Бежали фуры-дуры. Дрожало всё окрест, и даже кресты на старенькой церквушке накренились, косясь на пролетавшие мимо рефрижераторы.
Позванивала посуда на столе. Мелкая, едва заметная рябь освежала разлитую водку.
- В гробу я видел эту Европу, - сказал Лёха. - Лежит, сука, ручки на груди сложила, а морда хитрая-прехитрая. Как у Ленина в мавзолее... Взял я лаковую крышку, начал прибивать - тут ко мне натовский головорез подскакивает. "Да ты чо? – кричит. - Разве можно - гвоздями? Европа всё-таки!" Ну, я его шкворнем-то по морде - хрясть! "Это ты её в гроб вогнал, сволочь!"
Вот такой сон, Игорёк, не сон – а сплошная уголовная ахинея...
- Да… - сказал Игорёк. – Везёт же некоторым. А мне дрянь всякая в голову лезет: то Варька-забулдыжница, то её расковыристый хахаль…
- Генка что ли?
- Ну, - ответил Игорёк и под эту частицу они очень даже неплохо пропустили очередную прозрачную, как слеза, животворную дозу.
Генка, надо заметить, – местный олигарх. Три года назад он продал в Англию два вагона балабановских спичек и теперь числится английским миллионером. Фамилию свою, Ухрёмов, пишет исключительно по-английски, считая, что здесь его не ценят – ну, ни во грош не ставят! - хотя он и стоит баснословных денег. "Хоть бы фунтик какой подкинули, английский", – канючит Генка. Это он про кредит. Шиш! Даже фантика не обещают…
- Если б я был президентом… - сказал Лёха и запнулся, ибо в комнату вошла Галина. И внесла она эмалированную миску с молодой картошечкой, щедро присыпанной мелким, как ряска в пруду, крошевом чеснока и пахучей зелени.
- У-у-у… - застонал в предвкушении Игорёк, и Лёха с удовольствием подхватил его восхищённое "у-у-у".
- Щас, - сказала Галина, - щас… момент один… одна нога там – другая туточки…
И, выскочив на кухню, в мгновение ока принесла фарфоровую вазочку пряной кильки – с лучком и маслицем в пропорции, превосходящей всякое разнузданное кулинарное воображение.
- О-о-о… - обессилено произнёс Игорёк. – Сто лет кильку не ел…
- Ну, ты – ваще! – выдохнул Лёха и с такой любовью посмотрел на супругу, как никто и никогда на неё не глядел. И не посмотрит – сплошной эксклюзив…
Эх, дуры бабы! И ничего-то вы не понимаете в любовной аномалии, вам примитив подавай с пошлой, как всегда, надписью "маде ин".
Галина села за стол и, подперев голову кулачком, стала глядеть на мужа - так смотрят ангелы на божественной по откровению картине Рафаэля "Сикстинская мадонна". Лёха, чувствуя этот взгляд, выплеснулся наружу со всей своей игриво-игристой откровенностью.
Шампанским Asti выплеснулся...
Шипучкой…
- Если б я был президентом, - вернулся он к прерванному рассказу, - я бы этих лондонских сидельцев давным-давно перестрелял. Чтоб не повадно было. Ишь, возомнили себя герценами! Запустил бы в Англию группу быстрого реагирования – и перестрелял бы. Всех до единого. И концы в Темзу...
- Нет, так нельзя, это слишком жестоко – у них жёны есть, семьи… - сказал Игорь.
- У начальников фашистских лагерей тоже были семьи, так что же теперь евреев в печках жечь? – возмутился Лёха.
И Галка тоже вскипела, а, вскипев, крикнула: - Ты скажешь иногда, как в лужу…
Дальше шло газо-фекальное выражение, хорошо известное в каждом приличном обществе, включая Букингемский дворец, хотя редко кто пытался проверить его на собственном опыте. В Чехии недавно проверили – пол-Праги разнесло.
- Нет, Игорёк, ты чего-то не понимаешь, - сказал Лёха. – Народ распустился – дальше некуда… Ничего не боится… Вон на Западе – там всего боятся: и законов, и полицейских – дать взятку некому, кредитных учреждений, работодателей – остаться безработным хуже смерти. Боятся больниц, налоговых инспекторов, собственных детей – какая-то у них не та юстиция… В общем, сплошной страх… А нашим – хрен да малина!..
- Ягода малина нас к себе манила, - замурлыкала Галина. Потом ударила ладонью по столу: - Эх, мне бы ваши заботы! Душа горит – водки требует. Налейте даме пятнадцать грамм, мальчики...
Налили. Выпили.
Лёха открыл рот – чтобы продолжить. Вилочка в руке, на вилочке – килечка. Всё – чин-чинаром… -
но тут опять задрожали основы ветхого мироздания. Очередная фура, гружённая под завязку, пронеслась с амбивалентной скоростью, пренебрегая правилами дорожного установления.
- Вырвались на волю, сволочи, - сказала Галина и поднялась, чтобы поправить настенную гееобразную картинку, вмиг и охотно потерявшую ориентацию. – Совести у них нет.
- Не понял, - сказал Игорёк. – На какую ещё волю?
- Чего ты не понял? – удивился Лёха. - Неделю не ездили после того, как одну из них спалили…
- Спалили? – теперь уже удивился Игорёк. – Кого спалили?
- Да ты что – с луны свалился? Будто чужой, честное слово! – вскричал Лёха – возмущению его не было предела. – Фуру спалили! И поделом - ты ж посмотри, что они делают: прут, как… - Он потерял слово и защёлкал пальцами, как кастаньетами. "Как оглашенные", - подсказала Галина, и Лёха согласился с нею:
- Как оглашенные, невзирая ни на пешеходов, ни на дорожные знаки. Все дороги разбили вдрызг. Будто для них клали дорожное полотно. Нет, я дорожников не оправдываю – такие же сволочи, но эти...
