Елизавета. Глава 1

Часть 1

Маленькая Венера

(Осень 1721 – весна 1725 г.г.)



Глава 1

    - Маменька! – чистый девичий голосок разлетелся по всему залу градом стекляшек. – Простите меня, что я вмешиваюсь в вашу беседу! Пожалуйста, объясните, почему турецкий паша предпочёл заграбастать ваши бриллианты? Вот я бы на его месте… я бы! Я бы взяла, да и похитила вас саму в гарем! Он что, был такой жадный?
    Смелость города берёт! Прелестная девчушка лет двенадцати, в воздушном платьице, с двумя трясущимися крыльцами за плечами, вперила в лицо матери испытующий взор голубых глаз, искрящихся отчаянием и весельем. Ух! Сделано! А как там мать? Очень ли гневается на ослушницу-непоседу?
    Екатерина, застигнутая врасплох, подскочила на месте и обронила на блестящий паркет неоконченное рукоделье – чулок, который вязала для отца. Дзинь! – жалобно отозвались спицы. Мать, всплеснув полными, с ямочками на локтях, руками, уставилась на проказницу и воскликнула:
    - Фуй! Вот уж напугала-то, стрекоза! Ай-ай-ай! Какой паша, какие бриллианты? Кого похитить? Тебе послышалось, наверно, золотце ты моё? Ты же знаешь, что юнге медхен должна слышать полушка, говорить вполротка? Из-за чего столько звону-то, да ещё из уст такого невинного дитя? – она оглянулась на окружавших её наперсниц, уткнувшихся, каждая в свою работу. Не получив ответа, погрозила дочери пальцем. – Стой смирно, моё сердечко, все наши разговоры не для тебя! Я рассержусь!
    - Ох, маменька, миленькая, не сердитесь, я не нарочно, не из озорства, вот вам Христос-бог! То, что вы обсуждали, было ужасно, было страшно… интересно! Я никогда про это не знала… - краснея, пролепетала девочка, нервно переступая ножками, обутыми в белые туфли на каблуках. Это были её первые «взрослые» туфельки и ей не терпелось танцевать и прыгать, а не стоять, точно соляной столп. Выражение нежного личика с приоткрытым ртом, становилось всё более комичным, изображая раскаяние. – Я же не виновата, что всё слышала.
    Екатерина запрокинула красиво убранную голову и вздохнула:
    - Майне либе,  какой ещё интерес? Всего лишь, пустая болтовня!  – на самом деле, она не сердилась, а изо всей силы тужилась, чтобы не засмеяться. – Ты у меня егоза! – она ещё раз погрозила девочке пухлым пальцем. – Ох, Лизета, у тебя всегда ушки на макушке! Ты сущий бесёнок, моя душенька! Тебе бы постоять смирнёхонько в позитуре, а не соваться с каверзными вопросами! Уфф!..
     - Ай, мама, - глядя на неё, засияла дочка, - да вы же не сердитесь! Ну, поведайте свой секрет! Ну, что вам стоит? Что было-то? Нашу армию окружили злые турки? Их были сотни тысяч? Ох, если бы они действительно вас выкрали…
    - Ну, и что бы тогда? – ещё старательнее скрывая смех, затряслась царица.
    - Как что? Папенька, как истинный рыцарь, освободил бы вас из лап паши! Одни впечатления чего стоят! Говорят, что турки - наилучшие любовники!..
    - Ох! Что ты говоришь, деточка, что такое?! – громко охнула царица и на самом деле теперь рассердилась. – Она резко развернулась вполоборота и грозно испепелила взором стоящую за её стулом даму, гувернантку. – Откуда про это известно маленькой царевне? Мадам Латур Лануа, это на вашей совести! Майн готт, до чего договорилось дитя! Вы о чём беседуете с царевной? Или это из французских книжек? Какой роман читает Елизавет? Вам известно, насколько ревностно относится государь к воспитанию дочек!
    Под грозным взором царицы красивая пожилая мадам посерела как пепел под слоем белил и пудры. Низко присев, она пробормотала слова извинения. Елизавет старательна и довольно много читает по-французски, но выбирает книги с галантными сюжетами. Она только что дочитала «Принцессу Клевскую» госпожи де Лафайет.
    - А, - сразу подобрела царица. – Мне пересказывали. Знаю! Ну-ну. Хорошо. Я на вас не гневаюсь, но ведь государь стремится дать дочерям самое лучшее образование, он требует, чтобы дочери лучше учились, а Лизетка такая шалунья! Порой вон что вытворяет! То носится по Огороду, то торчит во фрейлинской и людской. Ясно, что разговоры о любовниках оттуда! Мадам, прошу вас, держите её около себя!
    Лизета по самые уши залилась краской. Беда, она опять лишка сболтнула! Это всё её длинный язык, да окаянное любопытство! Ведь не хотела, да язык сам спросил. Уж больно её заинтриговала болтовня дам за рукодельем. Не утерпела, сунулась и подвела добрую француженку-гувернантку. Лизета с горящими глазами бросилась на выручку:
    - Маменька, не сердитесь на мадам, пожалуйста, - заныла девочка. – Я одна во всём виновата! Услышала интересный рассказ и, право, чуть не сгорела от любопытства!
    - Вот-вот! – укоризненно вздохнула мать. – Всё это весьма грустно, дитя, - она оглядела дочь с головы до пяток, – ведь кто-то вчера клялся принудить себя стать послушной девицей, ай-ай! Ведь ты подводишь отца, моё сердечко!
     - Нет-нет, маменька! – чуть не заплакала царевна. – Ах, маменька, миленькая, я папеньку николи не подведу! Ни за что на свете! Я так его люблю! К тому времени, когда он вернётся из Выборга, я буду уже хорошей! Пожалуйста! Умоляю вас, расскажите всё с самого начала, про турок и про бриллианты, драгоценная мама! – Девочка надула розовые губки. – Ну почему мне нельзя знать то, чего все уже знают?
    - Иной раз и лучше не знать, - возразила Екатерина. – Ты всё, везде, вынюхиваешь. Как это до тебя дошло, что папенька уплыл в Выборг, а, вертушка? Вам ведь не говорили.
     - Так все же в курсе, мама! Папенька отправился рано утром в Выборг на фрегате, чтобы первым встретить курьера, спешащего к нам из города Ништадта. Там только что закончились переговоры о мире. Войне конец! Ура! – она подпрыгнула, подбросив в вверх аккуратный букетец, который мяла в руках во время разговора и ловко поймала его обратно, прихлопнув звонко в ладоши.- Ура! Виктория! Папенька нам привезёт мир! Вот будет чудесно! Эта гадкая война была такой долгой. И так хочется праздника!
    - Постой-ка, будет ещё на твоём веку праздников! – строго прикрикнула на неё Екатерина. – Ты ещё маленькая у меня, двенадцати нет! Ты лучше стой, как тебе велено, да головкой своей бедовой, думай, чем нам-то с вами обрадовать отца? Что мы ему подарим, когда он воротится не сегодня-завтра? Не этот ли вот портрет? – она указала пальцем на полотно, над которым в это время усердно трудился живописец. – Ваш с сестрой потрет должен быть закончен нынче же, но ты мешаешь мастеру Луи работать! Ему хоть и осталось-то совсем ничего, но он из-за тебя не допишет, и останется, тоже крепко недоволен. Глянь-ка вон лучше на Аннушку! – и мать выразительно указала движением глаз на свою вторую, старшую дочь. – Стоит себе и виду не подаёт, что, может быть и утомилась, и ужасно устала? Постоишь ли ещё, ласточка моя? Хорошо?
    - Я постараюсь, - без видимого желания откликнулась Лизета и вытянула опять вверх, выше сестрицыной черненькой головы, ручку со слегка растрёпанным букетом. – Вот так, метр Луи? Хорошо ли? – и состроила уморительную гримаску, когда художник высунулся из-за мольберта и ей кивнул. Девочке давно прискучило позировать усердному живописцу, разве он этого не видит? Стоять истуканом такая мука! Счастье, что маменька со своими дамами пришла со своим вязаньем. Женщины, как сороки, не могут не болтать. И эти разговоры так интригуют! Спасу нет! И всё об одном: как Екатерина когда-то вызволила царя и армию из окружения! Лизета не сразу осознала, что опять канючит:
    - Ах, мама, ну выполните же мою просьбу, расскажите, как вы спасли папеньку и армию? Ведь спасли же? Не отпирайтесь! Спасли, да? Спасли?
    - Возможно, и спасла, - розовея, вполне благодушно поглядывая на девочку, проговорила царица. – Ох, ты! Егоза ты у меня, егоза! Про всё тебе знать хочется! А вот скажи-ка, а о том, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали, знаешь? Говорю тебе, смотри на сестрицу Анну. Аннушка никогда не мелет о пустяках, не перебивает без толку мамочку, и скоро отец выдаст её замуж за достойного принца, либо государя. Зато ты, глупенькая, со своими выкрутасами, непременно угодишь за скомороха. Вот будет горе!
    Царица закатила глаза  и показала, как бы она горевала из-за зятя-шута. Но при этом голос её был мягок, а русская  речь медленна и картава, и пересыпана множеством немецких слов и чисто лифляндских просторечий. Поведя полными плечами, она взяла рукоделие из рук подскочившего пажа и снова, только для виду, поджала губы.
    - Государыня-матушка, голубушка, - тотчас приподняла над пуфиком свой обширный зад обер-гофмейстерина* Матрёна Ивановна Балкша, любимая подруга царицы, сидевшая у её ног, - не тужи. Я полагаю, что скомороха сего зовут Людовик-король! Слышно вот, что у него в Версалии, что ни день, то пляс, да веселье, а наша невеста, красавица наша Елизавет, великая искусница в менуэтах и прочих танцах. Никто лучше её не танцует менуэта! – Балкша обратилась к остальным компаньонкам и подмигнула им, приглашая в свидетели. Гоф-дамы и девицы, сидящие вокруг царицы на табуретах, тут же взвились, все разом завертели шеями и локтями, забормотали, выражая своё согласие.
   - Верно, - согласно кивнула им головой царица. Елизавета считалась дома невестой французского короля, десятилетнего Людовика XY. С тех пор, как государь посетил Францию и повстречался там с королём-ребёнком, и пошла мода называть Лизету его невестой. Пётр Алексеевич подумывал об этом серьёзно. Его жена думала его мыслями, но лично с маленьким Людовиком никогда не встречалась. Тогда Екатерина, беременная на сносях, отстала от мужа и родила сына Павла в немецком городе Везеле. Но сынок на другой день скончался. Едва заметная тень набежала на лицо царицы.
    Екатерина украдкой вздохнула, однако дух её не упал. Не того была она десятка! Её глаза остановились на лице другой придворной статс-дамы **, не любимой, но зато пребывающей у государя в большой чести, разбитной и грубой генеральши Чернышевой. «Бой-бабы», как её прозвал царь Пётр. Ух, давно бы Екатерина прогнала в толчки эту поганку, да Пиотруша её любит, бывает, что не прочь перепихнуться с нею в постели. Как-никак, а подруга юности, боярышня, сама по себе, Ржевская. Вот и приходится терпеть. С годами «Бой-баба» превратилась в шутиху. С ней держи ухо востро! Как бы чего не ляпнула, вон как лупит бесстыжими глазищами на маленькую царевну, но не успела на этот раз Екатерина вовремя закликнуть наглую дрянь, как та каркнула, обращаясь к невинному дитяти:
