весёлая кузина, Настя Нарышкина, семнадцати лет, и княжна Маша Голицына, помолвленная с молодым графом Василием Салтыковым. С ними Лизета собиралась завести дружбу накоротке и потому сразу спросила, зайдя им за спины:
     - Ну-ну, вы, как я слышу, загордились? Ага? Али перетрусили? Я их зову водиться, а они не идут! Я мала по вам, да? Не так уж и мала-то - почти одного с вами роста!
    Взрослые девушки невольно перемигнулись и рассмеялись.
    - Не мала, - ответила Настя, - да на нас мадам наша, Анисья Кирилловна  больно бранится. Мол, мы дитя портим …
    - Пфуй, тоже мне, нашли, кого бояться, Кирилловны! – фыркнула царевна. – Она же всегда спи-и-и-т!
    - Кирилловна и спит, да всё видит! – возразила Нарышкина.
    - Да ладно, я сама берусь это дело уладить, а сейчас, айда, побежим на Галерею, к богине, ладно?
    Не выслушав согласия, Лизета подхватилась и понеслась, увлекая за собой фрейлин, но на беду, княжна Голицына скоро отстала, замеченная жениховой роднёй. Так вдвоём и побежали. Нарышкина была такою же длинноногой, но более сухощавой, чем  царевна. Кареглазая, с волосищами чернее ночи,  разметавшимися от бега по плечам, она напоминала своих дядьёв, царских кузенов. Отец Насти, Михаил Григорьевич Нарышкин, пребывал в Москве, братья учились там же, в Навигацкой  школе. А дочери больше нравилось жить при дворе в девицах, чем  в замужестве, она выросла бойкой и непокорной. Екатерина в шутку звала её амазонкой, а государь гренадёром в юбке. Оба прозвища шли рослой, не лишенной здравого смысла, пылкой, красавице. Слава богу, её никто не неволил пока браком.
    Мраморная богиня, вывезенная в прошлом году из Италии, манила к себе Лизету. Ей нравилось хоть на минутку замереть перед холодной красавицей, пока никто не видит, провести ладошкой по ледяным изгибам совершенного тела, сравнить с собой.
   Они оставалась на Галерее, пока Анастасия не сказала:
    - Видишь, сюда идёт Монс, чтобы распорядиться ужином!
    - Что ж, побежали…
    Монс, в самом деле, направлялся к главной Галерее. Он шёл, прижимая локтем пуховую шляпу, и сквозь зубы насвистывал песенку.
    - В Лабиринт! – скомандовала царевна. И они кинулись, сломя голову, вглубь Огорода. По пути подхватили ещё девушек, Маврушку, пажей и карликов с арапчатами.
    Лабиринт, с его запутанной системой дорожек, занимал площадь между Поперечным каналом и Карпиевым прудом. Всё здесь устроено настолько хитроумно, что далеко не каждый человек сыщет дорогу, но царевне были известны тут все повороты и тропинки, скамеечки и фигуры. Все персонажи статуй позаимствованы у Эзопа, отлиты из свинца и вызолочены. Горбатая персона древнего баснописца поставлена сразу при входе в Лабиринт. Эзоп таращится на всех исподлобья и смеётся. Лизете больше всего нравится во время игры прятаться в нишах, образовавшихся в живой стене шпалерника, или возле фигур. Можно и самой изобразить мышку, черепаху,  курицу, или лягушку, слиться с персонажем и замереть. А возле фигур на досках выбит текст из той, либо другой, басни, с толкованием скрытого в ней смысла. Лизета так и поступила: бочком юркнула внутрь, по дороге высунув язык Эзопу, и спряталась. Гурьбой и поодиночке, фрейлины долго носились по дорожкам, аукаясь, пока кто-то громко не возвестил:
     - Её величество изволит идти на ужин! Ваше высочество, где вы?! Елизавета Петровна! А она в это время притаилась возле скульптуры мыши, в укрытии позлащенной горы и молчала, про себя повторяя давно знакомые вирши:  «Силятся горы родити, а смешной лишь родится мышонок». Девочка решила, что это больше всего напоминает Карла XII, оставшегося побитым.
    - Елизавет! – совсем рядом прозвучал Аннушкин голос. – Выходи-и! Фу, как тебе не стыдно!
    Она громко ахнула, когда сестра неожиданно чинно выступила наружу, с руками, покорно сложенными на полудетской груди, склоняя пышноволосую головку.
    А тут лёгкий бриз пробежался по верхушкам, и девочка подняла пылающее лицо:
    -  Это же из Ништадта благоприятные ветры нам дуют!



* Русты - облицовка стен камнями с грубо обтёсанной, или выпуклой лицевой поверхностью

** Фриз - сплошная полоса декорированных барельефов, или скульптур

*** Барельеф - выпуклое изображение, выступающее над плоскостью фона на половину своего объёма

**** Фриштык (нем.) - завтрак

***** Фонтанж - высокая прическа, к которой прикрепляется накрахмаленная оборка

****** Фижмы - каркас из ивоавх прутьев, или китового уса, для придания пышной формы платью

******* Самара - свободное распашное верхнее платье