5
С Ингой встали ни свет, ни заря, к семи часам им надо было поспеть в Ваймар - должен был прийти потенциальный покупатель одной из ингиных квартир. Распродажа недвижимости шла полным ходом. Квартира на Munzer Strasse - небольшая тихая улочка. Впрочем, в такую рань всё было тихим вокруг. Трёхкомнатная квартира, без мебели казалась ещё просторней, светлый паркет, печи, закупленные в Швейцарии, изысканная сантехника, окна со стеклопакетами... В доме напротив жил Ницше… Но этот факт вряд ли поднимал ценность жилья в глазах будущего хозяина . Квартиру собирался покупать слесарь - пожилой мужчина, он пришёл вместе с женой и держался, как всякий новый хозяин жизни, знающий цену своим деньгам, уверенно и с апломбом. По его бесстрастному лицу трудно было понять, остался ли он доволен увиденным.
После Ваймара поехали в Геру. По автобану. Через какое-то бюро Инга нашла в Гере новую Pflegerin, работавшую в хосписе, которая вроде бы дала согласие ехать с ними в Америку, и сейчас Инга ехала на встречу с ней. Серову присутствовать при этом знакомстве было не обязательно , и Инга отвезла его к городскому парку, посоветовав посетить музей Отто Дикса, куда она подъедет через три часа и заберёт его.
Но музей оказался закрыт, именно в этот день недели - выходной. Серов немного побродил возле дома, где родился художник, разглядывая, выставленные в окне фотографии семьи, няни… Старый дом, трёхэтажный, с мансардами, с малиновой черепичной кровлей. выходил фасадом на небольшую, мощённую брусчаткой, площадь, от которой начинался высокий холм с густым, темным лесом. На вершину вела извилистая тропа. Поднимаясь по ней, он вдыхал запахи, набиравшего силу весеннего дня, тепла, шедшего от окружавшего его леса. Поодаль на склоне холма виднелись дома с причудливыми деревянными лесенками, пристройками, террасами, и даже площадками для детских игр. Потом, спустившись, побродил лесной тропой вдоль берега Геры, в совершенном одиночестве. Время текло медленно. От нечего делать вернулся к дому Дикса и исходил весь этот район, в надежде найти какое-нибудь заведение, но всё было закрыто в этот утренний час. Постояв на мосту, посидев на лавочке на набережной, он был несказанно рад , увидев, наконец, как на том берегу показалась машина Инги.
Инга осталась очень довольна знакомством с новой Pflegerin. Скромная, милая женщина, зову Урсула, лет около пятидесяти, корнями из силезских немцев. Есть семья, взрослая дочь. В Гере поселились после войны. Семья готова отпустить мать в Америку, но сама Урсула ставит условие - обязательно показать ей Ниагарский водопад. Вот такая у неё мечта… «А теперь , Сергей, мне надо навестить родную тётку. Это - сестра моей мамы. Ей 87, лет, вдова, живёт одна и вдобавок тяжело больна - бронхиальная астма. Сколько раз я ей предлагала жить вместе с нами, уговаривала поехать с нами в Америку, но упрямая старуха не соглашается. В прошлом она преподавала историю партии в военных академиях, а муж занимал ответственный партийный пост в региональном отделении СДПГ. Они пользовались всеми благами социализма, жили на широкую ногу, много путешествовали по миру. Детей у них не было. Но сначала мы заедем в магазин и купим чего-нибудь поесть».
Он еле втащил огромную картонную коробку, набитую продуктами и вином, на четвёртый этаж дома, не имевшего лифта. Дверь отворила хозяйка, она была не одна - в передней одевалась врач, навещавшая пациентку, она собиралась уходить. Он прошёл на кухню, где водрузил коробку на стол. В передней шёл разговор о состоянии здоровья тёти, недолго - дверь за врачом захлопнулась, и Инга ввела старушку на кухню, тоже как-то по-врачебному обнимая её за плечи. – Ты видишь перед собой двух проголодавшихся волков. – говорила Инга, улыбаясь. – Я с твоего разрешения накрою на стол.
