РАЗГОВОРЫ С ИДИОТОМ
ОПЫТ ХИМЕРИЧЕСКОЙ КОМПОЗИЦИИ
Идиот – человек, страдающий идиотией.
Идиот – в Древней Греции человек, живущий в отрыве от общественной жизни, не участвующий в общем собрании граждан полиса и иных формах государственного демократического управления.
«Идиот – это концептуальный персонаж».
Жиль Делез и Феликс Гваттари
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Есть в городе одно пречудесное место – Сабурова Дача, в народе – Соборка. Построенная генерал-губернатором Петром Федоровичем Сабуровым для своей болящей душою дочери лет двести тому назад, она до сих пор служит верой и правдой. И как же иначе? Говорят, раньше в городе сумасшедшим был каждый 36-й, потом – каждый 15-й, а теперь – каждый 3-й.
Когда после двухнедельной слякоти на Крещенье ударил мороз и выпал снег, на утоптанной дорожке Соборки возле храма Святого Александра я встретил двух мужчин. Один из них оказался мозаикой, и о нем мне нечего сказать, кроме того, что он по-прежнему есть. Второй – среднего роста, средних лет и с откуда-то знакомым выражением глаз. Может быть, мне это только так показалось – его глаза были спрятаны за стеклами-хамелеонами, потемневшими на морозном солнце. Однако на всякий случай произнося «Добрый день», я одновременно услышал «Здравствуй».
Вообще-то я некоммуникабельный, тем более не люблю знакомиться на улице. Однако сложилось так, что нам привелось встретиться еще несколько раз – может быть потому, что некоторое время я никак не мог понять, откуда мне знакомо выражение его глаз. Так или иначе, но связки слов, казавшиеся противоречащими здравому смыслу или просто бессмысленными, не укладывались в стандартный образ «городского сумасшедшего», который мой новый знакомый носил без ропота и даже… не то, чтобы со скрытым превосходством, но как свой добровольный крест, превышающий понимание окружающих. После второй встречи я почему-то решил записывать его фразы.
Вскоре после того, как наши встречи оборвались, мне захотелось перечитать сделанные записи и отредактировать их. Однако после нескольких попыток я понял: неизбежной ценой редактирования или хотя бы некоторого «приглаживания» фраз моего знакомого оказывалось их уничтожение – примерно так же, как огонь крематория уничтожает недавно жившее тело, превращая его в мало что значащий пепел. Поэтому далее я предлагаю сперва минимально обработанные «полевые записи», так сказать «голые факты» наших разговоров, а потом – некоторые дополнительные сведения к ним. Мне кажется, все это может представлять интерес не только для профессионального врача-психиатра.
1
Наша первая встреча на Крещение была мимолетней и, за исключением описанных внешних обстоятельств, почти ничем не запомнилась. В памяти – в тот момент еще сонной и безразличной – отложился лишь обрывок какой-то фразы: «…сознание сужается…».
Вторая встреча состоялась в День Злуки на Соборке. Холод, начавшийся на Крещение, усилился. Мой новый знакомый был в каком-то темно-синем больничном балахоне, который вряд ли спасал от мороза и ветра. Поэтому мы быстро укрылись под защиту Святого Александра.
- Фашисты наступают… недостаточно жестко. Дупа.
- Как ты себя чувствуешь? Какие фашисты? Война давно закончилась, мы победили!
- Будут судить заочно. Мне укололи, что сказал доктор. На Земле. Сознание сужается.
Потом он на несколько секунд замолчал, уставившись на свою правую руку, исколотую внутривенными инъекциями.
- Гепабене. Знаешь, что такое гепа? А я знаю, що він діє, – коло печі гепу гріє.
Потом, почти без перерыва.
- Гепа – латиною це печінка. Овальные клетки в печени крысы… Представляешь? Крысья печень. Клетки. Овальные… Основные симптомы рака печени – метеоризм и дисфункция кишечника.
