Прочитав заголовок, любой сразу поймет, что речь пойдет о Никите Сергеевиче Хрущеве. Сколько анекдотов ходило об этой злосчастной кукурузе! Перефразируя поэта, можно было сказать: мы говорим Хрущев, а подразумеваем кукурузу, мы говорим кукуруза, а подразумеваем Хрущева! Её тут же переименовали в царицу полей, и в одной из газет мне довелось прочитать: «Царицу полей обрабатывали в двух направлениях»!? Несчастная царица!
Но к кукурузе мы еще вернемся. Это политическое чудо-юдо (не кукуруза, а Хрущев) не дает мне до сих пор покоя, хотя исполняется полвека, как его скинули с политического престола. Когда я узнал, что Никиту Сергеевича отправили на заслуженный покой, я облегченно вздохнул: наконец-то, я перестану возвращаться домой под утро и хорошо высплюсь. Но про это чуть позже.
Конечно, я был далеко несправедлив – мной руководствовались сиюминутные эгоистические чувства, а не трезвая оценка человека, кто разоблачил культ личности Сталина, и на волю из лагерей вышли тысячи и тысячи политических заключенных. Помню, когда секретарь редакционной парторганизации тайком перед партийным собранием дал прочитать доклад Хрущева о разоблачении культа личности Сталина, я долго после этого сидел ошалевший и, наверное, выражение лица у меня было странное, словно меня оглоушили. ( Тогда-то мы не еще не знали, что и сам Хрущев по своему высокому руководящему статусу тоже подписывал расстрельные списки. А попробовал бы заартачиться – живо бы сам угодил в такой манускрипт. Не стал бы Сталин с ним цацкаться. Это не оправдание, а констатация факта: системы, которая повязать общим преступлением, как в бандитских шайках.
Со Сталиным у меня были свои счеты: это по его приказу меня мальчишкой выслали из Баку на север Казахстана, в Ново-Шульбу, потому что мать была немкой по национальности. Выслали на сорокаградусные морозы нас, кто не имел ни теплой одежды, ни валенок, никаких запасов еды на зиму. Выживайте – как хотите. Обменивали на картошку простыни и пододеяльники. Выносили на базар одежду. Наконец, в обмен пошел и мой шелковый пионерский галстук. Зачем он понадобился квартирной хозяйке, не знаю. Так вот это он, великий вождь и учитель, о котором мы пели «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство» растоптал мое детство, а потом заставил меня долгие годы скрывать, что я спецпереселенец, иначе меня не приняли бы ни на журфак, ни на работу в газету. Поэтому окончив Казахский госуниверситет и, отбыв кое-как год в Павлодаре, уехал я в Самарканд -за тридевять земель от Семипалатинской спецкомендатуры.
Меня спасала пропись в пятом пункте паспорта «русский», хотя я по-прежнему числился в списках спецпереселенцев. Мир оказался не без добрых людей: когда пришло время обзаводиться первым паспортом, паспортистка обратила внимание на прочерк в пункте «отец» в свидетельстве о рождении. Она спросила: а кто он был по национальности. «Кажется, караим. Что-то вроде еврея » - «Да, не повезло тебе Соколовский: мать - немка, отец - еврей. Но, знаешь, поскольку в свидетельстве о рождении прочерк, ты можешь выбрать себе национальность сам. Лучше
всего «русский». Только посоветуйся сначала с матерью. Думаю, она поймет тебя…» (Напрасно тревожилась она, что запись в паспорте «русский» заденет национальные чувства моей матери – и быт, и культура в нашей семье были чисто русскими). Не будь этой записи в паспорте, не сбылась бы моя мечта стать журналистом. Я давно забыл лицо паспортистки: оно было невыразительным, казенным, как и вся обстановка в кабинете, и только в глазах светилась живинка. Было в них какое-то домашнее тепло. Не знаю, может быть, она заронила мне в душу какую-то искорку, которая заставляла меня, уже журналиста, влезать в самые склочные дела, чтобы помочь людям своими фельетонами.
