Дима Рябоконь (15 лет)
Родился я на Украине в селе Леухи Дашевского района Винницкой области. В годы войны был узником фашистского лагеря. С 1947 года живу в Златоусте.
С первых дней война принесла ужас и горе. Советские войска отступали по нескольким направлениям - на Краснодар, Одессу, Харьков. Я, пятнадцатилетний мальчишка, больше находился среди солдат. Я ходил пешком на станцию Монастырище, что в 10 километрах от нас, носил солдатам хлеб. Каждый божий день эшелонами везли солдат и раненых. Мама испечёт булок шесть-семь хлеба, положит в корзину и говорит: "Неси на станцию и раненым раздавай". А на станции страшно, каждый день и ночь бомбят. Но всё равно ходил. Возможно, некоторые солдаты, которые остались живы, помнят меня, белобрысого мальчишку, раздававшего хлеб.
Бывало, приду на вокзал, с корзиной, солдаты спрашивают: "Мальчик, хлеба нет у тебя?" Я и даю одному, другому, мне деньги дают, а я не беру. Пойду вдоль вагонов, один кричит: "Пацан, сухарей надо?" Другие селёдку предлагают. Взял я селёдки два кг, пошёл возле эшелона, где раненые, те просят поесть, так я им селёдку и отдал. И так каждый день.
Потом наши отступили, и мы оказались в немецкой оккупации. Заведено было так: где немца одного убьют, там десять домов сожгут или десять человек расстреляют. Те мужчины, которые не были в армии и оставались в деревнях, ходили для конспирации в юбках да в платках, так как иначе гитлеровцы сразу увозили их.
В мае 1943 года Гитлер издал приказ: молодежь с 1924-го по 1927 год рождения забрать в Германию всех, а кто избегает отправки, приговаривали к расстрелу, а дома обливали бензином и поджигали. А 1 июня полицаи - двое из фашистов и двое из сельчан с автоматами и винтовками пошли по домам, искали ребят в погребах, на чердаках, забирали, зверски избивая. Доставалось матерям и сыновьям. Я тогда болел малярией, прятался в погребе, меня вытащили оттуда и избили.
Взяли из села семерых ребят, посадили на повозки и повезли в район. Там собрали ребят из других районов. А ночью партизаны взорвали железную дорогу, по которой должны были подавать вагоны для отправки в Германию. Километрах в трёх от станции нас всё же построили в колонну и погнали на посадку под конвоем. А вагоны грузовые, маленькие, грязные, в каждом параши. И в эти вагончики загоняли по сорок человек, тесно, лечь было негде. А на дверях замок и... охрана. Везли нас четверо суток, пока мы не добрались до польского городка.
Там перегрузили по 30 человек в грузовик, и повезли в Рурскую область, где было хуже всего (там уже узнали, где и какие лагеря есть). Привезли нас в Энкирхен Дортмунд, в шахту, поселили в здание, где когда-то была раздевалка, в окнах все стекла разбиты, сквозняки постоянно, нары – одни доски, постели никакой. Кормить не кормят, нальют в день один раз супа из капусты - и всё. Был у нас такой мужчина с Ростова-на-Дону, так силы у него не осталось, и он возьми и подставь руку под пилораму. У него все пальцы обрезало - одни культяпки остались.
А как полицаи издевались над нашим братом! Помню, был один Иван Гапон, а еще немец, который бил нас резиновой дубинкой. Здоровый, как лев, Банат, ребята ещё звали его «Кавалерия - ноги колесом». Носил кличку и лагерфюрер (начальник лагеря), был он маленьким и голосистым, за что его прозвали "Жучкой". Мне в то время шибко доставалось.
Помню, в 1942 году послал нас бригадир пахать огород старикам-соседям. Огород 30 соток, мы его и пашем. Откуда ни возьмись, комендант, здоровый такой немец. Он ехал в район на лошади, а дорога-то - рядом с огородами. Остановил он бричку, и - к нам. Видим мы его, и бежать бы надо, да поздно.
Он говорил немного по-польски и кричит бригадиру Никите: «Здесь пашешь? В поле пахать надо!»
Потом моему другу, как даст со всего маху в ухо, тот и свалился камнем на землю. Подходит ко мне, размахивается, а я голову-то отвернул, тогда он меня сапогом под зад так поддал, что я летел метра три. Что же они за изверги!..
В другой раз, в лагере это было, забрал нас полицай, шесть человек, выгружать картофель из вагона в подвал. Когда выгрузили, полицай дал нам по две картошки каждому, а я взял ещё одну картошку, - спрятал, так её нашли. И так меня били за это! Потом выволокли на улицу и ещё били.
В 1944 году уже пленных итальянцев, бывших союзников Германии, отправляли сюда, в эту же шахту, где мы работали. Я в то время был на волоске от смерти. Смерть ходила за мной по пятам. Сядешь, бывало, отдохнуть, а видишь маму, будто она хлеба даёт: «Ешь, Митя...». Глаза откроешь - нет никого.
...Начали Германию бомбить. Вот мы были довольны! Нас гоняли закидывать воронки, разбирать дома, подвалы, а там что-нибудь да найдёшь поесть, картошку или очистки - всё мы ели. Вот так и выживали.
В конце 1944 года увезли нас в город Цульних, поселили в здании кирпичного завода в конце города. Конвой вывозил нас работать на шоссейные дороги. Бомбили и на дорогах, а мы ходили воронки закидывать. Работаем, а со стороны американского фронта летят самолеты, и неизвестно, где они будут бомбить. Полицаи спрятались в траншею, лицом вниз. И в этот момент я убежал.
Было там поле, картошка посажена. Я шёл по полю, шёл и попал в какой-то небольшой городок. Там меня задержали, привели в небольшой лагерь, дали мне раз десять плёткой и спрашивают фамилию.
- Лысак, - говорю, - Григорий Нестерович. - Скажи я свою фамилию, так меня тут же отошлют в тот лагерь, откуда бежал. И так вышло, что спускался я по ступенькам, а за мной послали служащего, тот бежит и кричит: «Лысак! Лысак!»
А до меня не сразу дошло, что это меня зовут. Когда нас освободили американцы, мы проходили через особый отдел, там молоденький лейтенант всё аккуратно записал с моих слов, как я бежал, и фамилию менял, и какие полицаи в лагере были. Все эти данные есть в архивах.