    - Гей-гей, Лиза-царевна, а послушай, не един ли тебе черт, кто у тебя будет в мужьях: король или скоморох? Чай, естество-то у обоих одинаковое мужское! Да ежели скоморох, к тому же, окажется и пригожей, и до амуров охочей, вот как Виллим Иванович Монс, то не ошибёшься, если его выберешь! Ой! Ой! ... Уууууу!.. – С волчьим воем, «бой-баба» грохнулась с табурета, задрав ноги в красных чулках, и заскулила, держась за бок. Это Балкша ткнула её острой вязальной спицей в отместку за брата, Виллима Монса, камергера***  царицы. Монс приходился родным братом самой Балкше и ныне отставной фаворитке царя, уже покойной, Анхен. Всего несколько тихих смешков последовало за выходкой Чернышевой, но сама царица не рассмеялась. Она застыла, как статуя, с закрытыми глазами, будто бы не в состоянии поднять веки. Все, и даже девочки, догадались, что ей не полюбилось упоминание о красавце Виллиме.
    - Уймись, ты, барбарка****, - не открывая глаз, бросила Екатерина «бой-бабе», и та неуклюже плюхнулась на место. – Цыц, сороки! Не мешайте доброму мастеру Луи. Государь ждёт, не дождётся изображения царевен! – Её зычный голос прокатился по небольшому зальцу, и она подняла, наконец, веки, устремив глаза, всё ещё тяжелые от досады, на дочерей.
    Царевны!
    И в этом никто не посмеет усомниться.
    Никто!
    Екатерина грозно нахмурилась, и вся её женская компания поспешила мигом схватиться за работу, с шумом, как стая уток. Каждая боялась потерять благосклонность владычицы, хотя царица почти всегда проявляла удивительное терпение и впадала в гнев редко. Её дочерям такие потачки представлялись чудными. Лизета то и дело гадала, для чего маменька держит при себе сплетницу Чернышеву, или приглашает во дворец эту несносную гордячку княжну Кантемир? Вот и нынче она только что увлеченно беседовала с княжной Марией о Прутском походе, а почему не с ней, не с родной дочерью? Обидно, хотя гораздо обиднее то, что ей снова поставили т в пример сестру Аннушку!
    Лизета, стараясь не подавать виду, однако замерла в осточертевшей ей давно позитуре, рядом с Анной, хотя могла видеть сестру только одним глазком. Царевны, одной из которых зимой минуло тринадцать, а другой ещё не сравнялось двенадцати лет, позировали для парного портрета***** знаменитому мастеру Луи Каравакку, обласканному царём. Танцевальная комната в Летнем дворце была на время превращена в мастерскую. Сёстры стояли в костюмах гениев, с развевающимися драпировками и эфирными крыльями за плечами. У Анны в правой руке корзинка с цветами. Лизета держит букетец над головой сестры. Светлые фигурки на тёмном фоне кажутся танцующими мотыльками, обе уже приобрели и грациозность и жеманность. Мастер Луи - большой охотник до театральности, и Екатерина  всегда любовалась его работой. Особенно любы царице яркие, сочные сочетания цветов золотого и алого, и нежные – белого и серебристого. Пусть девочкам страшно прискучило стоять, они это вытерпят. Ах, как нелегко долго удерживать на весу руки, когда тела и ноги уже налились свинцом, шеи ноют, особенно у нетерпеливой Лизеты. А ведь надо стоять, нельзя огорчить папеньку, он ведь так их обеих любит! Вот, поручил изобразить их персоны знаменитому Каравакку.
    Сам чернявый мастер Луи трудится у мольберта самозабвенно, нанося последние мазки на холст. Иной раз только он, словно нехотя, отрывался от работы, вскидывал жгучие глаза на царевен и опять надолго утыкался в свою писанину. Художник был без парика, и у него на затылке подпрыгивала и тряслась жиденькая косичка, смешно загнутая крючком. В иное время косичка развлекла бы Лизету, но не теперь. Девочка досадовала на дотошного мастера и бранила его про себя аспидом жестокосердным. Вот-вот ведь их уморит! Аспид! И как только Аннушка терпит? И матушка почему-то нынче их не жалеет? Вот, даже о приключениях с турками рассказывать отказалась.
    Однако ничего из этого не ускользало от материнского ока. Екатерина, наблюдая за дочерьми, казалось, вполглаза, думала: «Ох, вы, мои цветочки, на одной ветке красуетесь, а разноцвет! К чему бы это? А вот!».
    Аннушка с младых самых ногтей росла строгой. Очень серьёзной. Костюм гения не убавил этой серьёзности. Внешностью вся удалась в отца. В тринадцать лет уже выше матери ростом, тончива, хотя в детстве была полненькой. Отец звал её дочкой-бочкой. Брюнетка с тёмно-карими большими глазами, но взгляд не отцов – очень застенчив. Смотрит Анна исподлобья. Зато ум её всегда занят чем-нибудь. Она, если не читает, то думает, и посему-то её и прозвали Минервой ******.  Девочка-философ. Увлечена историей и математикой. Ужо скоро один из иноземных государей обретёт в лице Анны ученую жену. С прошлого января, когда Аннушке исполнилось тринадцать, её приказано считать взрослой девицей. В её честь государь дал ассамблею. И жених уже тут, как тут - молодой герцог Карл Фридрих Глоштинский. Подумав о женихе для дочери, Екатерина презрительно усмехнулась: у молодчика-то ни кожи, ни рожи, а туда же! В женихи! Хотя положение герцога завидное - правитель, пускай и крошечного, но государства на берегах Балтики и племянник королю шведскому покойному,  Карлу Бранливому, побитого Пиотрушей. С месяц назад оный герцог являлся с визитом к царевнам – так, ни к чему не обязывающим, но ухитрился смутить Анну. Принимали его в Летнем огороде, и царице-матери не полюбился он. Тощий, белобрысый, спаси, Бог! Более чем не красавец. Да и земли в чужих руках. Мальчишка думает их получить с помощью могущественного тестя. Но Аннушка-то, разумница? Смутилась и побледнела и глазыньки опустила перед голштинским петушком! Конечно, кровь-то в его жилах течет древняя, аж со времён сказочных. Екатерина с того, самого первого раза, уже подметила, что Анна витает в небесах. Ей всё бы читать, спорить о политике, рассуждать о генеалогии королевских родов, а женишок-то? Пускай и кровь у этого герцога голубая, а глаза зато - красные, кожа, как лягушачье брюхо. Нет, а всё же, не хорош жених – худ!
    Совсем иной уродилась Елизавета, в отличие от сестры старшей - резвушка. Весёлая, ласковая непоседа, всё бы ей только петь, да прыгать. Но учится она неважно, мадам врёт. Серьёзные науки – не для этого ангела. Лизета хорошо усваивает только французское ученье. Одарена всеми музами понемножку: и поёт, и танцует, и вирши складывает, да и актриса неплохая: может изобразить в лицах кого угодно, да так препотешно, что животики надорвёшь! К тому же, хорошо рисует, и ей одной преподаётся рисование. Да чего ещё девушке, Господи прости, надо? Какие-то там науки? Ха! Ведь Пиотруша однажды предпочёл всем ученым боярышням – и сестре Меншикова – её, неграмотную Марту, причём, не ахти какую красавицу! А Лизета уже шести лет от роду выглядела, как богиня красоты, и государь выдумал её написать, в образе возлежащей на синей мантии богини Венеры *******, и поручил эту работу всё тому же Каравакку. Совсем голенькой изобразил её живописец, и вышло хорошо – эдакая маленькая соблазнительная богиня. И чего, откуда взялось, в шесть лет-то? Улыбка, тальица и всё прочее, что надо девице – уже кругленькое. А через два года Петру пришло в голову сделать любимицу французской королевой. Да уж на что бы лучше-то!
    Екатерина залюбовалась своей малышкой. Французская королева? По правде сказать, матушке  нравилось сравнивать с собой Лизету. Они, хоть и не совсем, а  похожи. Фигурка у дочери пухленькая, лицо круглое, волосы светло-каштановые, и кажутся золотыми, словно пронизанные солнечными лучами. Но Лизета будет много выше матери ростом и даже полнота её не испортит. Всё равно будет грациозной, как нимфа. Не беда, что черты лица её неправильны, нос вздернутый и толстоватый, а на переносице есть немного золотистых веснушек. Зато кожа идеальна, сливочно-белая, с нежнейшим румянцем на тугих щёчках. Рот маленький, но чувственный, глаза нежно-голубые. А уж волосы у неё, точно, от матери. Такие локоны были в юности у самой Екатерины, пока она не стала их красить в черный цвет. При дворе царевны Натальи их называли венецейскими, и она ими гордилась, пока не поняла, что Петру нравятся брюнетки. Как было не угодить Пиотруше? А всё равно, рыжеватая Лизета самое красивое их дитя! В этой девочке бушует пламя страсти обоих родителей. Она уже буйна. Отец считает, что её тоже можно скоро объявить взрослой. Хотя, по сути, Елизаветка ещё ребёнок со всеми дурачествами, шалостями, хохотом, беготней доупаду. Она готова играть и бегать с кем угодно, не видя различия между лицами. Как и отец, Лизета демократка. Мать нынче не в шутку намекнула на жениха-скомороха, и девочка не обиделась. Она не умеет всерьёз обижаться на того, кого любит, хотя осознаёт себе цену. За ней нужен глаз, а то не успеешь и оглянуться, как заведутся амуры. Государь тоже беспокоится. Недавно он заметил, лаская жену в постели:
    - Матка, чуешь? Видела, как у Лизетки налилось тут и тут? Ей, я смущаюсь!.. – и обвёл безупречную грудь жены пальцем, крякнул и замолчал. Дочка-то уже не ребёнок.
    А мать знала это и без него. Как-никак, мужчины поразительно наивны. Он только что заметил! Она мать, она куда более тревожиться за царевен, за их будущее. Придёт день, когда им придётся столкнуться с призраком минувшего. Придётся узнать тайну своего рождения. Они и сейчас, в особенности Елизавета, многое слышат. Рассказать, не рассказать? Екатерина засомневалась. Господи помилуй! Ну, хорошо. Пускай уж послушают о несчастливом походе против турок. Несчастливом для отца, но зато принесшем их матери славу и счастье. Так даже лучше, чем станут вытягивать всё из служанок-обормоток, да из завистливых людишек, всегда готовых к подобным «услугам». Одно лишь рано обсуждать с дочками - их с отцом свадьбу. Как венчались в домовой церкви Меншикова, и дети ходили с ними вокруг аналоя. 
    Екатерина поморщилась и покачала головой, тем самым вызвав недоумение на лице верной Балкши. При этом она продолжала думать: «Да чего там, поведаю, коли решилась. Ведь историю можно не досказывать, а ловко суметь многое замолчать. Пускай девочки узнают, кто она для отца. Друг и соратница, а не просто баба. У детей в душах не должны прорасти плевелы сомнения в матери. Она не навредит, ни себе, ни детям».
    Все насторожились, услыхав медленную, шепелявую речь царицы.
   
