Знамение Времени или Шаг к Свету. Ч-2. Глава девятая: Важное мероприятие
19 октября
Целый день Джаред провел изучая гримуары в попытке найти хоть что-то, что могло бы указать ему путь, но, увы, все ограничивалось какими-то смутными сообщениями, не раскрывающими сути дела. Безрезультатно проделанная работа изрядно воспалила ему голову, по сему ближе к вечеру он решил прогуляться. В городе стояла ясная погода, совершенно не изменившаяся с утра, такая же приторно прохладная, влажная, с запахом бетона и мокрой земли, пустых стен и одиночества.
Джаред, голодный и уставший, побрел в первую же забегаловку чтобы чем-нибудь
подкрепиться. Мысли его были освящены какой-то лучезарной магией, как будто бы
он сошел с небесных ступеней, в первый раз оглядел земные прелести и с головой
окунулся в непорочное сладострастие. Ничего подобного за всю свою жизнь, которая казалась нескончаемо долгой, Джареду не приходилось испытывать.
Влюбленность в нем возникала часто, ведь ему пришлось повидать великое
множество девиц но то, что творилось внутри него сейчас, нельзя было сравнить со всем тем, что было раньше. Эти чувства к Джине казались первородными, как будто с самого первого своего вздоха они были в его воспоминаниях, но он не обращал на них внимания, а потом и вовсе позабыл, женился на другой женщине, но ошибка дала о себе знать теперь, когда он вспомнил, где его истинная мечта. Это было одновременно и больно, и сладко, и так всепоглощающе, что он захлебывался чувствами, превосходящими все иное на этом свете. Он осознал так ясно вдруг, что более не сможет вернуться обратно, к иной своей жизни, что более не сумеет руководить собой и мыслить здраво, что не сможет отпустить того эфирного демона, что ведет его на верную смерть, что руки его потянулись к пистолету, и он подумал о том, что даже запросто сможет умереть, лишь бы не терпеть эту сладостную муку, что приносит ему его любовь. Мучительное счастье светом пронзило его жизнь, полную раздумий во мраке и пламени, такое страшное по своей силе чувство, такая нежность внутри внешней жестокости, кто бы мог подумать! Рационалист-романтик, обладающий умом аристократа, душой поэта, сердцем живописца, призванием демона, он, так часто представляющий себя невинно влюбленным фанатиком чувств, утопающим в головокружительной сладости любовником, теперь и только теперь понял, что значат все эти его фантазии. В любви его до того момента, как он встретил Джину не было ничего подобного, да и быть не могло: только одно существо на свете сумело так вскружить ему голову. Калейдоскоп всех его несчастий и кошмаров развеялся в огненном зареве чувств, и более уже ничто не могло возродить в нем былых печалей, когда он вспоминал о своей маленькой храброй и сильной спасительнице. Он находился будто бы в полудреме, бродил по улицам в каком-то чаду, обессиленный, обескураженный, потерянный, искомый всеми бедами, но доступный лишь лучезарным грезам и всполохам своих чудных желаний. Казалось, его не останавливают стены, что он проходит сквозь них, словно призрак, ведомый огоньком в ночи к родному дому; что он волшебный путник или отыскивающий путь в далекий свой дом земной альв; быть может, раскаявшийся пленник, отказавшийся от благ мирских во имя своих богов; быть может, невинное дитя природы, ищущее защиты и покоя. Он умирал от жажды, которой не понять тому, кто не испытывал любви; изголодавшееся сердце еле билось, и ноги его подкашивались в борьбе сердца и разума. Но исход этой бесполезнейшей битвы был ясен: разум обречен на поражение. Джаред беспрекословно следовал своим страстям, и каждая новая мысль рождала в нем все большую смелость, но вместе с
тем добавляла его телу несказанной робости, отнимала дар речи и заставляла щеки покрываться алыми пятнами смущения. Противостоять этому Джаред не мог. Он
