Куроедов сидел за письменным столом в лаборатории и постукивал
ногтями по обшарпанной полированной поверхности, иногда искоса поглядывая на лежавший рядом телефон.
Куроедов знал, что заключение, хотя и кропотливо составленное паталогоанатомом и подписанное им самим, могло бы ввести в заблуждение среднего врача, но Кауфман не относился к этому разряду.
Телефон вздрогнул и завибрировал, на дисплее возникли суровые черты Кауфмана. Куроедов нажал на клавишу приёма и, едва услышав голос
академика, крикнул: " Баня "Камышовое Море" через два часа.
Я забронировал сектор 3. Жду."
Куроедов тут же отключил связь. Он не сомневался, что Кауфман
придёт, потому что по взволнованному голосу и жёсткой интонации последнего,понял, что его предвидение сбылось.
"Я же говорил им, что Кауфман не купится на эту туфту! - Куроедов
откинулся в кресле и принялся с ожесточением грызть ноготь. - Диву даёшься, как эти ограниченные, недальновидные и поверхностно мыслящие люди умудряются пролезь на посты, определяющие судьбу, а порой жизнь
и смерть, людей думающих глубоко, перспективно и трансцедентно?
Как же так получается, что звериное чутьё и изощрённая хитрость всегда побивают ум? Если Кауфман устроит скандал, я, конечно, окажусь
крайним. Ведь я то не штатный паталогоанатом больницы Клима, я учёный, доктор медицины, почётный член Всемирного Ордена Святых Маврикия и Лазаря."
Куроедов тряхнул головой, словно пытаясь отогнать рой одолевающих
его мыслей, встал, снял халат, сунул в карман пиджака телефон и вышел из лаборатории.
"Камышовое Море" - единственная легальная общественная баня для
осин, построенная на частные пожертвования осин же и, в том числе, некоторых особ из наиболее обеспеченных тополей.
Тополиная пресса обрушила торнадо негодования на голову одного из жертвователей из тополей, обвиняя его в предательстве, двурушничестве, и даже в шпионаже. Но как он сам заметил в ходе передачи "Пошепчемся", транслируемой на телеканале "Круглосуточный Дозор", что если бы он был шпионом, то не стал бы столь открыто переводить деньги на банный счёт.
В довершении он спросил с лукавой усмешкой: "Не желают ли, все те кто поливает его имя тухлыми помоями, мыться в бане вместе с осинами? Или не хотят ли они, чтобы осины бродили по городу и воняли как бродячие собаки? Не боятся ли они распространения эпидемии?"
После аншлага этого шоу от благотворителя отстали, баня была
построена довольно быстро и качественно. Долго думали, как назвать
это грандиозное воплощение последних достижений архитектурных исканий.
Один из заядлых анти осиновых пропагандистов в одной из передач на телеканале "Тополь и Только Тополь", возмущаясь по поводу официального заключения специальной комиссии по налогам и сборам и аудиторской
проверки, гласившего, что не удалось выявить ни малейшей утечки
денежных средств из бюджета строительства, сказал, кривя губы: " Ну и что если кто то это утверждает? Многие учёные, вопреки утверждению Библии, сомневаются в способности вод Камышового Моря вставать стеной по команде Бга, так вот для меня этот банный проект и есть то самое Камышовое Море!"
Он сказал, нисколько не вдумавшись, и большинство признало, что он
сморозил чушь, но, дивное дело, во всех печатных изданиях, теле и
прочих передачах, баню стали называть "Камышовое Море", и вскоре оно
столь закрепилось в общественном сознании, что ничего другого не оставалось как зарегистрировать её под этим названием.
Когда Куроедов вышел, расплатившись, из такси, он сразу заметил
у входа в баню высокую, ссутулившуюся фигуру Кауфмана в длинном тёмном плаще.
- Виктор Степанович! - воскликнул Кауфман, схватив подошедшего Куроедова за рукав.
Куроедов приложил палец к губам и уставился в горящие нетерпением и гневом, глубоко запавшие глаза коллеги. На бледном лице Кауфмана
с темными полукругами под глазами промелькнула конвульсия усилий
совладать с эмоцией и перейти на деловой тон.
Он кивнул. Куроедов провёл его через контроль, где у них тщательно проверили татуировки и, миновав охрану, они проследовали в отсек номер три, состоящий в свою очередь из трёх отделений: раздевалка с длинной
дубовой скамьёй, и накрытым столом, парная и душевая с бассейном
размером три на три метра.
Куроедов быстро разделся и направился в парную, Кауфман последовал его примеру.
Сидя на пахнувшей смолой и свежим деревом ступенях, они минуту
молчали, рассеянно поглядывая на замоченные в тазу веники.