Они прошли в комнату, обставленную типовой мебелью эпохи ГДР. Окна были занавешены плотными шторами, в комнате царил полумрак и затхлый запах одинокой старости .Повсюду, казалось, лежала невидимая паутина. Он отметил про себя бросавшееся в глаза сходство тёти со своей сестрой - фрау Хельгой, правда, черты лица у младшей сестры были мягче и миловиднее. Они расположились вокруг большого и низкого журнального столика. Серова попросили открыть шампанское и пока он наполнял бокалы, Инга представила его тёте, вкратце рассказав историю их знакомства. Внимая ей, старая женщина кивала головой и разглядывала русского доктора. Дышать ей было трудно. Едва ли не каждый вдох сопровождался затяжным хрипящим выдохом, с натугой преодолевавшим спазм бронхов. «Что здесь делала эта врачиха? - недоумевал он. - Человек практически « в статусе». У нас таких госпитализируют по неотложным показаниям». Но сама больная, видимо, свыкшись со своим недугом, не обращала на него внимания. Инга попросила Серова посмотреть медицинскую книжку тёти и выразить своё отношение к проводимому лечению. Пролистав книжку, он убедился, что тяжесть состояния недооценена, и терапия назначена пустяковая. Ну, да бог с ними… не будет же он лезть в это. Он дал понять, что не вправе наводить критику на лечащих врачей, и вносить свои коррективы в лечебный процесс… Тем временем , сидевшая напротив него в мягком кресле, седая женщина тихо заснула с пустым бокалом в свесившейся руке. Во сне ее дыхание стало свободнее. Инга вышла на кухню, сварить кофе. Он ещё раз оглядел комнату. Ни одного яркого, запоминающегося предмета . Когда-то, наверное, это было и модным, и красивым - и диван, и кресла, и стенка… Но всё состарилось вместе с хозяйкой, сохранив верность своему прошлому. «Жаль, что наша жизнь лишена цикличности, и мы обречены всё время двигаться только вперёд». Словно почувствовав его мысли, женщина в кресле на секунду очнулась ото сна, и, неожиданно ласково взглянув на него, произнесла, улыбнувшись
- Leben vorbei… - и снова закрыла глаза. Морщинистая рука продолжала сжимать пустой стеклянный бокал , из которого, казалось, пролилось и вытекло не вино, а живая вода.
- Она очень любила своего мужа, - рассказывала Инга на обратном пути в машине - и теперь всегда ставит ещё один прибор на стол - для него, когда ужинает одна. В конце концов, это - может быть, единственная возможность воплотить свою память во что-то реальное. Это не ритуал, и не сентиментальность. Она это делает для себя.
- Меня всё время не покидало чувство, что вот это её пасмурное одиночество в старости, и даже сама старость, результат не жизни вообще, а именно жизни при социалистическом строе. Меня всё время подмывает увидеть в этом некий символ, у нас в России такого рода символов предостаточно, и более ярких, конечно… простите я, наверное, излишне циничен сейчас. А ваша тётя мне понравилась.
- Вы знаете, Сергей , что в своё время я убежала из ГДР на Запад, но мне всё-таки кажется, что частная жизнь, при каком бы строе она не была, a priori несёт в себе возможность счастья. У вас ведь многие люди были счастливы при Сталине, как и у нас при Гитлере. Они любили, рожали детей, радовались хлебу насущному…
- Вы безусловно правы, но то, о чём мы сейчас говорим, очень трудно сформулировать. Мы только можем догадываться, что подразумеваем одно и тоже под понятием частная жизнь.
- Ну, я думаю, что мы прекрасно понимаем друг друга.
В Бланкенхайне Серов попросил высадить его возле ратуши, в его планы на сегодня входило ещё посетить «Zur Krone». Уютный, хотя и несколько мрачноватый ресторанчик на первом этаже скромного отеля был наполовину заполнен посетителями. Хозяин заведения, высокий одутловатый гигант лет сорока пяти, с угрюмым лицом акромегала, сам обслуживал столики и, когда подошел принимать заказ – большую кружку «экспорт», скорее всего не узнал в Серове того русского клиента ,что часто заглядывал сюда два года назад.
Обитая темным полированным деревом, стена за стойкой бара была увешана расписными тарелками, и специально для этой стены Серов привез в этот раз тарелку с видом ростральных колонн. В следующее свое посещение он подарит ее хозяину. Ему нравилось здесь сидеть, смотреть на выпивающих немцев, ему нравился обычай, когда вновь входящие подходят к столику и приветствуют сидящих постукиванием костяшками пальцев о столешницу. Вот и сейчас вошла супружеская пара - оба в возрасте, он - инвалид на костылях, с ампутированной на уровне колена ногой, они тоже постучали компании, сидящей за соседним столиком. Серов узнал этого инвалида - в ту прошлую пору здесь у них завязался разговор о медицине, о больнице в Бад-Берка, где инвалид проходил лечение. Хотя в основном Серов тогда общался с его женой, так как инвалид говорил на тюрингском диалекте и понять его было невозможно. В общем , «знакомые все лица», только вот его самого никто не признавал. Одно дело помнить хозяина или человека без ноги, но у него –то нет особых примет, чтоб его запомнить. А все-таки есть в этом что-то приятное - спустя год узнать человека, с которым общался всего ничего, да еще в чужой стране.
Жестом он не подозвал хозяина, но дал понять, что хотел бы еще пива, и когда тот подошел , держа на подносе большой бокал светлого «экспорт,а», попросил рассчитать его. «Danke schon» - гулким басом прогудел хозяин, забирая шесть евро, - фразу, которую знают все русские с малых лет.