шел ко дну, как брошенный в реку камень, как любой влюбленный, потерявший
Джаред бежал куда-то от окраины, не оглядывался на голоса, не обращал внимания
на приметы; он не думал о своем деле, о кошмарных снах, о потерянной душе, об
обозлившихся на него приспешников зла — можно было сказать, он вообще ни
о чем не думал, однако же некоторые образы возникали в его занятом ходьбой
мозгу. Он будто бы вспоминал, как надо правильно переставлять ноги, но тогда
же и вилось вокруг его головы кольцо, как будто бы засвеченной кинопленки,
где с трудом можно было разобрать отдельные части кадров, но общая смутная
картина все-таки выстраивалась в голове. А мимо него мелькали в вечереющем
сумраке прохожие и экипажи. Ночь плыла еще далеко, но день уже был испепелен
закатом до цвета черной золы; воздух был пряно-янтарным, в нем витала приторная свежесть тления и увядания, а земля смолисто-каштанового цвета томно нежилась в прохладе ветерка, пробегавшего по ее теплому лиственному одеялу. Улицы еще были оживлены, по ним бродили вечные одноликие прохожие, как будто бы жизнь их протекала по кругу на этих улицах, и закоулки эти были комнатами одного большого Около одного знатного особняка на улице, где располагались жилища богатейших и влиятельнейших жителей города, собралось шествие пышно наряженных дам и молодых людей. Шелестели платья, ржали кони, раздавался гул голосов, и в маскараде, скрывавшем уродство безразличных мин, все смешивалось в странное Джаред глядел на эту толпу с удивлением и любопытством. Ему давно уже не приходилось бывать здесь, в этом времени, а оттого и все характерное для эпохи, в которой он родился, и все для нее обыденное было ему в диковинку, а он любил познавать новое, изучать, исследовать, наблюдать — так душа его не теряла своей глубины и чистоты, сберегала нежность, дарованную ей природой, а ум и память Джаред остановился и стал рассматривать собравшихся с приличного расстояния, чтобы никто из людей не заметил его. Он видел и изучал каждую даму и каждого ее кавалера, иногда он добирался до мелочей, запоминал детали. Зачем он это делал и что влекло его сюда, он объяснить не мог, но ясно знал одно: предчувствие не дает ему сдвинуться с места. И верно: спустя какое-то время, он увидел из своей засады, как неземной красоты девушка двигалась по тротуару под руку со своим кавалером. Кожа ее была бархатистой и бледной, прозрачной, словно китайский фарфор, и чтобы ощутить всю ее нежность достаточно было лишь поглядеть на нее, и кончики пальцев будто бы по-настоящему скользили по плавным изгибам ее тела, по гордой линии плеч; волосы ее были собраны на затылке совершенно небрежно, но эта небрежность была будто бы нарочной: так необыкновенно она преображала юный облик, подчеркивала совершенство изящных живых локонов, и даже блики, казалось, играли ярче на этих волосах, и отливающий благородной кровавой бронзой цвет сводил с ума. Движения, не лишенные величия и гордыни, не сковывали даже тугие шнуры корсета, обхватившего талию; рукавчики платья туго стягивали упругие мышцы предплечья; декольте обнажало тонкую ключицу, нежное украшение, и ту незначительную, но обладающую магнетически волшебной силой часть молочно-белой груди. На тонких запястьях держались кованые браслеты столь искусной работы, что каждый завиток был на них на вес кольца чистейшего золота, а на ногах девушки были туфли, обтянутые шелком и шитые кружевом.
Особа показалась бы совсем еще девочкой, если бы не ее осанка и манера держать
себя, но, по сути, это и была девочка — уж Джареду-то сразу стало понятно, чья
яркая красота предстала перед ним: по мягкому профилю лица он узнал в красавице Джину. В который раз она уже поразила его, но теперь, представ в образе прекраснейшей из всех когда-либо живущих во вселенной, нанесла решающий удар. Сердце Джареда было разломлено безжалостной рукой нежнейшего существа.
