Однажды в Америке. Часть1.
---------------------------------------
- Ну, всё, - сказал мой приятель поляк, - теперь будем ждать. До следующего флайта 40 минут.
- А эти? - спросил я, указывая на многочисленную группу хасидов с большими чемоданами.
- Эти на такси не ездят. У них свой транспорт.
И, в самом деле, через несколько минут подъехал огромных размеров желтый автобус и всех хасидов забрал.
-Всё, - сказал диспетчер стоянки такси в American Airline, - кофе-брейк. Я отлучусь, а если - что разбирайтесь сами. Ты - старший, - сказал он русскому из Бруклина, который стоял первым в очереди, закрыл свою будку на замок и ушел. Я в этой очереди был восьмым.
- Не люблю этот Кеннеди, - сказал поляк, - никогда не знаешь, найдешь или потеряешь. Поеду в Ла-гвардию, там русские в Дельте в кости играют. Попробую свое счастье. Поехали со мной?
- Извини, Ярек, я останусь. Кеннеди - Ла Гвардия.... только зря бензин жечь. И потом из Кеннеди по Белтпарквей до Манхеттена я сделаю полтинник, а если из Ла Гвардии попадется умник и заставит ехать через мост, так хорошо и пятнадцать долларов.
- Ну, как хочешь, - сказал поляк, сел в своего желтого форда и уехал.
У меня был с собой сборник задач по программированию Керниган и Ричи. Сорок минут с такой книжкой - не время. Но почитать мне не удалось. Что-то происходило возле будки диспетчера. Я отложил учебник и выбрался посмотреть. У головной машины я увидел хасида в черном лапсердаке, широкополой шляпе, с большим ящиком на складной тележке, который громко препирался с водителем такси. Рядом с ним стояла женщина неопределенного возраста и отстраненно ковыряла в носу.
- Вы не имеете права мне отказывать. Я буду жаловаться на вас, – говорил хасид.
- Кому ты будешь жаловаться? - отвечал таксист, указывая на пустую будку диспетчера.
- Что случилось? – спросил я.
- Да, вот, от стаи отстал, – сказал русский, указывая на хасида.
- Почему ты не хочешь его взять? – спросил я.
- Да, ну его нахуй, - сказал он, - я потерял уже час в этом Кеннеди и сейчас брошу линию, чтобы везти пейсатого в его сраный Вильямсбург, за десять долларов. Ты знаешь, какой он даст мне тип. Квотер.
- Садитесь ко мне, - сказал я хасиду.
Я взял из рук хасида тележку и потащил черный огромный ящик к своей машине. Хасид пошел за мной, следом за ним, шаркая по асфальту белыми кроссовками, последовала его дама.
- Отвези его на еврейское кладбище! - крикнул нам вслед русский.
Ящик в багажник вошел впритык, крышка багажника не закрывалась. Я долго возился, закрепляя крышку специальными подтяжками, а когда закончил, то увидел, что хасид уже сидит в салоне, а его дама топчется возле машины.
- Как странно она ведет себя, - подумал я, - похоже на какую-то разновидность слабоумия.
- Садитесь, сейчас поедем, - сказал я ей как можно ласковей и распахнул дверь.
Она даже не взглянула на меня.
- Она не может со мной сидеть. У нее menses, – сказал хасид из салона. 'Menses' – такого английского слова я не знал.
Не может, так не может. Я усадил женщину на переднее сидение рядом с собой. Мы тронулись. Она достала из кармана молитвенник и сразу же погрузилась в чтение.
- Ты еврей? – спросил хасид.
- Да.
- Ты правильно сделал, что взял меня. Ты совершил мицву. Я – ребе Рабиновиц.
- Очень приятно, - сказал я, - меня зовут Рабинович, я водитель такси.
- Где ты живешь? – спросил он.
- В Бруклине, - сказал я, - на Брайтоне.
- Ты давно приехал?
- Год назад.
- Тебе нравится Америка?