   
    - Я-то, молодая смелая была, - негромко заговорила Екатерина. - Я всегда скакала верхом подле царя в мужском платье, а власы скрывала под шляпой. Издалека и вовсе не признать во мне было женской персоны. Как офицерик! – Мать с подозрением посмотрела на Елизавету и рассмеялась. – Али не веришь, золотце?
    - Ах, вельми трудно, милая маменька, всё это представить, - протянула царевна.
    - А ты представь, потрудись-ка, котёнок.
    В ответ голубые глаза девочки крепко зажмурились и открылись:
    - Представила!
    - Ну, вот и хорошо! Ты также не знаешь, как весело мы отпраздновали Балтийскую викторию летом десятого года, когда были завоёваны Рига, Выборг и Ревель с землями, ведь ты ползала, душенька моя, на четвереньках, а Аннушка у нас была полненькая и под столы топала пешком, да всё вразвалку, ну точно утка! Отец посылал вам через меня поклоны: дочке-бочке и четверной лапушке, так обожал обеих. А в честь тебя, Лизетка, даже назвал кораблик, то бишь, яхту! Так вот, после великих празднеств нагрянула к нам беда с юга. Начали угрожать нам турки, и тогда же сыскались у них доброхоты среди иноземных европейских дипломатов. Карл Шведский радел за войну с нами более всех, проживая у турок денежки покойного предателя гетмана Мазепы. Турки давай звереть! Схватили посла нашего Петра Андреевича Толстого и бросили в страшную тюрьму – Семибашенный замок, для острастки. – Екатерина сжала кулаки и выразительно потрясла ими, изображая эту турецкую острастку.
    - Но папенька наш нипочём не испугался! – встряла Лизета.
    - Конечно же, нипочём! – согласилась мать. - Отец ваш начал готовиться к войне сразу, чтобы не пускать Карла в Польшу, турок в Заднепровскую Украину, а татар в Азов. У нас были свои союзники: король Август Польский, валашский господарь Бранкован, молдавский князь Кантемир, отец ваш, сударыня. – Она кивнула красивой княжне Марии, и та, встав, низко присела. – Первым делом его царское величество вызвал Шереметева из-под Риги и приказал ему идти с войском к Днестру. Сам занялся учреждением Сената, чтобы было, кому править во время его отсутствия, государством. Меня забирал с собой, а вас, маленьких, оставлял Александру Даниловичу. Аннушка! Ты, я думаю, не забыла?
    - Я помню, - откликнулась Анна тихо.
    - А я помню только, как мы жили у Александра Даниловича, когда вы путешествовали по Европе! – вздохнула Лизета.
    - Ну да, чего ты могла запомнить, в полтора-то годочка? Ох-ох! Четверная лапушка! –  рассмеялась беспечно и звонко мать.
   Однако смех её внезапно прекратился, словно потух. И будто хмурое облачко невзначай набежало на гладкий лоб Екатерины, яркие глаза затуманились, и густые ресницы на миг покрыли томный, повитый нежданной слезой, взор. Ещё один вздох вырвался из широкой груди царицы.
    «Так рассказать дочкам про тайную свадьбу, или ещё рано? – заспорила сама с собой Екатерина. – Пожалуй, рано! Пока не пришло время обсуждать с царевнами подробности их рождения и намекать, что де байстрючки они обе, и что уже жили на белом свете, когда их родители обвенчались в первый раз тайно в феврале 1711 года. И что в день отъезда на войну, 6 марта того же года, государь объявил близким родственницам, что уезжает с супругой. Ах, разве можно было тогда представить, что с ними будет? Что предстоящая кампания перечеркнёт все достижения Петра в борьбе за выход к Чёрному морю, а её, бывшую служанку, вознесёт в царицы! От избытка чувств, глаза Екатерины увлажнились, однако состояние её души так никем и не было понято, за исключением «маленькой» дочери Елизаветы. Девочке захотелось обнять матушку, но она нынче не решалась на людях «лизаться», и посему только пискнула:
    - Ох, маменька, всё же кончилось хорошо? Я знаю! И как вы, и как папенька…
    - Ничего ты не можешь знать! – вдруг неожиданно резковато перебила её старшая сестра Анна, уже довольно смыслившая в политике. – Ах, маменька, можно я объясню? Я смыслю в политике. Были основательные причины для неудачи.
    - Говори, умница ты моя! Ты, Аннушка, миленькая – отцова надежда, - согласно кивнула головой Екатерина.
    Аннушка же по обычаю тут же сильно стушевалась. Вся кровь бросилась в лицо старшей царевне. Покраснели даже шея и плечики. Но начала говорить Анна уверенно:
    - Было несколько причин для неудачи! – повторила она. – Во-первых, турки переправились через Дунай прежде, чем подошёл туда Шереметев. Во-вторых, валашский господарь Бранкован нас предал. В-третьих, король Август не прислал войско. И, наконец, - Анна недобро зыркнула на княжну Марию, - князь Кантемир прибыл с маленьким отрядом, без фуража и продовольствия. Я горжусь, что батюшка при таком раскладе, решился на дальнейшее наступление!
    - Гордись, - поддержала её Екатерина, - ох и умница, всё-то ты у нас знаешь и понимаешь, во всём поддерживаешь папеньку, а он у нас такой гордый, порывистый, нетерпеливый человек! Я никого с ним не боялась, шла за ним и в огонь и в воду, у всех на глазах! Вот вы, княжна Марья Дмитриевна, вот вы, дорогуша, вы не дадите мне соврать, вы были там!
    Княжна Мария, с опущенными глазами, ещё ниже присела перед царицей:
    - Была, ваше величество, несчастною беженкою, - едва пошевелила она красивыми губами. - Мне было всего 11 лет, но я помню всё: наша семья выжила, только благодаря вашему величеству. Государь и вы обошлись с нами благородно, неподражаемо, рискуя собственными драгоценными головами, - она хотела нагнуться к руке Екатерины.
    - Ох, не надо, голубушка! – царица резко убрала руку, после чего осуждающе посмотрела на княжну Марию. Та уж знает за что! Да и все дамы про это тоже ведают, чай, не дуры! Вот и ещё одна царская шлюха, но пока тайная. Вон, дамы сидят, как на угольях и ждут, чего скажет царица этой жеманной стерве? Но уж нет! Весь этот рассказ затеян для дочерей, чтобы те из материнских уст, а не из чужих, узнали чистую правду. Екатерина продолжила, не сводя глаз с серьёзного лица Анны и подвижного - Елизаветы.
    В тот год над степью сверкало ослепительно-белое солнце. Саранча пожрала траву, и обессиленные кони опускались на голую землю, иссохшую и колючую. Армия Петра I, оставившая Яссы, была вынуждена отступить вдоль правого берега реки Прута. Глотая обжигающую пыль, которая испепеляла желудки, солдаты стойко совершали маневр. Нехватка продовольствия сказалась сразу. В безводной степи у многих из носа, глаз и ушей шла кровь. Люди и животные падали и умирали по дороге. Скоро стало понятно, что карты, предоставленные царю, лгут. Обозначенные там села, где можно было запастись продовольствием, не существовали. Напрасно царь посылал вперёд, на их поиски, кавалерию под командованием генералов Ренна и Чирикова. Испытание ужасной жарой и жаждой продолжалось до самого Прута. Здесь царские войска соединились с отрядами Репнина, Шереметева и Вейде. Вдруг пахнуло прохладой с речной шири! И люди обезумели! Бросились в воду и стали пить… 9 июля пополудни русская армия, с царской ставкой, расположилась лагерем у деревни Новые Станилешти.
    Неприятель тотчас объявился, и наша армия  оказалась  прижатой на клочке земли в полторы квадратные версты. С одной стороны – река, с трёх других – неприятель. Вот турки, испуская дикие вопли, пошли на приступ, но пушки охладили пыл янычар. К четырём часам пополудни со всех сторон начали подходить главные турецкие силы – 200 тысяч человек. А наших общим числом всего 39 тысяч! Постепенно наползая на косогор и холмы, турецкие отряды напоминали тучи саранчи. В лучах раскаленного солнца нестерпимо сверкали лезвия и разноцветные значки, поднятые на пиках. Непрерывный гортанный ор и бой барабанов вгоняли наших в глухой ступор. И грохот и рёв усилились многократно, когда появился сам командующий турецким войском великий визирь Баталджи-паша. Но турки не спешили, и наши тоже выжидали молча. Два лагеря, как два хищных зверя, замерли перед схваткой. Кто первым бросится в атаку? Выжидали до тех пор, пока солнце над головами не налилось кровавой краской. И только тогда на турецкой стороне ахнула пушка, и за ней ударила целая батарея. Холмы заволок дым. Турецкая конница, а за ней пехота, лавиной покатилась на русский лагерь, но угодила под яростный огонь наших пушек и закрутилась на месте. Но янычары, с оскаленными зубами, полезли на наши укрепления. Среди них не было трусов, и они могли рвать зубами врага на части, а их жестокие командиры любому отступившему, рубили голову, или стреляли в спину.
   Царь в бомбардирском мундире метался на передовой линии. За ним неотступно следовал очень молодой офицер. Ух, было жарко! Но пока кони выносили их невредимыми из-под пуль, из-под столбов дыма. Как вдруг!.. Какой-то янычар с перерубленной наискосок рожей, перемазанной кровью и землей, выбежал из-под огня пеши, с поднятым пистолетом. Навёл оружие на царя!
    - Пиотруша! – выкрикнул отчаянным звонким голосом офицер, бросаясь наперерез царской лошади.  В это время янычар как раз выстрелил, конь царского спасителя рухнул и испустил дух. Молодой всадник очутился под его тушей.
    - Катеринушка-ааа! – донёсся до него хриплый крик государя.
    Столб дыма и огня разъединил их, но офицерик не лишился сознания со страху. Наоборот, он с завидной силой вывернулся из-под мёртвой кобылы, слегка поморщился и вытащил пистолет. Перед ним, лежащим под прикрытием конской туши, развернулась баталия. Другой янычар, конный, набросился с саблей на русского солдата, отставшего от своего отряда, а тот, будучи пеши, в полном отчаянии, пытался обороняться прикладом! Увы, пропащее это дело! Но в тот же миг за спиной турка возник сам фельдмаршал Шереметев, и разрядил свой пистолет. Грузный и неповоротливый на вид, фельдмаршал схватил за узду лошадь, сбросил мертвеца и вместе с трофеем подъехал к наблюдающему за ним офицеру.
    - Ты в порядке ли, государыня-царица?
    - В порядке, Борис Петрович.
    - Тогда прими в дар мой трофей!
    - Вот уж кстати! А государь-то где? – встрепенулась Екатерина, с ловкостью вскакивая в седло. – Благодарю тебя, Борис Петрович! – крикнула она и унеслась в сражение на поиски государя.
    Наши отбили атаки турок лишь к ночи, но армия Петра по-прежнему оставалась отрезанной от всего мира. Нападать с целью прорыва сил не было. Положение казалось безнадежным, война - проигранной.
    - Мир – иначе смерть! – грозно заявил Пётр своему притихшему совету. – Подканцлер Шафиров, немедленно отправляйся к великому визирю для переговоров!   
    С отъездом Шафирова началось томительное ожидание. Тишина в лагере турок свидетельствовала о том, что великий визирь принял парламентеров, переговоры идут, но вера в успех таяла с каждым часом. Пётр, нервничая, грыз усы, лицо его исказила гримаса. Екатерина осмелилась подсесть к нему, положа на лоб руку, но он отдёрнулся и взрычал:
    - Господа! По всему видно, что время отдать вам последний приказ: утром идти в атаку и умереть, как подобает солдатам! Желаю спокойной вам ночи.
