Курозавр

               
(Фантазии на тему повести М.А.Булгакова "Роковые яйца")



Сказал также Иисус ученикам: невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят;
(Лк. 17:1)

               
               
             Белый в крапинку петух вышел первым. Он гордо выставил желтые шпористые лапы на первый снег и оглянулся. Сзади по веренице его крестообразных следов осторожно крался  гарем ряб и хохлушек. Куриный дон стал прямо напротив Григория, направил на него круглый глаз и начал раздуваться. Сперва он нахлобучил свой алый гребень и выпятил серьги. Потом вожак встряхнул головой и распетушил белую шею. Томно прикрыв пленкой глаз и вытянувшись в струну, пивень заорал на залитый солнцем двор дурным голосом. Грицко сдедал первую утреннюю затяжку и, кутаясь в ворот дубленки, отхлебнул глоток чая с лимоном. Петух глянул на него со значением и какнул кучку.
                Кто уже тогда прогневал Бога неизвестно, но то, что увидел этим ясным декабрьским утром заведующий львовской ветеринарной лабораторией  Григорий Васильевич Стус было ужасно и непоправимо. Допив свой чай, и собравшись было идти в дом греться, Гриня увидел, что за любимым белым петухом вяло ходят всего три курицы, хотя обычно их бывало до пятнадцати. Заведующий, ежась от морозца, прошлепал в тапочках к курятнику, где мигом превратился в соляной столб с выпавшими глазами. Все до одной хохлушки лежали на снегу дохлые, некоторые еще дрыгали лапами. Страшный вопль петуха, которого душат за горло, раздался позади Стуса. Обернувшись, он увидел, как гордая птица, стоя посреди остатков дохлого гарема, в бешенстве выклевывает из собственной груди перья и куски мяса, а потом, захлебнувшись кровью, валится в сугроб и затихает. И тут из соседских дворов, справа и слева понесся человеческий крик и мат, разрастаясь и сливаясь с куриными воплями в дикую какофонию слободки.
                Наутро пригород встал, как громом пораженный, потому что история приняла размеры странные и чудовищные.
                Так зимой 2017 года во Львове начался куриный мор. Некоторые злые языки потом обвиняли во всем не кого-нибудь, а самого заведующего  ветлабораторией Стуса. Дескать, это он пропустил партию зараженной птицы из-за кордона за огромную взятку. Каждая бабка и каждый пацан в районе знал кто, когда, и сколько дал Григорию Васильевичу «на лапу» за каждую  пропущенную куриную. Знали всё, и все подробности, те самые органы,  но не сажали Гриню – «не было доказательств.» Те же языки объясняли этот факт тем, что у Григория Стуса была родственная «шишка» в Киеве. Другие намекали на то, что Стус был просто семи пядей во лбу, и недаром же действительно на его низком лбу с детства красовалось розово-коричневое родимое пятно гемангиомы! А мор тем временем, посетив даже Закарпатье, двигался на восток, и к весне 2017 года уже и в Красном Луче не осталось ни одной куры. Вот в такой обстановке доцент Файнгольд и обратил свое ученое внимание на заметку в «Краснолучской правде». Однако, надо сказать, тяжелое куриное бедствие палеонтолога не касалось. Газеты он читал редко, с соседями не общался, и даже если что-то краем уха и слышал, то трагедия ящеров, сдохших миллионы лет назад, интересовала его гораздо больше.


                ***            
           Первого мая 2017 года, утром, преподаватель анатомии и физиологии медицинского училища города Красный Луч, а в прошлом доцент палеонтолог киевского университета Файнгольд, зашел в свой кабинет. Преподаватель нажал кнопку на системном блоке и стал ждать, пока компьютер загрузится, рассеянно пробегая глазами свежую прессу. За открытыми окнами кабинета шумела птичьими голосами и засыпала тротуары абрикосовым цветом весна шахтерского городка. Но лицо бывшего доцента университета не выражало по этому поводу никаких эмоций.
             То, что случилось в это злосчастное майское утро, вне всякого сомнения, и явилось началом ужасных событий, а причиной их следует считать именно доцента Семена Оттовича Файнгольда.
              Ему было уже за семьдесят. Невысокого роста, сутулый, с крупной, как-бы приплюснутой сверху плешивой головой, он имел на гладкобритом лице один выдающийся предмет – великолепный нос. Мясистый, сизый, весь в рытвинах, - он выдавался сильно вперед своими огромнейшими ноздрями с кустами волос. Когда доцент Файнгольд читал лекцию по анатомии ящеров, то абсолютно не обращал внимания на студиозусов, расписывающих пулю на задних рядах, впрочем, как и они на него. Но посреди лекции Семен Файнгольд, прекратив вычитывать по бумажке, совершал такие манипуляции со своим красавцем-шнобелем, что аудитория прекращала все свои важные дела, и на несколько минут застывала в восхищении. Сначала палеонтолог доставал огромный помятый платок и долго, оглушительно в него сморкался. Потом он заинтересованно разглядывал платок. Как правило Семен Оттович оставался недоволен достигнутым. Поэтому он наматывал платок на указательный палец, засовывал его почти весь в бездонную ноздрю, и совершал им в ней медленные круговые движения, глядя в окно. На лице его при этом изображались отстраненность и полное удовлетворение. Сменив палец, и проделав это же с другой стороны, - он оглядывал зрителей приветливым взором, как бы благодаря за несуществующие апплодисменты, и опять погружался в чтение лекции.
            Во времена своей молодости он работал на кафедре в столице и занимался окаменелыми останками динозавров. Жена давно умерла, сын, тоже палеонтолог, работал где-то далеко за рубежом. Читал доцент на четырех языках, а по английски и немецки говорил, как по-русски. Говорил он много, увлеченно и сильно картавя, если речь заходила о палеонтологии, - о его любимых диплодоках и саркозухах. В остальное время доцент был угрюм и молчалив, сам превращаясь, как бы в окаменелость.Ученую степень доктора Файнгольд получил, защитив диссертацию на тему: «К вопросу о функции недостающего третьего шейного позвонка ископаемого скелета тиранозавра», в которой утер нос самому американскому палеонтологу из университета Монтаны Джеку Хорнеру. Этот Джек потом прислал из Америки доценту Файнгольду восхищенное письмо, в котором писал, что почел бы за честь видеть его,Файнгольда, у себя в качестве ассистента. Семен Оттович даже было засобирался, но во времена развитого застоя «кому надо» стало известно об этом приглашении, и советский палеонтолог с немецкими корнями стал невыездным. Мысли о загранице посещали доцента Файнгольда все чаще уже в тяжелых девяностых. Зарплату стали задерживать на три месяца. После смерти жены платить за трехкомнатную квартиру доценту стало накладно, и он сменялся на однушку. Денег катастрофически не хватало на любимые буржуйские палеонтологические издания, от чего Семен Оттович страдал неимоверно. Последней каплей явилось то обстоятельство, что за долги в хранилищах университета перестали топить, и помещения отсырели насквозь. Ископаемые останки диплодоков покрылись грибком и стали распадаться, показав свое злостное отношение к процессу перестройки. Таким образом, рассыпавшиеся бесценные окаменелости пришлось выбросить в мусорный бак на дворе университета. Действие научного информационного голода и, в особенности, разрушение предмета своих исследований на Файнгольда не поддается описанию. Во всех грехах он, почему-то, обвинял министерство образования. Стоя в заплесневелом университетском подвале и разбирая испорченные грибком кости птеродактиля, которые миллионы лет пролежали в вечной мерзлоте, он, чуть не плача, восклицал:
          - За это же их посадить мало! Что же они делают? Ведь они же все погубили! Редчайший, почти полный набор костного скелета, единственный экземпляр в Европе… Только одно крыло в три с половиной метра…
А – а – ах!...
            С тех пор Файнгольд и стал читать лекции по бумажке, а не так как раньше, - увлеченно, и с юношеским задором. Подолгу болел артритом. Из дома почти не выходил и телевизор не смотрел, незачем – везде одно вранье и разврат. Он днями лежал на диване и просматривал старые атласы, вспоминая единственного в своем роде птеродактиля. Выдающийся нос свой он запустил совершенно, забывая проводить ежедневный «техосмотр» и чистку, отчего по ночам дышал ртом и часто просыпался. В редкие часы сна являлся к нему, как живой, плезиозавр, единственная кость которого оставалась в хранилище. Лязгая желтыми зубами, ящер ласково говорил Семену Оттовичу: «ничего, доцент, не грусти,.. - скоро совсем перестанут топить, перестройка окрепнет, настанет опять вечная мерзлота, - и тогда моя бедренная кость сохранится для потомков…». Студентов Файнгольд  стал с трудом переносить, и лютовал на экзаменах ужасно, раздавая пары направо и налево.
            - Молодой человек, вы не знаете даже сколько отверстий имеет височная кость у Tiranozaurus Rex! Я уже не говорю о том, чтобы назвать их по латыни! А их всего-то двадцать шесть! Стыдитесь! Вы, вероятно, клубный тусовщик, батенька?
              - Нет, я блоггер, - безнадежно мямлил экзаменующийся.
              - Ну так вот, идите бложить и дальше, а придете осенью.
                Следующий!
           Но все счастливо окончилось для доцента Файнгольда с выходом на пенсию. Он воспрял в «нулевых» годах и начал новую жизнь, переехав в родной шахтерский город Красный Луч, где его ждала преподавательская работа в местном медицинском училище. Он купил здесь недорогое жилье, обзаваелся хорошим компьютером и быстрым интернетом. Днем он обучал будущих фельдшеров анатомии человека, читал лекции по физиологии в нескольких педагогических училищах в соседних городках, анатомировал  кур, жаб и кроликов  вместе со студентами в подвластном ему училищном виварии. По вечерам, напившись чаю с вишневым вареньем, он усаживался за свой двухядерный, выходил в скайп или Google Talk, и принимался за увлекательнейшие научные дискуссии в сети со светилами мировой палеонтологической науки. Однажды ему по старой памяти прислали несколько окаменелостей из Европы для экспертного анализа. Доцент был вне себя от гордости и живо организовал на собственные средства у себя в кабинете вивария небольшую научную лабораторию. Оставшиеся от продажи столичной квартиры деньги, Файнгольд не задумываясь, потратил на мощный цейсовский микроскоп, всякую лабораторную утварь и ноутбук.  Вообще эти последние годы были очень счастливыми в жизни преподавателя. Единственным человеком из ученого мира, с кем Файнгольд не общался, был американец Джек Хорнер. Вначале, после отказа принять предложенную работу, Семену Оттовичу было как-то стыдно писать в университет Монтаны, а потом публикации заокеанского Джека перестали вообще появляться в сети. Списав этот факт на весьма почтенный возраст знаменитого палеонтолога, Файнгольд почти забыл о нем.
           А весной 2017 года произошло то невероятное, ужасное событие…
               
               






               
                -  Но как в жизни человеческой все связано с курицей!?.
                Даже церкви построены на яичном белке.
               

                ***
                Итак, доцент Файнгольд открыл свежий номер местной газеты «Краснолучская правда» на последней странице. Здесь среди объявлений о продаже шлакоблока и вестей о курином дохе, в рубрике «Разное»  он прочел то, что заставило его вскочить, и, обхватив голову руками, забегать по кабинету. В заметке сообщалось дословно следующее:
                « Источник: Гримуар - мир непознанного.
                Курозавр?: Наука и технология: Новости непознанного - Новостная лента Гримуара. Ученых не оставляет желание получить и вырастить настоящего живого динозавра. После исследований австралийских ученых, которые показали, что получить ДНК от костей динозавра невозможно, все приуныли. Но не буйные головы, наполненные оригинальными идеями.   
                Одной из таких голов, как оказалось обладает американский палеонтолог из университета Монтаны Джек Хорнер.  Как рассказывают журналисты, именно Джек Хорнер вдохновил  Спилберга на создание фильма "Парк Юрского периода”.
                Теперь Джек Хорнер предлагает создать динозавра с помощью генной инженерии.  Правда создание динозавра будет существенно отличаться от того что показывали в фильме. "Мы возьмем за отправную точку эмбрион курицы и методами генной инженерии заставим его вернуться назад в прошлое, пока не "вытащим" динозавра, который таится внутри него. Первоначально это будет не совсем динозавр, но существо, имеющее многие его черты", - поведал ученый. В принципе, получится новое существо. Хорнер называет его "курозавром” или "динокуром”. Но многие признаки динозавров будут наблюдаться у этого нового животного, например, зубы, когти и так далее.
                Курица как основа для данного эксперимента выбрана неспроста. На вопрос почему именно курица, Хорнер ответил - "Во-первых, мы назубок знаем ее геном, во-вторых, куриные - пожалуй, самые распространенные из всех птиц.”  ДНК настоящих динозавров получить невозможно из окаменелостей, так как уже они не содержат биологического материала, а значит, придется обойтись ДНК прямых потомков динозавров.
                Известно, что эмбрионы повторяют в своем развитии этапы развития эволюции. То есть куриный эмбрион на каком-то этапе развития проявляет черты своих предков – динозавров. Надо будет ученым выявить специфические гены в геноме курицы и изменить уровень определенных белков. "На первых стадиях у куриного эмбриона развиваются черты динозавра: зубы, лапы с тремя пальцами", - напомнил ученый. Ген, отвечающий за наличие или отсутствие зубов, уже найден. Успех в этих экспериментах уже будет достигнут лет через 5-6. Да и финансы ученого интересуют мало, ведь исследования недорогие – всего-то пару тройка миллионов долларов.».
                Файнгольд бросился к компьютеру и, дрожа от нетерпения, открыл Google, непослушными пальцами набрал «курозавр» и получил в распоряжение ссылку http://www.topnews.ru/news_id_54089.html, где не прочел, - проглотил информацию под заголовком:  «Легенда о курозавре. Nov. 10th, 2012 at 2:31 PM». Сообщение гласило:
                «Ох, и беспокойный же народ эти учёные. С помощью обыкновенной куры они собираются возродить к жизни динозавра и обещают нам, что сделают это уже через 5 лет. У эмбриона самой обыкновенной курицы они собираются открутить генетические часы на десятки миллионов лет назад и таким образом вырастить нечто похожее уже не на куру, а на динозавра, причём куриного размера, но... С этими учёными надо держать ухо востро, ведь мы помним, как они, испытывая атомные бомбы всегда говорили, что взрыв будет мощностью от 20 до 150 килотонн и когда их спрашивали, почему такая неточность, отвечали - а вдруг бабахнет.  То же самое запросто может выйти и с курозавром, думали будет маленьким, а он как бабахнул.
                Американцы намерены создать настоящего динозавра при помощи  обычной курицы. Авторитетный американский палеонтолог Джек Хорнер твердо намерен воссоздать динозавров методами генной инженерии, сообщает "ИноПресса" со ссылкой на ABC.
                Отметим, вывести динозавра из курицы несколько лет назад собирался и другой ученый: коллега Хорнера из Канады Ханс Ларссон ранее сообщал о работе над подобным проектом. Добавим, Джек Хорнер в свое время принимал участие в работе над фильмом "Парк Юрского периода". Древних гигантов он любил всегда: с детства мечтал стать палеонтологом и "иметь своего собственного динозавра", напоминает "8 канал". "Я уж позабочусь, чтобы моя новая домашняя зверюшка не съела ни остальных моих питомцев, ни меня самого", - заверял ученый.»

                ***
                Был уже полдень, майское солнце нежарко вливалось через окна файнгольдова кабинета, пахло парующей землей и тюльпанами с грядки под окном. Но сильно побледневший доцент все ходил и ходил взад и вперед по кабинету, глядя сквозь стену, не замечая и не ощущая звуков и запахов. Иногда он останавливался, прочищал привычными движениями знаменитый нос, - и не переставал смотреть перед собой, ничего не видя, кроме бегающих слов на мониторе. Семен Оттович, вдруг превратился в подобие зомби, уставился немигающим взглядом на рыбок в небольшом аквариуме, и прошептал:
                - Но что же это такое?... Ведь это же невообразимо!... Это невообразимо, товарищи, - а?.. - повторил он, обращаясь к гупикам в аквариуме, но гупики ловили дафний и бойкотировали доцента.
                До глубокой ночи горел свет в маленьком кабинете на окраине Красного Луча. Совершенно измученный но вдохновенный Файнгольд, все вглядывался слезящимися глазами в мерцающий экран, иногда охватывая большую голову руками. Он читал беззвучными губами:
       «Наука. Владимир ЛАГОВСКИЙ . Жертвы педоморфизма.
                Планы Хорнера кажутся фантастическими. Но в основе их реальное открытие, сделанное в нынешнем году международной командой испанских и американских палеонтологов. Они обнаружили:  динозавры и птицы - настолько близкие родственники, что и представить себе трудно.
                Используя компьютерную томографию и математическое моделирование, исследователи  выявили потрясающее сходство в анатомическом строении птиц и детенышей динозавров - особенно их черепов. Затем палеонтологи сделали еще более потрясающий вывод: нынешние птицы -  это те же динозавры, только остановившиеся в своем развитии на стадии детенышей. Подобное явление в эволюции называется педоморфизмом. Происходит на генетическом уровне в результате какого-либо сбоя в наследственной программе. Но если птицы это динозавры - пусть и недоделанные, значит у них может существовать генетическая память о своем далеком прошлом. Случись какой-нибудь сбой - в другую сторону - и спящие ныне гены проснутся. И тогда любой птенчик превратится  в тиранозавра с перьями. Или без. Как будет выглядеть курозавр, пока точне не ясно. Но то, что получится монстр, можно не сомневаться
Фото: National Geographic»
                На фото, горделиво вздернув черный петушиный хвост, стоял на обычных куриных лапах, и в перьях кирпичного цвета, на первый взгляд обычный петух. Но, вглядевшись, Семен Оттович с радостью и замиранием увидел, что из груди петуха хищно «росли» еще две чешуйчатые лапы с когтями. Голова с открытой пастью и рядом острых зубов была похожа на голову варана с острова Комодо, но с алым петушиным гребнем и серьгами.
Трясясь как в лихорадке, Файнгольд читал дальше:
                «По мнению ученых, перья  могли быть весьма распространенной особенностью многих ящеров. В том числе и очень крупных.
                Вперед, в прошлое
                Открытие испанских и американских палеонтологов подразумевает, что динозавры не вымерли вовсе, а переродились в птиц. Вот этим Джек Хорнер и намерен воспользоваться.
                - Мы разбудим атавистические гены в ДНК птиц и заставим их вновь проявиться, - говорит он.
                Начать пробуждение ученый собирается с кур. Именно у них - хорошо изученных в генетическом смысле - легче будет найти специфические гены и подобрать для управления ими соответствующие белки-регуляторы.
                Кстати, первые шаги на пути волшебного превращения курицы в динозавра уже сделаны. Пару лет назад у цыплят удалось вырастить зубы, как раз активировав гены, заснувшие примерно 70 миллионов лет назад. Сначала зубами занималась француженка Жозан Фонтэн-Перу (Josaine Fontaine-Perus) из Нантского университета (University of Nantes), потом  профессор Лондонского Королевского колледжа (King’s College London) Пол Шарпа (Paul Sharpe). Они запускали у куриных эмбрионов генетический механизм роста зубов, пересаживая мышиные клетки, которые служили своего рода включателями.
                Слева обычный эмбрион цыпленка, справа - зубастый, прообраз будущего динозавра. Фото: Matthew Harris»
                Справа на фото, отвратительно блестя серозеленым мускулистым телом, угрожающе поднимал лапу огромный тиранозавр с головой петуха, в раскрытом клюве которого виднелся ряд острых зубов. Доцент впился воспаленным взором в экран.
                «Недавно эстафету подхватил Мэтью Харрис (Matthew Harris) из института Макса Планка. Он провоцировал уже естественные мутации, усиленные с помощью вирусов. И вырастил у кур полноценные конические зубы. Теперь дело - за трехпалыми лапами, передними конечностями и за размером. Чтобы уж динозавр получился не с курочку ростом, а хотя бы со страуса. Для начала.
               
                А В ЭТО ВРЕМЯ
                9-метровые цыпочки
                Удивительная находка сделана в провинции Ляонин на северо-западе Китая.  Обнаружены останки  близкого родственника тираннозавра - столь же огромного и хищного монстра, но покрытого перьями. Это чудо жило 125 миллионов лет назад, весило около семи  тонн и достигало в высоту 9 метров. То есть, легко могло бы просунуть свою зубастую пасть в окно четвертого этажа российской хрущевки. Пернатого динозавра назвали Yutyrannus Huali. Кличка представляет собой китайско-латинскую смесь. И в приблизительном переводе означает "Красивый тиран в перьях". Один из авторов находки - профессор Сю Син из академии наук Китая    уверяет: "Тиран" стал самым крупным  существом в перьях из когда-либо обнаруженных. Ученый, правда, оговаривается, что перья у него  не совсем, как у нынешних птиц.
                - Они напоминали скорее мягкий пушок только что вылупившихся цыплят, - уточняет Сю Син в публикации в журнале Nature.
                Всего ученые нашли окаменевшие останки троих пушистых  цыпочек  - одной взрослой особи и двух детенышей. На их оперение указывал характерный ореол из множества мелких линий.
Пушистый динозавр, обнаруженный в Китае. Фото: Nature
                Коллега Сю и соавтор открытия, палеонтолог из Канады доктор Корвин Салливан  полагает, что "Тиран" отрастил перья отнюдь не для полета. Скорее - для того, чтобы согреться. Ведь он обитал в относительно холодный отрезок раннего  мелового периода.
                Китайская находка не единственная. Пушистый динозавр обнаружен и в Европе. В известковом карьере Риголь в Баварии палеонтологи под руководством Оливера Раухута из Университета Людвига-Максимилиана (Мюнхен) откопали отпечаток скелета, на котором хорошо заметно ворсистое оперение. Скелет - не велик, его размер всего 72 сантиметра. Принадлежит, по мнению ученых, только что вылупившемуся из яйца детенышу мегалозавра - ящера, похожего на тиранозавра. Помимо перьев, детеныш имел еще и длинный пушистый хвост.
                Отпечаток детеныша пушистого динозавра, найденный в Германии.
                Фото: Университет Людвига-Максимилиана.»