- Видели, как тщательно проверяют татуировки? - заговорил Куроедов. - Однажды я видел как охрана вышвырнула отсюда тополя. Это безумие.
- Как же вас пропустили? - словно очнувшись, спросил Кауфман.
Куроедов протянул руку Кауфману, и тот, увидев на ней татуировку осины, изумлённо посмотрел в глаза Куроедову.
- Виктор Степанович, вы же всегда были тополем. - Кауфман вытер полотенцем проступивший на лбу пот. - И вы всегда были порядочным человеком.
Куроедов вернул руку на своё колено и уткнулся взглядом в таз с вениками.
- Виктор Степанович, вы пригласили меня сюда не для того, чтобы отмалчиваться или лгать.
- Верно! - Куроедов кивнул провёл ладонью по лицу. - И ещё верно, что я
был когда-то порядочным человеком. А сейчас я не знаю кто я. Просто существо, стремящееся выжить. Я хочу объяснить и рассказать вам кое-что, но с непременным условием: вы никому и никоим образом не дадите понять, что
вам известны эти факты.
- Так вот почему баня. За вами следят? Прослушивают? Хорошо, обещаю, никому ни слова.
- Как я стал осиной? - начал Куроедов тихим сипловатым голосом. - Вызывает меня к себе начальник АЕК и спрашивает, нет ли у меня желания стать
осиной. Я смотрю на этого откормленного бритого сукина сына секунд
десять пристально, пытаюсь понять, уж не разыгрывать ли он меня к себе пригласил. А когда увидел, что у него глаза серьёзные, как у волка, который готовится впиться в жертву клыками, то внутри у меня похолодело.
Я отвечаю, мол, я учёный, человек не практический, без нужной подготовки, к тому же очень занят научными исследованиями, короче шпион или провокатор из меня никудышный, только всё дело испорчу.
"А вы мне для оперативной работы и не нужны, - он отвечает, - просто негоже, чтобы тополь находился в подчинении у осины." Тут я совсем растерялся, стою глазами хлопаю и ничего уразуметь не могу. "Какая разница, - говорю я, спохватившись, - кто из нас тополь и кто осина, и совершенно безразлично, кто кем руководит. Мы делаем одно большое и важное дело, - продолжал я с пафосом, словно на трибуне митинга. Они ведь эти типы в закрытых кабинетах очень такой стиль уважают. - У нас общая цель и задача и мы работаем бок о бок, не жалея усилий, как одна семья или вернее, команда."
Этот тип смотрит на меня этак скучно, а в глазах огонёк желтоватый мерцает, холодный такой фитилёк, и слова, словно гвозди в меня вколачивает: " Команда? Нет. Это унижение чести и великого достоинства тополей. Что скажут другие тополя? Особенно молодёжь? Нас с детства учили, что тополя выше, достойнее и лучше осин и прочего отребья в человеческом образе, и мы поверили, а теперь видим, что оказывается не совсем так? Даже можно сказать, совсем не так! Значит всё враньё! Осины могут быть лучше и руководить нами? Как мы можем теперь вам верить? Вы этого хотите, Виктор Степанович?"
Я в полном смятении пожал плечами и, уж извините, Эрнест Самуилович, ляпнул без задней мысли, просто к слову пришлось, и говорю: "Ну так назначьте меня руководителем! Чего проще?"
" Нет, - качает он головой. - Даже в этом случае все будут понимать, что
вы просто кукольный руководитель, а заправляет всем осина.Ведь при всех ваших заслугах, кто вы и кто Кауфман? Да вы губу то не кусайте, Виктор Степанович. Я не к тому, чтобы вас обидеть, и только из желания, чтобы вы всё правильно поняли." Тут на меня что то нашло, и я отвечаю ему несколько раздражённо: "Ваши аргументы я нахожу не убедительными и потому не буду становится осиной, лишь в угоду архаичным заблуждениям и предрассудкам. Если это единственный вопрос, то позвольте мне идти. Мне время дорого."
"Конечно, вы свободны, - кивнул он. - Только вы одного не поняли: то что я вам говорил, это вовсе не аргументы, это дружеское предложение. Аргументы у нас, Виктор Степанович, такие, о которых вы пока не имеете ни малейшего представления."
Я развернулся и вышел.
Я вернулся в лабораторию и погрузился в работу. Однако не надолго. Троица в форме АЕК вошла во время самой сложной фазы эксперимента и, бесцеремонно прервав его, увезла меня в свои казематы.
Меня сразу же допросил следователь Вадим Сергеевич Котин. Это была какая то бесовщина, Эрнест Самуилович, вы себе представить не можете, что творится в головах у этих радетелей морали и благочестия.