Сегодня, когда у нас строят цивилизованное жилье, наши «хрущевки» кажутся конурам – квартиры с низкими потолками, крохотными кухнями и «гаваннами», названные так потому, санузел совмещен с ванной. Это жилье получили название «хрущёбы». А они для тысяч и тысяч людей тогда были спасением и праздником. Да, быстро забыли мы, как ютились по углам у разных хозяев, жили в коммуналках и в бараках с общей кухней и клозетом на улице.
При Хрущеве возникла «Оттепель», время, когда исчез страх, который мы носили в себе, и сначала подспудно, а затем и открыто врзник протест против советского режима и появились диссиденты. Мы смеялись над невежеством Хрущева, когда он брался поучать писателей и художников идейности и мастерству. Попробовал бы при Сталине кто-нибудь усмехнуться насчет его «открытий» в языкознании – семинарист-недоучка взялся как-то ревизовать учение академика Марра, кого и лингвисты с трудом понимали. От одной мысли мурашки поползли по спине… А Хрущев поорал, нахамил писателям и художниками – тем и дело кончилось.
Разный и непредсказуемый был Никита Сергеевич Хрущев – не зря ему поставлен памятник из белого и черного мрамора, и какого цвета в нем было больше, наверное, никто не ответит. И я не берусь – хочу лишь что-то вспомнить о тех временах, и чтоб не было слишком горько, приправил свои заметки юмором. Прошло столько лет, и, думаю, для нового компьютерного поколения, может быть, будут интересны штрихи к портрету неуемного, заводного, как теперь бы сказали, Хрущева, чью энергию, пожалуй, можно измерять не в лошадиных силах, а в каких-то других более мощных единицах.
Воспоминания пишут люди, лично знакомые со знаменитостями.
Хрущева же я знал лишь по кадрам кинохроник, по фотографиям на первых полосах газет. Но благодаря своей кипучей деятельности он заполнял чуть ли ни каждый день нашей жизни. Помню, как он неистовствовал, размахивая кулаком на очередном идеологическом сборище, понося поэта Андрея Вознесенского, непонятно за что, поэт только хотел было сказать, что, мол, он также, как Маяковский,хоть и беспартийный, тем не менее, он - вместе с партией, как Никита Сергеевич, оборвав его на полуслове и обрушил на него проклятия и угрозы. За что, про что – было непонятно. Прямо-таки какой-то кавказский темперамент – возбуждался он мгновенно по любому поводу. Недавно по телевидению мне довелось увидеть эти кадры живьем, и я ужаснулся: изо рта Хрущева вырывался какой-то клекот, бессмысленные выкрики, какие-то иступленные звуки… А для нас тогда из этих невразумительных выкриков слепили более или менее связную речь. Чуть позже я еще вернусь к околесице, которую несло первое лицо страны.
Так вот я был лишен личного знакомства с Никитой Сергеевичем Не сподобился, потому что сами понимаете: куда нам в калашный ряд… Однажды посчастливилось все-таки лицезрел его мельком, когда Хрущев посетил Самарканд, где я работал в газете. На Советской улице по обеим ее сторонам выстроились люди в счастливом ожидании увидеть "дорогого Никиту Сергеевича". А он все не появлялся и не появлялся. Наконец, показалась машина, все зааплодировали, но в ней сидели так называемые сопровождающие лица, и один из них выкрикивал: «Не бросайте цветы! Запрещено! Не бросайте цветы…» - «Почему? - удивился я, адресуя свое недоумение соседу, инструктору обкома партии. Он ухмыльнулся и тихо сказал: «Да кто-то кинул букет роз и чуть не оцарапал ему лицо». Однако не только в букетах таилась опасность.
Наконец, в открытой машине появился Хрущев. Этакий толстый Ванька-Встанька. Физиономия у него была хмурой, как у человека, страдающего запорами. Ни разу он не поднял руки, чтобы поприветствовать своих восторженных подданных. По-видимому, брошенный букет сильно испортил ему настроение – мало ли что там могло оказаться! Могли и подорвать… Любили революционеры швырять бомбы в царей… А у нас в школах на уроках истории их еще и нахваливали и выставляли героями.