Эти медицинские термины, выговоренные ясно и четко, были для меня неожиданностью. Несколько сбитый с толку, я спросил первое, что пришло на ум: «Ты что, билингв?».
- ВАК – вища атестаційна комісія. СРСР… В офіційній пресі опублікований текст закону про державний бюджет... What the fuck is going on, man? Новости по телевизору.
После этого он начал что-то бормотать непонятным для меня языком, если это вообще было то, что мы по-русски называем языком, а по-украински – мовою. Я отвел его в помещение, где под присмотром мурлыкающего толстяка-санитара начиналась новостная программа первого канала.
2
Татьянин день пришел с двадцатиградусным морозом. Моего знакомого выписали домой. Семикомнатная коммуналка находилось почти в центре города, куда я хотел подъехать на трамвае, но его уже не было. Он сидел напротив черно-белого телевизора, наверное, еще советских времен или первых лет независимости, и смотрел Euronews. Из телевизора валил дым. Шла прямая трансляция, чем-то напоминавшая картинку на глобусе Воланда.
Я испытал шок. Все в комнате было покрыто – исписано, изрисовано, исцарапано, изрезано – отдельными словами, обрывками фраз или какими-то загадочными знаками. На полотне входной двери, возле которой на стене висел старый абажур, темно-коричневой краской было изображено – я постараюсь примерно сохранить структуру надписи – вот что.
ти
вит
никогда
ЗЕМЛЕЙ
не был
и никогда
быть
неможет
Когда новости закончились, я спросил, указав на дверь: «Что это значит?».
- Здравствуйте, Юрий. Мы с вами. Уже умерли. На Земле. Лучше гор могут быть только горы.
- Я не Юрий. Мы с тобой встретились на Соборке.
- Хіба? Тоді ти Михайло?
- Ні, я не Михайло.
- Дарма. Михайло козак.
И потом опять – совершенно неожиданно и одним духом.
- Произошла на небе война. Михаил и ангелы его воевали против дракона. А дракон и ангелы его воевали против них. Но не устояли. И не нашлось уже для них места. На небе.
- Это откуда?
- ВЕК. ВАК. ПДВ. Не повертається. Я повернусь.
- Чому тебе виписали з лікарні?
- You think I’m fucking stupid or something? Fuck you, man.
- Why do you are so aggressive today?
- Get away. Hijo de la gran puta.
- I beg your pardon. You’re right – it’s your private life definitely.
- See you. Побачимось іншим разом.
- Слухай, іншого разу може й не бути. Ти ж бачиш, що робиться навколо... Можливо, тобі щось потрібно?
- Люди. На Земле. Был. Ленин. Ты – Вит?
- Я хотел бы тебе что-нибудь принести, подарить. Тебе нужны лекарства, еда?
- Пить есть. Ты не Вит?
Тут я сообразил, что этот вопрос для него почему-то важен и не следует от него просто отмахиваться. Я должен перейти в его систему отсчета, хотя и не понимаю ее – если ее вообще можно рационально понять.
- Меня до сих пор никто не называл Вит.
- Если ты Вит, то вернись.
- Куда?
- Ты не Вит. Ты Бык.
- Да, я Бык, рожденный в Год Змеи.
- Змея линяет. Она себя еще покажет. На Земле. Сознание сужается.
Я почувствовал себя страшно измотанным, хотя говорил с ним в целом не более получаса. Наверное, он был энергетическим вампиром. Или я просто устал от ежечасных телевизионных новостей… с дымом горящих покрышек.
- Ты позволишь мне прийти еще?
- Позволишь здравствовать. Капля. Давно точит. Теплый океан. Капель не жалко? Ты бреешься? Гавриил давно не прилетал, Габриэла приходит. Шесть. Два. Пять. Я должен смотреть телевизор.
3
На следующее утро я застал его в кровати. Он лежал на боку и пустыми глазами смотрел на неработающий телевизор, зачем-то взгроможденный на старый неисправный холодильник «Донбасс». Как и все остальное в комнате, телевизор и холодильник были покрыты разными буквами, обрывками слов и фраз, какими-то знаками и черт знает чем еще.
