Смуров слово депрессия слышал, но вот термин похмелье ему ближе и роднее был. Вчера он усугубил после заслушивания, где его ругали за низкие показатели по раскрываемости и велели исправиться. На что сыщик ответил привычно-бодрым
-Есть.
К вечеру он разминал кисть руки, уставшую от писанины и тупо разглядывал папки с висяками разложенные на его столе. Своим светло-коричным цветом они напоминали детскую неожиданность.
-Жизнь говно, а люди твари-вслух произнес Смуров. Стены кабинета покрашенные в темно зеленый цвет не ответили эхом. Они и не такое слышали.
И Смуров, чтоб отвлечься, стал мечтать. И мечталось ему о избушке, на берегу широкой реки, что течет неторопливо. Вокруг лес. Жизнь простая и без затей. Ловить рыбу, бродить с ружьем в поисках дичи, топить холодными вечерами печку, засыпать накрывшись лоскутным одеялом, глядя на отблески огня из поддувала и слушая комариный звон.
Смуров вообще мечтатель был. Он иногда так мечтал, что действительность подергивалась дымкой и исчезала в тумане небытия. Мечты же становились реальностью, обретали краски, запахи и жилось в мечтах тихо и уютно. Смуров любил это пограничное состояние. В действительность он возвращался бодрым и отдохнувшим, правда где-то в глубине души лежала легкая горечь по несбывшемуся.
Вырвал сыщика из туманного небытия криминалист Вартанян. Сверкая глазами и потряхивая головой он с порога закричал
- Ты тут сидишь, а я тут с девушками познакомился. С двумя. Понимаешь?
Смуров понял. Дела были засунуты в сейф, ключи звякнули, шлепнулась печать на пластилин и две веревочки торчащие из-под пластилина весело качнулись. Две бутылки портвейна и шоколадка легко поместились в портфель, выданный руководством для хранения агентурных дел.
За трамвайным кругом, что был рядом с Проездом Братьев Черепановых стояло женское общежитие.
Смуров и Вартанян солидно кивнули вахтерше. Бутылки предательски звякнули. Вахтерша глянула на их удостоверения, вздохнула и махнула рукой. В коридоре общежития пахло жареной картошкой и земляничным мылом.
Девушки оказались водителями трамвая. Вартаняну досталась полненькая, Смурову худенькая. На столе, покрытом клеёнкой в красную клетку дымилась сковорода с жареной картошкой, высился горкой крупно порезанный черный хлеб, банка с маринованными огурцами сверкала стеклянными боками.
Выпили за знакомство, потом за мир во всем мире. Вартанян рассказывал о достижениях науки, которые он почерпнул из журнала "Наука и жизнь". Смуров и худенькая налегали на закуску. За окном звенели трамваи, постукивая колесами на стыках рельс. Вартанян и толстушка ушли в соседнюю комнату, которая была свободна.
Худенькая обхватила руками острые колени торчащие из под цветного халатика и закурив сказала
-Я так ненавижу водить трамвай. Ездишь по кругу. Знаешь, я пони на ВДНХа видела, он детей катал. У него глаза такие как у меня-она помолчала и добавила-Несчастные.
Смуров посмотрел ей в глаза. Глаза как глаза. Карие. У Смурова такие же.
И он решился. Рассказал о своих мечтах и ухода от действительности. Худенькая погладила его по голове.
-А знаешь, я тоже мечтаю. У меня над кроватью картинка висела. Прага. Ну там шпили, церковь, крыши. И небо такое голубое. Мне её папа подарил. Хочу я там оказаться. Что бы смотреть из окна на все это, кофе пить и сигаретку покуривать. А внизу пусть трамвай едет, в память о прошлой жизни.
Глаза худенькой затуманились. Смуров этого не видел. Он в избушке печку разжигал. Дрова сырые были, дым глаза ел. И в избушке почему-то пахло земляничным мылом.
Через 35 лет Смуров стоял у окна в гостиничном номере. В руке у него была чашка кофе, в пепельнице дымилась сигарета. Из окна пражской гостиницы виднелись острые крыши домов, резной силуэт храма Петра и Павла рвался ввысь. Внизу, под окном, позвякивая и кренясь на повороте спешил трамвай, тот самый с красными боками и желтой крышей. Смурова что-то беспокоило и заставляло нервничать. И вдруг он понял чего не хватало- запаха земляничного мыла в избушке, что на берегу широкой реки.