Тускло и таинственно мерцало видео (http://vk.com/video2296703_167282345)

                Доведенный до последней степени возбуждения, Семен Оттович возопил в тишине кабинета:
                - Да! Да –а! Я писал Раухуту… Это – пернатый ящер!
                Немного успокоившись,ученый завел себе папку под названием «Хорнер курозавр», куда сохранил все найденные в сети тексты и фотографии. Потом он сел писать письмо Джеку Хорнеру в университет Монтаны. Перечитав еще раз все сообщения, пересмотрев в большом увеличении все фотографии, порывшись в своей палеонтологической литературе, - он написал следующее:
                «Здравствуйте глубокоуважаемый коллега.
                Прежде всего хочу попросить прощения за отказ от чести работать вместе с Вами, но в те времена вездесущее КГБ не позволило осуществиться моей мечте. Чувствуя себя неловко в этой ситуации, и не имея возможности тогда объясниться, я не писал Вам, а затем Ваши публикации исчезли из палеонтологических журналов, и я совсем потерял связь с Вами. Сознаюсь, - в этом была и моя вина, обусловленная, ка я теперь понимаю, ложной стыдливостью и предубеждениями. Теперь мне понятна причина Вашего долгого «молчания». Та работа, которую Вы проделали за последние десять лет достойна самых высоких эпитетов! Я завидую Вашей научной смелости в намерениях взять за отправную точку эмбрион курицы и методами генной инженерии заставить его вернуться назад в прошлое, пока не удасться "вытащить" динозавра, который таится внутри него. Потрясающе! Несомненно – в основе всего лежит педоморфизм! То обстоятельство, что «...ген, отвечающий за наличие или отсутствие зубов, уже найден…», весьма обнадеживает, что Вам все-таки удастся  выявить специфические гены в геноме курицы и изменить уровень определенных белков. Что касается меня, глубокоуважаемый коллега, - то я сейчас почти отошел от палеонтологических исследований. Хотя недавно мне присылали из Мюнхена на экспертизу один занятный артефакт из Университета Людвига-Максимилиана. Отпечаток баварского скелета, и я это заверяю вас определенно, коллега, - имел следы ворсистого оперения. Я  это достоверно подтвердил Оливеру Раухуту, но ка -то вначале не придал всему надлежащего значения. Теперь я понимаю, что это  отпечаток  скелета детеныша мегалозавра, и что этот ящер безусловно обладал перьями. Сожалею, что не имею в настоящее время Ваших возможностей, касающихся генной инженерии, и убедительно прошу Вас ответить на мое письмо, так как тема с оперенным мегалозавром меня очень заинтересовала. В дальнейшем надеюсь на дружескую переписку, где мы могли бы  обсуждать полученные Вами (или мной) результаты исследований. Желаю Вам сил и здоровья для достижения задуманного дела.
                С глубочайшим уважением. Семен О.Файнгольд.
                1 мая 2017г, Красный Луч.»

            Было новое позолоченное утро с тонкой полоской рассвета, пересекающей крыльцо файнгольдова дома, когда доцент оторвался наконец от окуляра микроскопа и подошел на слабых ногах к окну. Он закрыл жалюзи, и в кабинете снова наступила ученая лабораторная ночь, освещаемая бледным мерцанием монитора. Семен Оттович вынул из кармана платок, долго мял его в руке, - и, забыв зачем он ему нужен, неуверенно заговорил вслух:
                - Его можно выцарапать из небытия. Его можно трансформировать из зародыша курицы на той стадии, когда… А что потом?... Нет, нереально…  У меня нет наноинкубатора, электронного микроскопа, ультрацентрифуги, реактивов, методик, - ни – че – го!  - Ах, - в какой же бедности… - он потрогал побледневший и совершенно обвисший нос, и снова спрятал платок в карман. – Надо хотя бы попытаться!.. Понаблюдать… Ведь это черти-что такое! Тот, кому это удастся, - увидит живого ископаемого динозавра!..  Сенсация! Да что там!.. 
                Боже, милостивый!..
               


                ***
                Той весной Семен Оттович переживал необычайный взлет своей, истосковавшейся по науке, палеонтологической натуры. Файнгольд развил кипучую деятельность в своем кабинете вивария при медучилище, где вел кружок зоологии. Кружок состоял из него самого, и одного-единственного студента фельдшерского отделения Эдика, который поначалу был привлечен не по собственной воле, а ради отработки «нб», коих у того накопилось изрядно. Постепенно, любивший животных, как он сам о себе думал, Эдик стал посещать кружок добровольно, и анатомировал жаб и кроликов мастерски. Два раза в неделю студент приходил в виварий, помогал сторожу Игнатычу кормить лабораторную животину, а потом ставил с доцентом опыты, вел журналы, делал уборку, и проблем с оценками не имел. Такую свою любовь к животным Эдик очень ценил, и уже представлял себя будущим студентом военно-медицинской академии, направление в которую он должен был получить в рядах пятнадцати процентов отличников. Он даже был готов сначала «сходить» в армию, вот так он любил это дело. Сторож вивария Игнатыч – мужчина смирный, покладистый, неопределенного возраста по причине небритости и того состояния, о котором он сам говорил так: «Я выпил в жизни один лишь раз, в восьмом классе, - теперь я только похмеляюсь…»  Несмотря на это вся живность была в чистоте и сытая.
            Кабинет свой палеонтолог Файнгольд оборудовал под лабораторию со вкусом. Здесь в центре он поставил небольшой инкубатор для яиц, который смастерил способный Эдик по чертежам из интернета. Температура и освещенность строжайшим образом контролировалась электроникой и автоматикой. Рядом с инкубатором на высоком столе красовался любимый файнгольдов цейсовский микроскоп. Были также шкаф с лабораторным добром, холодильник, центрифуга, стол для препарирования с раковиной, и неплохой ноутбук. Свой мобильник доцент давно сменил на айфон. Проблема была только с куриными яйцами – основным предметом исследования Семена Оттовича. Здесь в Красном Луче их уже было не достать. Но у доцента остался единственный человек в киевском университете, который к нему хорошо относился, и по старой памяти передавл ученому с оказией, чаще через проводников, партии яиц из еще не тронутой мором столицы. За посылками на станцию ездили Эдик и Игнатыч по очереди.

            Утро началось как-то необычно. Что-то творилось с электричеством. Лампочки мигали, электроника в инкубаторе «жаловалась», автоматика шалила. «Наверно где-то подключили электросварку» - заключил Эдик, и пошел на разведку по училищу. Ученый, в помятом халате, засел за микроскоп. Протерев свои двояковогнутые линзы очков и цейсовский окуляр, он припал к тубусу и вгляделся в зародыш курицы, который наблюдал уже второй день через микроотверстие в скорлупе, не вынимая яйца из инкубатора. Ничего особенного сегодня Семен Оттович не заметил. Все те же лапки с перепонками, хвост, как у ящерицы свернулся колечком, голова, как у тритона, спинной гребень.  «Да, да, - и еще раз, – да. Сомнений быть ни укого не должно. В эмбриогенезе все они проходят стадию ящера… Но, господи, как мне остановить зародыш именно здесь? Температурный фактор, влажность, ультрафиолет, гамма-излучение  уже отброшены.  Сотни опытов… Давление поменять в моих условиях невозможно…  Надо будет сегодня поговорить с Джеком в Скайпе… Где же Эдуард ходит? Опять лампы мигают. Чертовщина!»
              Двери с шумом отворились и тишину лаборатории нарушили вошедшие Эдик и Игнатыч. Они ругались на ходу, тыча друг в друга пальцами, как Шура Балаганов и Паниковский при дележе денег…
             - А ты, кто такой, сопель? – возмущался, уже «хороший» с утра, Игнатыч.
             - Я – лаборант, и я буду звонить куда надо, - повышал голос Эдик, размахивая включенной дешевой «нокией».
             - Да, ты и номера не знаешь, лаботряс ты, - не унимался сторож.
             - В чем, собственно, дело, коллеги… - вопрошал уже Файнгольд, достав помятый платок, и готовясь к «техосмотру».
             - В соседней общаге ремонт идет. Там в окне на первом электросварка работает, а входная дверь закрыта. Так я хотел позвонить своему корешу, чтобы он попросил их на часик прерваться, чтоб мы опыт закончили, а этот… алик… уперся, и хочет сам идти к начальству… - почти плача доложил студент.
             - У меня тоже мобила есть, и еще лучше, чем твоя… на вот…
             Игнатыч достал совсем доисторическую модель, положил на стол, и они стали спорить с Эдиком по поводу мобильников, забыв о мешавшей электросварке.
             - Все, идите оба к свиням! Я сам позвоню директору. Вперед. Займитесь кроликом, он с утра не кормлен. 
              Те вышли, продолжая наскакивать друг на друга. Доцент достал свой айфон и в две минуты порешал все проблемы. Потом он вспомнил об оставленном в одиночестве курином эмбрионе, и опять прильнул к окуляру, положив айфон на инкубатор. Зародыш курицы преспокойно плавал в жидкости и однажды Файнгольду показалось даже, что он помахал в его сторону когтистой лапкой, как бы говоря: «Прощай, доцент, скоро рассосется мой ящерообразный хвост, вырастут перья и клюв, лап станет всего две, появятся подобия крыльев, и… начхать мне на вашу палеонтологию. Курицей я задуман Гоподом Богом, - так вот и должен я курицей народиться, жить, и помереть для гриля!..»
             - Нет, надо сделать перерыв, - сказал в ответ зародышу Файнгольд. Он пошел к окну, отворил его и выглянул во двор училища, где вовсю бушевал весенний ливень, смывая остатки вишневого цвета с асфальта. Доцент достал платок , и с наслаждением минут десять драил пальцем свой бездонный нос. Внезапно оглушительно резко зазвонил мобильник. Вернее, это звонили одновременно три трубки на все лады. Семен Оттович вздрогнул и обернулся к столу. Это небесно пел его айфон сверху на крышке инкубатора, а также верещали мобильники Игнатыча и Эдика, которые они в яростном споре забыли на столе по обе стороны от коробка. Звук быстро стих. Файнгольд начал нажимать кнопки. Оказалось, что одновременно всем троим пришли эсэмэски – рассылки. Оттович ухмыльнулся такому совпадению, и прочел свое сообщение, в котором его упрашивали выгодно купить рингтон и еще что-то…
             Он еще минут десять постоял у окна, распахнутого навстречу весеннему дождю, проследил, где кончается яркая радуга, зевнул, протер воспаленные глаза, и пошел к инкубатору. Разминая затекшие ноги, и присев на табурет, Файнгольд заглянул в микроскоп. Пальцы он положил на кремальеру и уже собирался двинуть винт, но не двинул. Правым глазом видел доцент мутноватый белый диск куриного белка. Этот диск и сам Файнгольд, и  единственный его кружковец Эдик видели сотни раз. Он означал, что препарат не в фокусе. Длинные пальцы палеонтолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Файнгольда, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездарная посредственность на горе республике сидела у микроскопа. Нет, сидел доцент Файнгольд! Вся жизнь, все его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом. Игнатыч заснул уже в своей комнате в вестибюле, и один только раз в отдалении музыкально и нежно прозвенели стекла в шкафах – это Эдик, уходя, запирал двери. Потом уже послышался голос доцента. У кого он спросил – неизвестно.
               - Что такое? Ничего не понимаю…
               Груженый углем самосвал прошел по улице Ленина, колыхнув старые стены вивария. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе. Доцент побледнел и занес руки над микроскопом, так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Файнгольд двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
               Плыл теплый тихий вечер, когда доцент покинул микроскоп и пошел на онемевших ногах к террариуму. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и помещение осветило лягушек неоновым больничным светом. Желтый и вдохновенный Файнгольд растопырил ноги и заговорил, уставившись в кафельный пол слезящимися глазами:
               - Но как же это так? Ведь это же чудовищно!.. Неужели электромагнитные волны… Мобильники… Эсэмэски?.. Синхронно… Это чудовищно, господа, - повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы подло спали и ничего ему не ответили.
               Он помолчал, потом подошел к шкафу и достал свой ноутбук. Лицо его стало напряженным, он сдвинул кустистые желтые брови. Ладони его вспотели, в недодраенном носу свербело.
                - Угу,  угу,  -  пробурчал он,  -  синхронно. Понимаю. По-о-нимаю, - протянул он, сумасшедше и вдохновенно глядя на осветившийся экран ноута, - это просто. Он набрал эсэмэску со словом «эволюция» и поставил на рассылку трем абонентам, - Эдику, Игнатычу и себе, на айфон.
                - Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он, терзая свой огромный шнобель, - поймаю. Может быть и от волны. Он нажал на рассылку.
                Опять ласково замурлыкал айфон и почти одновременно залаяли трубки сторожа и студента по бокам инкубатора. Доцент бросился к микроскопу и едва не разбил себе бровь об окуляр. Заглянул в прибор, радостно и как бы хищно оскаблился.
               - Вот он, родненький… Расте-о-от красавчик…
              Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и, наконец, животом лег прямо на стол, подперев локтями голову.
              Семен Оттович приступил к важной и таинственной работе. Стараясь не сдвигать с места мобильники, приклеил их скотчем к столу, а айфон к инкубатору. Большим стеклянным колпаком накрыл их вместе с микроскопом. Тщательно отрегулировал программы температурного  и светового режимов  инкубатора. Свет в кабинете потушил, вышел и дверь запер на ключ.
              Полусвет был в коридорах вивария. Доцент добрался до комнаты Игнатыча и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец за дверью послышалось урчанье, как бы цепного пса, харканье, и мычание, и Игнатыч в трениках, предстал в светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.
              - Игнатыч, - сказал доцент, глядя на него поверх очков, - извини, что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?
              - У – у – у, по-по-понял, - ответил Игнатыч, ничего не поняв. Он пошатывался и рычал.
              - Нет, слушай, ты проснись, Игнатыч, молвил палеонтолог и легонько потыкал Игнатыча в ребра, отчего у того на лице получился испуг и некоторая тень осмысленности в глазах. – Кабинет я запер, - продолжал Файнгольд, - так убирать его не нужно до моего прихода. Понял?
              - Так точно, - прохрипел Игнатыч.
              - Ну вот и прекрасно, ложись спать.
             Игнатыч повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился на постель. А доцент стал одеваться в вестибюле. Он снял тапочки, надел серую летнюю куртку и мягкую кепку, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои туфли и несколько секунд глядел на них, словно видел их впервые. Затем левую надел и на левую хотел надеть правую, но та не полезла.
               - Какая чудовищная случайность, что они пришли одновременно на три телефона, - сказал ученый, - иначе я его никогда бы не увидел. Вот и оправдали  эсээмэс-рассылки свое бессмысленное и назойливое существование в этой жизни.  Но что это сулит? Ведь это сулит черт знае что такое!.. – Доцент усмехнулся, прищурился на туфли и левую снял, а правую надел. – Боже мой! Ведь даже нельзя представить себе всех последствий… - Доцент с презрением ткнул левую туфлю, которая раздражала его, не желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной туфле. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлопнув железной дверью. На крыльце он долго искал в карманах зажигалку, хлопая себя по бокам, не нашел и тронулся поулице с незажженной сигаретой во рту.
               Ни одного человека ученый не встретил до самого храма. Там доцент, задрав плешивую голову, приковался к золотому куполу, тускло отсвечивавшему в темноте.
                - Почему же я раньше не подумал про волны, какая случайность? Тьфу, дурак, - доцент наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, - гм… как же быть? К Игнатычу вернуться? Нет, его не разбудтшь. Бросить ее, подлую, жалко. Прийдется в руках нести. – Он снял туфлю и брезгливо понес ее.
                На новеньком кабриолете с улицы Ленина выехали трое. Двое пьяненьких и на коленях у них ярко размалеванная девица в бейсболке.
                - Эй, батяня! – крикнула она низким сипловатым голосом. –  Ты что-ж,  другую туфлю пропил?
                - Видно в «Бригантине» набрался старикан, - завыл тот, который был за рулем, другой встал в полный рост и прокричал:
                - Отец, че, казино у вокзала открыто? Мы туда!
                Доцент строго посмотрел на них поверх очков, выронил изо рта сигарету и тотчас забыл об их существовании. На площади из-за туч рождалась лунная дорожка, а купол храма начал пылать. Вышла полная луна.
 
             
               