    Едва члены военного совета вышли, царь сел в прежнее положение и вытянул под столом ноги в грубых ботфортах.
    - Взаправду ли спать-то велишь, моё сердечко? – приласкалась к нему Екатерина.
    - Нет, Катя, конечно, нет!
    Царь тут же встряхнулся и переменил позу:
    - Зело много дел, мой дружочек. Стану писать. А ты бы пошла, да по лагерю бы, что ли, прогулялась.
    И поглядел на неё так, что она только кивнула головой и торопливо вышла из палатки. Екатерина  понимала царя с полуслова. Все  заботы Петра  давно стали её заботами. Выходя, приказала денщику завязать полу палатки и никого не впускать. Она направилась к обозу, где её женщины умирали со страху. Они боялись спать этой ночью и сидели в каретах, точно пойманные птицы, дрожали и молча, утирали слёзы. Среди них выделялись три черненькие молдаванки, с сильно заплаканными глазами на бледных красивых лицах. Старшая, благородного вида, средних лет дама, княгиня Кассандра Кантемир, почти в истерике, прижимала к груди ребёнка. Дочери Мария и Смарагда  жались к ней.    
    Трёхлетний малыш, Антиох, не мигая, громадными черными глазищами уставился на царицу.
    - Ах ты, мой умник, - похвалила его Екатерина и, поманив, забрала у матери и расцеловала, - ничего, миленький, не бойся! Мы никого в обиду не дадим!
    Внезапно из темноты возникла высокая фигура отца семейства, князя Дмитрия Кантемира в сопровождении троих  сыновей: Константина, Матвея и Сербана. Союзник Петра уже терял голову.
    - Государыня! Я прошу за мою несчастную семью! Ради Бога, ради всего святого, вы не оставите ведь нас? Что думает его величество? Я умоляю вас только об одном, царица: спасите женщин и малыша Антиоха. Ты одна знаешь тайные мысли государя, - и князь бросился целовать её, затрепетавшую отчего-то, руку.
    Она знала, конечно, но вслух вымолвила:
    - Увы, разве я читаю, князь, в чужом сердце? – Темнота, слава Богу, скрыла её встревоженные глаза и красные щёки. Екатерина всё ещё смущалась, когда к ней обращались как к царице. И не царица, вроде ещё, жена тайная. Но она тут лукавила. Кто она теперь, ежели не царица? А потому  добавила сурово. – Пётр Алексеевич – человек  чести! Он слово  дал, так и не выдаст, обещаю вам. Разве что сам сложит голову.
    Семейство молдаванского господаря сгрудилось вокруг Екатерины:
     - Приказывайте, царица, что нам надо делать?!
     В эту трагическую ночь голова её работала чётко: выход был только один! Всем членам господарева семейства переодеться прислугой. Только это выручит молдаван! Никто и не заметит членов княжеского семейства в одежде кучеров, да служанок. Гонор – побоку, если хотят выжить. Екатерина спокойно высказала это князю с княгиней. «Ничего, князь, ежели вы сядете с сыновьями на козлы, да вожжи возьмёте в руки! Не бойтесь! - уговаривала юных княжон. – Быстрее надевайте чепчики и передники, да присоединяйтесь к служанкам. Вы ведь не побоитесь этого, дорогая? – и улыбнулась княгине Кассандре до того благодушно, что та бегом кинулась и занялась маскарадом.
    Только устроив молдаван в обозе, Екатерина со всех ног бросилась обратно к царской палатке. Как-то там её Пиотруша? Сердце молодой женщины сжималось, но Петра она нашла всё так же спящим. Перед на столе ним белела исписанная бумага.
    «Письмо к Сенату. Надо бы прочесть!», - смекнула Екатерина. Она не умела писать, но читала и разбирала по слогам написанное Петром, его жутким почерком. Любовные записочки Пиотрушины не доверяла ничьим глазам. Ещё что!   
    Боясь разбудить Петра, она заглянула через его плечо: ну и каракульки, а кляксы!
    - Го-спо-да Се-на-т-т.. – еле-еле разобрала она первые слова и затрепетала.
    «Ну, так и есть – новые указания Сенату! Любопытно, о чем сенатским господам указывать? То ли, живы останемся, то ли нет?»  Торопливо перекрестившись, она, бесстрашно протянув руку, взяла со стола письмо и поднесла совсем близко к глазам, светя себе канделябром. Читала медленно, усердно шевеля пухлыми губами:
     «Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что я … ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие, … то вы не должны почитать меня своим царём, … покамест я сам не явлюся. Но если погибну, и вы верные известия получите, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники».   
    Плен?! Екатерина, чтобы сдержать вскрик, схватилась за горло. Однажды она уже побывала в плену! Господи, не допусти больше! Была Марта свободным человеком – и вдруг – раба! Да за что же снова? Перед глазами возникла картина горящего Мариенбурга. Солдат хватает её за косу и волочёт, походя, срывает с неё платье и после всего, что случилось между ними, накидывает кафтан на её разодранную рубашку.
    Позор!
    Что делать ей? Она ведь царица и должна действовать! Положила руку на сердце, сидя возле Петра, она вся отдалась тяжким думам.  Пётр продолжал спать, а она сидела и смотрела на мужа. Что скажет ему, а он ей, когда проснётся? Какими глазами поглядят они друг на друга? Дома - дети, сироты  останутся. Держась за сердце, молодая женщина  испугалась: как  гремит! Ненароком  разбудит дружочка. Уж ты спи, спи, пока можно, Пиотруша. Она сжала сердце обеими руками. Казалось, что стук его раздаётся по всей палатке. И пальцы вдруг нащупали нечто на груди и сжали. Она медленно раскрыла ладони. Бриллианты! Как это она не подумала? Ведь кто-то из царей говорил, что золото открывает крепостные ворота? А бриллианты ещё лучше! Вот оно что! У неё ведь этого добра теперь много. Очень много. Как и у каждой её статс-дамы и гоф-девицы. Они откупятся от этого Баталджи-паши. Не жалко! Неужели не возьмёт? У турок ведь огромнейшие гаремы. Каждой бабе нужна куча бриллиантов! Ну а ей? Когда-то у неё не было и колечка. Да свобода дороже!
    Екатерина стремглав вскочила, кинулась шарить в сундуке. Дрожащими пальцами извлекла шкатулку и открыла. «Взял бы! Только бы, крокодил алчный, взял!». Сверкающая горка камней скоро выросла на коленях Екатерины. Большинство украшений ей только что подарил Петр после тайной свадьбы. «Не поносила! Да от этого не умирают». Молодая женщина взяла большой парчовый кошель и осторожно высыпала туда бриллианты. «Или мало? Да ничего, добавят девки, решила, а не то руки отрублю сукам! Ох, взял бы, нехристь…
    Желая поторопиться, Екатерина бросила взгляд на спящего Петра и с пылающими от волнения щеками, тенью проскользнула к выходу и наткнулась на дремлющего там Ваньку Орлова. Красавец денщик дрых, не пошевелился.
    - Орлов! Эй, Ванька! – что есть силы, затрясла его за плечо Екатерина. – Просыпайся! Скорей беги к Шереметеву, и вели обратно созывать военный совет от моего имени, есть дело!
    - Бегу, матушка!
    - Ещё не всё, стой, чертов торопыга! От Шереметева лети в обоз к Толстой Анисье, вели ей, тоже от моего имени, заставить моих баб снять с себя ясные цацки и прислать с тобой мне! Скажи, пусть доверятся, коли жить охота!
    Орлов кинулся бежать, и очень скоро прибыли назад все члены военного совета, с красными глазами. Никто из них не спал. Все застыли у входа в палатку, уставясь на спящего царя. Екатерина шёпотом изложила свой план.
    Тиходум Шереметев развёл руками:
    - Ох, царица, можно бы и так, но ведь больно хитёр визирь-то! Ну, как возьмёт турок алмазы, а сам и с места-ни шагу?
    - А мы попытаемся наудачу, Борис Петрович, - не уступила Екатерина, - ты подумай-ка о том унижении, что грозит нам!
    На это возразить было нечего, и все закивали головами, а князь Аникита Репнин за всех ответил:
      - Что ж, жизни наши в руках Божьих, господа, и в нашем положении хороши все средства. Я заодно с её величеством. Составим же новое послание визирю, и приложим к нему драгоценности. Что же делать? Иначе нам конец! Соглашайся, фельдмаршал!
    - Ну, как ты, Борис Петрович, миленький? – царица ласково положила на плечо Шереметева свою руку. – И в самом деле, ведь пропадём, мой батюшка.
    - Эх, согласен, государыня моя!
    Скоро новое послание было готово.
    - Только Пиотруше  ни полслова  о бриллиантах! – подняла пальчик Екатерина и, нагнувшись, поцеловала Петра в темя.
    - А! Что? Катя? Уже утро? Трубить! – царь яростно протёр глаза и вскочил, уставившись на своих генералов. – За каким лешим вы здесь?..
    - Да вот, снова собрался военный совет, Пиотруша, - сказала ему жена.
    - Почто же опять? – щека дёрнулась, один ус затрясся, а второй ус царь закусил. Но, после того как Шереметев изложил дело, царь даже не стал знакомиться с текстом послания.  Схватив перо, он размашисто подписался: «Пётр». – Это ради тебя, Катенька, я во второй раз унижаюсь перед врагом! – прорычал он, откидываясь на стуле. – Мир, мир, мир! Чёрт возьми, до чего же он нам сейчас нужен!
    Екатерина, в слезах, крепко расцеловала государя. Потом она, незаметно, сделала Репнину знак, выскользнула с ним вместе из палатки. Там уже дожидался Ванька Орлов с посылкой из обоза. Екатерина своей рукой заполнила ещё один кошель бриллиантами и завязала и перекрестилась: «Даст Бог, жадность победит!».
    На этот раз, как только уехали парламентёры, все члены военного совета остались ждать: то ли мира, то ли голов в мешках, по обычаю турок. Томительно тянулось время. Пётр то вскакивал, то садился на место, и тогда Екатерина его обнимала, лаская безо всякого ложного стеснения в присутствии генералов. Но вот в щелочку робко проскользнул первый утренний луч. И царь опять резко дёрнулся:
    - Варвары! – и ударил крепким кулаком по столешне. – Варвары! Трубить сбор! - И вырвался из объятий жены, чтобы лично отдать команду. На выходе из палатки толстый человек загородил ему дорогу. - Шафиров?! Счастье, уже нечаемое! - Мир, хотя и на грабительских условиях, был подписан: приходилось отдавать туркам Азов, завоёванный такой большой кровью. Но Петра Алексеевича не ужаснули грабительские условия предложенного Баталджи-пашой мира. Царя разгневало только одно требование: выдать молдаванского господаря с его семейством.
    – Не отдам, лучше подохну! – кричал он, меряя большими шагами палатку. - Слышишь, Катя, враги зарятся на мою честь, на моё крепкое слово!
    - Ничего, отдай, - вдруг нежно обняла его Екатерина, – пусть их будут искать, да только не отыщут, клянусь тебе!
    Мир с турками был подписан окончательно 12 июля 1711 года. Два дня спустя русская армия покинула лагерь с музыкой и развёрнутыми знаменами. Вместе с войском благополучно выехала семья молдавского господаря, замаскированная под конюхов и служанок. А уж сама история с бриллиантами открылась только по прибытии в столицу, после чего была сыграна на публике и «прежняя свадьба» Петра и Екатерины.  С той поры к бывшей служанке все подданные стали обращаться с титулом «ея царского величества». Вот и всё. Досказывать историю конца Екатерина, как и собиралась, не стала.  Остальное царевнам рано знать. Так думает она, и так думает Пётр Алексеевич. Тема привенчания дочерей пока останется под запретом.


