перевод главы книги "Каждый умирает в одиночку" Х. Фаллады
Они привыкли друг к другу, стали друзьями, насколько возможна дружба между таким сухим, грубоватым человеком как Отто Квангель и любеным, общительным человеком как доктор Райнхардт.
Их день, благодаря др. Райхардту, был строго структурирован. Доктор вставал очень рано, обмывал всё тело холодной водой, делал получасовую зарядку и убирал в камере. Позже после завтрака он два часа читал, а потом час ходил по камере туда сюда, при этом не забывал снимать обувь, чтобы не нервировать сокамерников.
При этой утреннем прогулке, длящейся с 10 до 11 часов, доктор тихо напевал. Чаще всего он был еле слышим, потому что большинство надсмотрщиков хорошего не терпели, и поэтому Квангель привык к нему прислушиваться. При этом он заметил, что мелодии влияли на его настроение. Порой они делали его мужественнее и достаточно сильным перенести все невзгоды судьбы, тогда Райнхадт говорил:»Бетховен». А порой непонятным образом мелодия делала его весёлым и беззаботным, каким он в жизни никогда не был, тогда Райнхард говорил:»Моцарт», и Квангель забывал свои заботы.Опять же порой изо рта доктора звучало тёмное и тяжёлое, и в груди Квангеля начинало щемить, и ему представлялось, как-будто он юношей сидит рядом с матерью в церкви: вся жизнь лежала перед ним и это было чем-то огромным. Райнхардт говорил тогда:»Иоган Себастьян Бах».
Хотя Квангель по-прежнему не считал музыку чем-то важным, но всё-же не мог не поддаться её влиянию, даже при таком её примитивном исполнении.
Он привык, сидя на табуретке, прислушиваться к доктору, ходящему взад и вперёд с закрытыми глазами и напевающему.
Квангель смотрел на лицо человека, этого интеллигентного господина, с которым бы на свободе не обмолвился бы ни словом, и порой в нём закрадывалось сомнение, правильно ли он устроил свою жизнь, отдельно от всех, добровольную жизнь отшельника.
Доктор Райнхардт однажды сказал:»Мы живём не для себя, а для других. Что мы из себя делаем, делаем не только для себя, а в первую очередь для других...»
Без сомнения, уже за пятьдесят, не за долго до смерти Квангель стал изменяться. Ему это не нравилось, он этому сопротивлялся, и всё же замечал, что изменяется. Не только из-за музыки, но прежде всего из-за примера этого насвистывающего человека. Он, запрещающий Анне говорить, больше всего любивший тишину, замечал, что с нетерпением ожидает, когда же наконец доктор Райнхардт отложит книгу в сторону, чтобы перекинуться с ним словечком.
Чаще так и происходило.
Внезапно доктор отрывался от книги и улыбаясь, спрашивал:» Ну. Что Квангель?»
«Ничего, доктор.»
«Не стоит вам так долго сидеть и ломать себе голову. Не хоти те ли почитать?»
«Нет, это уже для меня слишком поздно.»
«Может быть, вы правы. Что вы делали обычно после работы? Не могли же вы всё время дома сидеть без дела, такой человек как вы!»
«Я писал мои открытки.»
«А раньше, до войны?»
«Тогда я вырезал.»
Доктор, подумав:»Да, этого они нам здесь не разрешат: нож. Мы же не можем палача оставить без зарплаты, Квангель!»
Тогда Квангель решился:»Как это, доктор? Вы всегда играете в шахматы против себя? Можно же вдвоём играть?»
«Да, хотите научиться?»
«Я думаю, что слишком глуп для этого.»
«Глупости! Мы сейчас же попробуем.»
И доктор Райнхардт закрыл свою книгу.
Так Квангель научился играть в шахматы. К своему удивлению, он научился этому очень быстро и легко. И опять он понял, что раньше глубоко ошибался. Он считал это раньше глупым и по-детски, когда наблюдал в кафэ, как два мужчины передвигали кусочки древесины туда сюда, называл это убиванием времени.