               
                ***
                Дело было вот в чем. Когда доцент приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он, содрогнувшись, увидел, что в белковой жидкости яйца плавал уже не куриный эмбрион, а настоящий ящер размером с цыпленка. У него было четыре чешуйчатые когтистые лапы, гладкая зеленоватосерая кожа, длинный завитой хвост с шипами, остистая спина, но маленькая уже петушиная головка с клювом и серьгами. Покрывшись холодным потом, Файнгольд увидел, как создание открыло один глаз, посмотрело на него с невероятной злобой, и заскребло когтями по скорлупе, пытаясь распрямить хвост…
                Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд одновременный тройной телефонный сигнал приковал наметанный глаз виртуоза. А ведь в это время доцент мог выйти из кабинета по делам. В нем, в этом сигнале, Файнгольд расслышал то, что было в тысячу раз значительнее и важнее самого сигнала, непрочного дитяти, случайно родившегося по прихоти программы мобильного оператора. Благодаря тому, что знаменитый нос доцента потребовал чистки, выдающийся ученый связал события воедино, и стал проводить опыты с отправкой эсэмэс-рассылок. И он выявил вот что: в то время, как те зародыши в яйцах, которые лежали вдали от телефонов, преспокойно плавали в белке и оставались куриными, те эмбрионы, которые были между трубок, и на которые действовали электромагнитные волны при звонке, - за считанные секунды превращались в готовых ящеров с куриными головами. Какая-то сила вернула им дух доисторической жизни. Доцент начал опыты с другими яйцами, и уже скоро в инкубаторе сидело с два десятка ящерят динозавра с куриными головами. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место у мобилок. Возле периодически звонивших по мановению руки ученого телефонов, шла бешеная, другого слова не подобрать, борьба за жизнь. Ломая и опрокидывая все законы, известные Файнгольду, как свои пять пальцев, они вылуплялись с молниеносной быстротой. Эти микродинозавры в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь отложить яйца и тотчас же дать новое поколение. Новые рождались уже с двумя рядами зубов в загнутых острейших клювах. В коробке инкубатора вскоре стало тесно и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди рожденных лежали трупы погибших в борьбе товарищей. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых они размером приблизительно в два раза превышали обыкновенных цыплят, во вторых они были в перьях, с четырьмя лапами, и с головами тиранозавров, в третьих , отличались какой-то особенной злобой и резвостью. Движения их были стремительны, бегали они на задних лапах, а передними хватали все, что попадалось, и удерживая, разрывали зубами на части.
              Были выходные и училище пустовало. Где-то в коридоре иногда икал Игнатыч. На второй день доцент, осунувшийся и побледневший, без пищи, взвинчивая себя лишь сигаретами, изучал новое поколение ящеров, а вечером перешел к первоисточнику, то есть к источнику волн – мобилкам.
              Системный блок тихонько урчал под столом, опять по улице шаркало движение, в инкубаторе чавкали маленькие каннибалы, и, доцент, отравленный сотой сигаретой, полузакрыв глаза, откинулся на спинку винтового кресла.
              - Да, теперь все ясно. Их оживили волны. Эти старые, исследованные многими, давно обнаруженные электромагнитные волны, на которых «приплывают» эсэмэс-рассылки. Первое, что прийдется выяснить, это – какие нужны волны?... Только лишь частоты мобильника, или подойдут другие частоты? - бормотал Файнгольд самому себе.
               И в течение еще одной ночи это выяснилось. Доцент помещал яйца между ноутбуком и системным блоком, между мобильниками и ноутбуком, между радиоприемником и мобильником, и так долго и по разному… Но ничего не получил, и выразился так:
               - Надо полагать, что другие частоты волн не действуют… гм… ну, одним словом надо полагать, что добыть нужную частоту можно только расположив работающие на прием мобильники с трех сторон… Он любовно поглядел на свой айфон, вдохновенно подумал и позвал к себе в кабинет Эдика, который был очень рад обнаружить свой, как он думал, потерянный мобильник. Не обращая на это никакого внимания, доцент все ему рассказал и показал свежий приплод зверокуров.
               Третьекурсник, без пяти минут фельдшер, был потрясен и совершенно раздавлен: как же такой простой вещи, как эта невидимая электромагнитная волна, не было придано никакого значения раньше, черт возьми! Да кем угодно, и хотя бы им, Эдиком. А ведь он собирался пойти по пути воздействия давлением… И действительно, это чудовищно! Вы только посмотрите…
                - Вы посмотрите, Семен Оттович, - стонал Эдик, в ужасе прилипая глазом к стеклу инкубатора, - что делается?! Они растут на моих глазах… Гляньте, гляньте…
                - Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Файнгольд.
                Затем произошел между ученым и кружковцем разговор, смысл которого сводился к следующему: студент Эдуард берется соорудить новый большой инкубатор с микроскопом внутри, и несколькими секциями с мобильниками для проведения опытов. Эдик надеется, даже совершенно уверен, что это чрезвычайно просто. Волну он получит, Семен Оттович может в этом не сомневаться. Доцент обязался накупить телефонов, пложить деньги на счета, и обеспечить исследователей яйцами… Тут произошла маленькая заминка.
                - Я, Эдичка, когда опубликую работу, напишу, что инкубаторы сооружены вами, - вставил Файнгольд, чувствуя, что заминочку надо разрешить.
                - О, это не важно… Впрочем, конечно…
                И заминочка тотчас разрешилась. С этого времени волны поглотили и Эдика. В то время, как Файнгольд, худея и истощаясь, просиживал дни и половину ночей у инкубатора, «выплевывая»  все новые и новые рассылки эсэмэсок на пресловутые три мобильника, Эдик возился в сверкающем от ламп физическом кабинете, комбинируя мобилы, подбирая разных операторов и сети. Из Германии, где у Файнгольда жил и работал единственный сын, ему прислали три посылки с айпадами и айфонами. Один подарили Игнатычу вместо его старой «Нокии», но он в нем ничего не поняв, пропил на следующий день. Кончилось все это тем, что Эдик соорудил большущий инкубатор-камеру, в котором сидя мог находиться человек, управляющий тремя каркасами с различными чудами мобильной телефонии. Надо полагать, что волна вышла жирная, сантиметра два в поперечнике, острая и сильная.
              В конце мая камеру установили в кабинете Файнгольда, и он жадно начал опыты с яйцами, которые успевал отобрать у еще живых проглотов ящеров из старого инкубатора. Опыты эти дали потрясающие результаты.  В течение трех суток, из яиц вылупились крохотные диплодоки в перьях, которые повзрослев за несколько часов, отложили новые яйца, из которых через двое суток вылупились тысячи курозавров. Но этого мало, за день они выросли в бестий до того злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать яйца, как жабы икру, и в два дня уже без всяких волн вывели новое поколение и при этом совершенно бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знает что: ящеры разбежались из кабинета по всему виварию, сожрав всех лягушек , кур и кроликов. В террариях, и просто на полу, во всех закоулках, звучало хищное шипение и лязг зубов, как в мезозойскую эру. Игнатыч, и так боявшийся Файнгольда, как огня, теперь испытывал по отношению к нему одно чувство: мертвенный ужас. Он даже на время бросил пить, решив поначалу, что его посетила какая-то уже супербелка. Через неделю и сам ученый почувствовал, что он шалеет. Виварий наполнился запахами формалина и эфира, которыми чуть-чуть не отравился Игнатыч, заснувший днем с перепою. Разросшееся острозубое пернатое  поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.
              Файнгольд Эдику сказал так:
              - Вы знаете, коллега, действие волны на дейтероплазму эмбриона курицы изумительно…
              Эдуард сразу посерьезнел и перебил доцента необычным тоном:
              - Семен Оттович, что же вы толкуете о мелких деталях, об дейтероплазме. Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное. – Видимо, с большой потугой, но все же Эдик выдавил из себя слова: -  Уважаемый доцент Файнгольд, вы открыли ку-ро-зав-ра! Вы сделали это..,  - вы опятьутерли нос Джеку Хорнеру! И без ихней генной инженерии…
              Слабая краска показалась на бледных, небритых скулах Файнгольда.
             - Ну да, ну да, - пробормотал он, начиная чистку носа.
             - Вы, - кипятился Эдик, - вы приобретете такое имя… У меня кружится голова. Вы понимаете, продолжал он страстно, - Семен Оттович, герои  Джунджи Курато по сравнению с вами просто вздор… А я-то думал, что это сказки… Вы помните его японскую «Легенду о Динозавре»?..
             - А, этот фильм, - ответил Файнгольд.
             - Ну да, господи, известный же!..
             - Я забыл его, - ответил Файнгольд, - помню, смотрел, но забыл.
             - Как же вы не помните, да вы гляньте, - Эдик за заднюю когтистую лапу поднял со стеклянного стола невероятных размеров мертвое пернатое создание с двумя цепкими передними лапами, распухшим брюхом, и чешуйчатой головой ящера. На морде его даже после смерти застыло злобное выражение. – Ведь это же чудовищно!




                ***
 
              Бог его знает почему, Эдик ли тут виноват, или потому, что сенсационные известия передаются сами собой по воздуху, но только в шахтерском Красном Луче, а через день и в гигантском кипящем Киеве вдруг заговорили о курозавре и о доценте Файнгольде. Правда, как-то вскользь и очень туманно. Известие о чудодейственном открытии прыгало, как умирающий птеродактиль, в светящейся столице, то исчезая, то вновь взвиваясь, до половины июня, пока на 8-й странице газеты «Ураїнська Ніч» под заголовком «Звичайне – неймовірне» не появилась короткая заметка, трактующая о курозавре. Сказано было сухо, что известный палеонтолог пенсионер, доцент из города Красный Луч, изобрел какую-то волну, невероятно повышающую жизнедеятельность кур, и что волна эта нуждается в проверке. Фамилия, конечно, была переврана и напечатано: «Зайнголд».
              Эдик принес газету и показал Файнгольду заметку.
              - «Зайнголд», - проворчал Файнгольд, возясь с камерой в кабинете, - откуда эти свистуны все знают?
              Увы, перевранная фамилия не спасла доцента от событий, и они начались на другой же день, сразу нарушив всю жизнь Файнгольда.
               Игнатыч, предварительно постучавшись, явился в кабинет и вручил Файнгольду великолепнейшую ламинированную визитную карточку.
                - Он тама, - робко прибавил Игнатыч.
                На карточке золотым изящным шрифтом было напечатано:
               
                Симон Аркадьевич
                Забыймоскаль
Сотрудник киевских журналов  – «Желтый огонек», «Желтый перец», «Желтый журнал», «Желтый прожектор» и газеты «Желтый Вечерний               
                Киев».
               
                - Гони его к чертовой матери, - монотонно сказал Файнгольд и смахнул карточку под стол.
                Игнатыч повернулся, вышел и через пять минут явился со страдальческим лицом и со вторым экземпляром той же карточки.
                - Ты что же, смеешься? – проскрипел Файнгольд и стал страшен.
                - Из эсбэу, они говорять, - бледнея, ответил Игнатыч.
                Файнгольд ухватился одной рукой за карточку, чуть не перервал ее пополам, а другой швырнул пинцет на стол. На карточке было приписано кудрявым почерком: «Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый Семен Оттович, на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического журнала «Жовто-блакитный Ворон», издания СБУ».
                - Позови-ка его сюда, - сказал Файнгольд и засвистел соплами мощного доцентского носа.
                Из-за спины Игнатыча тотчас вынырнул молодой человек с гладко выбритым маслянистым лицом. Поражали вечно вздернутые, словно испуганные брови, и под ними ни секунды не глядящие на собеседника белые глазки. Одет он был в потертый джинсовый костюм и кеды. На плече у молодца в сумках висели ноутбук и фотоаппарат, в руке он держал бейсболку и планшет.
                - Что вам надо? – спросил Файнгольд таким голосом, что Игнатыч мгновенно ушел за дверь. – Ведь вам же сказали, что я занят?
                Вместо ответа молодой человек поклонился доценту два раза на левый бок и на правый, а затем его рыбьи глазки колесом прошлись по всему кабинету, и тотчас молодой человек что-то отметил в планшете.
                - Я занят, - сказал доцент, с отвращением глядя в глазки гостя, но никакого эффекта не добился, так как глазки были неуловимы.
                - Прошу тысячу раз пардону, глубокоуважаемый Семен Оттович, - заговорил желтосотрудник елейны голосом, - что я влез к вам и отнимаю ваше время, но известие о вашем мировом открытии, прогремевшее по всему миру, заставляет наш журнал просить у вас каких-либо объяснений…
                - Какие такие объяснения по всему миру? – завыл Файнгольд в голос и посерел. – Я не обязан вам давать объяснения и ничего такого… Я занят… страшно занят.
                - Над чем же вы работаете? – сладко спросил парень и потрогал инкубатор.
                - Да я… вы что? Хотите напечатать что-то?
                - Да, - ответил молодой человек и вдруг быстро забегал всеми пальцами по планшету.
                - Во-первых, я не намерен ничего опубликовывать, пока я не кончу работы… тем более в этих ваших газетах… Во вторых, откуда вы все это знаете?.. – И Файнгольд вдруг почувствовал, что теряется.
                - Верно ли известие, что вы изобрели волны новой жизни?
                - Какой такой новой жизни? – совершенно остервенился доцент. – Что вы мелете бредятину! Предмет, над которым я работаю, еще далеко не исследован, и вообще ничего еще о нем не известно! Возможно, что волны замедляют эмбриогенез куриного заро…
                - Во сколько раз? – торопливо спросил молодой человек.
                Файнгольд окончательно потерялся… «Ну тип. Ведь это черт знает что такое!»
                - Что за обывательские вопросы?..  Предположим, я скажу, ну, в миллионы раз!..
                В глазах журналюги мелькнула хищная радость.
                - Получаются гигантские организмы.
                - Да ничего подобного! Организмы, полученные мною, меньше обыкновенных предков кур. Ну, они имеют некоторые новые свойства… Но ведь тут же главное не величина, а сам факт извлечения из глубины веков… - сказал на свое горе Файнгольд и тут же ужаснулся. Молодой человек в кедах непрерывно набирал бесконечный текст в своем планшете, уже не слушая доцента.
                - Вы же не пишите! – уже сдаваясь и чувствуя, что он, с его готовностью бесконечно говорить о ящерах, в руках молодого человека. -Что вы такое пишете? - в отчаянии просипел Файнгольд.
                - Правда ли, что в течение двух суток из кучки яиц можно получить сотню кур, гораздо больших кэгэ, чем бройлеры?
                - Из какого количества яиц? Кто же так меряет?! – вновь взбеленяясь, заорал Файнгольд. – Вы понимаете ли, что это все-таки имеет палеонтологическое значение, а не то, что эти ваши «во сколько раз» и «кэгэ»?
                - Из полсотни? – не смущаясь спросил молодой человек.
                Файнгольд побагровел.
                - Тьфу! Черт! Что вы такое говорите? Ну, конечно, если взять два десятка вторичных яйцеклеток курозавра… тогда, пожалуй… черт,  ну, около этого количества, а если рассадить, чтоб друг друга не жрали, может быть, и гораздо больше!
                Бриллианты загорелись в глазах Симона Аркадьевича, и он в один взмах накатал еще кусок текста в планшете.
                - Правда ли, что этот курозавр вызовет мировой переворот в животноводстве?
                - Что это за газетный вопрос, - завыл Файнгольд, - и вообще, я не даю вам разрешения писать гнилые газетные утки. Я вижу по вашему пакостному лицу, что вы пишете какую-то мерзость!
                - Ваше фото, Семен Оттович, очень умоляю, - молвил молодой человек и начал настраивать планшет.
                - Что? Мое фото? Это в ваши журнальчики? Вместе с этой чертовщиной, которую вы там пишете. Нет, нет, нет… И я занят… попрошу вас!..
                - Хотя бы старую. И мы вам ее вернем моментально.
                - Прочь!
                Сотрудник стал было украдкой направлять планшет на доцента, но Файнгольд увидел, и закричал в бешенстве:
                - Игнатыч!
                - И на том спасибо, доцент, - сказал молодой человек, щелкнул, и пропал.
                Вместо Игнатыча послышалось за дверью странное скрипение и кашель, громкий, как из мегафона. В кабинете появился необычайной толщины человек, одетый в цветастые шорты и красно-черную футболку. Левая рука его удерживала спереди на шее, какое-то вшитое маленькое устройство, которое и издавало кашляющие и скрипящие звуки, когда посетитель говорил.
                - Товарищ ученый, - заскрипел незнакомец, - простите простого смертного, нарушившего ваше уединение…
                - Вы репортер? – спросил Файнгольд. – Игнатыч, гад, - где ты?..
                - Никак нет, товарищ доцент, - прокашлял толстяк, - позвольте представиться – ветеран Евромайдана четырнадцатого года. И нештатный  сотрудник газеты «Узник Грушевского» при Совете Защиты Ветеранов от…
                - Игнаты-ыч!! – истерически закричал Файнгольд, и тотчас в углу прозвенел айфон. – Игнатыч! – повторил доцент. – Я слушаю…
                - Звиняйте, пане добродію, слава Ісу… - затараторила трубка, - не були б ви так ласкаві розповісти про ваші геніальні винахіди що-до яєць, як-то для журналу «Юний Бандерівець», бо в нас вже всі куры виздохли, завлабораторією під слідством, але жрати нічого – слава Україні, усі хлопці хто за кордоном, хто у Києві…
                Что-то лопнуло в мозгу у Файнгольда, рот перекосило влево, и непослушными губами он прошамкал в трубку:
                - А ідіть ви під три чорти, добродії. Винахіди?! Дулю вам під ніс, - трясця вашої матері. Шоб ви там усі повиздихали слідом. Цур вам і пек! – Игнаты-ыч, – Спаси-и?!
               
               
            
               

                ***

                «Вся правда о кровавом убийстве в сауне!!» - прыгал в глаза заголовок газеты из киоска на краснолучской рыночной площади. Заголовки стреляли: «Вся правда об куриной падучей на западе. – Будет ли арестован завлабораторией, с фотообзором!», «Вся правда про открытие икс-волн жизни доцента Файнгольда!!»
                Файнгольд повернулся к киоску так, что чуть не попал под машину на Ленинской, и яростно ухватился за газету. Ошеломленный, он развернул яркое издание, и прижался к киоску. На второй странице в левом углу в смазанной рамке глянул на него плешивый, с безумными и незрячими глазами, с огромным носом человек, плод фотошопного творчества Симона Забыймоскаля. «С.О.Файнгольд, открывший загадочные икс-волны», - гласила надпись под рисунком. Ниже, под заголовком «Вся правда о мировой загадке», начиналась статья словами:
                «Присаживайтесь, - приветливо сказал нам маститый палеонтолог Файнгольд…»
                Под статьей красовалась подпись: «Симон Забыймоскаль (сотрудник газет…).
                Доцент поднял голову и увидел бегущую строку над крышей супермаркета, на небе плыли огненные слова: «Куриный мор придвинулся к нам с запада… Угроза всему куроводству … Уголовные дела в Львовской прокуратуре…  Семен Файнгольд обещает накормить страну…»
                Тихое скрипение, как из расстроенного приемника, послышалось за спиной Файнгольда, и кто-то потянул его за рукав. Обернувшись, он увидел желтое круглое лицо владельца мегафонного голоса. Глаза у того были увлажнены слезами, губы вздрагивали. Он проскрипел:
                - Меня, товариш доцент, вы не пожелали познакомить с результатами вашего изумительного открытия, - он издал подобие вздоха, - Пропали мои полтора куска.
                Он тоскливо глядел на крышу супермаркета, где на черной полосе двигались и сияли последние новости. Файнгольду почему-то стало жаль толстяка.
                - Я, - пробормотал он, с ненавистью ловя слова с неба, - никакого «присаживайтесь» ему не говорил! Это просто наглец необыкновенного свойства! Вы меня простите, пожалуйста. Но, право же, когда работаешь и врываются… Я не про вас, конечно, говорю…
                - Может быть, вы мне, товарищ доцент, хотя бы описание вашего прибора дадите? – заискивающе и скорбно говорил мегафонный человек. – Ведь вам теперь все равно…
                «Из десятка яиц в течение трех дней можно получить такое количество супербройлеров, что их нет никакой возможности сосчитать!..», - бесновалась бегущая строка.
                - Фа – фа – а!, - глухо выли машины на рыночной площади.
                - Го-го-го… Ни фига себе, го-го-го, - шуршала толпа, задирая головы.
                - Какие мерзавцы? А? – дрожа от негодования, зашипел Файнгольд мегафонному человеку. – Как вам это нравится? Да я жаловаться на них буду!
                - Да, да, - круто! – согласился толстяк.
                Три фотовспышки одновременно ударили в глаза доцента, и все кругом вспыхнуло – киоск, кусок мостовой, магазин, лица зевак.
                - Это вас, товарищ доцент, - восхищенно прошипел толстяк и повис на его руке, как якорь. Рядом стрельнули петардой. Файнгольд присел.
                - А ну их всех к черту! – тоскливо вскричал ученый, выдираясь с якорем из толпы. - Эй, такси, такси!
                Облупленная старая «копейка» заклокотала дырявой выхлопной у тротуара, и доцент полез в развалюху, стараясь отцепиться от ветерана.
               - Вы мне мешаете, - рычал он, закрываясь руками от вспышек мобильников.
               - Читали?! Чего орут – то?..  Доцента Файнгалда с детишками застрелили прямо в училище!.. – кричали кругом в толпе.
               - Никаких у меня детишек нету, сукины дети, - задохнулся Файнгольд и вдруг попал в фокус блестящего «Самсунга», захватившего его в профиль с открытым ртом и дикими глазами.
               - Крх… ту… крх… ту, - закашляла «копейка» и врезалась в гущу.
               Толстяк уже сидел в такси и грел бок доценту. Над рынком поднималось полуденное марево.


               