В годы царствования Хрущева мне довелось исполнять работу ответственного секретаря самаркандской областной газеты «Ленинский путь». В мои обязанности входило читать и отправлять все материалы в набор, следить за вёрсткой газеты вплоть до того момента, когда готовые полосы лягут на стол ответственного редактора. Обычно я заканчивал свою эпопею часов в семь-восемь. А вот когда Хрущев разражался своими речами, домой я являлся не раньше четырех-пяти утра.
Сначала мы получали по телетайпу из ТАСС (правительственного телеграфного агентства) предварительный текст речи, так сказать «рыбу» вычитывали и отправляли в набор условно, так как нас предупреждали, что будут поправки: Хрущев имел привычку входить в раж и отвлекаться от написанного ему текста. Какую отсебятину он часто нёс в своих выступлениях, уши вяли. Однажды он пообещал показать империалистам «кузькину мать». Наши переводчики, кстати, так и не смогли толком объяснить, что это такое, поэтому в Пентагоне, наверняка, высказывание советского лидера восприняли как военную угрозу. Тем более он при этом размахивал кулаком. Когда на парадах демонстрировалась военная техника американские специалисты, думаю, высматривали среди ракет эту самую «кузькину мать» и гадали, какова его дальность полета и разрушительная сила.
Пока суд да дело, мы томились в ожидании с недобрыми предчувствиями: сколько нам подкинут поправок. И вот оживал телетайп, поправки идут густым потоком, и начинался процесс кройки и шитья: вставлялись и выбрасывались абзацы, исправлялись фразы, изменялись цифры и названия. В этой чехарде возникала одна ошибка за другой, их выкорчевывали и в последний момент обнаруживали нового «коздш», потому что усталость брала свое и внимание корректоров и дежурных редакторов сильно притуплялось. Я не отходил от талера и следил, чтобы метранпаж чего-нибудь не натворил от усталости. А он сжимал зубы и тихо материл Хрущева. Пропустить тогда ошибку – значило подорваться на мине, потому что такие ляпсусы считались политическими и за них строго взыскивали, вплоть до увольнения с работы. Однажды у нас проскочил «козел»: вместо слов «европейское агрессивное сообщество» вышло «еврейское агрессивное сообщество». Посмеялись там, в обкоме партии, узнав, что дежурил журналист-еврей, погрозили нам руководящим пальчиком - тем и обошлось. А вот в речах Хрущева – не дай бог! Сам он шутки шутками,мог нести всякую чушь, а нам не дозволялось его искажать.
Самое парадоксальное состояло в том, что Хрущев, первое лицо в стране, подвергался жесточайшей цензуре! Не знаю, бегал ли он при этом по кабинету, вспоминая кузькину мать, чем его отпаивали, чтобы успокоился, а вот мы выли от беспредела цензуры: когда наши рукописи коверкали в ЛИТО, и тихо шевелили губами, потому что произносить то, что эти губы шептали, вслух было политическим хулиганством..
При «дорогом Никите Сергеевиче» мы просыпались, никогда не зная, в какой стране мы окажемся, и приключения Алисы в Зазеркалье казались в сравнении с нашей жизнью не слишком фантастическими. Например, однажды мы проснулись и узнали, что все обкомы партии и облисполкомы вкупе с областными подразделениями – облздравом, облоно, облстатом, облторготделом, областным отделом культуры и т. д. поделены на промышленные и на сельские. Тут же родился анекдот, будто в Англии по нашему примеру решили завести двух королев: одну по промышленности, другую – по сельскому хозяйству. Существование альтернативных королев вряд ли внесло сумбур в жизни англичан: одна, например, могла проветриться в сельской местности, понаблюдав, как пасутся знаменитые гемпширские овцы и порадовать своим присутствием пастухов. Другая могла совершить экскурсию на автомобильный завод и прокатиться там на новеньком Роллс-Ройсе.