Дыхание перехватило, сердце будто бы пустилось в марафон. Ничего ужасней он не
испытывал, и вместе с тем и ничего прекрасней. Это была борьба всех богов любви и всех ее духов в одном лишенном гармонии сердце, борьба не на жизнь, а на смерть. Он выдохнул шумно и тяжело, даже с болью, неугомонно терзавшей его, но более всего — с тоской; изнемогающий от нежности он был готов отдать на
отсечение голову, если бы только ему позволили коснуться губами мизинца этого
ночного духа, этой мечты. Наблюдая за ней издалека, Джаред чувствовал, что он
несчастен, как никогда. Он желал быть к ней ближе. Так близко, как только она
позволит ему, ежели вообще позволит. Еще утром аромат ее волос благословением
коснулся его легких; еще утром свет ее зрачков, исколотых шипами смертельной
отравы, вонзал новую иглу в его отрешенное от всего мира сознание... но то было так давно! Сейчас она здесь, ее под руку ведет юноша, столь же прекрасный, сколь и она сама, быть может, единственно существующий на свете идеал, ведь лицо его так лучезарно, так неповторимо прекрасно, что сам Аполлон увидел бы в нем свое поражение. Прискорбно, до слез печально, нет! ужасающе до истерических рыданий. Он стоял неподвижно и не знал, может ли вообще шевелиться. Мысли вмиг унеслись куда-то далеко, но осознанный взгляд продолжал цепляться за изгибы юного и, как казалось ему, нетленного, вечного тела, и порывы желания точили его внутри, срезали пласты души тонкими лезвиями, и что-то вытягивало из него всю кровь, все жизненные силы. Страсть была непреодолимой, еще сильнее — нежность, и как вывод — любовь. Непобедимое всепоглощающее ощущение наполненности, оно разрывало юную грудь, и сердце кровоточило, но билось так бешено, что казалось, его бой слышно на другом конце улицы. Джаред был потерян и необыкновенно одинок в своей любви, но так горячо верил в то, что Джина не позволит ему умереть, не коснувшись ее губ, что силы жить возвращались к нему, и он мог дышать. Но он неумолимо двигался к пропасти, ослабевал. Последние силы он отдавал своей любви и своей работе, а все утраченное давно стало частью пламенных подземелий и чудовищных темниц врага.
Джаред продолжал наблюдать за Джиной, плавно, но решительно продвигавшейся
между людьми вместе со своим кавалером. Она выглядела очаровательно, но
вместе с тем обворожительность мешалась в ней с грозностью, а прелесть с
неимоверной силой. Толпа принимала ее недружелюбно, как будто бы все эти люди
как один находили в ней сходство со своим злейшим врагом и соперником, а она
словно бы знала каждого, причем не только по именам, но и по их деяниям.
Джаред замечал, как морщился ее прекрасный лоб, когда она глядела на одних, и
как блестели ее глаза, когда она примечала иных. Выискивая кого-то, она следила за толпой, будто бы руководила ей, как сворой верных псов. Спутник ее покорно следовал за ней, как слуга, обязавшийся счищать пылинки с ее крохотных туфель; он казался даже ее учеником, в какой-то степени. Джареда заполнили зависть и злость, но, вспомнив, что нельзя поддаваться на уловки темных сил, он остыл, упрекнув себя за минутную слабость. Он продолжил следить за Джиной, одной половиной мозга утопая в ее очаровании, а другой изнемогая от любопытства и Толпа незаметно растворилась: все до единого вошли внутрь здания. Странно озирающийся охранник торопливо запер дверь за последним гостем, а ключ, лишь только был он извлечен из замочной скважины, рассыпался ржавчиной в его Джаред, приняв вид случайного прохожего, неторопливыми шагами, не выдавая любопытства, подошел к охраннику сбоку.
- Простите! - позвал он его, и демон (Джаред сразу же понял, что это не человек) вздрогнул от звука его голоса. - Что здесь за мероприятие?
- Не твое дело. - ответил охранник, уставившись в одну точку.
Глаза его были остекленевшими, а от тела явно несло мертвечиной.
Джаред обвел внимательным взглядом его одежду и заметил на его кармане
знакомую ему печать, печать Баала, одного из древних божеств, которого поглотило Зло, пришедшее со звезд, безликое Зло и Владыка, что вселял в сердца богов земли ужас и мрак. Нет, ему не удалось заполучить их всех, лишь только самых слабых: он прельстил их силой, прельстил властью, и они попали в его паутину и запутались в ней. Обратного хода у них не осталось и они добровольно дали клятву служить тем, кто скрывался в недрах земли и оттуда пытался затмить сияющее на поверхности.