                ***

               Жизнь доцента Файнгольда приняла окраску странную, беспокойную и волнующую. Одним словом, работать в такой обстановке было просто невозможно. На другой день после того, как он развязался с Симоном Забыймоскалем, ему пришлось выключить свой рабочий телефон, а старую симкарту сжечь. Вечером, проезжая в троллейбусе мимо стадиона, доцент увидел себя на огромной мачте с прожекторами. Бигборд показывал «Видеохронику Донбасса». Он, Файнгольд, дробясь и зеленея, и мигая, лез в «копейку» такси, а за ним, цепляясь за рукав, лез мегафонный нештатный сотрудник «Узника». Доцент на мачте, на белом экране, закрывался кулаками от вспышек мобильников. Потом выскочила огненная надпись: «Доцент Файнгольд, едучи в такси, дает объяснение нашему знаменитому репортеру, ветерану Майдана 14- го года Степанюку». И точно: мимо полуденного храма проскочила зыбкая тачка, и в ней барахтался доцент, и физиономия у него была, как у затравленного волка.
                - Это какие-то черти, а не люди, - сквозь зубы пробормотал палеонтолог и проехал.
               Того же числа в канцелярии медучилища Файнгольду сообщили, что ему звонили из Минздрава.
               - Что такое? – искренно недоумевал ученый чудак. – Этим зачем я понадобился?
               В десять с четвертью того же вечера Игнатыч принес визитку, на которой было написано (без имени и фамилии) : «Шеф-менеджер торговых отделов иностранных представительств при Советете Предпринимателей Украины».
               - Черт бы его взял, - прорычал Файнгольд, бросил на стол пачку «Бонда» и зажигалку, и сказал Эдику: - Позовите его сюда, в кабинет, этого самого шефа-менедж… Чем могу служить? – спросил Файнгольд таким тоном, что шефа несколько передернуло. Файнгольд пересадил очки с кустистого носа на лоб, затем обратно и разглядел лакированного визитера. Тот весь блистал моднейшим костюмом и галстуком. Тончайшие очки в золоте на переносице, «Rоlеx» на запястьи, кожаный кейс и шляпа в руке дополняли впечатление. «Какая гнусная рожа», - почему-то подумал Файнгольд.
               Начал гость издалека, именно – попросил разрешения закурить сигару. Вследствие чего Файнгольд с большой неохотой пригласил его сесть. Далее гость произнес длинные извинения по поводу того, что он пришел поздно:  «Но господина доцента невозможно днем никак пойма… хи-хи… пардон… застать» (гость, смеясь, всхлипывал, как гиена).
              - Да, я занят! – так коротко ответил Файнгольд, что судорога вторично прошла по гостю.
              Тем не менее он позволил себе беспокоить знаменитого ученого… время – деньги, как говорится… сигара не мешает доценту?
              - У – у - угм, - ответилФайнгольд. Он позволил…
             - Доцент ведь открыл волны жизни?
             - Помилуйте, какой такой жизни?! Это выдумки газетчиков! Я буду обсуждать свои находки только с коллегами, спецами, палеонтологами, может быть.. - с палеозоологами! – оживился Файнгольд. – Но при чем тут вы?!
              - Ах,  нет,  хи-хи-хэ… - он прекрасно понимает ту скромность, которая составляет истинное украшение всех настоящих ученых... о чем же говорить… Сегодня есть интернет… В мировых городах, как-то Варшаве и Бостоне, уже известно насчет волн. Имя доцента Файнгольда повторяет весь мир… Весь мир следит за работой палеонтолога из КрасногоЛуча, затаив дыхание… Но всем прекрасно известно, как тяжко положение ученых в Украине. Антр ну суа ди… Здесь никого нет посторонних?.. Увы, здесь не умеют ценить ученые кадры, так вот он хотел бы переговорить с доцентом… Одно иностранное государство предлагает доценту Файнгольду совершенно бескорыстно помощь в его лабораторных работах. Зачем здесь метать бисер, как говорится в священном писании. Государству известно, как тяжко доценту пришлось в девяностых во время этой хи-хи… перестройки. Ну, конечно, строгая тайна… Семен Оттович ознакомит государство с результатами работы, а оно за это финансирует доцента. Ведь он построил камеру, вот интересно было бы ознакомиться с чертежами этой камеры…
             И вдруг гость положил на инкубатор шляпу, и открыл кожаный кейс с зеленеющими пачками бумажек…
             Какой нибудь пустяк, стопятьдесят тысяч долларов, например, задатку, Семен Оттович может получить сию же минуту… и расписки не надо… доцент даже обидит шефа-менеджера, если заговорит о расписке.
            - Вон!!! – вдруг гаркнул Файнгольд так страшно, что Игнатыч в каморке расплескал сливаемый с препаратов спирт.
            Гость исчез так, что дрожащий от ярости Файнгольд через минуту и сам уже сомневался, был ли он, или это галлюцинация.
            - Его шляпа?! – выл через минуту Файнгольд в кабинете.
            - Они забыли, - отвечал дрожащим голосом сторож.
            - Выкинуть ее вон!
            - Куда же я ее выкину. Они придут за ней.
            - Сдайте ее хоть в канцелярию, что-ли… Под расписку. Чтоб не было духу этой шляпы! В комитет! Пусть примут шпионскую шляпу!..
            Игнатыч, крестясь, забрал великолепную фетровую шляпу и унес ее на черный ход. Там постоял за дверью, а потом шляпу спрятал в кладовку.
            - Сдал? – бушевал Файнгольд.
           - Сдал.
           - Расписку мне.
           - Да, Семен Оттович. Да печати у них в сейфе, а председатель…
           - Сию. Секунду. Чтоб. Была. Расписка. Пусть найдут!..
          Игнатыч покрутил головой, ушел и вернулся через четверть час с запиской:
          «Получено в фонд от доц. Файнгольд 1 (одна) шляп фетр. Ин. № -  137/2  зам. Полесова».
          - А это что?
         - Жетон.
         Файнгольд жетон истоптал, а расписку спрятал под пресс. Затем какая-то мысль омрачила его крутой лоб. Он схватил трубку:
         - Алло, Лубянка? – тьфу, - ЭсБэУ? Кому тут из вас надо сказать… Тут ко мне какие-то подозрительные типы в ролексах ходят, да… шляпу забыл, да… Доцент пенсионер из медучилища Файнгольд…
         Трубка вдруг резко оборвала разговор. Файнгольд сел, ворча сквозь зубы какие-то бранные слова.
         - Чай будете пить, Семен Оттович? – робко осведомился Эдик, заглянув в кабинет.
         - Не буду я пить никакого чаю… мур-мур-мур, и черт их всех возьми… как взбесились, все равно.
          Ровно через десять минут доцент принимал у себя в кабинете новых гостей. Один из них маленький, приятный, и очень вежливый, был в военном мундире с погонами подполковника. На маленьком носу помещались крохотные круглые очечки, голова блестела залысинами. Вообще он напоминал ангела в лакированных сапогах. Второй, высокий, страшно мрачный, был в штатском скромном костюме, но штатское на нем сидело так, словно оно его стесняло. Третий гость повел себя особенно. Он не вошел в кабинет доцента, а остался в полутемном коридоре вивария. При этом освещенный и пронизанный струями табачного дыма кабинет был ему насквозь виден. На лице этого третьего, который был тоже в штатском, застыло такое выражение, как будто ему вообще все на свете было видно насквозь.
          Двое в кабинете совершенно замучили Файнгольда, рассматривая визитную карточку, расспрашивая о стапятидесяти тысячах и заставляя описывать наружность гостя.
           - Да черт его знает, - бубнил Файнгольд. – ну противная физиономия. Дегенерат.
           - А зуб у него с бриллиантом? – спросил маленький вежливо.
           - А черт его знает, я в рот не смотрел… - глазки бегают…
           - Мак-Нил? – вопросительно и тихо отнесся ангел ко второму штатскому в коридоре. Но тот хмуро и отрицательно покачал головой.
           - Мак-Нил не даст без расписки, - забурчал он, - это не Мак-Нилова работа. Тут кто-то покрупнее.
           История со шляпой вызвала взрыв живейшего интереса со стороны гостей. Ангел молвил в телефон комитета только несколько слов: «Служба Безопасности Украины сию минуту вызывает зам председателя месткома Полесову в виварий доцента Файнгольда со шляпой», - и Полесова тотчас, бледная, появилась в кабинете, держа шляпу в руках.
           - Васенька! – негромко окликнул ангел того, который стоял в коридоре. Тот вяло проследовал в кабинет.
           - Ну? – спросил он лаконично и сонно.
           - Шляпа.
           Дымчатые глаза скользнули по шляпе, и при этом Файнгольду почудилось, что из-под стекол вбок, на одно мгновение, сверкнули вовсе не сонные, а наоборот, изумительно колючие глаза. Но они моментально угасли.
            - Ну. Васенька?
            Тот, кого называли Васенькой, ответил вялым голосом:
            - Ну, что тут ну. Пеленжковского шляпа.
            Немедленно фонд лишился Файнгольдова подарка. Шляпа исчезла в целлофановом пакете. Крайне обрадовавшийся ангел в мундире встал и начал жать руку доценту и даже произнес маленький спич, содержание которого сводилось к следующему: это делает честь доценту… мы знаем об его работах… доцент может быть спокоен… больше его никто не потревожит, ни в училище, ни дома… меры будут приняты, камера его в совершеннейшей безопасности…
            - А нельзя ли, чтобы вы папарацци расстреляли? – спросил Файнгольд, глядя поверх очков.
            Этот вопрос чрезвычайно развеселил гостей. Не только хмурый высокий в штатском, но и сонный Васенька улыбнулся в коридоре. Ангел сияя и искрясь объяснил, что пока это невозможно.
            - А что это за каналья у меня была?
            Тут все перестали улыбаться, и ангел ответил уклончиво, что это так, какой-нибудь мелкий аферист, не стоит обращать ученого внимания… тем не менее он убедительно просит гражданина доцента держать в полной тайне происшествие сегодняшнего вечера. И гости, испугав Игнатыча, ушли.
            Файнгольд вернулся в кабинет, к диаграммам, но заниматься ему все-таки не пришлось. Айфон выбросил огненную заставку, и женский голос предложил доценту, если он желает жениться на вдове интересной и пылкой, квартиру в семь комнат в центре… Доцент завыл в трубку:
             - Я вам советую полечиться у профессора Бархатова... – и получил второй звонок.
             Тут Файнгольд немного обмяк, потому что лицо, достаточно известное звонило с Банковой, долго и сочувственно распрашивало Файнгольда о его работе и изъявило желание навестить лабораторию. Положив трубку, палеонтолог вытер лоб и пошел к окну. И тут из всех колоколов на столбах у медучилища ударил доцента в голову  воплями «Вальс валькирий», – радиоприемник у директора заиграл вагнеровский концерт. Файнгольд под вой и грохот , несущийся с улицы, заявил Эдику и сторожу, что он сломает директору этот приемник, что он уедет из Украины к чертовой матери, потому что, очевидно, задались целью его выжить вон. Он разбил компьютерную мышку и лег спать в кабинете на диване и забылся под нежные переборы клавишей пианиста, прилетевшие из Большого театра.
              Сюрпризы продолжались и на следующий день. Приехав на троллейбусе в училище, Файнгольд застал на крыльце неизвестного ему гражданина в немодном сером костюме, и с телефонной гарнитурой за ухом. Тот внимательно оглядел Файнгольда, но не отнесся к нему ни с какими вопросами, и поэтому Файнгольд его стерпел. Но в фойе училища кроме растерянного Игнатыча навстречу Файнгольду поднялся второй костюм с гарнитурой и оттопыренным боком, и вежливо его приветствовал:
                - Здравствуйте, гражданин доцент.
                - Что вам надо? – страшно спросил Файнгольд, сдирая при помощи Игнатыча с себя туфли. Но костюм быстро утихомирил Файнгольда, нежнейшим голосом нашептав, что ученый напрасно беспокоится. Он, костюм, именно затем здесь и находится, чтобы избавить Семена Оттовича от всяких назойливых посетителей… что доцент может быть спокоен не только за двери кабинета, но даже и за окна. Потом неизвестный отвернул на мгновение борт пиджака и показал доценту какой-то значок.
                - Гм… однако, у вас здорово поставлено дело, - промычал Файнгольд и прибавил наивно: - А что вы здесь будете есть?
                Но костюм усмехнулся и объяснил, что его будут сменять.
                Три дня после этого прошли великолепно. Навещали доцента два раза с Банковой, да один раз были студенты, которых Файнгольд экзаменовал. Студенты завалились все до единого, и по их лицам было видно, что теперь уже Файнгольд возбуждает в них просто суеверный ужас.
                - Поступайте в санитары! Вы не можете заниматься медициной, - неслось из кабинета.
                - Строг? – спрашивал костюм у Игнатыча.
                - У, не приведи бог, - отвечал сторож, - ежели какой-нибудь и выдержит, выходит, голубчик, из кабинета и шатается. Семь потов снего сойдет. И сейчас в пивбар.
                За всеми этими делишками доцент не заметил трех суток, но на четвертые его снова вернули к действительной жизни, и причиной этого был тонкий голосок с улицы.
                - Семен Оттович! – прокричал голос в открытое окно вивария. Голосу повезло: Файнгольд слишком переутомился за последние дни. В этот момент он как раз отдыхал после носового «техосмотра», вяло и расслабленно смотрел глазами в красных кольцах и курил в кресле. Он больше не мог. И поэтому даже с некоторым любопытством он выглянул в окно и увидал на тротуаре Симона Зыбыймоскаля. Доцент сразу узнал титулованного желтосотрудника газет по кедам и планшету. Забыймоскаль нежно и почтительно поклонился к окну.
                - Ах, это вы? – спросил доцент. У него не хватало сил рассердиться и даже любопытно показалось, что такое будет дальше? Прикрытый окном он чувствовал себя в безопасности от Симона. Бессменный костюм на улице немедленно повернул ухо с гарнитурой к Забыймоскалю. Умильнейшая улыбка расцвела у того на лице.
                - Пару минуточек, дорогой доцент, - заговорил Забыймоскаль, напрягая голос с тротуара, - я только один вопросик, и чисто зоологический. Позвольте предложить?
                - Предложите, - лаконично и иронически ответил Файнгольд и подумал: «Все-таки в этом мерзавце есть что-то американское».
                - Что вы скажете за кур, дорогой Семен Оттович? – крикнул Забыймоскаль, сложив руки рупором.
                Файнгольд изумился. Сел на подоконник, потом слез, нажал кнопку и закричал, тыча пальцем в окно:
                - Игнатыч, впусти этого с тротуара.
                Когда Забыймоскаль появился в кабинете, Файнгольд настолько простер свою ласковость, что рявкнул ему:
                - Садитесь!
                И Забыймоскаль, восхищенно улыбаясь, сел на винтовой табурет.
                - Объясните мне, пожалуйста, - заговорил Файнгольд, - это вы пишете там, в этих ваших желтогазетах?
                - Я, типа… - живо ответил Симон.
                - И вот мне непонятно, как вы можете писать, если вы не умеете даже говорить по-русски. Что это за «пара минуточек» и «за кур»? Вы, вероятно, хотели спросить «насчет кур»?
                Забыймоскаль жидко и подобострастно рассмеялся:
                - Сигизмунд Лазаревич исправляет.
                - Кто это такой Сигизмунд Лазаревич?
                - Заведующий литературной частью.
                - Ну, ладно. Я, впрочем, не филолог. В сторону вашего Сигизмунда. Что именно вам желательно знать насчет кур?
                - Вообще все, что вы скажете, уважаемый...
                Тут Забыймоскаль включил свой планшет. Победные искры взметнулись в глазах Файнгольда.
                - Вы напрасно обратились ко мне, я не специалист по пернатым. Вам лучше было бы обратиться к Емельяну Ивановичу Португалову, в университете. Я лично знаю весьма мало…
          Забыймоскаль восхищенно улыбнулся, давая понять, что он понял шутку дорогого доцента. «Шутка – мало!» - отстучал он в планшете.
                Доцент заглянул в планшет через плечо Забыймоскаля и увидел заголовок статьи:  «Куриный мор уже в Киеве».
          - Как? – спросил Файнгольд, сдвигая на лоб очки…




                ***
                Киев в июне 2017 года светился, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Владимирской, у театра Оперы, вертелись оранжевые фонари троллейбусов и зеленые огни такси. Над бывшим дореволюционным домом, над четвертым, надстроенным  на него этажом, танцевала у шеста рекламная женщина, выбрасывая по буквам разноцветные слова: «К р е д и т – Укрбытхим - Б а н к». В Павловском сквере против Гоголевской, где бил ночью разноцветный фонтан, толкалась и гудела толпа. А над Украинским Домом гигантский рупор завывал:
                - Антикуриные прививки  в Институте ветеринарной медицины Национальной Академии Аграрних Наук дали блестящие результаты. Количество куриных смертей за сегодняшнее число уменьшилось вдвое…
                Затем рупор менял тембр, что-то квохтало и хрюкало в нем, и над Крещатиком несся жалостливый бас депутата:
                - Образована чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой в составе Минздрава, Минсельхоза, Минобороны, Минобраза, заведующего животноводством господина Цып-Голодюка, профессоров Файнгольда и Португалова… и представителя ветеренарии львовщины господина Стуса!.. Новые попытки блокады Верховной Рады!.. – хохотал и плакал, как шакал, рупор. – В связи с куриной чумой!
                Вокзал, Крещатик, Европейская площадь и бульвар Шевченко пылали разноцветными флагами, брызгали лучами, выли сигналами, клубились пылью. Толпы народа теснились на Майдани Нэзалэжности у палаток с объявлениями:
                «Під загрозою суворої відповідальності забороняється населенню вживати в іжу курине м'ясо та яйця. Приватні торговці при спробі продажу їх на ринках підлягають уголовної відповідальності зі стягненням усього майна. Усі громадяне, які мають яйця, повинні в негайний термін здати їх у районні відділення міліції».
                В огромных бигбордах на видео грудой до самого неба лежали баррикады кур, обложенные покрышками, и зеленые пожарники, дробясь и искрясь, из брандспойтов поливали их бензином. Затем оранжевые волны ходили по экрану, неживой черный дым распухал и мотался клочьями, казалось выползал на Крещатик. Выскакивала огненная надпись: «Сожжение куриных трупов в Жулянах».
                В другом бигборде полудохлый петух полз, харкая кровью и сотрясаясь судорогами. Но вот на пути ему встречалась черно-желтая пчела. Петух клевал пчелу и моментально оживал, увеличиваясь в десять раз, и становился полосато-черно-желтым. Всплывали слоганы:  «Билайн! Наш абонент прежде всего гражданин! Покупая выгодный пакет мобильного оператора «Билайн», - ты отчисляешь гривну на борьбу с куриной чумой! Мобильная связь на борьбе с бедствием, как сказал выдающийся украинский ученый С.О.Файнгольд! Ты записался в «Билайн»?
                Слепыми дырами глядели окна-прайсы на стенах супермаркетов, где висели вывески: «Яйцо диет.»  и «Кур бройл. – За качество гарант.»  Очень часто, тревожно воя, обгоняя большие автобусы проносились белые машины с красной надписью: «Швидка медична допомога» на боку.
                - Обожрался еще кто-то гнилыми яйцами, - шуршали в толпе.
                Возле обожженого стадиона белосиними огнями сиял ресторан «Динамо», где на столиках внизу, и на балконах вверху лежали картонные вывески, залитые пятнами чиваса: «По распоряжению – курогриля и омлета нет. Получены свежие устрицы».
                В театре эстрады, на убивающей глаза своим пронзительным светом сцене всемирно известные «Кролики» Данилец и Моисеенко пели куплеты:
               
                Кура – не только, блин, перо,
                Но и полтора кило…

                и грохотали ногами в чечетке.
                Театр имени Леси Украинки выбросил движущуюся разных
цветов электрическую вывеску, возвещавшую пьесу драматурга Грачева «Курий дох», по мотивам повести М.А. Булгакова «Роковые яйца»,  в постановке ученика Митницкого, заслуженного режиссера страны О.О. Птахи. Появилась также в интернете пьеса-дневник Дана Цыплакова о Майдане-2014 под названием «Куриная лапша из Януковича», в двух частях.
                В цирке на улице Победы, на приятно пахнущей навозом красной арене бледный клоун Бим убегал от милиционера, пряча под колпаком на голове десяток яиц, а оранжевый клоун Бом подходил сзади и бил его палкой по колпаку, яйца стекали по щекам, и струи слез били на два метра…
               - Га-га-га-га, - смеялся цирк, так, что в жилах стыла радостно и тоскливо кровь и под старым куполом веяли трапеции и паутина.

               



                ***

         Не глядя ни на кого, никого не замечая, не отвечая на подталкивания толпы, и тихие и нежные зазывания рекламных щитов, пробирался по Подолу вдохновенный и одинокий, увенчанный неожиданной славой Файнгольд, к фуникулеру у Сагайдачного. Доцент был в Киеве в коммандировке по делам чрезвычайной комиссии.
           Здесь, у фуникулера, не глядя кругом, поглощенный своими мыслями, он пребольно столкнулся лбом со странным, куцым человеком.
           - Ах, черт! – пискнул Файнгольд. – Извините.
           - Извиняюсь, нах… - ответил встречный неприятным голосом, и потер низкий лоб, на котором доцент успел заметить довольно больших размеров гемангиому розовато-коричневого цвета.
           Затем они потерялись в людской каше, и доцент, спеша в министерство, тотчас забыл о столкновении.
          


               

                ***
            Неизвестно, точно ли хороши были ветеринарные прививки, умелы ли заградительные донецкие отряды, удачны ли крутые меры, принятые по отношению к скупщикам яиц в Тернополе и Сумах, успешно ли работала чрезвычайная киевская комиссия, но хорошо известно, что через две недели после последнего свидания Файнгольда с Симоном в смысле кур в Украине было совершенно чисто.
                Кое-где в двориках маленьких городков валялись куриные сиротливые перья, вызывая слезы на глазах, да в больницах поправлялись последние из жадных, доканчивая кровавый понос со рвотой. Людских смертей, к счастью, на всю республику было не более тысячи. Больших беспорядков тоже не последовало. Так, немного пацанва с «Беркутом» повоевала, - и разъехалась. В Верховной Раде «ударовцы» нападали на «свободовцев», «свободовцы» на «коммунистов», «коммунисты» на «Батькивщину», и все вместе – на «регионалов».  Носы разбивались ежедневно. Дебаты стали очень похожи на то, что творилось в инкубаторе доцента Файнгольда, когда пренатые ящеры пожирали голых. Объявился было, правда, в Луганске пророк, возвестивший, что падеж кур вызван ни кем иным, как "бандерлогами", но особенного успеха не имел. На луганском базаре побили нескольких милиционеров, отнимавших кур у баб, да выбили стекла в Доме Профсоюзов. По счастью, расторопные луганские власти приняли меры, в результате которых, во-первых, пророк прекратил свою деятельность, а во-вторых, стекла профсоюзам вставили. Дойдя на юге до Перекопа, мор остановился сам собой по той причине, что идти ему дальше было некуда, - в Черном море куры, как известно, не водятся. На востоке и севере – чума пропала и затихла где-то в донских и белгородских степях, а на западе удивительным образом задержалась как раз на польской границе. Климат, что ли, в Евросоюзе был иной, или сыграли роль заградительные кордонные меры, но факт тот, что мор дальше не пошел. Интернет шумно, жадно обсуждал неслыханный в истории падеж, а новое украинское правительство, не поднимая никакого шума, работало не покладая рук. Был основан «Минкур», почетными сопредседателями в который вошли Файнгольд и Португалов. В фэйсбуке под их портретами появились заголовки: «Массовая закупка яиц в Америке» и «Господин  Депардье хочет создать яичную компанию». Прогремел на всю сеть твит господина Стуса: «Не зарьтесь, господин Депардье, на наши яйца, - у вас есть свои!»
                Доцент Файнгольд совершенно измучился и заработался в последние три недели. Куриные события выбили его из колеи и навалили на него двойную тяжесть. Ему приходилось ездить в столицу на заседания куриных комиссий и временами выносить длинные беседы то с Симоном Забыймоскалем, то с мегафонным ветераном.
                Работал Файнгольд без особого жара, и очень расстраивался, что не может собраться с духом, и написать давно задуманное письмо Джеку Хорнеру. Расстраивая свое и без того надломленное здоровье, урывая часы у сна и еды, порою не возвращаясь домой, а засыпая на клеенчатом диване в кабинете вивария, доцент ночи напролет возился в камере с телефонами и ящерятами.
                К концу июля гонка несколько стихла. Дела комиссии вошли в нормальное русло, то есть застыли, и Файнгольд вернулся к нарушенной работе. Айфоны и мобильники были заряжены новыми симкартами, в камере под синхронными волнами эсэмэс-рассылок зрели курозаврячьи яйца. Эдик и доцент неустанно анатомировали, препарировали, фиксировали, микроскопировали, а потом все систематизировали и анализировали. Из Шанхая привезли специальные антенны-усилители, и в последних числах июля, под наблюдением Эдуарда, механики соорудили еще один инкубатор, в котором могли расположиться два человека. Популяция жаб и кроликов училищного вивария была пополнена. Яйца привозили из Польши по заказам ученого небольшими партиями за большие деньги. Файнгольд радостно потирал руки и начинал готовиться к каким-то таинственным и сложным опытам. Прежде всего он по скайпу сговорился с академией наук, и ему обещали самое любезное и всяческое содействие, а затем Файнгольд по телефону вызвал господина Цып-Голодюка, заведующего отделом животноводства при Кабмине. Встретил Файнгольд со стороны заведующего самое теплое внимание. Дело шло о большом заказе за границей для доцента Файнгольда. Цып-Голодюк сказал, что он тотчас свяжется с Берлином и Сиднеем. После этого с Банковой осведомились, как у Файнгольда идут дела. И важный и ласковый голос спросил, не нужен ли Файнгольду персональный  «Мерседес»?
              - Нет, благодарю вас. Я предпочитаю ездить на троллейбусе, - ответилФайнгольд.
              - Но почему же? – спросил таинственный голос и снисходительно усмехнулся.
              С Файнгольдом все вообще разговаривали или с почтением и ужасом, или же ласково усмехаясь, как маленькому, хоть и крупному ребенку.
              - Он быстрее ходит. – ответил Файнгольд, после чего звучный басок в телефоне ответил:
              - Ну, как хотите.
              Прошла еще неделя, причем Файнгольд, все больше отдаляясь от затихающих моровых вопросов, всецело погружался в любимые эсэмэс-волны, проводил палеонтологические опыты и их анализ. Голова его от бессонных ночей стала светла, как бы прозрачна и легка. Красные кольца не сходили теперь с его глаз, и почти всякую ночь Файнгольд ночевал в виварии медучилища.
               Один раз он покинул мезозойское свое прибежище, чтобы в громадном зале Д/К шахты «Знаменка» сделать доклад о электромагнитной волне и о действии ее на яйцеклетку. Это был гигантский триумф палеонтолога-чудака. В колонном зале от всплеска рук что-то сыпалось и рушилось с потолков, и ярчайшие светодиоды заливали светом черные костюмы и белые платья. На эстраде, рядом с кафедрой, скакал на круглом столе под стеклянным колпаком петух величиной с овчарку, с четырьмя лапами и головой злобного ящера. На эстраду бросали записки. В числе их было семь любовных, и их Файнгольд разорвал. Его силой вытаскивал на эстраду директор шахты, чтобы кланяться. Файнгольд кланялся раздраженно, руки у него были потные, мокрые, и черный галстук сидел не под подбородком, а за левым ухом. Перед ним в дыхании и тумане были сотни желтых лиц, и вдруг розовато-коричневое родимое пятно, похожее на кляксу, мелькнуло и пропало где-то за колонной. Файнгольд его смутно заметил и забыл. Но, уезжая после доклада, спускаясь по малиновому ковру лестницы, он вдруг почувствовал себя нехорошо. На миг заслонило черным яркую люстру в вестибюле, и Файнгольду стало смутно, тошновато… Ему почудилась гарь, показалось, что кровь течет у него липко и жарко по шее… И дрожащей рукой схватился доцент за перила.
               - Вам нехорошо, Семен Оттович? – набросились со всех сторон встревоженные голоса.
               - Нет, нет, - ответил Файнгольд, оправляясь, - просто я переутомился… да… Позвольте мне стакан воды.