    Екатерина, прикрыв тяжёлые глаза веками, замолчала надолго. Теперь даже Лизета следила за матерью вместе со всеми, не дыша, на руку торопящемуся живописцу. Однако девочка всё не унималась. Разум её упорно дразнила тайна, оставшаяся не открытой.
    - Мамашенька, значит, вы – спасительница! Ведь вашу честь учреждён орден святой Екатерины!
    Тогда только мать открыла глаза и обронила снова привычно:
    - Егоза! Вот уж, какая я героиня? Я сама не ведаю, как было дело. Моя ли жертва вынудила турецкого пашу уступить? Я позже слыхала, что будто с него живьём содрали кожу – страшно, что свои же, басурманы. А при нашем дворе долго из-за меня никто не носил бриллиантов. Но довольно! Завтра отец вернётся с миром. «Из Ништадта благоприятные ветры нам дуют!» - вот как красиво выразился граф Брюс во вчерашней депеше-то! - Она загадочно улыбнулась.- Уж хватит на мой счёт! А то на языках вскочат чирьи! Да вам и за сутки не перебрать всех походов, в каких я участвовала с отцом вашим. Ну, было и было! Не стану скрывать – изнемогаю я вдали от мужа! Вот не поехала с ним, а с вами скукую. Отчего? Да на воде укачивает меня сильно. Вот, когда посуху, то я бойка, на лошади верхом и сейчас не хуже офицера была бы.
     Она говорила по-прежнему медленно и не громко, на лице, кроме полного благодушия, никаких эмоций. По лицу никак не догадаться, довольна ли мать? Говорит, сожалеет, что отец без неё уехал, а если бы не сказала, то все бы думали иначе. Вот уж великая женщина, без которой не может быть великого мужчины! Кто-то сказал об этом, да Лизета припомнить не могла, и сестра Аннушка помалкивала. Княжна Марья Дмитриевна, пребывавшая нынче в возбуждении – не понятно отчего – опять сунулась вперёд царевны.
    - Ах, ваше царское величество, - пропела она, - вы – первая амазонка среди нас, неукротимая женщина!  Я завидую вашему мужеству и талантам! Вы так любите его царское величество!
    - Хитрая девка! – не удержалась и шепнула Лизета Аннушке.
    - Помолчи, - еле пошевелила сестра губами.
    А мать не торопилась отвечать тайной мужниной фаворитке. «Княжна Кантемир, думала она, - спасенная мною девчонка, теперь служащая подстилкой моему мужу. Я всё знаю!»
    - Люблю, - спустя мгновение, просто прозвучал ответ Екатерины, но из её глаз только чудом не сыпанули искры, а сама даже не шелохнулась. Хотя, ох и дорого это внешнее спокойствие! Ощущение в груди как раз такое, как будто каменная рука хватает сердце и давит! Не видать конца царевым изменам. Княжна молдаванская особенно опасна. Её сводит с Петром отец, человек очень коварный, от древних византийских корней его род. Спит и видит дочку царицей! Да, как уж бы не так! Конечно, Пётр заточил в монастыре первую, высокородную, супругу. Так почему не заточить и вторую, простолюдинку? У первой был сын. У второй – нет. Все сыновья Екатерины на том свете. Она сейчас вовремя спохватилась, что зашла в своих мыслях за ту черту, заходить за которую не могла себе позволить – она царица! Передохнув, повторила:
    - Люблю я моего Пиотрушу, ох, как люблю! Но, повторяю вам, разговоров ныне довольно! Каравакк и так уже уморил моих девочек! Давайте-ка поглядим на портрет. Мастер Луи, разрешишь ли ты мне хоть глазком глянуть?
    Екатерина опять шутила. Живописец, отложив кисть, отвесил поклон и отошёл в сторону.
    - Следуйте за мной, Матрёна Ивановна и ты, Анисья… Анисья Кирилловна? – вставая, царица легонько стукнула по плечу спящую Анисью Толстую:
    - Эй-эй, опять ты, тётка Кирилловна, задремала? А ну, вставай!
    - Ох-ти, матушка ты моя, я не дремала, - просыпаясь, забубнила старуха.
    - А что ты тогда делала?
    - Да я так… я на туфли свои глядела.
    - Уффф! Ты, Кирилловна, только и знаешь, глядеть на туфли! Не нагляделась? Пойдём!
    Царица неторопливо, в сопровождении только Анисьи Толстой и Балкши, пересекла зал, подошла к мольберту и закинула голову, любуясь портретом.
    «Красавицы-то! Неописуемые… » - привычно завелись дамы.
    - Цыц! – прикрикнула на них Екатерина. Она относилась к похвалам наперсниц, как к надоедливому жужжанию мух. - Дайте же мне посмотреть! Неужели, это мои дщерицы? Обе уже не дети, но ещё и не женщины. И обе красивее меня, матери? – Она пробормотала это себе под нос, но вовремя вдруг спохватилась, что спутницы за спиною её слышат, но заговорить точно никто не решится, это знала. – «И чего ей мерещится?». – К тому же, эти две, что стоят рядом, давно посвящены в тайну её мук.
    Екатерина, глядя на портрет повзрослевших дочек, мучилась одним-разъединственным вопросом. И этот вопрос грыз царицу с момента смерти её последнего сына Павла, умершего в Везеле на другой день после родов 3 января 1717 года. – За что? Ей, женщине здоровой, цветущей? Такого не должно быть, не должно! За семнадцать лет связи она родила Петру десятерых ребят, а живут из них только трое. Девочки. Анна, Елизавета и Наталья. Хотя, трёхлетняя Наташа слабовата. Едва ходит, хиленькая. Она, мать, боится, что и это дитя умрёт, не войдя в возраст. А обе старшие – байстрючки, рожденные до венца. И выходит – ненастоящие царевны?! Возьмут ли ещё их за себя европейские монархи? Или же останутся в вековухах. Ненужные никому. Отец стареет, а она, мать, без него прах. Умрёт Пиотруша, и тогда их, всех четверых, - в монастырь, куда подале! Но такими мыслями Екатерина обычно терзалась не так уж часто. Так отчего теперь? В такой день и неприятное беспокойство! Разве она не всамделишная царица? И ей только тридцать семь лет. Дети у них с Петром ещё народятся. Сыновья! Она доказала способность родить мальчиков, их уже было четверо: Пётр, Павел, другой Пётр и другой Павел. Надо молиться, терпеть и ждать хотя бы ещё одного сынишку, наследника, шишечку. Екатерина не сомневалась, что из неё вышла идеальная жена царю-плотнику, царю-воину. Достаточно умна. Во всём угождает. А если ума не достаёт,  то сердцем проникает в замыслы  государя, и всегда  готова броситься за ним, в огонь и в воду. А грешок-то? Грешок, всего один. Это её камергер, красавчик. Но исключительно для веселья! Просто Пиотруша часто теперь её оставляет – вот и вся причина. Она же слишком обязана мужу, чтобы в сердце уступить место другому. Будущее детей – вот что её всерьёз заботит. И если не будет у них с Петром сына, то одна из дочерей родит наследника российского престола. Скорее всего, Анна, ежели судьба старшей дочери не будет ещё более высокой, но об этом загадывать пока рано. Нет уж! Ей, матери, самой надо родить сыночка. А дочери – лучшие из европейских невест, не считая их добрачного происхождения. Принцев-голодранцев предостаточно. Не о них речь, а о королях. Самолучший нынешний жених – это Людовик XV – для Елизаветы. А вот голштинцу надежды подавать нельзя, не про него Аннушка, разумница.
    Екатерина вдруг опомнилась: ох, чай, живописец думает, что ей не нравится его работа?
    - Мастер Луи, благодарю тебя! От души! Просто, как живые! – заулыбалась художнику царица. - Его величество будет рад. Ты дописывай. А нужны ли тебе ещё царевны? Обе, гляди-ка ты, до чего устали. – Она протянула мастеру руку. – Целуй! - Каравакк согнулся, благоговейно целуя концы перстов. Другой рукой царица поманила к себе царевен. – Мои дорогие! Ну, вот и отмаялись, теперь я вас, миленькие мои, горячо расцелую! - Сильными руками она притянула каждую к себе по очереди и крепко расцеловала щёчки, приминая воздушные одеяния. Лизете понравилось больше всего, как от маменьки пахнуло духами и слегка вином. – А теперь, душечки, ступайте, да Наташеньку-лапоньку от меня поцелуйте и после второго фриштыка – немедленно за уроки. Увы, лето кончилось, отец требует, чтоб вы учились. Не ленитесь! А ну-ка, кем хочет он вас увидеть в будущем?
    Екатерина посмеивалась, к ней вернулось хорошее настроение. Лизета собиралась уже отвечать шуткой, как Анна присела перед матерью и сказала:
    - Батюшке хочется  видеть в  нас образованных  европейских государынь. Намедни он зашёл в классную и попросил меня перевести из сочинений госпожи Ламбер. После долго хвалил меня и чуть не плакал. «Счастливы, - говорил, - вы, дети,  в молодых летах приучают вас к чтению полезных книг! В своей юности я был лишён и дельных книг и добрых наставников!».
    - Всё-то ты у меня, милая, разумеешь! – растрогалась мать, целуя Анну.
    А Лизета вздохнула украдкой. Она чуточку завидовала умной сестре. Совсем чуточку! «Мы сёстры, а столь разные, - подумала девочка. – Да ничего, мы ведь любим друг друга, любим отца с маменькой, маленькую сестрёнку Наташеньку, племянников Петрушу с Наташей, мадам Латур-Лануа! – и в следующую минуту уже лучезарно всем улыбнулась. На душе снова радостно! А, впрочем, она и сама не ведала, чему радуется больше всего? Материнскому поцелую? Яркому солнышку? Пёстрым цветникам за окном? Нет, скорее тому всё же, что маменька с отцом у них есть, и что любят они своих дочерей крепко.
    - Ох, ты, бесёнок! – Мать в умилении протянула руки. – Прелесть моя! Ну, иди ко мне! Вечером будем танцевать, - шепнула она дочери заговорщицки, и та пылко обхватила руками большое мягкое материнское тело, расцеловала мать в обе рдеющие щеки.
    - Ах, спасибо, маменька, миленькая! Обожаю танцы!
    - Егоза! – щелчок по носу. Екатерина мягко, бархатисто рассмеялась. В тайниках души она хранила особую любовь ко второй дочке. – Ну, ступайте!– проговорила она жестче.