Заметив подозрительный взгляд Джареда, охранник скорчил леденящую кровь
гримасу, и кожа на его лице стала отслаиваться сухими пластами; обнажились
зубы чудовища, закатились глаза, наливаясь чернилами. Джаред уже давно не
сталкивался ни с кем из войск демонов, тем более, ни с кем из легионов такого
могущественного демона, как Баал.
Помниться, Баал во времена давние и едва ли изученные со всей тщательностью
даже существами поумнее да половчее людей, слыл божеством хоть и жестоким,
но далеким от того зла, которое нынче олицетворял. Но так уж случилось, что
древнейшие и темные силы поглотили его, да и не только его, а многих и многих
других, и с тех самых пор стали зваться они темными божествами или темными
демонами (известно, демон — это не злобное существо, обитающее в преисподней,
но любая сверхъестественна сила, будь то бог или вампир, да, собственно, кто
угодно, и вовсе не обязательно, чтоб он принадлежал к той расе, что олицетворяет зло, ибо демонов ошибочно считают злыми, хоть таковые среди их и имеются, но углубляться в долгое повествование об этом времени вовсе нет) Сейчас, быть может, время не самое для того подходящее, однако же хочу я сообщить о том, что множество и множество демонов земли сражались с далекими богами космоса веками за то лишь, чтобы существовали миры, пусть даже самые крохотные, и существа пусть даже самые жалкие. Но об этом позже, ибо эта история не о далеком прошлом и великих сражениях, а о битве иной, пусть и не менее значимой, но одной из таких, что зовутся последними. Но последняя ли? И об этом все позже.
Демоны, как было сказано уже, не все принадлежат ко злу, но Джаред на
собственной шкуре познал, как быстро странный и темный недуг завладевает ими
одним за другим. Баал давным давно поддался Владыке, и воины его, набранные
не иначе как из подземных кладовых, а быть может и в темницах северной богини
смерти, были уродливы, жестоки и кровожадны. Демоны - одно дело, но вот люди,
зарывшиеся в недра планеты, где враг строит свои кузни — это страшно. Люди,
добровольно продавшие свою душу, люди, добившиеся власти, пробегая по трупам
— это не то, что создали боги, это порождение мрака.
Он чтил и тьму и свет, потому что понимал, что это родственные и несуществующие друг без друга вселенные, что они — словно вещество и антивещество — вместе образуют жизнь. Он верил в обе эти силы и в то, что однажды между ними наступит гармония, если, конечно, не считать гармонией постоянное противостояние, ведь, в какой-то степени, это противостояние совершенно нормальное явление, гармонизирующее с природой. Это — как пищевая цепочка или оборот воды — взаимосвязь и последовательность, исполнение приказов природы, поддержание естественного состояние и порядка вещей. Да, гармония есть и сейчас, но в самом странном ее проявлении. А он ожидал несколько иного расклада, но сам не знал, какого именно. Глупец, он думал, будто бы что-то значит для мира! Но он разочаровывался каждый раз, когда понимал, что нет — жизнь бы так же естественно и невозмутимо текла и без него, и не так важна его сила, и не так необходима его забота, да и в общем работа у него хуже некуда. Да и никто на Земле не знает, что он за овощ, так что для него самого не было особой выгоды так хранить порученное ему богатство. Чушь! Люди сами могут со всем разобраться. А он слишком устал, чтобы дальше оказывать всем медвежьи услуги.
Все эти мысли пролетели в голове Джареда за несколько секунд, а потом он, на
минуту сцепившись с демоном, смог благополучно распороть ему ножом брюхо,
после чего душа того ненадолго покинула свое тело, но, как знал Джаред на
собственном опыте, долго ждать возвращения не придется. Но ему надо было всего-то заглянуть внутрь одним глазком и убедиться, что с Джиной все в порядке. Он попытался осторожно приоткрыть дверь, но та не поддавалась ни в какую.