- Виктор Степанович, - устало произнёс Кауфман. - Чего я пока действительно не знаю, так это что случилось с моей дочерью. Эта филькина грамота, которую вы мне всучили, доказала мне лишь то, что это дело очень мутное. - Кауфман устремил жёсткий взгляд на Куроедова: - Виктор Степанович, как же вы могли подписать эту мерзость? Я ещё с трудом, но могу понять паталогоангатома. У него трое детей. А вы без семьи, воспитывались в детском доме, грудью проложили себе дорогу в науку. И оказалось, что вас можно так легко напугать.
- Легко? - вспыхнул Куроедов. - Я вот вам расскажу, что значит легко. Сидит этот Котин, молодой холёный, в целом приятный молодой человек,
за своим огромным столом и печатает на машинке.
Я ему очень вежливо посочувствовал, что вот мол, приходится ему
мучиться на допотопной технике в наш век компьютеров. А он поднял брови, и не отрывая взгляда от машинки, говорит сердито: " А вам бы небось хотелось бы чтобы мы на компьютерах ценнейшую информацию разбазаривали?"
"То есть это как?" - изумляюсь я.
"А так. Всю эту хитроумную технику придумали осины. Они могут соответственно установить в ней программы, способные контролировать и оперировать нашей информацией. Они могут и жаждут нас поработить при помощи всяких этих штучек. Но не тут то было. Во всём АЕКе перешли на механическую технику. Был у нас доблестный сотрудник, который с самого начала отверг эти цифровые ловушки, а мы, глупцы, ещё смеялись над ним."
" Может, оно всё и так, - отвечаю я. - Только почему вы меня то к этим врагам причислили. Откуда у вас обо мне такое мнение?"
Котин резко нагнулся, вынул из шкафчика стола увесистый свёрток и шлёпнул им об стол.
"Узнаёте?" - спрашивает.
Я пожал плечами.
"А вы присмотритесь, - говорит, - ничего не напоминает?"
Меня словно ледяной водой окатили, и я совсем ошарашенный отвечаю: " Да это вроде мой пакет с мясом из моего холодильника. Вы что же у меня обыск провели? И ничего более криминального, чем мясо, обнаружить не смогли.
Это обычная говядина, приобретённая вчера вечером в мясном отделе универсама на углу улицы Триумфа Тополей и переулка Смирения."
Он разложил на столе газету "Осиновый Вестник", выворотил на неё оттаявшее мясо, которое растеклось бурыми разводами по тексту, и устремил на меня торжествующий взгляд.
"А что вы на это скажете?"
" На что?" - бормочу я в серьёзнейшем опасении за умственное здоровье следователя.
" А вот на это!" экстатически вопиет он, ткнув указательным пальцем в едва различимый синий штампик столь резко, что несколько капелек крови попали на рукав его отливающего блеском стали безукоризненно сшитого костюма.
Он, по счастью, этого не заметил, потому что его лукавые карие глаза пытались, похоже, просверлить меня насквозь.
"И что это?" - спрашиваю я тихим, успокаивающим голосом.
"Ах, не знаете? - его тонкие, бледноватые губы судорожно изогнулись в усмешке. - Это знак сакрального воздаяния нашему новоявленному великому заступнику и страдальцу за бесчестье других Климу Тимофеевичу Демуре, который обретался на нашей грешной земле в образе трибуна, но был убит и вознесён на небеса, чтобы оттуда заботиться о вверенной ему пастве."
"Послушайте, - уже несколько раздражённо говорю я, - из всей этой галиматьи я понял только что мясо это было предназначено для жертвоприношения."
"Отдано в жертву" - поправляет Котин, но я продолжаю: "Пусть так, но я никогда не бываю на подобных мероприятиях. Каким же образом я мог его унести, если вы уж на это намекаете."
" Намекаю? - с искажённым негодованием лицом вскричал Котин. - Милейший, вас взяли с поличным. Вот же оно мясо, которое изъяли из вашего холодильника! Это, уважаемый, уже не намёк, а улика! Даже если окажется, что вы его купили там, где вы говорите, то наверняка по заниженной цене, не так ли?"
Я соглашаюсь с некоторым прискорбием, да, это мясо действительно стоило дешевле. "Ну вот и всё! - ликует Котин, и, забыв, что пальцы его испачканы в крови, с удовольствием поглаживает усы, отчего они из светло коричневых делаются рыжими. "Вы, стало бы соучастник!"
Тут я не выдержал и разразился ответной тирадой: "Я не знаю, каким образом жертвенное мясо попало на прилавок, но учитывая, что обрядами руководят священники-николаиты..."