А теперь он познал, что такое передвигание кусочков древесины могло вызвать что-то вроде счастья, ясность в голове, глубокую настоящую радость от красивого хода. Он открыл, что неважно было, кто выйграет, что проигранная интересная партия может принести гораздо больше радости, чем выйгрыш из-за ошибки, сделанной доктором.
Теперь, когда доктор Райнхардт читал, Квангель сидел напроти с шахматной доской перед собой и учебником по игре в шахматы Дуфреснэ. Он тренировался в открытиях и закрытиях партий. Позже он перешёл в проигрывание мастерских партий. Его ясная холодная голова без труда запоминала 20, 30 ходов, и скоро настал день, когда он превратился в опасного противника.
«Шах и мат, господин доктор!»
«Опять вы меня поймали, Квангель!» - сказал доктор и привественно положил короля на бок. «В вас есть то, что нужно для очень хорошего игрока.»
«Я теперь порой думаю, доктор, к чему я только в себе не способен, о чём раньше не подозревал. Только с тех пор, как с вами познакомился, только когда оказался в этой смертной камере , я узнал, сколько пропустил в своей жизни.»
«Это с каждым так будет. Каждый, кто должен умереть, и прежде всего те, кто как мы должен умереть раньше своего времени, будет жалеть о каждом пропущенном в своей жизни часе.»
«Но у меня ведь ещё и совсем по-другому, господин доктор. Я всегда думал, что достаточно, если я добросовестно делаю свою работу . И вот я узнал, что мог ещё кучу других вещей делать: играть в шахматы, быть к людям любезным, слушать музыку, ходить в театр. Действительно, доктор, если бы мне перед смертью разрешили высказать одно моё желание, я бы хотел увидеть вас с дирижёрской палочкой перед симфоническим оркестром, как вы это называете. Мне интересно. Как это выглядит и какое произвело бы на меня действие.»
«Никто не может жить по всем направлениям, Квангель. Жизнь настолько богата. Вы бы распылились. Вы выполняли свою работу и чувствовали себя единым. Когда вы ещё были на свободе. Вам же было этого достаточно, Квангель. Вы писали ваши открытки...»
«Но это же ничего не дало, господин доктор! Я думал меня кондражка схватит, когда комиссар Эшерих мне показал, что из 285 открыток, которые я написал, 267 попали в его руки! Только 18 ему не удалось захватить! И эти 18 тоже ничего не сделали!»
«Кто его знает? И вы же, по крайней мере, оказали сопротивление худому. Вы не стали вместе с другими плохим. Вы и я, и многие. Кто здесь в этом доме, многие в других тюрьмах и десятки тысяч в концентрационных лагерях — они все тоже ещё сопротивляются, сегодня, завтра...»
«Да, а потом нас лишат жизни, и к чему тогда было это сопротивление?»
«Для нас — это многое, потому что мы до смерти смогли чувствовать себя порядочными людьми. Конечно, для нас было бы удобнее, если бы в Германии нашёлся человек, который бы нам сказал: так и так вы должны действовать, вот наш план. Но если бы в Германии был такой человек, не случился бы 1933-тий год. А так нам всем пришлось действовать по отдельности, и по отдельности нас поймали, и каждый в отдельности должен будет умереть. Но мы всё же не одиноки, Квангель, поэтому мы умрём не напрасно. Ничего на этом свете не происходит напрасно, и потому что мы боремся с тёмной силой за правду, в конце концов мы будем победителями.»
«И что нам с этого, когда мы будем лежать в могилах?»
«Но, Квангель! Неужели вы лучше хотели бы жить во лжи, чем умереть за правое дело? У нас же не было выбора, ни у Вас, ни у меня. Вот потому что мы такие, как есть, мы должны пройти этот путь.»