Испробовав сотню отмычек, что он носил с собой постоянно, Джаред опять таки
разочаровался. Оглядев здание от фундамента до крыши, он приметил наиболее
низко расположенное стрельчатое окно, находящееся как раз в том месте, где
подобраться к нему при всем немаленьком росте Джареда было хоть и
проблематично, но вполне реально. Напрягшись, он вскочил на выступ, дотянулся
до толстой ветви дерева, что росло у обочины, а после, уцепившись за карниз,
подтянулся и смог несколько секунд лицезреть странную картину: все люди (иначе, конечно, демоны), собравшиеся в зале, встали полукругом, надели маски и начали молиться на каком-то древнем и поистине ужасном языке. Среди них была и Джина, и ее спутник, но оба вели себя отлично от других — они были обеспокоены, напуганы, напряжены, словно в ожидании чего-то страшного. Джаред успел заметить двух людей, крадущихся к ним, но к этому времени его руки ослабли, и он рухнул на землю, от волнения даже не сумев приземлиться на ноги. Поспешно поднявшись, он кинулся к двери. Его переполнило чувство тревоги, сравнимое только с тем страшным чувством, когда беглец начинает ощущать на своем затылке дыхание того, от кого он бежал. В последней надежде, готовый порваться на британской флаг, он ударил дверь плечом, попытался выбить ее ногой, и вдруг нечаянно вспомнил то, что нужно. Память возвращалась к нему особенно часто в критические моменты жизни и всегда говорила ему, что делать. Тогда Джаред ощущал себя непобедимым, и страх уходил, и злоба брала верх. Ему иногда казалось, что все, к чему бы он ни прикоснулся в моменты таких просветлений, погибало либо воспламенялось. Он даже и не понял, как сейчас ему удалось отпереть зачарованный темными демонами замок. Дверь сдалась под последующим ударом, и Джаред влетел в залу, полную чудовищных тварей. Но Джина не успела обернуться и увидеть его: в ее спину плавно, медленно вошел клинок злопыхателя.
Джина встрепенулась, осела, и тело ее пронзила тонкая вспышка, и она бы
расщепила ее на части, либо вырвала бы и растерзала ее душу, но иная нить,
невидимая, неразрывно соединявшаяся со своим повелителем, тончайшая,
неуловимая и меткая, оплела своей магией стрелки часов и повернула их вспять.
Быстро-быстро отплыли в прошлое все события, и Джаред остался в пустой зале
наедине с огромными часами, ход которых он сбил ради спасения эфемерного
существа, пустившего струи блаженного яда в его сердце. Он опустил правую
руку, вечно оплетенную невидимой паутиной времени, и посмотрел на часы. Оставалось около четверти часа до того, как первый гость войдет в помещение, поэтому, быстро осмотревшись и не приметив ничего особенно важного (возможно, как раз-таки важного там было предостаточно, и он бы мог подробнейшим образом изучить все это и разузнать как можно больше, ежели бы имел хоть малейшее представление о тех предметах, что его окружали) он вышел на улицу и стал пробираться сквозь толпу в поисках Джины. Он увидел ее с кавалером, когда оба переходили улицу. Без промедлений Джаред кинулся к ней и схватил ее за плечи. В какой-то момент, когда его руки коснулись ее белоснежной кожи, он испугался своего жеста, а оттого мигом отнял их и стал держать на таком расстоянии, чтобы только лишь кончики пальцев могли касаться нежной кожи, а ладони ощущали тепло тела. Он заглянул в ее глаза со страхом и восхищением, но после его взгляд стал серьезным, и он заговорил размеренно, четко, следя за интонацией, чтобы убедить Джину в своей правоте.
- Послушай, пожалуйста! Не ходи туда! Тебе грозит смерть. Но ты можешь просто не пойти и избежать ее. Пожалуйста, Джина, верь мне! - и его ладони осторожно
- Во-первых, откуда тебе это известно? - серьезно спросила Джина. - Во-вторых,
наивный юноша, меня не так-то просто убить. - она осторожно убрала его руки от
- Джина! Пожалуйста! Я видел яркую вспышку, она пронзила твое тело, она...
- Вспышка? О, это не я погибла, глупец, это какой-то ублюдок решил лишить меня
сознания, дабы утащить к себе в плен. - нахмурилась Джина.