" Вы всё время норовите отклониться от темы! - попытался усмирить меня следователь. - Отвечайте только на мои вопросы!" Но я резко осадил
его:"Вы не задаёте вопросов, а просто швыряете мне в лицо беспочвенные и дурацкие обвинения. Так что позвольте, я сам попытаюсь ответить на такие вопросы, которые гипотетически должен задавать нормальный следователь."
Котин побледнел, закусил губу и несколько раз с силой ударил по кнопке, вмонтированной в его столе. Тут же в кабинет вошёл конвойный и уставился на меня тупым, коровьим, равнодушным взглядом.
"В карцер, - задыхаясь от злобы, прошипел Котин. - В шахту на сутки."
Конвойный надел на меня наручники и вывел из кабинета.
Минуты две мы шли по тускло освещённым, с грязными стенами, узким коридорам и наконец остановились у железной двери, перед которой сидел на табурете охранник в рыцарском шлеме. Из прорезей в районе рта несло прогорклым спиртом. Стражник неохотно встал, снял с пояса связку ключей и открыл дверь.
Когда меня впихнули внутрь, я оказался в клетке, в расположенной в шахте, наподобие лифта. Через минуту моя камера, к центру верхней решётки которой крепился трос, начала подниматься и остановилась метрах пяти, впрочем я могу ошибаться, потому что тусклый свет во время подъёма пропал совсем. Какой ужас овладел мной, когда, едва сделав шаг во мраке,я ощутил,как пол уходит у меня из под ног, трудно передать словами. Стоило мне двинуться назад, как камера тут же реагировала, и я словно проваливался в след её движению; то же самое - вправо и влево. Холодный пот выступил к меня лбу и спине, руки и ноги задрожали, во рту пересохло, сердце забилось с невероятной скоростью. Мною овладела паника, я лёг на пол и старался не шевелиться, мысленно увещевая себя, что это всего лишь реакция на расстройство функции вестибулярного аппарата. Однако, успокоиться было
невозможно, ибо как врач, я знал, к чему может привести длительное пребывание в подобном положении."
" Садизм! - в негодовании воскликнул Кауфман. - Придумать такую камеру, чтобы калечить людей!"
" Когда на следующий день меня привели под руки в кабинет Котина, - продолжал Куроедов, - я ощущал себя так, словно меня всю ночь крутили в стиральной машине. В голове у меня стоял туман, меня тошнило желудочным соком, сердце, было будто сдавленно в тисках. Одно я понимал точно, что после второго раза меня понесут на носилках, а после третьего - понесут уже не в кабинет следователя, а в тюремный морг. Знаете, что мне сказал конвойный: "Не дури, сознайся, пока ты ещё не стал овощем."
"Ладно, - перебил Куроедова Кауфман. - Я понял. Простите, Виктор Степанович, что сгоряча вас упрекнул. Я не имею права вас судить, если сам не испытал того, что вам довелось. Каюсь. Но только объясните и покороче, ибо мы уже засиделись здесь, что случилось с моей дочерью."
" Когда я подписал признание в том, что украл сакральное мясо из жертвенника, Котин смягчился и предложил пойти на сделку со следствием и избегнуть сурового наказания. Первым условием было переменить татуировку тополя на знак осины. Вторым - удостоверить заключение паталогоанатома о причине смерти вашей дочери, которое, разумеется, было сфальсифицировано. Истинная причина - передозировка снотворного, произошедшая по халатности медсестры, ухаживающей за ней."
"Этого не может быть! - воскликнул Кауфман. - Я знаю эту женщину лет двадцать, она чрезвычайно компетентный и ответственный работник."
" О нет, в ту ночь дежурила другая. Молодая красотка. Зовут Алла. Протеже Артура. Кстати, в ту злосчастную ночь - но учтите, это только слухи - эта самая Алла оставила вашу дочь и находилась в кабинете у Артура и, что то мне подсказывает, что они там не послание к Колоссянам читали."
" Довольно, - резко произнёс Кауфман и встал. - Хватит!"
Куроедов тоже встал и тихо сказал:
"Эрнест Самуилович, вы дали слово."
" Не беспокойтесь, я помню."
Они вышли из парной, и Куроедов плюхнулся в бассейн.
Кауфман стоял под прохладными струями душа, которые смывали его пот и слёзы, которые хлынули из его глаз, едва он отвёл взгляд от Куроедова.
"Так вот оно что! - думал Кауфман, скрипя зубами. - Климовский холоп, никчёмный подхалим и бездельник развлекался с глупой девчонкой - и моей дочери не стало! А хозяин покрывает своего любимчика, стараясь при этом и передо мной казаться хорошим. Эх,господа, вы мечтаете о вечной жизни? А не пора ли вам задуматься о вечном аде?