восьма крапля не остання
ВЕК. ВАК.
НЕЛЯ
ЭТО ЗДЕЛАЛ ЛЕНИН
;;;
Я ; Ю ; ; ОВ ; ; ;
МАЗЕПА БУВ
На полу, словно патроны от автомата Калашникова на крыше, были рассыпаны использованные и неиспользованные ампулы с какими-то лекарствами. Не хватало только снега, но зато сильно пахло хлоркой. Этот запах я почувствовал еще в коридоре коммуналки.
- Доброе утро.
Он еще полежал несколько минут, а потом пробормотал.
- Bonjour, monsieur. ВАК. Профессор. Страшнее Юльки зверя нет.
- Ты о чем? Что у тебя здесь за вонь?
- Революции – локомотив истории... Они взрываются. Это Ленин зделал.
- Опять ночью насмотрелся новостей по телевизору?
- На Земле. Я не могу не смотреть телевизор. Шесть. Два. Пять.
- Слышал, будут выборы?
- Идиоту не нужно, я идиот. Я Ов.
Я сразу не понял и переспросил – «Ты Иов?»
- Иов не я. Его проглотил Левиафан, а идиот я. Я Ов.
- Проглотил Иону, и не Левиафан, а кит.
- Ты видел? Ученый… сукин сын.
Я даже не успел обидеться за это вполне осмысленное оскорбление, как вдруг – на одном дыхании и совершенно артикулировано – он произнес.
- Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Она взрывается. И бьет час. Экспроприаторов экспроприируют.
- Ну, ты даешь. Ты помнишь Маркса до сих пор?
- Ленин зделал всем укол в голову. Ты не брился?
- Сегодня воскресенье, на службу не идти – можно не бриться.
- Нужно смотреть перед собой. Ты не смотрящий.
Я почувствовал, что он чем-то понемногу раздражается, и помолчал. Мне показалось, нужно сменить тему и, для надежности, язык. Я повторил слышанную он него фразу.
- What the fuck is going on, man?
Он напрягся, словно мой кот Улисс, когда поблизости от него садится маленький воробей.
- Изучать русский язык… а не присваивать. Ты не Вит. Сознание сужено. Здесь.
Потом медленно и как-то по частям встал с кровати, вынул из болтающейся розетки вилку неисправного холодильника и вместо нее воткнул вилку телевизора.
- Но лишь одно нейдет с ума. На Земле. Нужно смотреть телевизор. Сразу. Сам. Видишь себя?
- Ты бы розетку починил, а то болтается, як гімно в ополонці. Може бути пожежа.
- Где.
- У тебе, усі попереджають.
- Пожежа там, де треба. Попереджають презервативами. Якщо треба.
Его внимание полностью сосредоточилось на телевизоре, в котором опять показывали патроны на крыше. Я ушел.
4
Он лежал на кровати в одежде и ботинках, вытянув роки назад вдоль тела. На лицо была надета старая овальная маска для подводного плавания с пыльным стеклом, а изо рта торчала дыхательная трубку. Загубника на трубке не было, и он держал ее зубами. Наверное, чтобы трубка не упиралась в кровать и не лезла в горло, под подбородок были подложены два одинаковых переплетенных в темно-зеленый картон «кирпича» формата А4. Он тяжело дышал, при каждом вдохе или выдохе в груди что-то сипело.
- Ты заболел?
Он молчал, будучи, похоже, в забытьи. Минут через десять зашевелился.
- Первый и второй. Где. Мама. Хочу каши.
Пока я варил ему овсяную кашу на молоке, он окончательно очнулся и в своей манере – медленно и как-то по частям – слез с кровати.
- Сними маску, пойди умойся.
- Папєрєднік. Догаспідарювався. Підарешт.
- Ти це до чого?