- Прошу тебя! Уходи как можно дальше от этого места! - взмолился Джаред, и его
взгляд стал выражать полнейшее отчаяние, и Джина конечно, заметила это. Пока
девушка призадумалась, спутник ее стоял рядом и был белее полотна. То ли память вернулась к нему, то ли к горлу подступила горькая тошнота, но он был ошеломлен до того, что онемел и не мог двигаться.
- Джаред... - тихо позвал он, но тот не услышал. После этой слабой попытки спутник замолчал и более не произнес ни звука.
- Джина, пожалуйста! - попросил Джаред еще раз и снова обеими руками взял ее за Тепло ее тела несказанно пленило его и каждое малейшее прикосновение
доставляло несравнимое ни с чем блаженство его истерзанной душе.
- Как ты узнал? - спросила вдруг Джина.
- Как ты узнал? - повторила она свой вопрос.
- Это невозможно объяснить, это все моя природа. Я не могу...
- Кто меня убил? - Джина решила не давить на Джареда с расспросами, ибо знала,
что такое скрывать ото всех, кто ты есть.
- Какой-то мужчина, я не видел его лица, но черный смокинг и... алые манжеты.
В его руках был кинжал,тонкий золоченый кинжал, и... эта вспышка... - Джаред запнулся.
- Кинжал? Золоченый кинжал? - Джина побагровела, но быстро взяла себя в руки,
мускулы ее напряглись. - Отлично. Это он, Дориан! - обратилась она к своему
- Дориан? - переспросил Джаред.
Он взглянул на юношу, но Джина отвлекла его.
- Я готовилась к этой встрече, но он решил действовать исподтишка. Это подлость и низость, но она свойственна этим тварям. Простите, джентльмены, но мне нужно идти. Я должна как можно раньше покончить с этим ублюдком.
- Джина, ты не можешь пойти одна! - воскликнул Джаред.
- Иди к черту! - огрызнулась она, но быстро остыла. - Извини. Я не в себе, и
признаюсь, я напугана. Я волнуюсь, потому что готовилась к этой встрече, а посему должна выдержать с достоинством все, что она мне преподнесет. Это не ваша война. Прощайте! - она так молниеносно скрылась, что Джаред и Дориан не успели Несколько секунд Джаред пытался отыскать Джину взглядом в толпе, но это
оказалось бесполезным: она просто исчезла, растворилась, как будто ее и не было, а все это только сон, и лишь спутник Джины, гораздо менее обескураженный ее исчезновением, своим лучезарным обликом смог убедить Джареда в том, что все
вокруг гораздо реальнее, чем даже может ему представиться.
Джаред оглядел его тонкую фигуру, и память вспыхнула в нем неожиданно и
- Кто ты? - спросил он у Дориана, вглядываясь в его лицо и угадывая знакомые
черты, но, не смотря на свои догадки, не решился произнести их вслух.
- Художник. - ответил тот, поколебавшись с минуту.
- Она мой наставник. - Дориан смотрел на юношу прямо, не отводя взгляда. Он вдруг как никогда раньше почувствовал в себе силу и превосходство. - Она помогает мне во всем, она воистину чудесна, просто волшебница.
- Просто наставник? Наставник и больше ничего?
- Не беспокойся: больше ничего. - заверил его Дориан с легкой полуулыбкой.
Его прекрасные темные глаза блеснули.Недолгое время, проведенное с Джиной будто бы вернуло ему память и силу. Многое в нем разительным образом переменилось: то были и нрав, и взгляды и цели; он нашел себе достойную миссию, достойный путь, и теперь лишь надеялся не сойти с него, в конец обезумев. То, на что ему открыла глаза Джина было неоценимым кладом, сокровищницей, всегда находящейся перед глазами, а ключ от
нее — за тридевять земель. Простая мысль, вечно маячащая перед взором,
сменилась осознанной идеей, единственно нужной, единственно имеющей право на
существование. Пусть было в этом много аморального, но цель оправдывала
средства как никакая другая. Дориан понимал, что, как бы ни был темен его путь, он должен его продолжать, потому что самая тайна бытия кроется в нем, самая сущность, как его, так и целого мира. Вот единственное благо, ради которого проливается кровь — изобразить душу в истинном ее обличье — грань
сумасшествия и превосходного благоразумия, истина логики и потерянный ее
смысл, верх иррациональности и правильность по всем ее канонам — секрет,
кованый мастером, тайна создания, рожденного до людей, прекрасного,
первозданно свежего и обжигающего всей силой первородной лучезарности бытия.