А вот хрущевская блажь внесла кавардак в стране и обернулась миллионами расходами на хозяйственные нужды, начиная с новых печатей и новых бланков, новых помещений и т. д. Два хозяина в области - это всё равно, что две тёщи в одном доме. Простое решение новой блажи Хрущева нашел наш фотокорреспондент Андрей Свищук. На следующее утро он явился на работу с пилой. «Пила-то тебе зачем, Андрей?» – конечно, поинтересовались у него. «А как же! Будем распиливать пополам письменные столы. Когда теперь новых дождешься – там очередь выстроится на год вперед». Шутка шутками, а нам повезло: редакцию на промышленную и сельскую не распилили.
Проснулмсь мы однажды и узнали,что Хрущев подарил Крым Украине. Екатерина II любила по-царски одаривать своих фаворитов, но что преподнести такой гостинц, ей и в голову не приходило.
Хрущев творил свои реформы с размахом - сразу в масштабах страны, не умея и не желая просчитывать последствия! Перечислять все загибы, которые приходили в сумбурную голову этого всевластного человека, невежественного, обуреваемого идеями, идущего напролом здравому смыслу, можно долго. Великая хлебородная наша страна при царе-батюшке вывозила зерно заграницу. А пока социализм развивался и развивался, и как бы появились перспективы коммунистического благоденствия, что пообещал в обозримом будущем Хрущев, вдруг оказалось, что мы вынуждены закупать зерно в США и в Канаде. И буренки в знак протеста против плохой кормежки забастовали, и горожане вынуждены были выстраиваться за молоком в длинные очереди. Кроме того, Хрущев урезал приусадебные участки колхозников, чтобы не увлекались личным хозяйством, и запретил держать скот а пригородах. В провинции магазины демонстрировали пирамиды из пустых консервных банок – ни колбасы, ни масла, ни сыра мы не видели. Витриной благополучия была Москва, Ленинград, Киев. А за костромским и ярославским сырами, например, костромичам и ярославцам приходилось ездить в Москву. Перед праздниками обычно для закупок снеди выписывались командировки в Москву самым мужественным чиновникам или молодым научным сотрудникам, а потом их встречала дежурная машина, которая и отвозила покупки для коллектива.
Побывав в США, Хрущев привез спасительную идею - обкукурузить страну и таким образом догнать и перегнать империалистов. В «Крокодиле» появилась лихая карикатура – на ней были изображены американская и советская коровы, устроившие соревнование в беге на длинную дистанцию. А подпись гласила: «Держись корова из штата Айова!» Дескать, как только наши буренки перейдут на кукурузу, тотчас догоним и перегоним… Только почему-то они состязались в забеге, а не в надоях. Может быть, потому, что наши тощие коров, конечно же, более приспособлены к спортивным занятиям.
Кукуруза - действительно спасительная культура для подъема сельского хозяйства, только внедрялась она у нас кампанейски, директивным порядком и отечественным головотяпством. Вообще, когда сверху приходила какая-то директива, то подчиненные спешат не столько ее выполнить, сколько поскорее доложить о выполнении. Помню, как при мне в райкоме партии первый секретарь объяснял упрямому председателю колхоза, возражавшему против головотяпского распоряжения пересеять поля, отведенные под экзотическое сорго, кукурузой. «Мы столько сил потратили, чтобы у нас прижился сорго, - говорил председатель, - добились хороших урожаев, да и по кормовым единицам сорго не уступает кукурузе. Зачем нам пересевать?» - «Кукуруза -это партийная культура!» – изрекло районное начальство. А это значило: если не будешь следовать линии партии, выгоним из председателей.
Когда там, наверху совершили переворот и отправили Хрущева на пенсию, в каком-то колхозе (сейчас не помню) в правление ворвался бригадир с радостным криком: «Кукурузу сняли!» - «Какую кукурузу?»- удивился председатель.- Я не давал никакой команды!»- «Извините раис-ака. Я не так сказал. Хрущева сняли!» Вот где радости -то было. Наверное, устраивали туй с праздничным пловом.
После того, как скинули Хрущева, всеобщая кукуруизация страны прекратилась. А зря! Да так уж принято было у нас: то одна кампания, то другая, иначе жить не умели.
Разным остался в памяти моего поколения этот неистовый непредсказуемый партийный деятель. Мне он запомнился человеком-анекдотом. Политическим анекдотом, не всегда веселым…