Он долго молчал, потом медленно переместился в санузел, совмещенный с умывальником. Спустя некоторое время послышался шум воды из крана, а потом вода полилась в унитаз. Он вышел с мокрыми руками, по-прежнему в маске, но уже без трубки, сел на изрезанную табуретку и начал механически жевать овсянку. «Ты заболел?», – повторил я.
- Звезд. С неба. Не срывать. В троллейбусе.
- Зачем ты не снял маску?
- Путем временного подавления с помощью облака. На Земле. Терен шесть. Два. Пять.
Я подумал, что он насмотрелся теленовостей с картинами противостояния на Грушевского, когда активисты швыряли в беркутовцев коктейли Молотова, а те отвечали газовыми гранатами, и вообразил себя в облаке этого газа.
- А при чем здесь троллейбус? И звезды?
Он молчал, как бы мучительно что-то вспоминая.
- Век. Вак. Нашлись. Первый и второй. Сознание сузилось.
Я этого не понял и сменил тему.
- Тебе вызвать врача? Или отвезти в больницу?
Он опять помолчал, а потом произнес с обычными остановками, но, как мне показалось, довольно сознательно.
- Не терять веры в людей. Всему. Всему. Живому. Не живому.
- Ну, ты как Альберт Швейцер…
Не успел я закончить свою мысль, как он выговорил – теперь совершенно ясно и плавно.
- Я – жизнь, которая хочет жить, в гуще других жизней, которые хотят жить.
Я замолчал, пораженный уместностью и четкостью произнесения этой фразы. Через секунду в нем что-то опять засипело.
- Сказавши слово регіонцям, кудись п’ятами накивав. Фемідка. Велика-велика путана.
Так, он снова переключился на темы последних новостей, и «крыша поехала».
- Слухай, давай без політики. Через неї і так у всіх дах зносить.
- Люди. Сразу. Ленин.
- Да оставь ты его в покое. Он свое уже давно получил.
Случилось, наверное, последнее прояснение – он довольно метко вставил.
- Даже каменный.
И еще.
- На Земле. Шесть. Два. Пять.
Я понял, что он хочет смотреть телевизор, и удалился не прощаясь.
5
Последний раз я встретил своего знакомого с Соборки после своевременной кончины Синей Лошади. Он спокойно лежал в деревянном гробу на транспортерной ленте сжигающего устройства в городском крематории. В зале находился какой-то родственник, претендующий на его комнату в коммуналке, и двое или трое соседок-пенсионерок. Одна из них сказала, что «городской сумасшедший» умер мгновенно – от рака печени. Возле входа терлись трое нехорошо пахнущих граждан, чем-то напоминавших труса, балбеса и бывалого. Громким шепотом они обсуждали, как их снова кинули, не дав ничего за честное исполнение гражданского долга. Я дал им пятьдесят гривен, и они не поехали с нами на газели в город.
Родственник купил две бутылки водки, а я – колбасы и хлеба. Соседки принесли стаканы, тарелки, вилки и трехлитровую банку консервированных помидоров. Мы сели помянуть новопреставленного раба Божьего.
Как я понял из дальнейшего, в миру его звали Олег Ив;нов. В самом конце Советской власти он доучился на инязе университета Горького до третьего курса, а затем внезапно перевелся на гораздо менее престижный тогда филфак, да еще на украинское отделение, которое и окончил отлично. Вроде бы причиною была одна филфаковская девушка из небольшого города около Шведской Могилы, но достоверно никто ничего сказать не мог. Как обеспеченного жильем и перспективного молодого ученого его оставили на кафедре. Ив;нов действительно быстро написал и защитил диссертацию, но она пропала в ВАКе. Соискатель искомой степени со вторым экземпляром поехал на улицу Люсиновскую очень большого города, где размещался ВАК СССР, но в первом троллейбусе забыл и этот экземпляр. Он искал троллейбус с диссертацией весь день до вечера, но тот как в воду канул. Может быть, не обошлось без чертовщины, привычной в очень большом городе со времен покойного Миши Берлиоза. Однако более естественно предположить, что Ив;нов просто перенапрягся перед защитой.… И случилось то, что случилось – к вечеру он сошел с ума.