Дориан изменился. Ничто так не преображает человека, как новая идея. Он будто
бы родился заново, восстал из пепла своего бытия, и крылья его, скрытые даже от богов, окрепли и расправились, приготовившись к полету. Он был на высоте, он видел мир таким, каким его видят боги, он видел души, отделенные от
материального, он видел свет и тьму, прошивающие их, и белые дыры, и
отчужденность их миропонимания, и самые страшные скрываемые ими пороки и
самую святую добродетель. Он видел правду, как ясновидящий, глядящий на
грядущее сквозь сон, как сквозь оконное стекло. Пред ним открывалось лицо души
каждого, на кого он взглянет, если захочет увидеть его таким, каков он есть. Его более не волновало то полотно которым накрывает себя человек, он просвечивал все изнутри и понимал, что однажды он не сможет видеть мир по-иному.Джаред предстал перед ним вдруг без тела, только душой. И Дориан был напуган и ошеломлен тем, что он увидел. Пред ним среди толпы ужасающих темных демонов, обогревших, истлевших в земле, разлагающихся, дымящихся и озлобленных стоял необыкновенно высокий и грозный человек, и глаза его были глубоки, как вечность, а синий мрамор кожи блистал и трескался от мудрой древности коснувшейся его, но тут же заживал; за спиной его мелькала тень сложенных эфирных крыльев, черных, как самая страшная бездна; в тонких жилках мелькал огонь, как тончайшие потоки лавы мелькают меж скал, когда глядишь ты на них с высоты птичьего полета; лицо же было хоть и прекрасным и будто бы высеченным из белого нефрита, но человеческим, живым, величественно грозным, но таким настоящим, как будто бы это и вовсе не душа, а действительно оболочка.Дориан почувствовал, что видит еще одно существо, чья сущность загадка для него. Еще одна редкая находка Джины, еще один козырь в ее руках, еще один покорный
ученик. Но главное — это то чувство которое принес к нему Джаред: трепетная
тревога. Дориан ощутил вдруг сердцем, что перед ним стоит родной человек, тот,
кому он когда-то спасал жизнь, спасал разум от безумия в одиночестве, но каждый раз ожидал приказа сверху остыть и дать мальчишке самому во всем разобраться. Но тогда он не понимал, что оставлять человека наедине с собой и давать ему шанс думать своей головой можно, и это не наказуемо, напротив, поощряется теми, кто прожил поболее чертовых лет, чем он. Теперь он вспомнил, что глаза его брата были лучезарно зелеными, с вкраплениями цвета болотной воды и тины, с теплой темной охрой, карими лучами, с желтыми играющими в глубине солнечными бликами; Дориан вспомнил, что волосы Джареда обрамляли лицо его беспорядочно струящимися волнами цвета каштановых плодов, шоколада, какао и кипариса, сухие, непослушные, с редкими рыжими и желтоватыми подпалинами, волосы мягкие на ощупь, сверкающие, впитавшие в себя влажный воздух, жар солнца, растущие в том направлении, какое укажет им теплый ветер; Кожа его, и как всегда, была лишена любых признаков загара, а сейчас, как увидел Дориан, еще и рельеф мускулов чуть выступал из под одежды. Ростом юноша превзошел и отца, и самого Дориана, и казался столь неуклюжим, что с ним просто страшно было находиться рядом, но его богоподобное величие сглаживало все неидеальное и человеческое, и Дориан, единственный достойный узреть это величие, готов был пасть на колени пред сильнейшим мира сего. Ни минуты не сомневался он в том, что Джаред есть один из Великих, один из тех творцов миров, из мудрых воинов, что пришли со звезд далеких от этой планеты, один из тех, чья участь была такова, что его отправили сюда, словно в ссылку, глядеть свысока за молодым миром и защищать его. Но мир состарился и пал. Теперь уж давно миновали те войны, о которых говорила Дориану Джина, войны рас, ныне покинувших Землю, да и пробывших на ней недолго: давным-давно все Великие, что когда-то бывало спускались на Землю, вернулись туда, откуда они пришли и оставили лишь небольшую свиту альвов охранять эту планету, да