                ***

             Был очень солнечный августовский день. Он мешал доценту, поэтому шторы были опущены. Два мобильных телефона и один айфон были надежно закреплены в сложной станине вокруг микроскопа в большой камере душного инкубатора. Отвалив спинку вращающегося кресла, Файнгольд  в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подрагивая во вскрытом яйце останавливалась эволюция… «Надо дождаться еще одной мутации…» - сказал вслух доцент, и собрался уже сделать заказ оператору в «Билайн» на новую серию эсэмэс-рассылок, как в дверь постучали.
            - Ну? – спросил Файнгольд.
            Дверь мягко скрипнула, и вошел Игнатыч. Он сложил руки по швам и, бледнея от страха перед божеством, сказал так:
            - Там до вас, господин доцент, Стус пришел. Подобие улыбки показалось на щеках ученого. Он сузил глазки и молвил:
            - Это интересно. Только я занят.
            - Они говорять, что с казенной бумагой с Киева.
            - Стусло с бумагой? Странное сочетание, - вымолвил Файнгольд и добавил: - Ну-ка, давай-ка его сюда!
            - Слушаю, - ответил Игнатыч и, как уж, исчез за дверью.
            Через минуту она скрипнула опять и появился на пороге человек. Файнгольд повернулся на кресле и уставился в пришедшего поверх очков через плечо. Файнгольд был слишком далек от жизни – он ею не интересовался, но тут даже Файнгольду бросилась в глаза основная и главная черта вошедшего человека.  Он был странно старомоден и приметен. В 1957 году этот человек был бы совершенно уместен на гордской улице, он был бы терпим в 1977, в начале его, но в 2017 году он был странен. В то время, как наиболее даже отставшая от моды часть мужского населения ходила летом в футболках «поло», на вошедшем была сорочка-вышиванка с боковым воротом, зеленые галифе, офицерский пояс с ременной сумкой, и на ногах сандалии с носками. Лицо вошедшего произвело на Файнгольда то же впечатление, что и на всех, - крайне неприятное впечатление. Вдоль всего левого лба протянулось родимое пятно – гемангиома, формой типа кляксы, розово-коричневого цвета. Маленькие глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно, даже нагло. Что-то развязное  было в куцых ногах с плоскими ступнями в сандалиях. Подбородок квадратный, иссиня-бритый. Файнгольд нахмурился. Он безжалостно поскрипел креслом и, глядя на вошедшего уже не поверх очков, а сквозь них, сказал:
            - Вы с бумагой? Где же она?
           Вошедший, видимо, был ошеломлен тем, что он увидал. Вообще он был мало способен смущаться, но тут смутился. Судя по глазам, его поразил прежде всего исполинский шкаф в тридцать полок, уходивший в потолок и битком набитый книгами. Затем, конечно, камеры, и особенно большая, в которой, как в центре вселенной, мерцало ярко освещенное яйцо, лежавшее под окуляром Цейса, между каркасом из телефонии. И сам Файнгольд в полутьме, с подсвеченным снизу старческим лицом, был достаточно страшен и величественен, - скорее он был похож на Мефистофеля в винтовом кресле. Пришелец вперил в него взгляд, в котором явственно прыгали искры почтения сквозь самоуверенность, никакой бумаги не подал, а сказал:
            - Я Григорий Васильевич Стус!
            - Ну? Так что?
            - Я назначен заведующим показательной фермой «Красный Луч» в вашем Красном Луче, - пояснил пришелец.
            - Да ну –у?
            - И вот к вам, с секретным отношением.
            - Интересно было бы узнать. Покороче, если можно.
            - Покороче, подлинее,.. – столько, сколько надо, нах… - пробурчал пришлый и залез в ременную сумку и вынул приказ, напечатанный на гербовой бумаге. Его он протянул Файнгольду. А затем без приглашения уселся на винтовой табурет.
            - Не толкните камеру, - с ненавистью сказал Файнгольд.
            Пришелец испуганно оглянулся на камеру, в центре которой в лучах сотен светодиодов мерцали живо чьи-то глаза. Холодом и яростью веяло от них.
          Лишь только Файнгольд прочитал бумагу, он вскочил с кресла и бросился к своему айфону. Через несколько секунд он уже говорил торопливо и в крайней степени раздражения:
          - Простите… я не могу понять… Как же так? Совесть есть у вас? Я… без моего согласия, совета, наконец… Это дело моей жизни… Нет, нет, нет… Никогда это не произойдет. Кто, - он? Да ведь он вам черт знает что наделает!!!
         Тут незнакомец повернулся крайне обиженно на табурете.
          - Извиняюсь, нах…, - начал он, - я завед…
          Но Файнгольд махнул на него своим доцентским носом и продолжал:
          - Извините, я ни черта не понимаю… Я, наконец, категорически протестую. Я не даю своей санкции на опыты с яйцами… Пока я сам не закончу исследования… Есть международные протоколы и алгоритмы для  работы с биоматериалами… Я – доктор биологии, доцент, палеонтолог, и почетный сопредседатель «Минкура». Он тоже? Но, кто он? Ах, - он бывший завветлабораторией, - прелестно!..
          Что-то квакало и мяукало в айфоне, и даже издали было понятно, что голос в трубке, снисходительный, говорит с малым ребенком. Кончилось тем, что багровый  Файнгольд с грохотом швырнул айфон в шкаф и сказал в стену:
         - Финита! Я умываю руки.
         Он вернулся к столу, взял с него бумагу, прочитал ее раз сверху вниз поверх очков, затем снизу вверх сквозь очки и вдруг взвыл:
         - Эдуард!
        Эдик появился в дверях, как-будто поднялся по трапу в самолет. Файнгольд взглянул на него и рявкнул:
         - Выйди вон, Эдуард!
         И Эдик, не выразив на своем лице ни малейшего изумления, исчез.
         Затем Файнгольд повернулся к пришельцу и заговорил:
         - Извольте… Повинуюсь. Не мое дело. Да мне и неинтересно.
         Пришельца доцент не столько обидел, сколько изумил.
         - Извиняюсь,.. - начал он, вы же…
         - Что вы все «извиняюсь» да «извиняюсь»… - хмуро отрезал Файнгольд. – Нет такого слова в русском языке. Есть – «извините».
           «Однако», - написалось на лице у Стуса.
           - Изви…
           - Так вот, пожалуйста, - перебил Файнгольд. – Вот инкубатор - камера  для опытов с яйцами.  Яйцо в инкубатор закладывают подогретым.
Инкубацию куриных яиц начинают вечером, а утиных — утром. Одновременно закладывают яйца одного размера. Холодное яйцо закладывать в инкубатор нельзя, так как это уве¬личивает общее время прогрева и даже может привести к осаждению влаги на скорлупе. Яйца заранее занести в помещение с температурой 25°С на 8-10 часов. Но ни в коем случае не теплее, чем 27°С — при этой температуре начинается неправильное развитие зародыша. Старт инкубации должен быть быстрым, время первого разогрева — не боль¬ше 4 часов. По этой же причине для увлажнения воду в поддон наливают подо¬гретой до 40—42 градусов.
           Самое удобное время для закладки куриных яиц и начала инкуба¬ции вечером около 18 часов. При таком начале первые цыплята выве¬дутся рано утром, и в течение дня пройдет основной выводок. Допол¬нительный плюс: просвечивание куриных яиц на овоскопе через 6 и через 17 суток вы будете проводить вечером, значит, не придется спе¬циально затемнять помещение. Из того же расчета утиные яйца нужно закладывать в первой половине дня.
Для того чтобы вывод происходил более дружно, перед закладкой в инкубатор яйца можно отсортировать по размеру. Существует пря¬мая связь между массой яиц и продолжительностью развития зароды¬шей: из мелких яиц цыплята вылупляются раньше, из крупных — поз¬же. Сначала закладывают крупные яйца, через 4 часа — средние и еще через 4 часа — мелкие.
            В природе все яйца во время высиживания находятся в горизон-тальном положении, то есть лежат на боку. В таком положении заро¬дыш всплывает кверху и приближается к источнику тепла. Для инку¬бации в домашних инкубаторах такое положение яйца является наи¬лучшим. Однако в инкубаторы с автоматическим переворотом можно укладывать куриные, индюшиные и мелкие утиные яйца вертикально острым концом вниз, а тупым — вверх. Гусиные и крупные утиные яйца укладывают только боком.            Он включил и показал. Вот микроскоп Цейса. Показал. Вот излучатели электромагнитных  импульсов – мобильные телефоны на каркасе в определенном порядке . Подаете сигнал с ноутбука: эсэмэс-рассылка. Трубки начинают работать в частотных диапазонах 1800 МГц и 1900 МГц. В этом сантиметровом диапазоне волны становятся непредсказуемы. Антенны-усилители  действуют на эмбрион и вырастает курозавр величиной с собаку, - вот…  - он показал как лежит яйцо, как препарируется.  - Тут  так вот можете разложить все, что вам нравится , и делать опыты. Чрезвычайно просто, не правда ли?..
           Файнгольд хотел выразить всю мощь своей иронии и презрения, но пришелец их не заметил, а внимательно блестящими глазками всматривался в камеру.
           - Только предупреждаю, руки не следует совать под волну и вообще поменьше находиться в камере в момент приема эсэмэс-рассылки, потому что, по моим наблюдениям, она вызывает разрастание эпителия… а злокачественные они или нет, я, к сожалению, еще не мог установить.
           Тут пришлый проворно спрятал свои руки за спину, уронив гербовую бумагу, наклонился за ней, и поглядел на руки доцента. Они были измазаны бетадином, а правая у кисти забинтована.
           - А как же вы, доцент?
           - Можете купить резиновые перчатки с металлическими вставками, - раздраженно ответил доцент. – Я не обязан об этом заботиться.
           Тут Файнгольд всмотрелся в пришельца точно в лупу:
           - Откуда вы взялись? Вообще… почему вы?..
           Стус, наконец, обиделся сильно.
           - Извин…
           - Ведь нужно же знать, в чем дело!.. Почему вы уцепились за эти волны?..
           - Потому, что это величайшей важности дело…
           - Ага. Величайшей? Тогда… Игнатыч!
           И когда Игнатыч появился:
           - Погоди, я подумаю.
          И Игнатыч покорно исчез.
          - Я, - говорил Файнгольд, - не могу понять вот чего: почему нужна такая спешность и секрет?
          - Вы, доцент, меня уже сбили с панталыку, - ответил Стус, - вы же знаете, что куры все издохли до единой.
          - Ну так что из этого?! – завопил Файнгольд. – Что же вы хотите их воскресить моментально, что ли? И почему при помощи моей, еще не совсем доработанной методики?
          - Господин доцент, - ответил Стус, - вы меня… Честное слово. Сбиваете. Я вам говорю, что нам необходимо возобновить в Украине куроводство, потому что на западе за границей пишут про нас всякие гадости. Да.
          - И пусть себе пишут…
          - Ну, знаете, - все таки «Минкур», а значит и я с вами, немедленно должны накормить страну, и каждый, кто не хочет, то-о-о… - загадочно ответил Стус и покрутил головой.
          - Кому, желал бы я знать, пришла в голову мысль растить сейчас кур при помощи моей экспериментальной научной камеры, вместо того, чтобы закупить здоровых кур, допуситим, в Польше, и постепенно наладить куропроизводство естесственным путем?
          - Мне пришла, - ответил Стус.
          - Угу… Тэк-с… А почему, позвольте узнать? Откуда вы узнали о свойствах электромагнитных волн?
          - Я, доцент, был на вашем докладе.
          - Гоподи, да вы поймите же, – это опыт в начальной стадии, цель его – подтверждение гипотез мировых ученых палеонтологов о педоморфизме… Да, что я вам... Экспериментально полученный биоматериал действительно крупный и плодовитый, но управлять им мы еще не можем. Он может быть опасен. Я только собираюсь провести опыты в этом направлении. Действие волны обнаружено случайно, еще нет стройной теории, я даже тезисов в журналы не посылал, а вы собираетесь получать какие-то мифические приплоды, да еще обнадеживаете людей, и я…
      - Ей-богу, выйдет, - убедительно вдруг и задушевно сказал Стус, - ваши камеры и волны такие знаменитые, что хоть слонов можно вырастить, не только цыплят, но нам нужны большие бройлеры, и сразу много…
      - Знаете что, - сказал Файнгольд, - вы не зоолог? нет? жаль… из вас вышел бы очень смелый экспериментатор… Да… только вы рискуете… получить неудачу… и только у меня отнимаете время…
          - Мы вам вернем камеры. Что значит?
          - Когда?
          - Да вот я выведу первую партию.
          - Как вы это уверенно говорите!  Хорошо. Игнатыч!
          - У меня есть с собой люди, - сказал Стус, - и охрана…
          - Постойте… Ведь неизвестно еще,- годны ли они будут в пищу?!
          - Фигня, - оскаблился заведующий фермой, - поедят еще как, - не такое жрали.
          К вечеру кабинет Файнгольда в виварии осиротел… Опустели столы. Люди Стуса увезли две большие камеры, остарив доценту только первую, его маленькую, с которой он начинал опыты.
          Надвигались июльские сумерки, серость овладела виварием, потекла по коридорам. В кабинете слышались монотонные шаги – это Файнгольд, не зажигая света, мерил большую комнату от окна к двери… Странное дело: в этот вечер необъяснимо тоскливое настроение овладело людьми, населяющими виварий, и животными. Жабы почему-то подняли особенно тоскливый концерт и стрекотали зловеще и предостерегающе. Игнатычу пришлось ловить в коридорах кролика, который как то выбрался из своей клетки, и когда он его поймал, вид у кролика был такой, словно тот собрался куда глаза глядят, лишь бы только уйти. Веселился только единственный демонстрационный курозавр в вольере. Он пачками глотал мышей и издавал горловой довольный клекот. Эдик называл его терминатором, а Игнатыч, крестясь, Иродом.
            В глубоких сумерках прозвучал звонок из кабинета Файнгольда. Игнатыч появился на пороге. И увидал странную картину. Ученый стоял одиноко посреди кабинета и глядел на столы. Сторож кашлянул и замер.
            - Вот, Игнатыч, - сказал Файнгольд и указал на опустевший стол.
           Игнатыч ужаснулся. Ему показалось, что глаза у доцента в сумерках заплаканы. Это было так необыкновенно, так страшно.
            - Так точно, - плаксиво ответил Игнатыч и подумал: «Лучше б ты уж наорал на меня!»
            - Вот, - повторил Файнгольд, и губы его дрогнули точно так же, как у ребенка, у которого отняли ни с того ни с сего любимую игрушку.
            - Ты знаешь, дорогой Игнатыч, - продолжал Файнгольд, отворачиваясь к окну, - жена-то моя, которая умерла пятнадцать лет назад, - сегодня приснилась мне… Погладила меня по голове, и говорит: «Скоро все кончится, Сема.» - Так вот…
             Жабы кричали жалобно, и сумерки одевали доцента, вот оно… скоро ночь. Тусклые очертания храмовых куполов плыли за окнами. Кресты уже скрывала мгла. Сторож , растерявшись, тосковал, держал от страху руки по швам.
              - Иди, Игнатыч, - тяжело вымолвил доцент и махнул рукой, - ложись спать, миленький, голубчик…
             И наступила ночь. Игнатыч выбежал из кабинета почему-то на цыпочках, прибежал в свою каморку, разрыл тряпье в углу, вытащил из-под него початую бутылку «Немировской» и разом выхлюпнул больше половины стакана. Закусил хлебом с солью, и глаза его несколько повеселели.
            Уже ближе к полуночи, сидя босиком на скамье в скупо освещенном вестибюле, он говорил бессонному дежурному костюму, почесывая грудь под ситцевой рубахой:
            - Лучше б убил, ей бо…
            - Неужто плакал? – с любопытством спрашивал костюм.
            - Ей… бо… - уверял Игнатыч.
            - Великий ученый, - согласился костюм, - известно, ящерка жены не заменит.
            - Никак, - согласился Игнатыч.
            Потом он подумал и добавил:
            - Я свою бабу подумываю выписать сюды… чего ей в самом деле в деревне сидеть. Только она гадов этих не выносит нипочем…
            - Что и говорить, пакость ужаснейшая, - согласился костюм.
            Из кабинета ученого не слышно было ни звука. Да и света в нем не было. Не было полоски под дверью.