Оба экземпляра диссертации потом были счастливо найдены, причем первый буквально под секретаршей канцелярии ВАК. Эта приятная во всех отношениях дама по всем правилам зарегистрировала дело, а затем «на пять минут» подложила «кирпич», чтобы сидеть на стуле повыше. Тогда ведь еще не было удобных офисных кресел с регулировкой высоты... Ну, диссертация в полной сохранности и лежала в этом интересном месте до тех пор, пока на нее месяца через два или три не наткнулись во время генеральной уборки помещения. Знаете ли, ВАК СССР был вполне серьезной организацией: там ничего из правильно зарегистрированного никогда не пропадало так же точно, как и не исполнялось в спешке... Три месяца – это нормальный срок для решения вопроса о присуждении ученой степени и, тем более, для того, чтобы свести с ума.
Ив;нова подлечили, и он очень сознательно встретил нашу независимость. Однако наступившие условия жизни, когда все в одну ночь стали миллионерами, а зарплата молодого ученого в месяц достигла двадцати долларов США, снова подорвали его поврежденную психику – теперь уже окончательно и бесповоротно. С тех пор он стал периодически бывать постоянным пациентом Соборки, хотя в категорию буйных не попадал никогда. Одна из особенностей болезни состояла в том, что он испытывал страсть к, так сказать, фиксации своих озарений любыми доступными на тот момент средствами. Во время обострений страсть становилась неукротимой и непреодолимой, о чем наглядно свидетельствовали стены, стенки мебели и столешница, стекла окон с обеих сторон и вообще все хотя бы минимально пригодные для этого поверхности в его комнате, а некоторые даже вне нее.
Работать Ив;нов больше не мог, поэтому денег у него постоянно не было. Наиболее трудно финансовые отношения складывались с тепловиками и дворничихой, которая одно время согласилась убирать подъезд за отдельную плату от жильцов. Дело дошло даже до коллектора, которым попытался быть муж дворничихи, служивший до этого в милиции. Однако, во-первых, он сразу увидел, что взять нечего, а выбивать бесполезно, не было даже утюга. Во-вторых, чудесным образом спасительная сумма в последний момент всегда откуда-то появлялась. Например, сразу после посещения мужа-коллектора в славном, но грязном переулке Краснознаменном Ив;нов нашел кем-то почерканную и брошенную бумажку «Лото Забава». Он ее не понял и даже хотел использовать по совсем другому назначению, однако ситуацию спас сосед-пенсионер. Билет выиграл четыре тысячи восемьсот пятьдесят четыре гривни. Сосед честно заплатил неотложные коммунальные долги Ив;нова и купил ему перловой каши, в сумме тысячи на две с половиной. Остальное было вложено частично в организацию многодневных массовых гуляний всей коммуналки, а частично – в покупку еще ста лотерейных билетов, которые на самом деле принесли гривен пятьдесят дополнительно.
Вообще, соседи Ив;нова не то, чтобы любили, но жалели, хотя он им усложнял жизнь явно. В ночь после нашей встречи на Татьянин день его болезнь обострилась. Движимый своей роковой страстью, но не имея ни капли краски, он сходил по большому в старый абажур, висевший на стене возле входной двери в его комнату, и, макая палец в собственные экскременты, начал что-то чертить на стене коридора. В это позднее время из гостей возвращались сосед с соседкой, они мгновенно отрезвели, почти в самом начале пресекли творческий процесс и вызвали психическую скорую. В надписи на стене смутно угадывались буквы Л и Н. Пока не засохла, ее быстро стерли и продезинфицировали раствором хлорки, вонь от которой я и почувствовал во время утреннего посещения.