Я пожал плечами.
- У тебя есть дети?
- Да. Сын.
- Твой сын ходит в публичную школу?
- Да.
- Почему ты не хочешь отдать его в еврейскую школу?
- У меня жена русская.
- Почему ты женился на русской, ты не мог найти себе еврейку?
- Таких красивых не было.
- Тебе обязательно нужна красивая. Смотри, моя жена совсем не красивая, - он указал на несчастное существо в парике, которое сидело со мной рядом и за все время не произнесло ни одного слова, - но она очень хорошая жена.
- Моя жена - тоже очень хорошая жена, но она, ко всему, еще и красивая, – ответил я, настроившись на его библейский тон.
- Ты работаешь по субботам?
- Да.
- Это нехорошо. Еврей не должен работать по субботам.
- Знаете, ребе, мой хозяин - гораздо больший еврей, чем я . Его жена – еврейка, его дети ходят в еврейскую школу, и сам он в дни еврейских праздников посещает синагогу, но он ни разу не сказал мне: "Рабинович, сегодня суббота, я не буду брать с тебя рент за такси, и ты можешь остаться дома и почитать Тору на русском языке."
- Сколько ты платишь своему хозяину?
- Семьсот долларов в неделю.
- Teбе хватает на жизнь?
- На жизнь хватает, но не больше.
- Откуда ты родом?
- Из Минска, из Беларуси.
- У вас есть антисемитизм?
- Есть.
- Мой дед уехал из Слонима, это Польша, в 1930 году. Почему твой не уехал?
- Кто-то должен был остаться, чтобы сражаться с Гитлером.
- Ты сражался с Гитлером?
- Мой отец сражался с Гитлером.
- Как его звали?
- Борис.
- Он жив?
- Его отец умер 17 января 1984 года, - вдруг сказала жена хасида, не отрываясь от своей книги.
- Я помолюсь за него, - сказал хасид.
Он записал в блокноте.
- Твой сын хорошо учится? - спросил хасид.
- Его сын наркоман, - сказала жена хасида.
- Это правда? – спросил хасид.
- Да.
- Ты пробовал что-нибудь делать? - спросил ребе.
- Да. Ходил в полицию.
- Полиция ничем не поможет. Не ходи в полицию, но и не оставляй его, иначе он пропадет.
- Не пропадет, - сказала жена хасида, - убьет Адама Блума.
Мы приехали. На счетчике было около 10 долларов. Я вытащил из багажника его ящик и понес к входной двери. На пороге он меня остановил. Я понял, он не хочет, чтобы я заходил в дом.
Хочешь кошерного мороженого? - спросил ребе Рабиновиц.
Я сделал неопределенный жест руками. Жена ребе ушла в дом и через минуту вернулась с пластмассовым стаканчиком, заполненным мороженым и пластмассовой ложечкой, на руках у нее были одноразовые гигиенические перчатки.
- В чем дело? - спросил ребе.
- Ты что, не видишь? - сказала она, - он необрезанный.
Я заторопился уходить.
- Подожди, - сказала она, - возьми это. Не выбрасывай.
Онa протянула мне календарик с фотографией ребе Шнеерсона. Я поблагодарил.
Через неделю, на углу 57 и Бродвей, возле Карнеги Холла, когда я стоял на светофоре, уличный грабитель вырвал из моей куртки передний карман вместе с кошельком, в котором лежала сумма в 80 долларов, водительское удостоверение и календарик с фотографией любавического ребе.
Однажды в Америке. Часть 2.
Kaк это случилось? – спросил я у сына.
