Мгновения судьбы. Пражская фиеста

 
 
 Отрывки из повести «Острова памяти» (по воспоминаниям моего отца Дерябина Анатолия Степановича).

   
    
                Эпизод девятнадцатый. 9 мая 1945 г.  Прага

-   Да что это происходит, в конце концов! –  командир дивизии грохает кулаком по столу и поворачивается к начальнику связи, - Василий Петрович, они что у тебя –  заснули совсем, за два часа  ни одного донесения? Или провода враз пообрывались?
- Мои связисты все на месте, из города никто на связь никто не выходит,
товарищ генерал-майор! С другими-то штабами оперативной группы связь бесперебойно держим.
- Ну и что?
- А у них -  то же самое. После донесений об отступлении противника и
потери боевого контакта – ни одного донесения и сообщения. Боевое управление утрачено полностью.
- Карпухин еще не возвращался?
- Никак нет, товарищ генерал-майор. И от него ни слуху ни духу, кстати.
         Командир дивизии задумчиво перебирает пальцами по столу.
- Все без связи остались! Чудны дела твои, господи! За всю войну и
не слыхал о таком! А может,  все уже о капитуляции Германии узнали, праздновать наладились? Ну, что, нужно еще кого-нибудь посылать - что еще остается? Дерябин! Бери своего архаровца и давай дуй быстро в город и без выяснения обстановки не возвращайся. Кстати, передай мой строжайший приказ всем нашим, кого встретишь: немедленно выходить на связь. Вперед!
       … Уже пал разбитый в прах Берлин, обгорелый труп Гитлера  несколько дней как нашли под обломками кирпичей во дворе Имперской канцелярии,  уже передовые части 1-го Украинского фронта встретились на Эльбе с американцами, а в мятежной Чехословакии проклятый Шёрнер, командующий группы армий Центр, все никак не угомонится в своих попытках продолжения боевых действий. Даже вопреки приказу Германского генерального штаба и даже лишившись собственного штаба, буквально раздавленного русскими танками по дороге на Карловы Вары возле городка Жатец во время прорыва штабной колонны к передовым частям американской армии. (Хитроумный фельдмаршал рассчитывал договориться с американцами о сохранении структуры подведомственных ему войск для дальнейшего подчинения их новому германскому правительству, контролируемому кем угодно, только не  Советами). В рамках этой мысли Шёрнер предпринял    отчаянные усилия собрать в кулак все боеспособные войска, оставшиеся от группы Центр в Чехии (особенно эсэсовские) и прорваться на запад. Но 5 мая восстала Прага, заткнув тем самым бутылочное горлышко отступления, и немцы, обуреваемые нетерпением побыстрее оторваться от русских, вырвавшиеся из горных теснин Словакии на оперативный простор равнинной Чехии, принялись свирепо выдалбливать эту пробку. Пражане смогли    блокировать и, в какой то степени, нейтрализовать части гарнизона, но противостоять армейской группировке, конечно, были не в силах. И, тем не мене, они совершили невозможное: плохо вооруженные, почти без  боеприпасов сдерживали тяжелые танки и пехоту противника четверо суток. Когда восставшие расстреливали последние патроны на баррикадах и уже прощались с жизнью, отчаявшись дождаться отклика на свои радиопризывы о помощи, посланные союзным войскам, внезапно в  три часа утра 9 мая на узких улочках Праги в трубном рычании моторов и грохоте башенных орудий появились русские танки передовой группировки 1-го Украинского фронта, совершившие стремительный бросок через Рудные горы. И сразу все изменилось: боевой порядок немецких войск рассыпался, началась разбегание, а кое-где и массовая сдача в плен. В одночасье приговоренные к смерти восставшие пражане оказались триумфаторами. Пружина спрессованных эмоций освободилась и город взорвался ликованием. Картина возникла потрясающая: в одном конце улицы еще идет бой с отступающими немцами, а другом – наших солдат стаскивают с брони танков и под восторженный рев толпы «Наздар,  наздар!» начинают высоко подбрасывать в воздух. Какое-то время передовые штурмовые группы еще продолжали преследование противника, но, выйдя к окраинам и остановившись,  тут же были растащены по одному человеку ликующими пражанами. Долгожданные освободители, в окружении счастливых горожан, не успев  глазом моргнуть, оказались кто в гостях, кто в многочисленных погребках и ресторанах, щедро угощаемые пивом, ликером, домашними лепешками. Все подразделения, входившие в город утром, подверглись той же участи.