Безобидный во всем остальном нрав сочетался у Ив;нова со стремлением к уединению. Он не был полным затворником, периодически покидая свою комнатку в поисках пропитания и денег. Но из глубин своего болящего Я выходил не часто и не ко всем. Вначале эти выходы растягивались на дни, однако ко времени нашей встречи обычно не превышали получаса. Причем эти полчаса точно припадали на телевизионные трансляции новостей, в последнее время – ежечасные, хотя никаких часов у Ив;нова давно не было. Если что-то или кто-то создавал ему помехи, он начинал раздражаться, проявляя признаки нетипичной агрессивности. Особенно злым он становился во время отключений электроэнергии зимой, вызываемых перегрузкой сетей отопительными устройствами. Однажды работа такого устройства, сконструированного умельцем-соседом с использованием пары кирпичей и каких-то железок, привела к пожару в коммуналке. Сосед с соседкой, несмотря на свой почти библейский возраст, в это время занимались в хорошо согретой комнате сексом без презервативов, так что мужественным пожарным пришлось вытаскивать их из вспыхнувшего пламени совсем голыми. Они потом оправдывались, что собирались купаться и грели воду. Но кто в это поверит, если почти рядом находится Лермонтовская баня?!
…Я вышел из дома в Краснознаменном переулке. Было опасно, но еще не безнадежно поздно. На потрескавшейся штукатурке стены коммунального дома, уже забеленный дворничихой, едва различался, мертво флуоресцируя в свете снежной ночи, последний мессидж Ова.
Счастье
мое,
Я здесь
и
жду тебя
6
Наутро после водки у меня страшно болела голова. Я позвонил в офис и сказался больным. Шеф у нас хотя и пришел всего три года назад, но уже не бык. Он ограничился тем, что холодно пробормотал пожелание быстрейшего выздоровления. Его недовольство было понятно, я обещал перевести срочное письмо от одного нашего делового партнера – лыжного инструктора из далекой всегда теплой страны. А буквально через минуту перезвонила шефова секретарша – дама, приятная во всех отношениях, родом из маленького города коменданта Келина. После типично национальной интродукции, включавшей не вполне лестные оценки печени, головы и других органов, она экспрессивно заключила: все пропало, а я идиот.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Примерно через неделю возле нового стеклянного здания, наконец-то достроенного на Сумской на месте снесенного магазина «Табак», я совершенно случайно столкнулся с родственником усопшего Ив;нова. Он был чем-то озабочен и узнал меня не сразу. Но узнав, отнесся весьма дружелюбно. Более того, бросил на бегу, что нашел какие-то бумаги, ему они без надобности, но могут быть интересны мне как единственному другу покойного. Я себя таковым никогда не считал, но возражать не стал. Мы обменялись телефонами.
Встретились мы в одном уютном месте того самого стеклянного здания, почти напротив бывшего выхода из кинотеатра «1-й Комсомольский». Вытаскивая картонную папку с замусоленными завязками, он разъяснял грустным голосом, что обнаружил ее в процессе поисков ордера на жилье своего любимого и безвременно скончавшегося родственника, и это все самое драгоценное, что ему от него осталось. Я еще раз повторил искренние соболезнования и, чтобы не усугублять скорбь, предложил обменять папку на пятидесятигривневую купюру, хотя, честно говоря, даже не подозревал, что в ней. Изобразив мучительные колебания и выпив чашечку кофе с коньяком, родственник Ив;нова решительно взял купюру и навсегда исчез из истории.
Папка была наполнена пожелтевшими от времени листами формата А4 с машинописным текстом, на обратной стороне которых что-то было написано рукою. Я положил папку в портфель и забыл о ней до вечера.
К ночи температура упала до тридцати градусов мороза. Машины заводились плохо, а немногочисленные пешеходы передвигались буквально ложась на ветер и стараясь побыстрее уберечься от опасности отморожения. Загнав свою Нелю в гараж и ответив ей, что тем, кто сейчас стоит на улице, намного хуже, я рысью побежал домой, по пути прихватив бутылку коньяка «Маглив» для улучшения согревания.
Дел было много, лыжный инструктор наконец-то собрался приехать подписать договор о строительстве терминала, нужно было его составить и перевести на испанский. Только к полночи мне удалось посмотреть, что творится в регионах, а потом я вспомнил о папке и достал ее из портфеля.