Позвонили в 9 утра, и не снизу из вестибюля, а прямо от двери в квартиру, глазок слюной помазали. Я думал, кто-то из соседей, oткрыл, а он ударил меня пистолетом по голове и бил, и бил, пока я не упал. А молодая девка, которая была с ним, пошла в мамину спальню, чтобы взять деньги и стафф. Они знали, где все лежит. У меня сильно потекла кровь, и он решил, что я готов. Они были хай и делали много неправильных действий, были очень жестокие. Я понял, что они меня убьют просто так, потому что увидели кровь. И здесь я заметил, что у него из пистолета от ударов выскочил клып, в котором был всего один патрон, но еще один патрон мог быть в стволе. Я подумал, что если они заберут весь стафф, там было на 60 тысяч, целый мешок, а денег было немного - тысяч около пяти, то мне все равно пи3дец, потому что я не смогу рассчитаться с итальянцами. А этот мужик в маске начал крутить мне на ноги скотч, и я лежал на спине как мертвый, из головы у меня текла кровь. Под руку мне подкатилась большая ваза, которую ты привез маме в подарок из Минска, и я ударил его вазой по голове. Ваза была такая крепкая, что даже не разбилась. Он упал рядом со мной, а я попрыгал со связанными ногами на кухню и взял самый большой нож. Мама любила кухонные ножи. У нее в специальной стойке стояли ножи от самого большого до совсем маленького. Этот нож был такой большой, что им никогда не пользовались. Это был как бы даже не нож, а короткий римский меч. Все ножи были очень острые. Я быстро разрезал ленту у себя на ногах и пошел в комнату. Мужик снял маску и вытирал кровь на голове подушкой, а когда увидел меня, стал щелкать в меня пистолетом, и я понял, что в стволе у него патрона нет. А пистолет щелкал, как в детской игре, и мне стало смешно. Я узнал его. Это был Адам Блум, он жил в районе праджектов на Ностранд авеню. Мы учились с ним в одном классе в хай скул. Он был черный, но в детстве его адоптала еврейская семья. Девка, его напарница, была белая. Они оба торчали и поэтому совершали много глупостей. Он щелкал в меня из своего пистолета и не понимал, что я сейчас со своим ножом главнее его. Я был на него очень злой и засадил ему в бок нож четыре раза. Было такое чувство, как будто режешь стейк и напоролся на кость. Он начал кашлять, и изо рта у него пошла кровь. И в этот момент из маминой спальни выскочила девка, в руках у нее был пластиковый пакет с марихуаной, и я махнул на нее ножом и отрубил ей мочку уха. Она закричала и схватилась рукой за нож, и когда я потянул нож на себя, то отрезал ей палец. И они заплакали оба и, обнявшись, побежали из моей квартиры, поливая все по пути кровью: всю лестничную площадку и всю лестницу с шестого этажа до лобби. Я никогда не думал, что в человеке может быть так много крови. Там внизу стояла их машина. Они сели и поехали без всякой цели, просто, чтобы подальше отъехать от страшного места, а им нужно было ехать в госпиталь, но они были сильно хай, и все их поступки были сплошной булшит. На Белтпарквей, в районе Пенсильвания авеню, он умер. А я позвонил 911 и вызвал себе медикалс, потому что у меня была очень сильно разбита голова. Вместе с медикалс приехала и полиция.
Полиция относилась ко мне хорошо, потому что их экспертиза показала, что моя кровь появилась раньше, чем кровь Адама Блума. Но все равно, меня посадили в клетку. Это была небольшая клетка, которая стояла посреди просторной комнаты, сваренная из толстых прутьев и выкрашенная белой краской. Я сидел в ней, как зверюшка в зоологическом уголке. Потом привели эту девку, у нее было заклеено пластырем ухо и перевязана рука, а Адама Блума отвезли в Кони Айланд Хоспитал и положили в холодильник. Я находился в клетке и мог лежать на полу, а девку прикрепили наручниками к специальной трубе, и она могла только сидеть. Была уже ночь. Менты ушли и оставили нас вдвоем. Девка плакала.
- Почему ты плачешь? - спросил я у нее.
- Ты убил моего бойфренда, - сказала она.
- Если бы я его не убил, вы убили бы меня.
- I’m sorry, – сказала она.
- It’s OK, – ответил я.