только позабыли, а, быть может, не сумели, казнить проросшее зло. Тогда, когда Джина уже отделилась ото всех и с верными своими слугами стояла по иную сторону защиты и невидимой рукой управляла покоем в мире и останавливала одних врагов в то время, пока светлые альвы боролись с тем, чего Джина не замечала, Зло поглотило многих, да не по-одиночке, а целыми легионами. Зло осквернило всех. Альвы не могли сопротивляться ему, а Джина проиграла свою последнюю битву и лишилась всего на этом свете, и даже сила ее быта отнята. С такой горечью говорила Джина о том времени, когда заточили ее в темницы в подземельях, где обитала вся сущая мерзость, что Дориан мог различить даже слезы на ее бледно-фарфоровом лице. И альвы оказались бессильны, и боги с далеких звезд не могли ей помочь, и Зло ее не отпускало. Как вырвалась она из плена, Джина не говорила, но стоило ей лишь вспомнить об этом, как теплая улыбка касалась губ ее, а глаза с благословением обращались к звездам. Быть может, думал Дориан, нашелся некто столь могущественный, что сумел-таки ей помочь. Так Один из Великих, один из демонов, Джаред, его брат! Дориан, повторяю, пал бы на колени, но он уже мог совладать с собой и вовремя опуститься на землю. Он взглянул на Джареда глазами обычного человека и запечатлел в своем сердце его Молодое лицо, не тронутое лишними годами, не лишенное сияния; и душа, древняя, как бесконечность космоса — невероятное сочетание несовместимого. Но более всего, что он увидел и понял, Дориан думал о том, что перед ним стоит его брат.
В нем мешались самые странные чувства, которые ему когда-либо приходилось
испытывать. Он ощущал себя деревом, наполовину скрытым тенью могучего своего
отрока, и это ощущение приносило с собой страх, но оно быстро сменялось другим: молочно-белое небо и звонкий хрусталь воды, и лучи солнца согревающие холод, и золотая находка, горящая ярче дневного светила — вот она, эта часть великого целого, часть души, сердца, семьи. Он больше не одинок, он больше не отданная воле всех ветров соляная статуя, он ожил, он воскрес. Этот мальчишка оживил его сердце одним своим взглядом, так похожим на взгляд его матери, и Дориан снова почувствовал себя старшим братом, хранителем и проводником. Но сейчас он не решался рассказать Джареду правду. Он решил подождать и смог лишь, глядя прямо ему в глаза, с трепетной дрожью протянуть свою руку.
Но не успел Джаред пожать ее, как вдруг ощутил страшную боль, убийственную,
всепоглощающую, оставляющую пустоту в груди, и сжигающую эту пустоту другой
Боль остановила на минуту его сердце, и кровь замерла в жилах, и даже стона
не сорвалось с его губ, налившихся синим пламенем, когда он упал на тротуар,
что подкошенный. Где-то в мозгу его мелькнула последняя мысль перед тем, как
окончательно затуманилось сознание: наказание пришло за ним за его ослушание,
за то, что он остановил то, что непременно должно было произойти. Они оторвали
еще одну часть его души, и теперь даже наяву к нему сможет являться пламя недр
земли, где обитает Зло. Еще немного, еще совсем немного, и демон смерти придет
за ним и накажет по справедливости. Самаэль — так звали того палача люди. Его боялись более всего на этом свете, потому что грозной своей силой он мог обуять любую страсть и завершить любое зло и любую добродетель. Джаред понимал, что этот демон не станет шутить, ведь он — сама смерть, сама тьма, конец всего, воплощение величайшего, первородного Мрачного Жнеца, он древний, как сама Вселенная, как боги, как душа и материя, как сила тления и возрождения. От него не скрыться, не сбежать... Он придет за ним, придет... Еще один проступок, и придется ему пребывать в заточении до скончания веков... До апокалипсиса Вселенной, до последней секунды существования звезд. Тогда он закроет глаза и кончатся муки, и наступит иное царство, где не будет более существовать его разодранная на части душа вечного скитальца в веках, полных непроглядного мрака.