В папке находились в основном старые листы с машинописным тестом, исписанные с обратной стороны от руки шариковой ручкой или карандашом. Среди них попадались также листки из школьной тетради в клеточку, рекламные объявления, квитанции за коммунальные услуги и какие-то еще бумажки, опять-таки исписанные с оборота. К внутренней стороне обложки папки был приклеен конверт советских времен, из него торчала почтовая карточка с погашенной маркой за 4 копейки. В ней Ив;нову О. В. сообщалось, что его дело поступила в ВАК СССР 24.08.1991. За два дня до этого в очень большом городе, где до сих пор существует улица Люсиновская, был ликвидирован ГКЧП, танки разъехались, так что никаких видимых препятствий для дальнейшего прохождения диссертационного дела не было… ну кроме, как выяснилось несколько позже, вышеупомянутой секретарши.
Листы А4 имели вид многолетней давности. Отчасти они были пронумерованы, но ряда не хватало. На одном из листов без номера было написано большими буквами и в разрядку О Т З Ы В. А ниже следовало: «Актуальность данного диссертационного исследования определяется тем, что, как указал Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, на стадии развитого социализма завершается перестройка всей совокупности общественных отношений на внутренне присущих социализму коллективистских началах. Отсюда органическая целостность и динамизм социальной системы, ее политическая стабильность, несокрушимое внутреннее единство…». Стало ясно, что это были листы из диссертационного дела Ив;нова, включая отзыв его официального оппонента.
Кроме листов А4 в папке обнаружилась масса иного – рекламные объявления, квитанции за свет и канализацию, конфетные обертки и еще какие-то бумаги неясного сначала предназначения. Возраст некоторых из них более или менее точно определялся формальными реквизитами. Я увидел, что они накапливалось довольно долго, включая последний Год Змеи.
Все бумаги из папки Ов использовал для удовлетворения своей страсти. Они были исписаны или исчерчены с обратной сторон и на полях, но не это поразило меня. Наряду с уже знакомыми по его комнате знаками и обрывками фраз, я увидел гораздо более длинные фрагменты… и это были стихи!
Около четырех часов ночи я испытал какое-то потрясение, вплоть до галлюцинации – передо мной, как улыбка Чеширского Кота, образовалось выражение глаз Ова. Я быстро пошел в ванную комнату, умылся и выпил рюмку коньяку – выражение растворилось в зеркале, за прибором для бритья. Я перешел в спальню, тщательно задернул шторы, разделся и попытался уснуть.
Рабочий день был посвящен заботам о терминале, хотя лыжный инструктор не приехал, испугавшись нашей погоды с морозом и снегом. Я трудился как вол и даже удостоился похвалы шефа, который в случае успеха пообещал отправить меня в командировку в бесснежную даже сейчас далекую страну. Целый день я ни разу не вспомнил ни Ив;нова, ни Ова.
Вечером я продолжил изучение содержимого папки с завязками.
Мне до сих пор трудно принять мысль, что автор стихов – Ов, хотя все указывает на это. Я сначала рылся в своей библиотеке, а потом начал вводить фразы из папки в Анти-плагиат, в поисковые системы Интернета. Значимых совпадений не обнаружилось, то есть миру эти стихи не известны. Вместе с тем, их чисто графическая связность со знакомыми по комнате Ова знаками и надписями, наличие в них его уникальных выражений склоняют меня к признанию его авторства.
Это фантастика! Человеческое существо, которое все, включая меня, считали законченным идиотом, не способным даже на то, чтобы просто пойти в молочный техникум и взять там пачку гречки и пятьдесят гривен в обмен на галочку, которую вместо него поставят и посчитают где надо, был настоящим поэтом – хорошим ли, плохим, не в этом дело.