* Обер-гофмейстерина - ведала дворцовым хозяйством и придворным церемониалом

** Статс-дама - высшее придворное звание для женщины-аристократки

*** Камергер - высшее придворное звание для мужчины-аристократа

**** Барбарка - здесь употреблено в значении - грубиянка

***** Портрет царевен Анны и Елизаветы Каравакк, на самом деле, написал
ранее, в 1717 году

****** Минерва - древнеримская богиня мудрости

******* Венера - древнеримская богиня любви и красоты


Глава 2

    Екатерина тоже не задержалась в танцевальной комнате и ушла к себе. В её личные  апартаменты утренний  ветер принёс запахи канала и отцветающих роз. Она  села у окошка и так глубоко вздохнула, как будто у неё зашлось сердце.
    - Государыня, велишь венгерского и марципанов? – тут же подскочила верная Балкша.
    Царица не сразу повернула голову на зов подруги.
    - Ох, нет! – отмахнулась. – Не надо сладкого! Сейчас бы солдатской тюри, Матрёна, а не то что-то грустно на сердце. Ты уж слетай сама на кухню за черным хлебом, а у меня тут сыщется водка, - она указала на целый строй флаконов и пузырьков на туалете.
    Балкша, без лишних разговоров, побежала, куда велят. Толщина, как и немалые уже годы, не влияли на быстроту ног первой из угодниц царицы. Екатерина же, неспешно облокотясь о подоконник, стала смотреть на цветы: красные и белые розы, пёстрые георгины. Но вся эта красота, как сквозь дымку, сквозь набегающие на глаза слёзы, виделась ей не ясно, и неволей ей мерещились разные лица, а то и целые, полузабытые картины. Она не относилась к тем женщинам, кои предпочитают скрывать, что они счастливы в браке. А до свадьбы Екатерина девять лет провела просто метрессой. Весёлой, выносливой и неприхотливой. И, если надо было, держалась в тени. Два года государь скрывал новую любовницу в окружении сестры Натальи. Её учили политесу, куртуазной любви, и там же она постигала политику царского «Верха». Когда Пётр представил её старшим сёстрам и невесткам, у неё уже были два сына – Пётр и Павел. Царственным особам она, как ни удивительно, приглянулась. И перешла в православие, стала Екатериной. Её крестными были царевна Екатерина Алексеевна и Алексей Петрович, наследник. Почти сходу она усвоила, как царя надо любить. И любила! Государь уходил от неё после страстных ночей, счастливый, с головой ясной. Его так любили тоже впервые. Причём, любила сильная юная женщина, безродная солдатка с дурной репутацией. Трофей военный. За спиной, конечно, шептались, и  до сей поры  шепчутся  про её  грехи,  сочиняют небылицы. Мол, Иоганн, первый её муж, где-то жив. Кто же видел труп сего несчастливца? Никто не видел! Ей посчастливилось попасть к царскому другу, Меншикову. Первый царский камрад произвёл Марту в экономки. Он уже хорошо изучил царя, и находил в красавице черты идеальной подруги жизни, но не для себя, а для государя, мятущегося после измены Анхен Монс. Меншиков тогда уже пытался сводить царя со своей младшей сестрой Анной, да не вышло толку. Так и родилась, вполне обдуманная, а с виду фантастическая комбинация Алексашки. Чутьём угадал Меншиков  идеальный вариант подруги для государя. Марта – самка, плодовитая, готовая родить, прекрасная в своей бабской силище и преданная, смелая, сладчайшая! Одна беда - детками оказалась несчастливой. Хотя много родила, хотя десяток царских ребятишек исторгла её утроба! Пётр и Павел умерли один за другим в 1707 году. В том же году родилась дочь Екатерина, но умерла в период «резанья зубков». За ней появилась Аннушка 27 февраля 1708 года и Елизавета – 18  декабря 1709. Родившаяся в 1713 году  Наталья не дожила  до двух лет, следующая за ней Маргарита протянула десять месяцев. 28 октября 1715 года Бог послал, наконец, сына – «большого мужика», «шишечку», отцову надежду – Петра Петровича. В 1718 году после смерти Алексея, его объявили наследником престола, да не судил Бог. Дитя умерло скоропостижно 25 апреля 1719 года. Родители тогда были в отъезде. Виной грехи. И в народе много стояло о том крику: за убиенного брата Алексея! После Шишечки был ещё Павел и скончался в путешествии за границей. 9 августа 1718 года родился последний, на сей день, ребёнок – дочка Наталья. Слабенькая девочка. Ей уж четвёртый годок, а она не ходит, без конца болеет. Постоянно тревожится о ней мать. К страху снова лишиться ребёнка Екатерина не привыкла. Увы, к такому не привыкают. Что ни год, в царском семействе, то крестины, то похороны. И вечная надежда. Неужели счастье так и не улыбнется? Хотя бы одного здоровенького сынка! О, Gott! До чего же она устала рожать и хоронить младенцев! Ей все завидуют, на её счёт злословят, а нет бы её попросту пожалеть? Как бабу. Так никто не жалеет! Всем кажется, это легко, трястись за мужем с дитём в брюхе? Это же надо быть машиной! А любимый Пиотруша – кобель. Только, случись, она занеможет, он прыгает на любого, кто подвернётся под руку, не делая различия между девками и парнями. Кто под рукой, того и любит: денщиков, племянницу Катюшку, дворскую прислугу. Так бабы, уже без стыда, показывая иноземцам своих детишек, хвастают: государь почтил нас. Но где же тут оскорбление её царскому величеству? Не придерёшься. Царица предпочитает терпеть и молчать, как было в  Везеле, после смерти новорожденного Павлуши. Служанки вышли за ней, опустошенной, со своими ублюдками на руках. Это что? Свидетельство государевой силы перед Европой? А каково ей? Опять же худо, что ходит она давно пустая, когда государь ждёт, не дождётся сыночка. Пётр уже проявляет нетерпение, хотя и не упрекает. А вдруг как соперница у нее, в самом деле, заведётся? Отнюдь, это не пустые страхи. Очень даже может завестись, при нынешнем положении, и серьёзная претендентка в царские жены, в матери будущему наследнику престола, молодая, знатная, голубых кровей. Сколько их вьётся! Придворные дамы и девицы, спущенные царём с теремной цепи, представляют наибольшую опасность. Среди них имеется несколько фавориток, знатных шлюх, служащих царю сладким местом. Екатерина им покровительствует и даже заступается за поганок, хотя и не всегда удачно. Как было с Машкой Гамильтон, убившей новорожденного ублюдка, а ребёнок был невесть от кого: то ли, от царя, то ли, от денщика Ваньки Орлова. Пиотруша не простил. Гамильтон отрубили голову. Ничем не лучше и остальные. Уже много лет терпит царица давнишнюю метрессу Чернышеву Дуньку – «Бой-бабу», пьяницу и сквернавку. Особенное  почтение приходится отдавать Румянцевой Машке, распущенной на французский манер, дочери графа Матвеева. Царь её принудил уронить себя низким замужеством но, если нет рядом Екатерины, тут же обнимает за талию, ведёт в укромный уголок, валит на спину. А царица терпит, молчит. Не в её силах унять мужа. Она может только на него подуться, не ответить на письмо. Вот и нынче, амур заводится прямо у неё под носом. С молдаванской  княжной,  высокоумной недотрогой. Отец жеманницы,  князь Кантемир, сам сводничает, сам залучает царя в свои хоромы, где караулит свидания. Ждёт, когда царь обрюхатит девку. Это - катастрофа для царицы-простолюдинки, не способной принести наследника  престолу. Княжна Марья Дмитриевна Кантемир не простая курвишка, а принцесса византийских кровей. Её родитель спит и видит дочку русской царицей и заведёт, когда только она родит от царя сына, против Екатерины интригу. Тогда развод? Монастырь? Уж, нет, кукиш! Не на ту, изверги, напали!
    Екатерина была по-своему мудрой, а когда надо, то и беспощадной. Всё замечала и обо всех знала. У неё  имелись свои шпионы  и  шпионки. Её философское кредо сводилось к следующему: каждый пусть будет уверен в твоей глупости, и ты победишь всех. Нет, далеко не проста бывшая служанка. Пускай все думают, что она взирает на блуд мужа сквозь пальцы, уверенная в незыблемости своего брака. Дело в другом. Просто она знает мужскую природу: кобелю воля бегать. Вот тогда-то он неизменно станет возвращаться в конуру. Да и своё место она не забыла. Кем была? Куда вознесена! Такова мудрость бывшей солдатки Марты. А Петром она дорожит боле всего на свете. Для неё нет ничего страшней, чем его потерять. Она виду не подаёт, что мучается, изводится. Упадёт – конец ей и дочкам!
    В дочерях, в их блестящем будущем, Екатерине видится та реальная опора, которой она лишена из-за смерти всех сыновей. Но ведь не старуха! Она усердно вымаливает у Бога сыночка. Неужели, не даст?
    Итак, 1721 год от Рождества Христова. Екатерине – 37 лет, Петру – 49. У них три дочери, но нет сына, наследника престолу. Внук, отпрыск несчастного Алексея, не в счёт. В случае смерти царя русский трон останется без наследника.
    – Ах, не оставляй меня, Боже, - с отчаянием шепнула царица, - пошли сына!