- У нас фасадная стена трещинами пошла, - сказала Галина. – Черепица с крыши сыпется…
- Ты вот скажи, Игорёк, почему они по железной дороге грузы не возят? Почему нужно обязательно автомобильным транспортом?
- У них в Европе, - сказал Игорёк, - железные дороги используются преимущественно для пассажирских перевозок.
- Так я ж не про Европу спрашиваю, я – про нашу страну. Почему мы по их правилам играем, а не они – по нашим? И кто возит, посмотри: иностранцы и инородцы. Да им плевать и на нас, и на наши дороги!
- А откуда ты взял, что фуру сожгли? – спросил Игорь
- Люди болтают. А власти скрывают, боятся… Ещё один такой случай - и нас стороной объезжать станут.
- Ну и пусть объезжают, - улыбнулся Игорёк, - мы не против, правда, Галина?
- Не против, - согласилась Галочка. Она всегда не против, когда выпьет.
Выпили. Закусили.
- Я, Игорёк, не экстремист, - сказал Лёха. - Я – поборник ("Это - точно", – подтвердила Галина) равенства и справедливости. Я, если хочешь знать, этот… как его?.. ну тот, кому ни хрена ничего не надо…
- Альтруист, - подсказала Галина.
- Вот именно – бессребреник!..
Они выпили ещё по одной – за здоровье лондонских сидельцев – "чтоб им пусто было!"
- Вот спорят, какой капитализм лучше: олигархический или чиновничий? Ты, как думаешь?
- Лучше всего чиновничий, - сказал Игорёк. – И взятки не беда. Понимаешь, чиновника снять можно, а олигарха – хренушки, придётся отстреливать, что по нынешним временам – очень даже неприлично. Нецивилизованно. – Он с трудом выговорил это слово. - Не к лицу нам сегодня к стенке ставить – наставились, хватит.
- Да ты чо?! – взревел Лёха. – Нашёл кого жалеть?! За Русь надобно бить по яйцам, да так, чтоб живчики пищали и хныкали. Чтоб горючие слёзы лили…
- Это какая такая Лиля? – спросила Галина и толкнула Лёху локтем. – Лиля – какая?..
- Э-э, да тебе хватит, - сказал Лёха и отставил её стопку в сторону.
- И мне хватит, - признался Игорёк и тоже отодвинул – свою, поставив впритык с Галиной. И они зазвенели тоненько-тоненько, можно сказать, в унисон, компанейски. – Пойду я. Завтра хочу на рыбалку поехать, спозаранку.
- А я завтра спать буду! – сказал Лёха и широко – во всю Ивановскую – потянулся. – Долго спать буду, до вечера - выспаться хочу. Да, Галка? – И шлёпнул её по заднице. "Ага", - сказала она.
Игорь ушёл. Галина разложила постель. Лёха курнул напоследок. Пустил дым в потолок и промолвил потухшим голосом:
- Каким-то он инфантильным стал, а ведь Чечню прошёл ("Деградирует", - согласилась Галина). Мог бы, кажется, и соответствовать…
Затушил окурок. Поднялся. И подвёл неутешительный итог:
- Не боец - шибко жалостливый…
Игорь проснулся затемно. Оделся. Позавтракал. Вывел из сарая велосипед. Подкачал колёса. Приторочил к раме узкую брезентовую сумку – местный люд возит в таких рыболовные снасти.
Солнце приоткрыло глазок, первым робким лучом обшарило сонные окрестности, зыркнуло в ослепшее чердачное оконце, помедлило чуток – и широким мазком окрасило киноварью верхушки деревьев - нате вам! Доброе утречко!..
Приподнял велосипед – и ударил его тугими шинами о землю. Ни одного компрометирующего звука не издал его двухколёсный друг. Вскочил в седло – и покатил вдоль огородов. Спустился в балочку, перемахнул через хилый ручей по шаткому мостику и, налегая на педали, с ходу влетел на высокий противоположный берег. "На обратном пути придётся спускаться в пешем порядке", - отдышавшись, подумал Игорь.
Жёсткая, как пемза, колея, игриво заигрывая, бежала вдоль огромного пшеничного поля. Следуя ей, катили колёса на запад, и медные, славно кованые колосья дружно хлестали по ободам его бравого, под стать хозяину, велосипеда.
Ни единой живой души не попалось навстречу, ни одного грибника не встретил он по пути – сушь стояла третью неделю.
У развесистого дуба с толстыми горизонтальными дланями он повернул налево – и понёсся в сторону шоссе, откуда доносился неистребимый шум автомобильного братства.
Пересёк небольшой придорожный лесок и остановился у невысокого естественного холмика. Слез с велосипеда. Отстегнул брезентовую сумку и вбежал на пригорок. Великолепный вид открывался ему с этой высоты. Дорога резвой дугой выбегала навстречу и, плавно изогнувшись, уносилась в противоположную сторону.
Эта позиция намного выгодней давешней, решил Игорь.
Стоя на коленях, достал из сумки гранатомёт, составные части выстрела, сдул пыль с обтекателя и, собрав отдельные составляющие в единое целое, пристроил это целое на плече.
Выбрал цель. По привычке оглянулся назад – нет ли кого в опасной зоне. Там, разумеется, никого не было.
Яркая синяя фура неслась на него во весь опор.
Подумал: "Наше дело правое, победа будет за нами", прицелился - и нажал спусковой крючок...