         …Темные потолочные балки перед глазами все время норовят ускользнуть в сторону и никак не хотят остановиться. Голова, кажется, наполнена расплавленным свинцом и отказывается что-либо вспоминать. А поэтому вопрос о том, где он сейчас находится и как сюда попал повисает в воздухе.
            Старший лейтенант Дерябин  лежит в незнакомой комнате на широкой мягкой кровати, заботливо укрытый пуховым одеялом. Скосив глаза,  старлей видит свою форму, аккуратно развешенную на высоком стуле из темного резного дерева. На другом стуле лежит портупея с кобурой.    Рядом  сидит пожилая, статная женщина, в руках у нее мелькают вязальные спицы. Это что такое со мной? Ранен, что ли? Господи, одурел совсем – да это же я пьяный лежу! Встать, нужно немедленно встать! Ой, нет, хотя бы еще пять минут полежать – с силами собраться. Войне-то конец, братцы! И в Праге все кончилось!
            В проеме двери появляется фигура человека с красной повязкой на рукаве пиджака. Женщина  резко поворачивается и возмущенно машет на вошедшего руками, но человек с повязкой, делая успокаивающие жесты ладонью уже приближается к кровати, осторожно ступая по половицам. Оказавшись рядом со стулом, он приседает на корточки и принимается с жадным любопытством разглядывать медали и два ордена Красной звезды на лейтенантском кителе, висящим на изогнутой спинке. Затем приглашающе машет рукой своим двоим спутникам, появившимся у двери. Люди тихо подходят и все вместе  склоняются над наградами. «Сталинград, Сталинград!» слышится их возбужденный шепот. Человек с повязкой осторожно придерживает пальцами медаль «За оборону Сталинграда». Люди переглядываются, восхищенно покачивая головами. В двери боязливо показывается девичья голова. «Сталингра-а-ад!» шепотом повторяет женщина, повернувшись к девушке, торжественно подняв вверх палец. А через секунду в дверном проеме становится тесно от заглядывающих людей.   
           …Старлей Дерябин и  ординарец Лёша Нефёдов неторопливо спускаются по лестнице, приятно отяжеленные,  с грустью покидая гостеприимную квартиру, с трудом оторвавшись от праздничного застолья, стихийно устроенного в честь «братушек» освободителей и на котором гулял, наверное, весь квартал
            - Как же ты меня нашел, бродяга! -  обняв за плечи своего верного оруженосца, спрашивает Дерябин, растроганно разглядывая знакомые веснушки и незнакомый, набирающий силу лиловый фингал на жизнерадостной физииономии Лёхи. –  Ска-а-жи честно, это ты с «Тигром» подрался, да? А..а он упирлся, но ты его за п…пушку в плен привел и … в м-м-металло-лом  сдал? Ну, точно?  Нет, ну ты мне скажи, как ты меня от..тыскал, а?
           - Вычислил! – гордо произносит Лёша, почтительно, поддерживая шефа за ремень. – Когда вы потерялись, я сначала про три звездочки на погонах спрашивал, но никто ни черта не понимал, все только тискали и пивом угощали. Ну, а когда про медаль за Сталинград заикнулся, тут же несколько хлопцев заорали и прямиком сюда приволокли. Фингал? Ну, это и  вовсе просто! Кралечка тут одна мне на глаза попалась, м-м-м – просто дух захватывает! Сплясали мы с ней классно – аж пыль до потолка! Ну, вы видели. Вот, а потом мы в сторонку  отошли, и начал я ей про советско-чехословатскую дружбу втолковывать.
    -     На ощупь, небось? А, Лёша?
    -     Как можно, Степаныч! Все культурно было – так, только за талию придерживал, а все больше словами и жестами изъяснялись. Ну, а тут, откуда ни возьмись, ее Отелло появляется. Крепкий парнишка, ничего не скажешь! Въехал в глаз  качественно – не хуже, чем у нас в Архангельске на масленицу. Вот, а когда искры осыпались, только я, было, прицелился оплеуху назад вернуть, как меня тут же под руки подхватили, в сторону  оттащили и, верите, гляжу, а местные мужики этому ревнивцу молодому вместо меня сами  кренделей навешивают. Потом даже  за дверь его выталкивать наладились. Ну, этого, само собой, я не допустил, и за дружбу мы с ним чешской  сливовицы крепко дёрнули. 
-     М-м-молодец, Лёша! Я всегда знал, что ты настоящий друг! Ну, что,
Санчо Панса Архангельский, пошли комдиву сдаваться! Эх! – Дерябин  зажмурился, оказавшись на залитой солнцем улице, набрал полную грудь бодрящего майского воздуха – Неужто все кончилось? Ведь кончилось же, Леша!! Те…теперь заживем!! По-настоящему заживем!!!
           (Откуда тогда, в первый день мира,  27-летнему старшему лейтенанту было знать, что через пятьдесят лет, оглядываясь на свою прожитую жизнь, Анатолий Степанович Дерябин обнаружит, что настоящая, главная часть жизни осталась там, на войне.)