               

                ***

                Прекрасна середина августа на востоке, например в краснолучском районе.  Лето 17 года было, как известно, отличнейшее, с дождями весной вовремя, с полным жарким солнцем, с отличным урожаем… Яблоки в саду у заброшенной шахты наливались… нетронутые леса зеленели, желтизной квадратов лежали поля… Человек-то лучше становится на лоне природы. И не так уже неприятен показался бы Григорий Васильевич, как в городе. И ремня с отвратительной поясной сумкой на нем не было. И лицо его загорело так, что клякса родимого пятна почти не выделялась на низком лбу заведующего фермой. Совсем к месту стала сорочка-вышиванка. И глаза его успокоились и подобрели.
                Григорий Васильевич оживленно сбежал с крыльца с низкой колоннадой, на коей была прибита вывеска под полосатой черно-желтой курицей:
               
               
                «МИНКУР» УКРАИНЫ и МО «БИЛАЙН»
                Совместное показательное фермерское хозяйство
                «КРАСНЫЙ  ЛУЧ»

и подскочил прямо к полугрузовичку «Газель», привезшему две черных камеры под охраной.
                Весь день Григорий Васильевич хлопотал со своими помощниками, устанавливая камеры в бывшем управлении закрытой шахты рядом с яблочным садом… К вечеру все было готово. Камеры установили в большом актовом зале, провели коммуникации. Механик Эдика, приехавший с камерами, пощелкав и повертев блестящие винты, установил на места микроскопы и каркасы с мобильной телефонией. Включили для пробы освещение и обогрев инкубаторов, - все работало.
                Григорий  Васильевич хлопотал, сам влезал на лестницу, проверяя провода.
                На следующий день вернулась со станции «Газель» и привезла два пластиковых контейнера, кругом обклееных флагами с Южным Крестом  и надписями:
                - Carefully: Eggs!!
                - Осторожно: яйца!!
                - Что же так мало прислали? – удивился Григорий Васильевич, однако тотчас захлопотался и стал распаковывать яйца. Распаковывание происходило все в том же управлении, и принимали в нем участие: сам Григорий Васильевич, его необыкновенной толщины жена Люся, кривой бывший садовник яблочного сада при бывшей шахте 103-бис, а ныне служащий сторожем местного кладбища, охранник и уборщица Дуня. Это не Киев, и все здесь носило более простой, семейный и дружественный характер. Григорий Васильевич распоряжался, любовно посматривая на контейнеры, выглядевшие таким солидным компактным подарком под нежным закатным светом августа. Охранник, автомат которогого мирно дремал у дверей, начал было примеряться с клещами к заграничным контейнерам, но заведующий отогнал его:
                - Ты, потише, нах… - деревня, - не видишь, тут защелки надо открыть…
                Яйца оказались упакованными превосходно: под пластиком был слой вощеной бумаги, затем следовал мягчайший поролон и под ним замелькали белые головки яиц, покоившиеся каждое в личном поролоновом гнезде.
                - Заграничной упаковочки, - любовно говорил Григорий Васильевич, роясь в поролоне, - это вам не то, что у нас. Люся, осторожнее, ты их побьешь.
                - Ты, Гриня, сдурел, - отвечала жена, - какое золото, подумаешь… Что я, никогда яиц не видала? Ой!.. Какие большие!
                - Импорт, - заговорил Григорий Васильевич, выкладывая яйца в инкубатор, - разве это наши диетические яйца? Вообще, великоваты… Все, вероятно, брамапутры, нах! Австралийские.
                Про себя Стус подумал: «Вот дела-а! Папуасы приперли страусиные вместо куриных… Кайф!... – теперь я таких цыпочек выведу, - монстров!»
                В актовый зал вошел молодой парень в полосатой черно-желтой кепке, и таких же шортах.
                - Привет! – обратился он ко всем. – Я менеджер МО «Билайн», - и он растыкал всем полосатые буклеты. – Мне поручено составить с заведующим совместным фермерским хозяйством…э-э, - Стусом Григорием Васильевичем договор на услугу от нашей фирмы…
                - Я завидую фермой, - выступил Стус, - а шо, - якый договор? – он оторопел, и внезапно заговорил на суржике.
                - Видите ли, ранее у нас был идентичный договор с Файнгольдом Семеном Оттовичем, а теперь мне поручено перезаключить его с вами. С вашей фермой, то есть… - пояснил билайновец.
                - А шо, конкрэтно, нах… - мэни нихто нэ…
                - Ну как же? Договор предусматривает с нашей стороны обеспечение эсэмэс-рассылок на указанные абонентские номера в строго определенное время, в строго определенном количестве. Уважаемые, - МО «Билайн» учавствует в возрождении куроводства в Украине! – гордо заключил полосатый менеджер.
                - Вот, старый жидяра, - оправился Григорий Васильевич, - не мог меня, как заведующего, проинструктировать! Ану-ка, Люся, подай мю мобилу. Ща-ас… - и он набрал Файнгольда.
                Утром в кабинете доцента зазвонил айфон. Доцент Файнгольд взъерошил остатки волос и прикоснулся пальцем к сенсору:
                - Слушаю, - брезгливо спросил Файнгольд… В трубке что-то щелкало и шипело. Потом внезапно дальний мужской голос крикнул в ухо ученому:
                - Как писать договор, доцент?
                - Что такое? Что? Что вы спрашиваете? – раздражался Файнгольд. Кто говорит?
                Связь пропадала, - до ближайшей вышки было далековато и шахта стояла в низине.
                - А, черт! Я щас на дерево влезу… – запсиховал Стус. Он выскочил из управления и полез на яблоню, цепляясь вышиванкой за ветки и матерясь.
                - Ничего не понимаю… Алло… Кто это? – свирепел Файнгольд.
                - Стус, - сурово сказал айфон.
                - Какой Стус? Ах, да… это вы… так вы что спрашиваете?
                - Как быть с договором?.. Приехал из «Билайна» менеджер и говорит про эсэмэски…
                - Ну?
                - Гну! Шо делать?
                - Он должен быть таким, как у меня, если менеджер подтверждает, -подписывайте, под мою ответственность…
                Тут под яблоню подбежал полосатый билайновец с вопросом:
                - Спросите у прежнего абонента, какое теперь будет кодовое слово для эсэмэс-рассылки. И про время спросите.
                - Какое слово надо для сообщения. И время…
                - Какое слово?.. – Ах, да это вообще не имеет никакого значения, - важен сам факт… Ну, у нас было, кажется, – «эволюция». А время выберите сами… Вы что, хотите уже заряжать яйца?
                - Заряжаю. Да, - ответил айфон.
                - Гм, - хмыкнул Файнгольд.
                - Пока, - пикнуло и зашипело.
                - «Пока», - с ненавистью повторил Файнгольд Эдику. – Как вам нравится этот типок, - а?..
                - Это он? Воображаю, что он там напечет из этих яиц.
                - Д… д… д… - заговорил Файнгольд злобно, вы вообразите, Эдуард… ну, прекрасно… очень возможно, что на геном куриного яйца волны у него подействуют. Очень возможно, что курозавры у него вылупятся. Но ведь ни вы, ни я не можем сказать, какие это будут особи… может быть они ни к черту не годны будут. Может они подохнут через два дня. Может быть их есть нельзя! А разве я поручусь, что они не переглотают местных собак и кошек, - вы же видели, какие это куроящеры, одни зубы чего стоят, а силища?.. - Файнгольд вошел в азарт и махал ладонью и загибал пальцы.
                - Совершенно верно, - согласился Эдик.
                - Вы можете поручиться, Эдуард, что они дадут третье, четвертое поколение? Может быть, этот Стус выведет стерильных заврокуров. Догонит их до величины собаки, а потомства от них жди потом до второго пришествия.
                - Нельзя поручиться, - согласился Эдик.
                - И какая развязность, - расстраивал сам себя Файнгольд, - бойкость какая-то! И ведь заметьте, что этого прохвоста мне же поручено инструктировать. – Файнгольд указал на гербовую бумагу, доставленную Стусом (она валялась на экспериментальном столе)… - А как я его буду, этого невежду, инструктировать, когда я сам по этому вопросу ничего сказать не могу.
                - А отказаться нельзя было? – спросил Эдик.
                Файнгольд побагровел, взял бумагу и показал ее Эдику. Тот прочел ее и иронически усмехнулся.
                - М-да… - сказал он многозначительно.
                - И ведь заметьте… Я своего заказа жду два месяца, и о нем ни слуху ни духу. А этой лобной кляксе моментально и яйца прислали, и вообще всяческое содействие…
                - Ни черта у него не выйдет, Семен Оттович. И просто кончится тем, что вернут вам камеры.
                - Да если бы скорее. Ведь они же мои опыты задерживают, мне уже необходимо связываться с Хорнером, а я даже тезисно не оформил результаты…
                - Да, вот это плохо. Но у меня все готово.
                - Вы скафандры получили?
                - Да, сегодня.
                Файнгольд несколько успокоился и оживился.
                - Угу… я думаю, мы так сделаем. Двери можно будет наглухо закрыть, а окно мы откроем…
                - Конечно, - согласился Эдик.
                - Три шлема?
                - Три. Да.
                - Ну вот… Вы, стало быть, я, и кого нибудь из студентов можно позвать. Дадим ему третий шлем.
                - Гринмута можно.
                - Это который у вас сейчас над саламандрами работает?.. Гм… он ничего… хотя, позвольте, весной он не мог сказать, как устроен плавательный пузырь у голозубых, - злопамятно добавил Файнгольд.
                - Нет, он ничего… Он хороший студент, - заступился Эдик.
                - Прийдется уж не поспать одну ночь, - продолжал Файнгольд, - только вот что, Эдуард, вы проверьте газ, а то черт их знает, «укрбытхимы» эти. Пришлют какой-нибудь гадости.
                - Нет,  нет, - и Эдик замахал руками, - вчера я уже пробовал. Нужно отдать им должное, Семен Оттович, превосходный газ.
                - Вы на ком пробовали?
                - На обыкновенных жабах. Пустишь струйку – мгновенно с копыт. Да, Семен Оттович, мы еще так сделаем. Вы напишите отношение в ЭсБэУ, чтобы вам прислали «стечкина» с глушителем.
                - Да не умею я с этим обращаться…
                - Я на себя беру, - ответил Эдик, мы на озере из него стреляли шутки ради… там один эсбэушник рядом со мной жил… Замечательная штука. И просто чрезвычайно… Бьет бесшумно, шагов на сто и наповал. Мы в ворон стреляли… По-моему, даже газа не нужно.
                - Гм… это остроумная идея… Очень, - Файнгольд пошел в угол, взял айфон и проговорил…
                - Это ЭсБэУ?..


               
                ***

 Стус слез с яблони и подошел к менеджеру:
                - Значит так будем делать, сынок, - составляй договор на меня в точности, как на доцента. Номера симкарт те же. Время поставь так, - давай часов в девять вечера и в десять утра.  - Да,.. нах, - зарядим сегодня, стрельнем волной, и айда спать, - завтра видно будет…
                - Хорошо. А какое слово посылать в эсэмэс-рассылке? Что он сказал?
                - Слово? А-а?.. Сказал, дескать, типа… – революция. Да,.. – так и пишите. Все, идите в дом. Там оформим бумагу.
                Григорий Петрович направился следом в управление, размышляя по дороге таким образом:
               «І  удумав же ж, наволоч, слово, - революція! Ти бач, старий комуняка жидовський… Мало мій дід на Галичині вам кишки выпускав у сорок першому!..»


                ***

            Дни стояли жаркие до чрезвычайности. Над полями видно было ясно, как переливался прозрачный, жирный зной. А ночи украинские, чудные, обманчивые, зеленые. Луна светила, и такую красоту навела на бывшую шахту 103-бис, что ее невозможно выразить. Копер и управление, словно сахарные светились, тени в яблочном саду дрожали, а пруды стали двухцветными пополам – косяком лунный столб, а половина бездонная тьма. В пятнах луны можно было свободно просматривать газету. Но в такие ночи никто газет в селе, понятное дело не читал… Дуня-уборщица оказалась в роще за шахтой, и там оказался, вследствие совпадения, черноусый шофер «Газели». Что они там делали – неизвестно. Приютились они в непрочной тени ольхи, прямо на разостланой кожаной куртке шофера. В кухне горела лампочка, там ужинали сторож кладбища и охранник, а мадам Стус в белом платочке сидела на колонной веранде управления и мечтала, глядя на красавицу луну.
           В десять часов вечера, когда замолкли звуки в деревне Тупиковке, расположенной за шахтой, идиллический пейзаж огласился прелестными, нежными звуками сопилки. Выразить невозможно, до чего они были кстати над рощами и прудами. Хрупкая Квитка Цисык из Америки вдохновенно и ласково пела и уносилась в лунную высь, как видение старого и все-таки бесконечно милого, до слез очаровывающего Прикарпатья.
               
                Я піду в далекі гори,
                На широкі полонини…

свистала, переливая и вздыхая сопилка.
           Замерли рощи, и Дуня, гибельная, как лесная русалка в венке ромашек, слушала, приложив щеку к жесткой, черной и мужественной щеке шофера.
           - А хорошо дудит, сукин сын, - сказал шофер, обнимая Дуню за талию мужественной рукой.
           Играл на сопилке сам заведующий показательной фермой Григорий Васильевич Стус, и играл, нужно отдать ему должное, превосходно. Дело в том, что некогда сопилка была второй специальностью Григория Васильевича после ветеринарии. Вплоть до Майдана он служил в известном концертном ансамбле, ежевечерне оглашающем стройными звуками фойе уютного зала на Левандовке. Но великий 2005 год, переломивший карьеру многих людей, и Григория Васильевича повел по новым дорогам.  Бывший львовский лабух бросился в открытое море Оранжевой революции, нарядившись в помаранчевый шарфик. Его долго швыряло по волнам, неоднократно выплескивая то в Киеве, то в Тернополе, то в Ивано-Франковске. Работы не было, ездил в Польшу на заработки. Разуверился тогда Стус во всех и вся, и обозлился, но всплыл он внезапно и губительно в декабре 2013 года на улице Грушевского, сменив сопилку на черную маску и бейсбольную биту. Выяснилось, что этот человек положительно велик и, конечно, не в фойе левандовского ресторана ему сидеть. Не вдаваясь в долгие подробности, скажем, что последний 2016-й и начало 17-го года застали Григория Петровича опять во Львове, где он заведовал ветеринарной лабораторией, а засим и прославился на ветеринарном поприще, как выдающийся двигатель импортного мяса на местные прилавки. «Минкур», удостоверение которого с честью носил в кармане провинциально-старомодный человек, оценил его и назначил ему должность спокойную и почетную. Увы! Увы! На горе стране обозленный и кипучий мозг Григория Васильевича не потух. В Киеве Стус столкнулся с изобретением Файнгольда, и в гостинничных номерах «Алфавито-отеля» родилась у Григория Васильевича  идея, как возродить в течение недели кур в Украине. Стуса выслушали в комиссии животноводства, согласились с ним, и Стус пришел с гербовой бумагой к чудаку палеонтологу.
         Концерт над стеклянными водами и рощами уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно, в Тупиковке собаки, которым по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительный вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная, колдовская ночь.
         Григорий  Васильевич оставил сопилку и вышел на веранду.
         - Люся. Ты слышишь? Вот проклятые собаки… Чего они, как ты думаешь, разбесились?
         - Откуда я знаю? – ответила Люся, глядя на луну.
         - Знаешь, Люсечка, пойдем посмотрим на яички, - предложил Григорий Васильевич.
         - Ей-богу, Гриня, ты совсем помешался со своими яйцами и курами. Отдохни ты немножко!
         - Нет, Люсечка, пойдем.
         В актовом зале ярко горел свет. Пришла и Дуня с горящим лицом и блистающими глазами. Григорий  Васильевич нежно открыл двери камеры, и все стали поглядывать внутрь. В поролоновых ячейках лежали правильными рядами крупные яйца. Над ними нависали каркасы с мобильными телефонами и айфонами в центре. Блестел окуляр Цейса. Было тихо… только инкубатор тихонько урчал…
         - Эх, выведу я цыпляток! – с энтузиазмом говорил Стус, заглядывая то сбоку в контрольные прорезы, то сверху, через узкие вентилляционные отверстия. – Вот увидите… Что? Не выведу? Только мелкоскоп здесь не нужен, мы ж не опыты приехали ставить, ха… - Дуня, - убери его нафиг… - и он удостоверился, приходили ли эсэмэс-рассылки со словом «революция» на мобильники. Оказалось – приходили ровно в двадцать один ноль-ноль.
          - А ты знаешь, Гриня, - сказала Стусиха, улыбаясь, - бабы с мужиками в Тупиковке говорили, что ты антихрист. Говорят, что твои яйца дьявольские. Грех машиной выводить. Прибить тебя грозили.
          Григорий  Васильевич вздрогнул и повернулся к жене. Лицо его пожелтело.
          - Ну что вы скажете? - нах… Вот народ! Что поделать с таким народом? А? Люсечка, надо будет им собрание сделать… Завтра вызову из области лекторов. Я им сам скажу речь. Надо будет вообще тут поработать… Мы все в Евросоюз стремимся, а это медвежий угол какой-то…
          - Темнота, - молвил охранник, расположившийся на своем посту у двери актового зала.
          Следующий день ознаменовался страннейшими и необъяснимыми происшествиями. Утром, при первом же блеске солнца, рощи, которые приветствовали обычно светило неумолчным и мощным стрекотанием птиц, встретили его полным безмолвием. Это было замечено конечно всеми. Словно перед грозой. Но никакой грозы и в помине не было. Разговоры на ферме приняли странный и двусмысленный для Григория Васильевича оттенок, и в особенности потому, что со слов дяди по прозвищу Козий Зоб, известного смутьяна и мудреца из Тупиковки, стало известно, что якобы все птицы собрались в косяки и на рассвете убрались вон, на запад, что было просто глупо. Григорий  Васильевич очень расстроился и целый день потратил на то, чтобы созвониться с Красным Лучом. Оттуда обещали Григорию  Васильевичу прислать дня через три ораторов на две темы – «Украина одной ногой в Евросоюзе» и «Вопрос о Минкуре».
            Вечер тоже был не без сюрпризов. Если утром умолкли рощи, показав вполне ясно, как подозрительно неприятна тишина среди деревьев, если в полдень убрались куда-то воробьи с шахтного двора, то к вечеру умолк пруд в Тупиковке. Это было поистине изумительно, ибо всем в окрестностях на сорок верст было превосходно известно знаменитое стрекотание тупиковских лягушек. А теперь они словно вымерли. С пруда не доносилось ни одного голоса и беззвучно стояла осока. Нужно признаться, что Григорий  Васильевич окончательно расстроился. Об этих происшествиях начали толковать самым неприятным образом, то есть за спиной Григория Васильевича.
           - Действительно, это странно, - сказал за обедом Григорий Васильевич жене, - я не могу понять, зачем этим птицам понадобилось улетать?
           - Откуда я знаю? – ответила Люся. – Может быть, от твоих камер?
           - Ну, ты Люся, и дура, нах… - ответил Григорий Васильевич, бросив ложку, - ты – как мужики. При чем здесь камеры?
           - А я не знаю. Оставь меня в покое.
           Вечером произошел третий сюрприз – опять взвыли собаки в Тупиковке, и ведь как! Над лунными полями стоял непрерывный стон, злобные тоскливые стенания. Вознаградил себя несколько Григорий  Васильевич еще сюрпризом, но уже приятным, а именно в актовом зале. В камерах начало слышаться непрерывное царапанье в импортных яйцах. Скр… скр… скр… скр… царапалось то в одном, то в другом, то в третьем яйце.
             Звуки в яйцах были триумфальными звуками для Григория Васильевича. Тотчас были забыты странные происшествия в роще и на пруде. Сошлись все в актовом зале управления: и Люся, и Дуня, и сторож, и охранник, оставивший автомат у двери.
             - Ну, что? Что вы скажете? – победоносно спрашивал Стус. Все с любопытством наклоняли уши к дверцам первой камеры. – Это они лапками царапают, цыплятки, - продолжал, сияя, Григорий Васильевич. – Не выведу цыпляток, скажете? Нет, дорогие мои. – и от избытка чувств он похлопал охранника по плечу. – Выведу таких, что вы ахнете. Теперь мне в оба смотреть, - строго добавил он. – Чуть только начнут вылупливаться, сразу же мне дать знать.
             - Хорошо, - хором ответили сторож, Дуня и охранник.
             Таки… таки… таки… закипало то в одном, то в другом яйце первой камеры. Действительно, картина на глазах нарождающейся новой жизни в тонкой отсвечивающей скорлупе была настолько интересна, что все общество еще долго просидело на опрокинутых пустых контейнерах, глядя, как в загадочных невидимых волнах созревали краснолучские яйца. Разошлись спать довольно поздно, когда над показательной фермой  и окрестностями разлилась зеленоватая ночь. Была она загадочна и даже, можно сказать, страшна, вероятно, потому, что нарушало ее полное молчание то и дело начинающийся беспричинный и ноющий вой собак в Тупиковке. Чего бесились проклятые псы – совершенно неизвестно.
            Наутро Стуса ожидала неприятность. Охранник был крайне сконфужен, руки прикладывал к сердцу, клялся и божился, что не спал, но ничего не заметил.
            - Непонятное дело, - уверял охранник, - я тут не при чем, Григорий Васильевич.
            - Спасибо тебе, и от души благодарен, - распекал его Стус, - что ты думаешь? Тебя зачем приставили? Смотреть. Так ты мне и скажи, куда они делись? Ведь вылупились они? Значит, удрали. Значит, ты дверь оставил открытой да и ушли себе сами. Чтоб были мне цыплята!
             - Некуда мне ходить. Что я, своего дела не знаю, - обиделся наконец воин, - что вы меня попрекаете даром!
             - Куды ж они подевались?
             - Да почем я знаю, - взбесился наконец воин, - что я их, укараулю разве? Я зачем приставлен? Смотреть, чтобы камеры никто не упер, я и исполняю свою должность. Вот вам камеры. А ловить ваших цыплят я не обязан по закону. Кто его знает, какие у вас цыплята вылупятся, может, их на велосипеде не догонишь!
              Григорий  Васильевич несколько осекся, побурчал еще что-то и впал в состояние изумления. Дело-то на самом деле было странное. В первой камере, которую зарядили раньше всех, два яйца, помещающиеся у самых антенн мобильников, оказались взломанными. И одно из них даже откатилось в сторону. Скорлупа валялась в ячейках и на полу.
             - Черт его знает, - бормотал Стус, - окна заперты, не через крышу же они улетели!
             Он задрал голову и посмотрел туда, где в высоком потолке актового зала было несколько широких дыр.
             - Что ты, Гриня, - крайне удивилась Люся, - станут тебе цыплята летать. Они тут где-нибудь… цып… цып… цып… - начала она кричать и заглядывать в углы, где стояли пыльные цветочные вазоны, какие-то доски и хлам. Но никакие цыплята нигде не отзывались.
              Весь состав служащих часа два бегал по двору шахты, разыскивая проворных цыплят, и нигде ничего не нашел. День прошел крайне возбужденно. Караул камер был увеличен еще сторожем, и тому был дан строжайший приказ каждые четверть часа заглядывать в окна инкубаторов и, чуть что звонить Григорию Васильевичу. Охранник сидел насупившись у дверей, держа автомат между колен. Григорий Васильевич совершенно захлопотался и только во втором часу дня пообедал. После обеда он поспал часок в прохладной тени яблонь, напился тупиковского сухарного кваса, сходил в управление и убедился, что теперь там все в полном порядке. Старик сторож лежал животом на скамье и, мигая, смотрел в контрольное стекло первой камеры. Охранник бодрствовал, не уходя от дверей.
             Но были и новости: яйца во второй камере, заряженные позже всех, начали как-то причмокивать и цокать, как будто внутри их кто-то всхлипывал.
             - Ух, зреют, - сказал Григорий  Васильевич, - вот это зреют, теперь вижу. Видал? – отнесся он к сторожу…
             - Да, дело замечательное, - ответил тот, качая головой и совершенно двусмысленным тоном.
             Стус посидел немного у камер, но при нем никто не вылупился, он поднялся с корточек, размялся и заявил, что с фермы никуда не уходит, а только пойдет на пруд выкупаться, и чтобы ему, в случае чего, немедленно звонили. Он сбегал в спальню, где стояли две узких пружинных кровати со скомканным бельем и на полу была навалена груда зеленых яблок и горы проса, приготовленного для будущих выводков. Здесь он вооружился мохнатым полотенцем и мобильником, а, подумав, захватил с собой и сопилку, с тем чтобы на досуге поиграть над водной гладью. Он бодро выбежал из спальни, пересек двор шахты и по ивовой аллейке направился к пруду. Бодро шел Стус, помахивая полотенцем и держа флейту под мышкой. Небо изливало зной сквозь ивы, и тело ныло и просилось в воду. Слева от Стуса начинались густые заросли высоких терновников, в которые он, проходя, плюнул. И то час в глубине колючей путаницы послышалось шуршание, ка будто кто-то шагал в чаще. Почувствовав мимолетное неприятное сосание в сердце, Григорий  Васильевич повернул голову к зарослям и посмотрел с удивлением. Пруд уже два дня не отзывался никакими звуками. Шуршание шагов смолкло, впереди мелькнула привлекательная гладь пруда и серая крыша купаленки. Несколько стрекоз мотнулись перед Григорием Васильевичем. Он уже хотел повернуть к деревянным мосткам, как вдруг шорох в зелени повторился и к нему присоединился короткий клекот, как будто деревянные жернова перемалывали камни. Григорий Васильевич насторожился и стал всматриваться в глухую высокую стену терновников.
              - Гр-и-иня-а! – прозвучал в этот момент голос жены Стуса, и белая ее кофточка мелькнула, скрылась, но опять мелькнула в дальних подсолнухах. – Подожди, я тоже пойду купаться.
              Жена спешила к пруду, но Григорий  Васильевич ничего ей не ответил, весь приковавшись к терновникам. Сероватое и оливковое что-то начало подниматься из их чащи, шевелясь и вырастая на глазах. Это что-то было покрыто мокрыми и грязными перьями серозеленого цвета. Поднимаясь, оно все больше расширялось, и скоро заняло все пространство неба над Стусом… Затем вверху пернатой туши изогнулось нечто, напоминающее по длинне электрическую опору. Но только оно было в два раза толще опоры и гораздо красивее ее, благодаря чешуйчатой татуировке. Ничего еще не понимая, но уже холодея, Григорий  Васильевич глянул на верх ужасного, согнувшегося над ним столба, и сердце в нем на несколько секунд перстало биться. Ему показалось, что мороз ударил внезапно в августовский день, а перед глазами стало так сумеречно, словно он глядел на солнце сквозь очень черные очки.
               На верхнем конце чешуйчатого бревна оказалась голова. Она была птичьей, невероятных размеров, с ужасным загнутым острейшим клювом, с конца которого свисала капля желтой слизи. Полуприкрытые отвратительной пленкой глаза сидели по бокам массивного клюва, и в глазах этих мерцала совершенно невиданная злоба. Голова сделала такое движение, словно клюнула воздух, весь столб вобрался вслед за телом в заросли, и только одни глаза остались и, не мигая, смотрели на Григория Васильевича. Тот, покрытый липким потом, произнес четыре слова, совершенно невероятных и вызванных сводящим с ума страхом. Настолько уж хороши были эти глаза между листьями.
               -  Что это за шутки…
               Затем ему вспомнилось, как в школе… да… да… В зооуголке… Из за стекла немигающий злобный взгляд.
               Голова вновь взвилась, и стало выходить и туловище. Из огромных перьев на груди высунулись две чешуйчатые когтистые лапы. Желтые когти были размером с человеческую голову. Григорий Васильевич поднес сопилку к белым губам, хрипло пискнул и заиграл, ежесекундно задыхаясь, вальс из «Евгения Онегина». Глаза в небе тотчас же загорелись непримиримою ненавистью к этой опере.
              - Что ты, одурел, что играешь на жаре? – послышался веселый голос Люси, и где-то краем глаза справа уловил Григорий  Васильевич белое пятно.
              Затем истошный визг пронизал всю ферму, разросся и взлетел, а вальс запрыгал, как с перебитой ногой. Голова с высоты рванулась вперед, глаза ее покинули Григория Васильевича, отпустив его душу на покаяние. Десятиметрового роста птица, как пружина, выскочила из терновника. Туча пыли брызнула с дороги, и вальс кончился. Мощно шагая двумя толстыми лапами с ужасными шпорами, она махнула мимо завфермой туда, где была белая кофточка на дороге. Стус видел совершенно отчетливо: Люся стала желто-белой и ее длинные волосы, как проволочные, поднялись над головой. Птица схватила передними лапами Люсю, оседающую в пыль, за плечо, так что вздернула ее метров на пять над землей. Тогда Люся повторила режущий предсмертный крик. Птица присела, хвост ее взмел смерч. Она запрокинула голову, слегка поднимая кончик клюва, потом одним ударом разбила  Люсе голову пополам. Удерживая залитое кровью толстое тело клювом, птица одним движением передних лап разорвала то, что осталось от Люси и затолкала в бездонную пасть. От птицы во все стороны било такое жаркое дыхание, что оно коснулось лица Стуса, а хвост чуть не смел его с дороги в едкой пыли. Вот тут-то Стус и поседел. Сначала левая и потом правая половина его черной, как сапог, головы покрылась серебром. В смертной тошноте он оторвался наконец от дороги и, ничего и никого не видя, оглашая поле до горизонта диким ревом,  бросился бежать…
               