   
    Ежегодно, с середины весны до осени, царская семья жила в Летнем дворце, построенном архитектором Доменико Трезини в уединённом углу Летнего огорода, у самой воды. Служивший ранее датскому королю, этот замечательный художник принёс в Россию особый характер бюргерской простоты и дух моря. Скромные палаты предназначены для отдохновения и трудов в кругу семейства. Всего два этажа под четырёхскатной высокой крышей, увенчанной позолоченным флюгером, изображающим святого Георгия Победоносца, поражающего копьём змея. Украшением ровных простых стен служат симметричные, с лепными наличниками, окна, русты 9, фриз 10 из двадцати девяти известковых барельефов 11 с сюжетами, взятыми из греческих и римских мифов. Так посредством аллегорий прославляются победы России на море: «Амур, борющийся с морским чудом», «Персей освобождает Андромеду», «Латона и ликийские крестьяне, превращенные ею в лягушек», «Нептун и Амфитрита». Петру Алексеевичу любо, что из его окон с трёх сторон открывается водный простор и панорама строящегося Петербурга. В свой черёд, видом дворца можно было наслаждаться с противоположного берега и плывущих по Неве судов. Оттуда открывался просто неземной вид: перед глазами создавалась фантастическая иллюзия, будто дворец качается посреди волн. С южной его стороны была выстроена гавань.
    Из «Танцевальной» залы девочки сорвались, как птицы. Лизете хотелось на минутку заглянуть в «Детскую», где они уже давно сами не жили. Этим летом даже маленькую Наташу выселили отсюда  со штатом  нянек, чтобы  превратить комнату  по желанию Екатерины,  в памятник Шишечке,  собрав здесь его вещи: кроватку, креслице, горшок, игрушки. И красивый портрет голенького братца, опирающегося на красную бархатную подушку, на которой покоится рядом с ним корона, тоже кисти знаменитого Каравакка.
    Лизета сунула нос в детскую, но сестра её потянула тотчас обратно, и они – мимо, мимо, через маменькину опочивальню, «Тронную» и «Приёмную», попали на лестницу. И - вниз бы по крутым ступеням, да только тут Аннушка замешкалась, и Лизета одна обставила её  далеко с громким смехом. Она очутилась одна на Галерее, соединяющей Летний дворец с Людскими покоями. Здесь, в весёлых и светлых комнатах, летом жили царевны. Перед их окнами плескались воды реки Фонтанки. Сущий рай! Горницы большие, есть, где разбежаться, солнышко с утра до вечера и пахнет цветами. Первым делом надо забежать в покойцы к младшей сестрёнке, поцеловать. Наташа, хмурая, с оттянутой губой, и со спущенными штанишками, «куковала» на креслице: у неё случались запоры. Лизета присела перед ней на корточки и расцеловала мокрый нос и большой лобик. Маленькая открыла рот и заревела беззвучно.
    - Хочешь мамочку? – догадалась Лизета.
    - У,… у…- ответила Наташа, уцепившись за хохочущую сестру.
    - Ты, бедненькая моя, засиделась? А вот коза!  - Лизета выставила вперёд два пальца. – Коза идёт! Ой, забодает! Забодает, забодает! – и принялась энергично шевелить пухлыми пальчиками.
    В карих глазищах Наташеньки застыл ужас. Пришлось менять правила игры. Лизета завизжала:
    - Ой, боюсь! Я, козынька, боюсь Наташи! Ой-ой-ой, убегаю, убегаю, убегаю! – Вскочив на ноги, она мелко засеменила прочь от сестрёнки. – Догоняй меня, миленькая!
    Закрыв рот, Наташенька с трудом встала. Переступив ножками, взмахнув ручками, шлёпнулась на ковёр и завопила, как резаная. У неё было коротенькое тщедушное тело на кривых ножках и большая тяжелая голова. Сожалея, что нашалила, Лизета бросилась к рёвушке, но не успела взять на ручки. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочила нянька Маргета, схватила дитя и стала качать. А следом за нею в покоец набежала тьма-тьмущая всякого народу, служащего всем трём царевнам. Мамы – Авдотья Ильинична и Лискина Андреевна, докторша-гречанка Лавра Пеликала, камер-юнгферы и лакеи. Вьюнами просунулись карлики, Устинья да Фролка. Подошли и Аннушка с гувернанткой. Последним зашёл молодой лакей Вася Чулков и объявил чинно, что для царевен накрывают второй фриштык 12.
   Откушав, они уселись за уроки. Аннушка любила учиться, а Лизета - уж тут скрывать нечего - не отличалась прилежанием! Когда им преподают из математики, истории, географии, то она прямо умирает со скуки, и её усердие оценивается неизменно так: «с нуждой», или «совершенно легкомысленно». Зато Аннушка всегда получает «очень хорошо» и «прекрасно». Анна перечла все книги, заполняющие шкафы в классной комнате, и ей носят тома из отцовской библиотеки, а также из «общественной», находящейся в Людских покоях. Лизете в первую очередь преподают основу основ хорошего воспитания благородной девицы и то, что, прежде всего, потребуется королеве французской: языки, танцы, музыку, французскую литературу. Всё это легко даётся ей без нужды. Языкам их с сестрой начали учить с раннего детства, приставив к ним поначалу бонн шведок и немок, потом немца «мастера Глюка», потом пригласили француженку гувернантку, дворянского достоинства, виконтессу Латур Лануа и недавно – знатную итальянку, графиню Марианну Маньяни. Танцам обучает француз Ламбур. Лизета – его любимая ученица. Она обожает всё, то требует движения, живой энергии, остроты мысли. В одиннадцать лет уже манерничает и острит, любит игру в буриме, тайком пописывает  вирши. Тайком, прежде, от сестры Аннушки,  слишком взыскательной и суховатой. Кроме того, природная энергия толкает Лизету к не девичьим совсем занятиям. К таким, например, как стрельба, гребля, хождение под парусом, верховая езда, катание на коньках. С отцовского одобрения, она этим всем занимается. А вот к рукоделиям царевен не принуждают. То прошло. Новые времена рождают новые нравы и занятия. Осталась духовная вера. Пётр Алексеевич сам выбрал для царевен в наставники образованного священника, отца Константина Шаргородского, по достоинству оценив его ум и красоту речи. Лизета росла очень благочестивой, ревностной богомолкой. Весёлый нрав вовсе не мешал ей молиться и исполнять все обряды православной церкви. Она с удовольствием пела на клиросе, как и отец. Папенька, всегда занятой без меры, нет-нет, да и выкроит минутку для дочерей. Когда просто хвалит, а когда присылает подарки. Прошлой весной они с матерью прислали им из Риги по ящику лимонов и померанцев, да два кольца с камушками – рубином и изумрудом. В письме отец предоставил Анне, за её успехи, выбор кольца. Со стороны родителей, этим давался урок «маленькой» Лизете, чтобы видела добрый пример. Анна выбрала себе кольцо с рубином. Лизете достался изумруд. Вот счастье! Она ведь и мечтала о зелёненьком, либо голубом камешке. И сейчас положила на стол ладошку вверх камнем – полюбоваться. Ну и пускай Анну считают более умной, она по-своему не хуже. Отец её достоинства тоже из виду не упускает. Как-то, посидев на уроке, сказал:
    - Добро, дети! Но, тебе, Аннушка, следует дальше совершенствовать свой немецкий, а тебе, Лиза-егоза, на французский бы приналечь. Уж я вижу, что вы готовы! Так знайте, мы с матерью оба сего хотим! – и засмеялся. С довольным смехом он так и ушёл к себе – огромный, сутуловатый, в штопаном старом халате и стоптанных башмаках. Его фигура, как и слова, хранила тайну. Это об их браках! О короле французском, да о немецком принце. Только отец ни разу не заговорил о свадьбах, да и мать помалкивала. Оставалось лишь гадать и всё вынюхивать по старинке, через девичью. Там обсуждали и жениха Анны. Герцог не понравился никому.  Лизета не встретила бы его, так бы и не узнала, что бывают такие женихи. А вот, поди ж ты, бывают! Да и Аннушка герцогу приглянулась. А он ей? Лизете тогда почудилось, что и он тоже чем-то её сестре приглянулся. Но родители пока против. Отец больше не приглашал герцога в Летний огород, но поселил в Петербурге, отведя целый дом для него и свиты. Говорят, голштинцы весело проводят время, много пьют, каждый вечер у них музыка и вольные девки.
     Подумав про вольных девок, Лизета усмехнулась. Ей нельзя думать о них, а герцог, похоже, надеется на счастье в России? Но отец не желает, чтобы они с Анной видались! После той встречи, родители несколько раз покидали Петербург, и дочерям предписывалось наистрожайше: ни шагу не делать из Огорода и гулять только с гувернанткой. К ним тоже приходить с визитами не дозволялось. Государь печётся о чистоте дочерей, и царевны должны быть недоступны  для людей, могущих повредить их репутации, хоть это никак не вяжется с общей весёлостью русского двора. Анна теперь молчит целыми днями. В отличие от младшей сестры, ей не  хватает отцовского темперамента, энергии и отваги. Аннушка  читает и знает всё, но ни за что не бросится со шпагой на бастионы, в атаку не пойдёт, не полезет на мачты, не побежит с топором на верфь. Все эти таланты переняла от папеньки не она, а младшая царевна. Вот, родилась бы  Лизета  мальчиком! Да что тут говорить! Обе они, родись на свет сыновьями,  пригодились бы отцу больше, а  так служат ему лишь утешением, да и то слабым.
    Хотя Аннушка считает иначе. Она думает, что отец ценит её за ум и по первородству скоро объявит наследницей. Вот сидит она, наклоняясь низко, читает историю времён не то Цезаря, не то Александра и крутит смоляные завитки волос на лбу. Бледные щёчки полыхают, ровные белые зубы покусывают губки, и она такая хорошенькая. Гувернантка смотрит на неё ласково и не смеет сделать замечание за кручение локонов.
    Лизета, вздохнув, ещё раз глянула на сестру, неохотно перевернула страницу, зевнула, прикрыв рот ладошкой. А мадам всё сразу заметила, подошла:
    - Ваше высочество, Лизет, вы устали? Не хочется ли вам, пройтись по Огороду и побеседовать, например, о цветах?
    О! Мадам у них просто прелесть! Она понимает, что Елизавета – непоседа и с ней всегда терпелива, мягка, но и настойчива в ежедневной цели: употреблять природные наклонности резвушки ей на пользу.
    После уроков и после обеда царевны разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть и приготовиться к вечернему приёму. У них были общими классная комната и стол, зато отдельные апартаменты и штат прислуги. При «Комнате» Анны состояло для услуг семь девушек, при «Комнате» Елизаветы – пять. Самый непосредственный присмотр за царевнами имели мамы. В подчинении у мам находились няньки. Ещё были доктор, докторша, камердинер, два лакея, шесть калмыков, кухмистер с поварами, три гайдука и четыре конюха. При Анне, со дня совершеннолетия, был образован дворянский штат: гофмейстерина и два камер-юнкера. Гофмейстерина, баронесса Климентова, после уроков пришла за Анной, прямая как аршин, и они вместе удалились. И гувернантка ушла с ними. Взрослая девица должна строго наблюдать честь и никогда одной не оставаться.
    А за Лизетой пришла мама Лискина. Девочка обрадовалась: ура, свобода! Быть маленькой – тоже некоторое преимущество. У Лизеты, в весёлом, нарядном будуаре в клетке чирикали канарейки, на  креслицах, обитых  голубым шелком, дремали пушистые коты. Послеобеденное солнышко так и лезло в окошки.
    Девочка скорее бросилась к окнам и распахнула их. Хорошо! Как солнышко-то горит на верхушках  деревьев! Ах, хочется в Огород, да сейчас не отпустят. А хочется-то как! В приливе энергии она подскочила на одной ножке и заскакала по горнице, громко вопя:
    - Я дома! Эй, камрады! Где вы все?! Бегите сюда скорее, скорее!
    На её крик прибежали карлики Фрол с Устей, и арапчата Николка и Наркис. За ними калмыки с калмычками: Прошка, Яша, Феклушка и Жулия. Чинно вошли и поклонились в пояс сказочницы Васёна с Ефросиньей, подплыла красавица Марья-гусельница, тихо вступил певчий Ваня Чайка с бандурой через плечо. С тявканьем влетели и закрутились под ногами комнатные собаки, перепугав распушивших хвосты кошек. От их шума запрыгнула на комод обезьяна Бабетта и принялась строить рожицы. Жёлто-зелёный попугай, которого втащил в клетке карлик Лука, захлопал крыльями и хрипло заорал:
    - Каково поживаем, ваше высочество?!
    - Хорошо, Абдурахман! – ответила ему Лизета и подала птице ядрышко ореха.
    - Я тоже! Хорошо! Спасибо! Спасибо! – проскрипел попугай.
    Вся эта компания находилась в фаворе у царевны, и она же воспитывала её на свой лад, налагая на европейское воспитание простонародный отпечаток. Лизета любила русские сказки и не могла жить без песен и плясок, народных игр и гаданий на святках. В её голове и сердце мирно уживались образы родной старины с европейскими обычаями, хотя первые воспринимались ею не более чем забавы, а вторые составляли внешнюю сторону её жизни. Мадам Латур Лануа вздыхала втихомолку, про себя жалуясь на то, что переизбыток «туземщины» явно способствует появлению у царственной воспитанницы дурных привычек, к примеру: подслушивания разговоров и беготни во фрейлинскую и людскую. Царица только сегодня намекнула дочке на «любопытную Варвару», а то ведь и она сквозь пальцы смотрит на дружбу с «девчонками». Это не к лицу будущей королеве! Кстати, о «девчонках». Среди них, камер-медхен и фрейлин, одна уже давно считалась самой задушевной, незаменимой и неизменной подругой Лизеты. На иноземный лад – конфиденткой. Не увидав её сегодня среди любимцев, царевна закричала:
    - А где Маврушка?!
    И тут не вошла, а заскочила, цокая каблуками, крошечная девчушка, на вскидку - аршин с фонтанжиком 13. При весе куриного пера, она скакала, как воробей, шурша юбками. Юбки скрывали, что девочка была коротконожкой-кривоножкой. И некрасивой. На круглом личике выделялись только её глаза – живые, хитрющие, тёмно-карие. С виду, ох и пребойкая девчонка, угодница и хлопотунья. Ей было тринадцать лет, и она принадлежала к семье, свойчатой самой царице. Её двоюродный дядя, Дмитрий Андреевич Шепелев, был выгодно женат на дочери пастора Глюка – Софье. Мать Маврушкина служила в качестве камер-юнгферы при Екатерине. Три года назад пребойкую девочку определили при Комнате старшей царевны, но сдружилась она, наоборот, с младшей.
    Как только подружка появилась,  Лизета схватила её за талию и ну вертеть:
    - Где ты была, Маврушка?
    - Во фрейлинской, ваше высочество.
    - А чего делала?
    - Училась причёску  делать по последней моде.
    - Научилась?
    - Ага! Не хотите ли, и вам сделаю, царевна?
    - Лизета! – тотчас поправила её царевна. – Сколь говорю, всё как об стену горох! По имени чтобы меня называла, а не то очень обижусь! Заруби себе на носу! – и крепко щёлкнула по Маврушкиному носику в конопушках.
     - Ой! Ой! Прости уж бестолковую, Лизета, - завертелась девчонка. – Как изволишь! Но мы ведь не одни! Как же можно?
    - Да всё можно, Маврушка, коли я захочу! Я по тебе сильно соскучала. Ты давай, причесывай меня, помогай одеваться, и мы поболтаем. Говори со мной обо всём, чего ты слыхала. Чего девки наши поделывают? Матушка принялась ли за туалет вечерний?
    - Да уж давно изволят к вечеру одеваться, - весело затараторила Маврушка. – Её величество велели подать робу серебристо-синего цвета и сапфиры. Придворные собираются на Царицыной площадке. Ты будешь или нет, мыться?
    - Да нет! – передёрнула плечами Елизавета. – С утра мылась и опять? Что я, утка, утром и вечером купаться? Вот только что опрысну себя духами. Приготовьте мне розовый аромат.
    Однако мама Лискина возразила.
    - Но, золотце ты моё, лапонька, - заискивающим голосом обратилась она к царевне, - по крайней мере, оботрись тёплой водичкой, уже несут таз. Возьми мыло, оно тоже розами пахнет. Не ленись. Поверь
старенькой маме, что от тех дам, которые лишь пользуются притираньем, страшно воняет. Смердит, как
от свиней и собак! Фу! Фу! – она притворно замахала руками.
    Маврушка тоже подпела:
    - Вот и я знаю, что княгиня Буйносова точно свинья, и княгиня Сонцова и Остерманша. Про трёх-то Сонцовых княжон сказывали, что они на маскараде у Толстого аж, трижды переменяли костюмы и всё-то напяливали на одно бельё – черное, чернее сажи. А чулки у обеих старших были с дырами на пятках. Младшая и вовсе голоногая!
   - Лады, - торопливо отмахнулась от них царевна, - уж оботрусь, несите воду и влейте туда розового маслица. – При этом Лизета уже раздевалась с пособлением двух калмычек. С неё сняли платье, в котором она сидела на уроках и, вместе с бельём, вручили маме Лискине, ведавшей гардеробом. Калмычка принесла таз с благоухающей розовой водой, и девочка без смущения подняла кверху руки, обнажив золотистые подмышки. Служанка намочила в воде губку и обтёрла молочно-белое, полудетское тело царевны, потом надушила розовыми духами. Лизета в это время молчала и улыбалась. Она внимательно рассматривала себя в зеркале. Подросла ли у неё грудь? Две округлости уже отлично заметны. Она шепнула подружке:
    - А что, Маврушка, при маменьке ли нынче фрейлины Нарышкина и Салтыкова?
    - Ага!
    - А ты с ними говорила?
    - Говорила.
    - Ну и что? Собираются ли они со мной водиться?
        Маврушка, прежде чем ответить, заозиралась. Ну, так и есть! На пути к гардеробу, мама зачем-то остановилась, зацепилась за ковёр каблуком, полуобернулась и моргнула. Значит, подозревает? Донесёт, что дитятко подкатывается к взрослым девкам!
    - Они … боятся! – улучив время, шепнула Маврушка.
    - Да ну?! Это они тебе сами сказывали? – Маврушка быстро кивнула. – Ну, так и передай им, что обе они дурёхи! Вернее, это я сама же нынче им скажу, как увижу! А теперь подавайте мне скорее одеваться! – заторопила она калмычек. – Я надену узкий корсаж, и вы его на мне зашнуруете, да покрепче, а к нему фижмы* маленькие, хочу побегать, так чтобы не мешали!
    Калмычки подали царевне белую рубашку, натянули на ноги чулки с подвязками, надели туфли. Потом затянули на ней розовый корсаж с декольте и острым мысом, с плотной подкладкой и вшитыми эластичными косточками китового уса и крепко зашнуровали на спине сзади, снизу вверх, по-французски, приподняв в квадратном вырезе, обшитом серебряными «блондовыми» кружевами, грудки – ещё малые, но крепкие, яблочки. Спереди корсаж украшала «лестница» – каскад из бантов разной величины, зрительно сужающих талию. Затем пришёл черёд «фижменной юбки» 14, нашитой на обручи из китового уса, панье, что по-французски означало – «корзина». На это замысловатое сооружение накинули две нижние батистовые юбки, а сверху бледно-розовую шёлковую, украшенную оборкой, фалбалой. И пришёл черёд  парижской лёгкой красной «самары» 15, шитой травами и мелкими  серебряными цветами. А  руки, уже по-взрослому округлившиеся, остались обнаженными до локтей, от которых тройным каскадом спадали те же «блондовые» кружева. И вот уж Лизета присела перед туалетом и отдалась в руки Маврушки. Расчесав густые длинные волосы царевны, она часть их подняла вверх и заколола, а затем выпустила два длинных локона на плечи. На лбу же завила несколько маленьких локонов.
    - Волосы вашего высочества, как золотая пряжа! – похвалила вошедшая гувернантка.
    Заслуженная похвала! В лучах заходящего солнца пышные пушистые локоны сияли золотом. Щёки горели естественным румянцем. Лизета не пользовалась ни румянами, ни пудрой. На лице не должно быть никакой краски, потому что отец не переносит «размалёванных матрешек». Они ему напоминают ненавистные лики миновавшего столетия. Скользнув ещё раз по зеркалу глазами, царевна тщеславно решила, что она взрослая и красавица, уже почти с маменьку ростом, а отцу достаёт макушкою до подмышки. И грудь выросла и талия на месте. Приподняв юбки, она привычно запрыгала перед зеркалом, а Маврушка – вокруг неё, отвешивая поклоны. Карлики начали кувыркаться, собаки – лаять, а Ваня Чайка – играть на своей бандуре. Но гувернантка рассердилась:
    - Мадемуазель Мавра! Что это за обезьяньи прыжки и ужимки? Где манеры?!
     Она хлопнула в ладоши и присела перед царевной:
     - Ваше высочество, вам пора предстать перед её величеством на Царицыной площадке.
    