                ***

                Сотрудника Службы Безопасности в городе Красный Луч Щукина всегда считали очень храбрым человеком. Работал он в службе уже давно, имел награды, два месяца побывал в Германии на стажировке. Ему всегда доверяли даже сопровождение кортежа президента, когда тот приезжал в регион. Этим утром Щукин стоял в кабинете и о чем-то напряженно думал. Потом он сказал своему товарищу, рыжему Полайтису:
               - Ну, что ж, поедем. А? Давай, выгоняй джип. – Потом помолчал и добавил, обращаясь к человеку, сидящему в кресле: - Дудку-то положите.
               Но седой трясущийся человек в кресле, в помещении краснолучского СБУ, сопилки не положил, а заплакал и замычал. Тогда Щукин и Полайтис поняли, что сопилку нужно вынуть. Пальцы присохли к ней. Щукин, отличавшийся огромной, почти цирковой силой, стал палец за пальцем отгибать и отогнул все. Тогда сопилку положили на стол.
               Это было ранним солнечным утром следующего за смертью Люси дня.
               - Вы поедете с нами, - сказал Щукин, обращаясь к Григорию Васильевичу, - покажете нам, где и что. – Но Стус в ужасе отшатнулся от него и руками закрылся, как от страшного видения.
               - Нужно показать, - добавил сурово Полайтис.
               - Нет, оставь его. Видишь, человек не в себе.
               - Отправьте меня в Киев, - плача, попросил Григорий Васильевич .
               - Вы разве совсем не вернетесь в Тупиковку?
               Но Стус вместо ответа опять заслонился руками, и ужас потек из его глаз.
               - Ну, ладно, - решил Щукин, - вы действительно не в силах… я вижу. Сейчас скорый пойдет, с ним и поезжайте.
               Затем у Щукина с Полайтисом, пока дежурный отпаивал Григория  Васильевича водой и тот лязгал зубами по стеклу стакана, произошло совещание. Полайтис полагал, что вообще ничего этого не было, а просто-напросто Стус душевнобольной и у него была страшная галлюцинация. Щукин же склонялся к мысли, что из города, где в настоящий момент гастролировал зверинец, убежал взбесившийся слон. Услышав их сомневающийся шепот, Стус привстал. Он несколько пришел в себя и сказал, простирая руки, как библейский пророк:
             - Слушайте меня. Слушайте. Что же вы не верите? Она была. Где же моя жена?
            Щукин стал молчалив и серьезен и немедленно стал звонить в Тупиковку. Третий сотрудник, по распоряжению Щукина, стал неотступно находиться при Григории  Васильевиче и должен был сопровождать его в Киев. Щукин же с Полайтисом стали готовиться к экспедиции. У них был всего один пистолет-распылитель, - новейшая модель из серии аннигиляторов Glock 22, только поступивших на оснащение СБУ. Пятидесятизарядная модель 17-го года, гордость украинской техники для ближнего боя, била всего на сто метров, но давала поле два метра в диаметре, и в этом поле все живое буквально испарялось. Промахнуться было очень трудно. Щукин надел блестящую электронную игрушку, а Полайтис ручной пулемет «Форт 401», взял десять лент, и по утренней росе и холодку они помчали на «Лендровере» к показательной ферме у заброшенной шахты. Джип прошел двадцать верст, отделявших город от Тупиковки, за двенадцать минут (Стус шел всю ночь, но то и дело прячась в припадках смертного страха в придорожные канавы), и когда солнце начало значительно припекать, на пригорке, под котрым вилась речка Мусорка, выглянул шахтный двор с копром и управлением. Мертвая тишина стояла вокруг. У самого подъезда к ферме сотрудники обогнали селянина на мотоцикле. Тот ехал неспеша, нагруженный какими-то мешками, и вскоре остался позади. «Лендровер» пробежал по мосту, и Полайтис посигналил, чтобы вызвать кого-нибудь. Но никто и нигде не отозвался, за исключением отдаленных остервенившихся собак в Тупиковке. Джип, замедляя ход, подошел к воротам с красными звездами. Энергичные сотрудники в камуфляжах вышли из машины и вошли во двор. Тишина их поразила.
            - Эй, есть кто живой! – окликнул Щукин громко.
            Но никто не отозвался на его бас. Сотрудники обошли двор кругом. Все более удивляясь, Полайтис нахмурился. Щукин стал посматривать серьезно, все более хмуря светлые брови. Заглянули через закрытое окно в кухню и увидали, что там никого нет, но весь пол усеян белыми осколками посуды.
           - Ты знаешь, что-то действительно у них случилось. Теперь я вижу. Катастрофа, - сказал Полайтис.
           - Эй, кто там есть! Эй! – кричал Щукин, но ему отвечало только эхо под сводами кухни.
          – Черт их знает! – ворчал Щукин. - Ведь не могло же оно сожрать их всех сразу. Или разбежались. Идем в дом.
           Дверь в правлении с колонной верандой была открыта настежь, и в вестибюле было совершенно пусто. Сотрудники прошли в коридор, стучали и открывали все двери, но ничего не обнаружили.
          - Погоди-ка, - заметил шепотом Щукин и отстегнул с пояса пистолет. Полайтис насторожился и снял с плеча пулемет. Странный и очень зычный звук тянулся из запертого актового зала. Похоже было, как будто шипит пар, вырвавшийся из трубы. Зау-зау… зау-зау… с-с-с-с-с… - шипел зал.
          - А ну-ка, осторожно, - шепнул Щукин, и, стараясь не стучать каблуками, сотрудники приоткрыли большую дверь и заглянули в зал.
         Тотчас Полайтис откинулся назад, и лицо его стало бледно. Щукин открыл рот и застыл с пистолетом в руке.
         Весь зал жил, как червивая каша. Шипя и урча, качая головами, шаря и влезая друг на друга, по полу актового зала ходили двуногие птицы размером с корову. Одни имели туловище варана, головы их были похожи на петушиные, но с загнутыми вниз, как у коршунов, огромными клювами. Другие были в перьях, с парой верхних цепких лап. Их отвратительные ящеровидные головы издавали сипение и клекот. Раскрывая слюнявые пасти, из которых высовывалось что-то плхожее на вилку, они рыскали взад-вперед, натыкались на других, и, урча, вцеплялись зубами во что прийдется. Битая скорлупа валялась на полу и хрустела под их куриными лапами. На полу посредине зала стояли два темных металлических ящика, в одном из них горело небольшое светлозеленое пятно. Птицы всех размеров скакали по столам, били склизкими хвостами, поднимались по переплетам рам, вылезали через отверстия в крыше. Искрили оборванные провода. Из зала тянуло странным гнилостным, словно прудовым запахом. И еще смутно разглядели сотрудники кучи больших белых яиц, валяющиеся в пыльных углах. Странная голенастая птица с крыльями, как у летучей мыши и головой крокодила, занимала всю сцену. Труп человека в камуфляже лежал у двери, рядом с автоматом. Два расстрелянных рожка валялись возле него. Вместо головы было кровавое месиво из мозгов и костей.
           - Назад!.. - крикнул Щукин и стал пятиться, левой рукой отталкивая Полайтиса и поднимая правой пистолет. Он успел выстрелить раз девять, прошипев и выбросив в дверь зеленоватую молнию. Звук страшно усилился, и в ответ на стрельбу Щукина весь зал пришел в бешеное движение. Ящеровидные головы и клювы заметались в дикой пляске. Гром тотчас же стал скакать по всей ферме и играть отблесками на стенах. Чах-чах-чах-чах, - стрелял Полайтис, отступая задом на шахтный двор. Странный шорох послышался за спиной, и Полайтис вдруг страшно крикнул, падая навзничь. Существо на трехпалых лапах со шпорами, с громадной тупой мордой и пернатым хвостом, похожее на страшных размеров ящерицу, выкатилось из-за сарая и, яростно перекусив ногу Полайтису, сбило его на землю.
            - Помоги, - крикнул Полайтис, и тотчас левая рука его попала в пасть и хрустнула, правой рукой он, тщетно пытаясь поднять ее, повез пулеметом по земле. Щукин обернулся и заметался по двору. Раз он успел выстрелить, но сильно взял в сторону, потому что боялся убить товарища. Второй раз он выстрелил по направлению дома, потому что оттуда среди яростных оливковых морд высунулась одна огромная птичья с острейшим клювом, и пернатое туловище выскочило прямо по направлению к нему. Этим выстрелом он гигантскую птицу убил и опять, прыгая и вертясь возле Полайтиса, полумертвого уже в пасти чудовища, выбирал место, куда бы выстрелить, чтобы убить страшного гада, не тронув сотрудника. Наконец это ему удалось. Из распылителя хлопнуло два раза, осветив вокруг все зеленоватым светом, и от ящера осталась только голова. Закрыв желтой пленкой глаза, она выпустила Полайтиса. Кровь у того текла из рукава, текла изо рта, и он, припадая на правую здоровую руку, тянул переломленную левую ногу. Глаза его угасали.
          - Щукин… беги, - промычал он, всхлипывая.
          Щукин выстрелил несколько раз по направлению здания, в нем вылетело несколько стекол и обрушились колонны. Но огромная пружина, оливковая и гибкая, сзади, выскочив из подвального окна, перебежала двор, заняв его весь двадцатиметровым телом, и во мгновение ока нависла над сотрудником. Его швырнуло вниз на землю, и блестящий пистолет отпрыгнул в сторону. Щукин крикнул мощно, потом задохся, потом липкая чешуйчатая лапа придавила его всего, кроме головы. Коготь прошел раз по голове, сдирая с нее скальп, и голова эта треснула. Больше на ферме не послышалось ни одного выстрела. Все погасил шипящий, покрывающий звук. И в ответ ему очень далеко по ветру донесся из Тупиковки вой, но теперь уже нельзя было разобрать, чей это вой, собачий или человечий.



                ***

              В ночной редакции телеканала «112 Украина» ярко горели лампы, и толстый выпускающий редактор за большим монитором готовил к эфиру программу «Региональные ЧП».  Один твит попался ему на глаза, он всмотрелся в него через очки и захохотал, созвал вокруг себя ассистентов и операторов и всем показал этот твит. На узенькой полоске было написано:
              «Красный Луч, Донбасс. В районе появилась курица величиною с лошадь и лягается, как конь. Вместо хвоста у нее настоящие страусиные перья».
              Операторы страшно хохотали.
              - В мое время, - заговорил выпускающий, хихикая жирно, когда я работал  на центральном, допивались до слонов. Это верно. А теперь, стало быть, до страусов.
               Операторы хохотали.
               - А ведь верно, страус, - заговорил ассистент. – Что же, ставить, Станислав Иваныч?
               - Да что ты, сдурел, - ответил выпускающий. – Я удивляюсь, как секретарь пропустил, - просто пьяный твит.
               - Попраздновали, это верно, - согласились операторы, и выпускающий убрал твит о страусе.
                Поэтому «112 Украина» вышел на другой день, содержа, как обыкновенно массу интересного материала, но без каких бы то ни было намеков на краснолучского страуса.
               Студент третьекурсник медучилища Эдик, регулярно смотрящий «112» по утрам в лаборатории, выключил телек, зевнув, изрек: ничего интересного, - и стал надевать белый халат. Через некоторое время в лаборатории у него загорелись горелки и заквакали лягушки. В кабинете же у доцента Файнгольда была кутерьма. Испуганный Игнатыч стоял, держа руки по швам.
                - Понял… слушаю… - говорил он.
                Файнгольд вложил листок в файл и отдал ему, говоря:
                - Пойдешь в наш отдел животноводства, отдашь мой запрос, - пусть они его официально направят к этому Цыпу.., и скажешь им прямо, что он – свинья. Скажи, что я, доцент Файнгольд, так и сказал. И запрос мой отдай.
                «Хорошенькое дело…» - подумал бедный Игнатыч и убрался с файлом.
                Файнгольд бушевал.
                - Это черт знает что такое, - скулил он, разгуливая по кабинету и потирая руки в перчатках, - это неслыханное издевательство надо мной и над всей палеонтологией. Эти проклятые куриные яйца везут грудами, а я два месяца не могу добиться необходимого. Словно до Австралии далеко! Вечная кутерьма. Вечное безобразие! – Он стал считать по пальцам: - Ловля… ну, десять дней самое большее, ну, хорошо, - пятнадцать… ну, хорошо, двадцать, и перелет день, потом из Бомбея в Берлин день…Из Берлина к нам пять часов…какое то неописуемое безобразие…
                Он яростно набросился на айфон и стал куда-то звонить.
                В кабинете у него было все готово для каких-то таинственных и опаснейших опытов, лежал скотч для заклейки дверей, лежали скафандры и несколько баллонов с этикеткою «Укрбытхим. Не прикасаться» и рисунком черепа со скрещенными костями.
                Понадобилось по меньшей мере три часа, чтобы он успокоился и приступил к мелким работам. Так он и сделал. В училище он работал до одиннадцати часов вечера и поэтому ни о чем не знал, что творится за кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по городу, о каких-то птицах, ни странный твит в вечерней сети ему остались неизвестны, потому что студент Эдик был на футболе, на «Шахтере» и, стало быть, сообщить новость доценту было некому.
                Файнгольд около полуночи приехал к себе на квартиру возле храма и лег спать, почитав еще на ночь статью в журнале «Палеонтологический вестник», полученном из Берлина. Он спал крепко.
                Но не спал серый корпус киевского телецентра, где все гудело в студии редакции телеканала «112 Украина». В кабинете выпускающего происходила невероятная кутерьма и путаница. Он, совершенно бешеный, с красными глазами, метался, не зная, что делать, и посылая всех к чертовой матери. Ассистет ходил за ним и, дыша винным духом, говорил:
           - Ну что же, Станислав Иваныч, не беда, пускай сегодня ночью делают экстренный выпуск. Не переделывать же сейчас все…
            Ведущие и операторы не разошлись домой, а собрались в стаю и читали твиты, которые шли теперь всю ночь напролет, через каждые четверть часа, становясь все чудовищнее и страннее. Бейсболка Симона Забыймоскаля мелькала в ослепительном свете, заливавшем телестудию, и мегафонный ветеран Евромайдана хрипел и скрежетал, показываясь то здесь то там. По всем двадцати телефонам редакции звонили непрерывно, и было занято…
            Осветители  облепили мегафонного, и ветеран скрипел им:
            - Авиацию с ракетами прийдется посылать.
            - Не иначе, - отвечали осветители, - ведь это что ж такое.
            Затем страшная матерная ругань перекатывалась в воздухе, и чей-то визгливый голос кричал:
             - Этого Файнгольда посадить надо.
             - При чем тут Файнгольд, - отвечали из гущи, - этого сукина сына с фермы – вот кого расстрелять.
             - Охрану надо было поставить, - выкрикивал кто-то.
             - Да, может быть, это вовсе и не яйца.
             Все здание, казалось, тряслось и гудело от топота, криков и электроники. И создавалось такое впечатление, что серый неприглядный корпус полыхает электрическим пожаром.
             Занявшийся день не остановил его. Напротив, только усилил. Машины одна за другой вкатывались во двор, и тут же выезжали вон. Весь Киев встал, встала вся многострадальная страна. И прильнула к экранам, экранчикам, айпадам, и мониторам. Твиты сыпались и экстренные выпуски сверлили сонные мозги, а те закипали изумлением и ужасом…