    В детские годы Елизаветы воды Невы плескались почти у самого входа в Летний сад, и гости прибывали сюда прямо по реке в лодках. Суда приставали к трём Галереям – причалам, выстроенным вдоль берега Невы, предмету гордости государя. Галереи служили в качестве также открытых павильонов, где обычно накрывались столы к ужину и устраивались танцы. Отсюда  господа, сидевшие за ужином, любовались фейерверками и движением судов по реке. Как и обычно, сегодня приглашенные на вечерний приём гости, прибывали в Летний огород со стороны Невы и двигались по широкой Главной аллее к Царицыной площадке.
    При планировке Огорода, на пересечении Главной аллеи поперечными, получились большие и удобные площадки, где и выстроили две красивые беседки – для царя и для царицы. Царицыной называлась та, что находилась у входа. Украшением ей служил фонтан: в круглую мраморную чашу вода низвергалась со страшной высоты и разлеталась на мириады частичек алмазной пыли. Здесь уже сидела в окружении своей свиты Екатерина. А на следующей площадке сегодня никого не было, потому что государь отсутствовал. Но там тоже бил высокий фонтан, в девять струй, и слуги расставляли на четырёх столах бутылки, раскладывали трубки и табак – сюда, после поклона Екатерине, придут кавалеры выпить и покурить. Эта площадка именовалась Шкиперской.
    Царевны, сопровождаемые мадам Климентовой и мадам Латур Лануа, подошли к матери, и она протянула к ним полные руки:
    - А вот и вы, мои лапоньки! Ай, бледненькие-то вы какие, вижу, перетрудились? Ну, бегите ко мне, я вас хорошенько расцелую!
    Царица, как простая помещица в кругу своих простоватых гостей, ласково и крепко обняла дочерей и расцеловала в щеки, под грозное урчание своей любимицы, потревоженной у неё на коленях – Фаворитки. Трясучая левретка – знаменитая особа – в её честь сооружен фонтан рядом с Гротом, на самом почетном месте в саду. Скульптурная группа на сюжет из басни Эзопа привлекала всех посетителей – это была собака, лающая на уток. Лизета, ради смеху, взяла и поднесла пальчик к оскаленной пасти Фаворитки и прочла ей наизусть, по-французски, стишок, голосом уподобляясь крякающей утке:

«Тогда утки сказали ей: тако напрасно ты мучишься,
Ты-де силу имеешь нас гнать, только не имеешь силы поймать!».
   
    В ответ левретка клацнула остренькими зубами, но куда там! Маленький, розовый пальчик отскочил от оскаленной пасти, и девочка залилась звонким смехом, а придворные дружно зааплодировали шалунье. Лизета давно всех и без исключения поражала своим актёрским талантом. Она почувствовала, как широкая грудь маменьки заколыхалась под пылающей щекою, а вкрадчивый мужской голос почти над ухом вымолвил:
    - Смех и грация самой Венус! -  И гадать нечего, кто это сказал! Кавалер, стоящий за креслом царицы, печально улыбнулся девочке прильнувшей к материнским коленям. Настоящий красавец! Лицо греческого бога, а глаза – синие-синие. Точно драгоценные камни!  Так, значит, камергер Виллим Монс находит её похожей на Венеру?!
    - Твоя правда, - со смехом отвечала Екатерина,  - милый Виллим Иваныч. Да только прошу учесть, что она маленькая. Не доросла ещё! – и проворковала дочке. – Уж ты ступай, сердце моё, да побегай…
    Лизета сорвалась с места, как ракета, и вот она уже среди фрейлин, хихикающих у фонтана, смешливых барышень, постарше её годков на пять-шесть. Среди них и весёлая кузина, Настя Нарышкина, семнадцати лет, и княжна Маша Голицына, помолвленная с молодым графом Василием Салтыковым. С ними Лизета собиралась завести дружбу накоротке и потому сразу спросила, зайдя им за спины:
     - Ну-ну, вы, как я слышу, загордились? Ага? Али перетрусили? Я их зову водиться, а они не идут! Я мала по вам, да? Не так уж и мала-то - почти одного с вами роста!
    Взрослые девушки невольно перемигнулись и рассмеялись.
    - Не мала, - ответила Настя, - да на нас мадам наша, Анисья Кирилловна  больно бранится. Мол, мы дитя портим …
    - Пфуй, тоже мне, нашли, кого бояться, Кирилловны! – фыркнула царевна. – Она же всегда спи-и-и-т!
    - Кирилловна и спит, да всё видит! – возразила Нарышкина.
    - Да ладно, я сама берусь это дело уладить, а сейчас, айда, побежим на Галерею, к богине, ладно?
    Не выслушав согласия, Лизета подхватилась и понеслась, увлекая за собой фрейлин, но на беду, княжна Голицына скоро отстала, замеченная жениховой роднёй. Так вдвоём и побежали. Нарышкина была такою же длинноногой, но более сухощавой, чем  царевна. Кареглазая, с волосищами чернее ночи,  разметавшимися от бега по плечам, она напоминала своих дядьёв, царских кузенов. Отец Насти, Михаил Григорьевич Нарышкин, пребывал в Москве, братья учились там же, в Навигацкой  школе. А дочери больше нравилось жить при дворе в девицах, чем  в замужестве, она выросла бойкой и непокорной. Екатерина в шутку звала её амазонкой, а государь гренадёром в юбке. Оба прозвища шли рослой, не лишенной здравого смысла, пылкой, красавице. Слава богу, её никто не неволил пока браком.
    Мраморная богиня, вывезенная в прошлом году из Италии, манила к себе Лизету. Ей нравилось хоть на минутку замереть перед холодной красавицей, пока никто не видит, провести ладошкой по ледяным изгибам совершенного тела, сравнить с собой.
   Они оставалась на Галерее, пока Анастасия не сказала:
    - Видишь, сюда идёт Монс, чтобы распорядиться ужином!
    - Что ж, побежали…
    Монс, в самом деле, направлялся к главной Галерее. Он шёл, прижимая локтем пуховую шляпу, и сквозь зубы насвистывал песенку.
    - В Лабиринт! – скомандовала царевна. И они кинулись, сломя голову, вглубь Огорода. По пути подхватили ещё девушек, Маврушку, пажей и карликов с арапчатами.
    Лабиринт, с его запутанной системой дорожек, занимал площадь между Поперечным каналом и Карпиевым прудом. Всё здесь устроено настолько хитроумно, что далеко не каждый человек сыщет дорогу, но царевне были известны тут все повороты и тропинки, скамеечки и фигуры. Все персонажи статуй позаимствованы у Эзопа, отлиты из свинца и вызолочены. Горбатая персона древнего баснописца поставлена сразу при входе в Лабиринт. Эзоп таращится на всех исподлобья и смеётся. Лизете больше всего нравится во время игры прятаться в нишах, образовавшихся в живой стене шпалерника, или возле фигур. Можно и самой изобразить мышку, черепаху,  курицу, или лягушку, слиться с персонажем и замереть. А возле фигур на досках выбит текст из той, либо другой, басни, с толкованием скрытого в ней смысла. Лизета так и поступила: бочком юркнула внутрь, по дороге высунув язык Эзопу, и спряталась. Гурьбой и поодиночке, фрейлины долго носились по дорожкам, аукаясь, пока кто-то громко не возвестил:
     - Её величество изволит идти на ужин! Ваше высочество, где вы?! Елизавета Петровна! А она в это время притаилась возле скульптуры мыши, в укрытии позлащенной горы и молчала, про себя повторяя давно знакомые вирши:  «Силятся горы родити, а смешной лишь родится мышонок». Девочка решила, что это больше всего напоминает Карла XII, оставшегося побитым.
    - Елизавет! – совсем рядом прозвучал Аннушкин голос. – Выходи-и! Фу, как тебе не стыдно!
    Она громко ахнула, когда сестра неожиданно чинно выступила наружу, с руками, покорно сложенными на полудетской груди, склоняя пышноволосую головку.
    А тут лёгкий бриз пробежался по верхушкам, и девочка подняла пылающее лицо:
    -  Это же из Ништадта благоприятные ветры нам дуют!