                ***
             Доцент Файнгольд отъехал от храма на троллейбусе и к восьми прибыл в медучилище. Там его ожидала новость. В вестибюле стояли аккуратные пластиковые контейнеры в количестве двух штук, испещренные заграничными наклейками на чужом языке, и над ними царствовала одна русская меловая надпись: «Осторожно – яйца»
             Бурная радость овладела доцентом.
             - Наконец-то, - вскричал он. – Игнатыч, вскрывай контейнеры немедленно и осторожно, чтобы не побить. Ко мне в кабинет.
             Игнатыч немедленно исполнил приказание, и через четверть часа в кабинете доцента, усеянном опилками и обрывками бумаги, забушевал его голос.
            - Да они что же, издеваются надо мною, что ли, - выл доцент, потрясая кулаками и вертя в руках яйца, - это какой-то скот, а не Цып. Я не позволю смеяться надо мной. Это что такое, Игнатыч?
            - Яйцы, - отвечал сторож горестно.
            - Куриные, пнимаешь, куриные, черт бы их задрал! Из Польши!...  На какого дьявола они мне нужны? Пусть посылают их этому негодяю на его ферму!
            Файнгольд бросился к телефону, но не успел позвонить.
            - Семен Оттович! Семен Оттович! – загремел в корридоре вивария голос Эдика.
            Файнгольд оторвался от телефона, и Игнатыч стрельнул в сторону, давая дорогу студенту. Тот вбежал в кабинет, вопреки обычаю, не надев халата, и бросился к телевизору. На экране светилась заставка «112 Украина - ЧП регионов  - Экстренный выпуск»
            - Нет, выслушайте, что они сделали, в ответ закричал, не слушая, Файнгольд, - они меня вздумали удивить куриными яйцами. Этот Цып-Голодюк форменный идиот, посмотрите на яйца!
            Эдик совершенно ошалел. Он в ужасе уставился на вскрытые контейнеры, потом на экран, затем глаза его почти выпали из орбит.
            - Так вот что,.. – задыхаясь, забормотал он, теперь я понимаю… Нет, Семен Оттович, вы только гляньте.- Он ткнул дрожащим пальцем в экран. В нем сквозь густой ряд клеток зверинца пробирался монстр на двух мощных куриных лапах. Сьемка велась сверху, видимо, с вертолета. Чудовище напоминало птицу, но совершенно гигантскую, - самые большие вольеры с жирафами были меньше его. Серо-зеленые перья покрывали мускулистую тушу. Две когтистые лапы на груди искали, во что бы вцепиться. Птица вдруг остановилась у одной клетки, изогнула назад толстую чешуйчатую шею, подняла ужасающих размеров загнутый клюв, - и одним ударом разбила клетку. Тигр присел и прыгнул, но в ту же секунду повис в молниеносных когтях. Тело его задергалось, с низким рыком он попытался отбиться задними лапами, кусая когти птицы. Вторым ударом, курозавр расколол тигриный череп, брызнула кровь и когти разорвали тушу пополам. Диктор все это время что-то выкрикивал, но смысл криков был непонятен оглохшим работникам вивария.
            - Кто это, по вашему, Семен Оттович?
            Файнгольд сдвинул очки на лоб, потом передвинул их на глаза, вытер пот ладонью, всмотрелся в экран и сказал в крайнем удивлении:
            - Что за черт. Это… да это же древний потомок тиранозавра, - Titanis, известный еще, как Ужасная Птица… Она жила позже…
            Эдик опустился на стул и сказал, отстукивая каждое свое слово кулаком по столу.
          - Семен Оттович, этого «титаниса» сегодня засняли в краснолучском зверинце. Что-то чудовищное. Вы понимаете, этот негодяй в вышиванке вывел гигантских курозавров, они дали феноменальную кладку и разбежались по полям!
           - Что такое? – ответил Файнгольд, и лицо его сделалось бурым… - Вы шутите, Эдуард… Откуда?
           Эдик онемел на мгновенье, потом обрел дал речи и, тыча пальцем в открытый контейнер, где сверкали беленькие головки в желтых опилках, сказал:
          - Вот откуда.
          - Что-о?! – завыл Файнгольд, начиная соображать.
          Эдик совершенно уверенно взмахнул двумя сжатыми кулаками и закричал:
          - Это точно. Они ваш австралийский заказ на страусовые яйца переслали на ферму в Тупиковку, а куриные вам по ошибке.
          - Боже мой…  боже мой, - повторил Файнгольд и, зеленея лицом, стал садиться на вращаюшийся стул.
          Игнатыч совершенно одурел у двери, побледнел и онемел. Эдик вскочил и закричал в уши доценту:
          - Ну, теперь они будут иметь веселую историю!.. Что теперь будет, я не представляю. Семен Оттович, вы послушайте, - и он сделал звук телека громче: - «Куры-монстры идут стаями в направлении Киева… Появились летающие, с крокодильими головами… Воздушнодесантные части прекратили панику в Донецке после того, как зажгли пригородный лес, остановивший движение ящеров…»
          Файнгольд, разноцветный, иссиня-бледный, с сумасшедшими глазами, поднялся со стула и, задыхаясь, начал кричать:
          - Тitanis… Titanis… Ужасная Птица!  Боже мой! – В таком состоянии его еще никогда не видали ни Эдик, ни Игнатыч.
          Доцент сорвал одним взмахом галстук, оборвал пуговицы на сорочке, побагровел страшным параличным цветом и, шатаясь, с совершенно тупыми стеклянными глазами, ринулся куда-то вон. Вопль разлетелся под каменными сводами вивария.
          - Titanis… Titanis… - загремело эхо.
          - Лови доцента! – взвизгнул Эдик Игнатычу, заплясавшему от ужаса на месте.   – Воды ему… у него удар.
               
                ***
           Пылала бешеная августовская ночь в Киеве 2017 года. Горели все огни, и в квартирах не было места, где бы не сияло несколько ламп. Ни в одной квартире Киева, насчитывающего пять миллионов населения, не спал ни один человек, кроме неосмысленных детей. В квартирах ели и пили как попало, в квартирах что-то выкрикивали, и поминутно искаженные лица выглядывали в окна во всех этажах, устремляя взоры в небо, во всех направлениях изрезанное прожекторами. На небе то и дело вспыхивали белые огни, отбрасывали тающие белые конусы на Киев  и исчезали, и гасли. Небо беспрерывно гудело тяжелым гулом истребителей и вертолетов. В особенности страшно было на Крещатике. На вокзал Киев-Пассажирский через каждые десять минут приходили поезда, сбитые как попало из товарных и разноклассных вагонов и даже цистерн, облепленных обезумевшими людьми, и по улице Петлюры (бывшей Коминтерна) бежали густой кашей, ехали в такси, ехали на крышах автобусов, давили друг друга и попадали под колеса. На вокзале то и дело вспыхивала трескучая тревожная стрельба поверх толпы – это воинские части останавливали панику сумасшедших, бегущих но шпалам железных дорог из восточных областей  в Киев. На вокзале то и дело с бешеным легким всхлипыванием вылетали стекла в окнах и выли все поезда. Все улицы были усеяны плакатами, брошенными и растоптанными, и эти же плакаты под жгучими оранжевыми рефлекторами горели с троллейбусных остановок. Они всем уже были известны, их никто не читал. В них Киев объявлялся на чрезвычайном положении и объявлялся коммендантский час. В них грозили за панику. Новости на бигбордах сообщали, что на восток Украины часть за частью уже едут войска со спецоружием. Но плакаты не могли остановить воющей ночи. В квартирах роняли и били посуду  и цветочные вазоны, бегали, задевая за углы, разматывали и сматывали какие-то узлы и чемоданы, в тщетной надежде пробраться на вокзал. Увы, все направления на запад  были закрыты. Поездные депо были оцеплены густейшими рядами пехоты. Возле банкоматов стояли кольцами огромные очереди, как в войну за хлебом. В супермаркетах давно опустели почти все полки. Большие колонны  грузовиков и фур  проносились по улицам на юг, в сопровождении эскортов бронетранспортеров с мигалками, и на их броне сидели бойцы спецподразделений, ощетинившись автоматами.
           Очень далеко на небе дрожал отсвет пожара, и слышались, колыша густую черноту августа, беспрерывные удары пушек.
           Под утро, по совершенно бессоному Киеву, не потушившего ни одного огня, сметая все встречное, что жалось в подъезды и витрины, выдавливая стекла, прошла через Гаванский мост на левобережье доблестная танковая бригада. Трезубцы желтоголубели на башнях. Толпа, мечущаяся и воющая, как будто ожила сразу, увидав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое варево безумия, броневые машины.
          В толпе на тротуарах начали призывно, с надеждою, орать.
          - Слава Ураїні! – кричали исступленные женские голоса.
          - Героям слава! – отзывались мужчины.
          - Задавят!! Давят!.. – выли где-то.
          - Помогите! – кричали с тротуара.
         За ними ползли боевые машины пехоты. С брони смотрели в зыбком рекламном свете лица в заломленных лихих беретах. Держа в руках «акээмы» и «стингеры», парни разухабисто что-то распевали. Слова тонули в гуле колес и гусениц, и издалека был вид, как в немом кино.
         - Рятуйте, хлопці, - завывали с тротуаров, - бийте гадів… Рятуйте Київ!
        - Мать… мать… - перекатывалось по колонне. Сигаретные огоньки вспыхивали в утреннем воздухе, и белые зубы скалились на ошалевших людей с высоты. Иногда колонна останавливалась, тогда немое кино оживало, и с башен прорывалось глухое, щиплющее сердце пение:
               
                А ворог атакує в останній момент,
                Та знову «заграв» вже забутий кулемет!..
                Ах, лента за лентою,
                Набої подавай!
                Вкраїнський повстанче
                В бою не відступай!..

         Гудящие раскаты «ура» выпескивались над всей этой кашей, потому что пронесся слух, что впереди колонны едет ставший легендарным десять лет назад, постаревший и поседевший коммандир танковой бригады. Толпа завывала, и в небо улетал, немного успокаивая мятущиеся сердца, гул: «ура… ура…»

               



                ***
         Краснолучское медучилище было скупо освещено. События в него долетали только отдельными, смутными и глухими отзвуками. Раз под большими часами возле супермаркета грохнул веером залп, это гонялись за мародерами, пытающимися ограбить квартиру на улице Ленина. Машинного движения здесь было мало, оно все сбивалось к вокзалу. В кабинете доцента, где тускло горела одна лампа, отбрасывая пучок на стол, Файнгольд сидел, положив голову на руки, и молчал. Слоистый дым веял вокруг него. Мобильники в камере давно «сели». В террарии лягушки молчали, потому что уже спали. Единственный демонстрационный экземпляр заврокура уже две недели как сдох от обиды, не имея возможности кого-нибудь кусать. Доцент не работал и не читал. Забытый телевизор в углу вещал, что Полтава горит почти вся, и что артиллерия обстреливает  Парасоцкий лес по квадратам, громя залежи страусиных яиц, разложенных во всех песчаных оврагах. Сообщалалось, что эскадрилья истребителей под Изюмом действовала весьма удачно против птеродактилей. В полях при помощи напалма была остановлена большая стая четырехлапых кур, но жертвы человеческие на востоке и юге неисчислимы из-за того, что население, вместо того чтобы покидать районы в порядке правильной эвакуации, благодаря панике, металось разрозненными группами на свой риск и страх, кидаясь куда глаза глядят. Сообщалось, что танковая бригада в харьковском направлении блистательно выиграла бой со страусовыми стаями, перестреляв их всех и перепахав громадные кладки яиц. При этом бригада понесла незначительные потери. Кабинет министров подал в отставку во главе с премьером, но сейчас, как-будто, формируется новый состав «технического» кабмина, и что он непременно будет призван вывести страну из куриного путча. Правительство будет способно на самые жесткие меры к тому, чтобы не допустить повторения полтавской истории, в результате которой, благодаря смятению, вызванному неожиданным нападением огромных ящеров, появившихся в количестве нескольких тысяч, город загорелся во всех местах, где бросили включенные газовые печи и начали безнадежный повальный исход. Сообщалось от нового правительства, что в случае, если птиц не удастся удержать в стокилометровой зоне от столицы, она будет эвакуирована в полном порядке. Сообщалось, что Киев обеспечен продовольствием по меньшей мере на полгода и что Верховная Рада с мэрией предпринимает все срочные меры для того, чтобы вести бои с курозаврами на самих улицах столицы, в случае если армии не удастся удержать нашествие врага.
           Ничего этого доцент не видел, смотрел остекленевшими глазами перед собою и курил. Кроме него в училище был один верный Игнатыч, бессонный уже третью ночь, которую он проводил в кабинете доцента, ни за что не желающего покинуть свою единственную оставшуюся камеру, и вахтерша Марья Степановна. Теперь сторож приютился на клеенчатом диване, в углу, и молчал в скорбной думе, глядя, как чайник с чаем, предназначенным для доцента, закипал на треножнике газовой горелки. Виварий молчал, и все произошло внезапно.
           С тротуара вдруг послышались ненавистные звонкие крики, так что Игнатыч вскочил и охнул. Потом он прошептал: «Я щас…», - и выбежал в коридор. На улице замелькали огни фонариков, и отозвался нарастающий шум в вестибюле. Доцент плохо воспринял этот шум. Он поднял на мгновение голову, пробормотал: «Ишь как беснуются… чтож я теперь поделаю». И вновь впал в оцепенение. Но оно было нарушено. Страшно загремели железные двери, выходящие на улицу, и все стены затряслись, взорвались петарды. Затем лопнуло зеркало в соседней лаборатории. Зазвенело и высыпалось стекло в кабинете доцента, и серая тротуарная плитка влетела в окно, взорвав телевизор. Лягушки шарахнулись в террариях и подняли вопль. Вбежал и заметался Игнатыч, бросился к доценту, хватая его за руки и крича: «Убегайте, Семен Оттович, убегайте». Тот поднялся с вращающегося стула, выпрямился и, прочистив нос, ответил, при чем его глаза на миг приобрели прежний блеск, напоминавший прежнего вдохновенного Файнгольда.
           - Никуда я не пойду, - проговорил он, - это просто глупость, - они мечутся, как сумасшедшие… Ну, а если вся страна сошла с ума, то куда же я уйду. И, пожалуйста, перестаньте кричать. При чем здесь я! Эдуард! – позвал он и нажал кнопку.
           Вероятно, он хотел, чтоб Эдик с Игнатычем прекратили всю суету, которой он вообще никогда не любил. Но Эдик ничего уже не мог поделать. Он еще утром уехал к родственникам в Россию, чтобы переждать куриную войну.
           Грохот кончился тем, что двери вивария растворились и издалека донеслись хлопки выстрелов, а потом весь кафельный вестибюль загрохотал бегом, выкриками, боем стекол. Игнатыч вцепился в рукав Файнгольда и начал его тащить куда-то. Он отбился от сторожа, вытянулся во весь рост и, как был в белом халате, вышел в коридор.
           - Ну? – спросил он. Двери распахнулись, и первое, что появилось в дверях, это спины беркутовцев в бронежилетах. Они отступали из двери, в которую напирала яростная толпа, спиной и стреляли из помповых ружей. Потом они бросились бежать мимо Файнгольда, а один из них крикнул ему:
           - Доцент, спасайтесь, я больше ничего не могу сделать.
          Его словам ответил хриплый крик Игнатыча где-то вдалеке. Беркутовец проскочил мимо Файнгольда, стоящего как белое изваяние, и исчез во тьме извилистых коридоров в противоположном конце. Люди вылетели из дверей, завывая:
           - Бей его! Убивай жидяру!
           - Киевский наемник!
           - Ты распустил погань!
           Искаженные лица, военные каски, палки с гвоздями, разорванные бронежилеты запрыгали в коридорах, и кто-то выстрелил. Замелькали бейсбольные биты. Игнатыч, стоя в террарии среди жаб на коленях, распростер руки, как распятый… Файнгольд немного отсупил назад, прикрыл дверь, ведущую в кабинет. Он не хотел пустить толпу и закричл в раздражении:
           - Это форменное сумасшествие… вы совершенно дикие звери. Что вам нужно? – Завыл: - Вон отсюда!! – и закончил фразу резким, всем знакомым выкриком: - Игнатыч, гони их вон!
           Но Игнатыч никого уже не мог выгнать. Он с разбитой головой, истоптанный и рваный в клочья, лежал недвижимо в террарии, и новые и новые толпы рвались мимо него, не обращая внимания на стрельбу «Беркута» с улицы.
           Низкий худощавый парнишка в черной маске, с красными глазами, опередил других, дорвался до Файнгольда и страшным ударом биты размозжил ему голову. Файнгольд качнулся, захлебнувшись кровью, стал падать на бок, и последним его словом было:
          - Глупость… глупость…
          Всю эту картину, стоя совсем рядом, снимала на планшет джинсовая девчушка лет пятнадцати. Потом она присела на стул, и стала выкладывать «прикольное» видео в ютьюб.
         Ни в чем не повинную Марью Степановну убили и растерзали на вахте. Камеру, где потухали мобильники, разнесли в клочья, в клочья разнесли террарии, перебив и истоптав обезумевших лягушек, раздробили стеклянные столы, раздробили рефлекторы, а через час виварий пылал, возле него валялись трупы, оцепленные шеренгами милиции со щитами. Водометы лили струи во все окна, из которых, гудя, длинно выбивалось пламя.


                ***

          В ночь с 19-го на 20 августа 2017 года упал железный метеорит. Он прилетел в степь под Мелитополем ночью, отколовшись от  огромного астероида  2013 YP139,  и пламя его яркого хвоста, а затем оглушительный взрыв наблюдали люди из окрестных сел за много километров. В домах вылетели стекла, на одной ферме упал столб и убил бычка. Кроме того, что пепел и пыль от взрыва поднялись на много километров, люди заметили, что с той самой минуты, как просиял на небе метеоритный хвост, все электронные устройства перестали работать. За два часа остановились атомные электростанции, накрылись интернет, мобильная связь, телевидение, радио,.. - и вся остальная электроника. Части ПВО перешли на автономный режим. Страну накрыло какое-то мегаэлектромагнитное излучение, которое связывали именно с падением космического тела. Остервеневший Киев погрузился во тьму и безмолвие. Люди прощались с друзьями и близкими, встречая конец света…
           Только к концу третьих суток население поняло, что метеорит спас столицу и те безграничные пространства, которыми она владела и на которые надвинулась страшная беда 17-го года – курозавр. Танковая армия под Днепропетровском, потерявшая три четверти своего состава, начала изнемогать, и истребительные эскадрильи ракетами уже не могли остановить движения мерзких ящеров, полукольцом заходивших с востока, юго-востока и юга по направлению к Киеву.
            Их задушила мегаволна. Излучение невиданной силы от взрыва метеорита вызвало повсеместный падеж омерзительных стай. В 20-х числах августа, когда оно исчезло и заработала электроника, показалось солнышко, высветив побитую пеплом и холодом зелень на деревьях, сражаться больше было не с кем. Беда кончилась. Леса, поля, необозримые болота были завалены огромными яйцами, но они были совершенно безвредны. Они были мертвы, зародыши в них прикончены.
            Необозримые пространства страны еще долго гнили от бесчисленных трупов гигантских птицеящеров, вызванных к жизни из страусиных эмбрионов обычными электромагнитными волнами эсэмэс-рассылок, замеченными гениальным палеонтологом из КрасногоЛуча. Они уже не были опасны. Непрочные создания из миллиардных глубин прошлого Земли погибли в два дня, оставив на площади пяти областей страшное зловоние, разложение и гной.
           Были долгие эпидемии, были долго повальные болезни от трупов птиц и людей, и долго еще ходила армия, снабженная бульдозерами, экскаваторами и огнеметами, очищая землю. Очистила, и все кончилось к весне 18-го года.
          А весною 18-го года опять затанцевал, загорелся и завертелся огнями старый Киев, и опять по-прежнему было многолюдно на воскресенном Крещатике, и над главами Владимирского кафедрального собора висел пасхальный солнечный диск.
          На месте сгоревшего медучилища выстроили новое, красивое, и анатомию с физиологией в нем преподавал бывший студент и член зоологического кружка Эдуард Иванович, но Файнгольда уже не было. Никогда не возникал перед глазами людей огромный, в рытвинах, кустистый доцентский нос. О курозавре и метеорите 17-го года еще долго говорил и писал весь мир, а знаменитый палеонтолог из Америки написал об этом толстую книгу. Но потом имя доцента Семена Оттовича Файнгольда оделось туманом и забылось, как забылось чудодейственное влияние на эмбрионы электромагнитных волн, открытое им в памятную майскую ночь. Получить подобные результаты больше не удалось, хоть иногда преподаватель анатомии Эдуард Иванович и пытался. Первую камеру уничтожила разъяренная толпа в ночь убийства Файнгольда. Две камеры сгорели в тупиковской ферме «Красный луч» при первом бое эскадрильи с ящерами, а восстановить их не удалось. Как ни просто было сочетание двух обычных старых мобильников с одним айфоном, его не скомбинировали второй раз, несмотря на все старания палеонтолога из университета Монтаны Джека Хорнера. Очевидно, для этого нужно было что-то особенное, кроме знания, чем обладал в мире только один человек – покойный доцент Семен Оттович Файнгольд.

2014г.




Рисунки - Гинтар Вайтекутис   http://vk.com/id36227680