Мне вспомнилась история с художником Ван Гогом. Однажды в декабре, отрезав себе ухо лезвием, он пришел к дверям публичного дома и подал кусок уха, завернутый в бумагу, открывшему дверь человеку. «Возьмите это, это может быть полезным», – сказал и ушел. Позже его нашли лежащим в одежде на кровати. Состояние художника требовало немедленной госпитализации в заведении типа нашей Соборки. Согласно другим источникам, ухо художнику отрезал рапирой его друг Поль Гоген – тоже, видимо, фрукт еще тот.
Следующие несколько месяцев я жил двойной жизнью. Днем работал как вол: изнурительная, а тем более рутинная работа – лучшее средство от мыслей. А по вечерам и ночам изучал папку с завязками, пытаясь проверить авторство обнаруженных в ней записей, расшифровать и отчасти даже реконструировать их. Дело в том, что некоторые фрагменты, написанные карандашом, затерлись, а шариковой ручной – как бы полиняли, или совсем выцвели. В сочетании с наличием вероятных лакун и крупным, но очень неразборчивым почерком, иногда утрачивающим всякое подобие с письмом на европейских или даже на вообще известных человеческих языках, это создавало препятствия для понимания и восстановления найденных рукописей.
Работа не закончена до сих пор. Более того, я не профессиональный литературовед и, тем более, не криптолог, хотя тоже имею два высших образования. Поэтому результаты моих усилий вполне могут быть подвергнуты справедливой критике компетентными специалистами. И все же, скажем так, я привел в более или менее связный вид ряд фрагментов, авторство которых пока что нет оснований приписать кому-либо другому, кроме Ова.
Обработанные фрагменты упорядочены двояко. Те, которые написанные на оборотах листов диссертационного дела, размещены в порядке возрастания имеющейся нумерации, хотя, строго говоря, нет никакой уверенности, что Ов использовал их именно в такой последовательности. В расположении фрагментов с других бумаг я руководствовался их формальными реквизитами или содержанием, а иногда – просто собственной интуицией.
Слова или словосочетания, относительно понимания которых сохраняются большие сомнения, взяты в квадратные скобки. Лакуны обозначены многоточием.
1
Наиболее старый, по моему мнению, фрагмент написан на пожелтевшем листочке в клеточку. Возможно, он относится ко времени отношений Ив;нова с филфаковской девушкой.
Я виноват, прости. Покаюсь.
Мой первый грех: в тебе люблю себя.
Второй: себе не веря, и тебе не доверяюсь.
На другой стороне листочка читалось следующее.
Не говорю: прощай! Прости,
Забудь те странные мгновенья,
Несбывшиеся сновиденья,
В груди упорное стремленье,
К ней не мое прикосновенье…
Свою [любовь] не упусти.
Больше из написанного на тетрадных листочках я восстановить ничего не смог. Любовная, так сказать, тема этим пока исчерпывается. Жены у Ив;нова, а тем более у Ова, не было.
Следующая серия записана на старых листах формата А4. Следовательно, чисто формально ее нельзя датировать ранее первых лет последнего десятилетия прошлого века. По содержанию ее можно бы отнести к эпохам позднего второго, третьего и даже четвертого президентов. Я не уверен, это одно произведение или ряд отдельных, хотя восстановленные фрагменты представляются мне связанными по смыслу.
Если упорядочить эту серию по нумерации листов диссертационного дела – хотя бы той, которая есть, то получится вот что (особенности стиля, словаря и грамматики Ова сохранены).
Прекрасних правд багато в світі,
Убога ж істина – одна.
Малих нас вчив колись [попович],
Чарчину випивши до дна.
Де ж тая істина? У Бога.
Нам, грішним, в руки не дається:
Сичем у лісі засміється,
Трояном в глупий файл уп’ється...
Далее идет фрагмент с названием, но его трудно понять, так как оно было несколько раз зачеркнуто и тщательно заштриховано.
[The Ukrainian Black Circle]
Якось раптом, зненацька, зустрілись [мучачо з мучачей,]
Довго вони гомоніли – звісно, про що і чому.
Перша пішла [мучача] – Місяць бо сходить скоро,
Довго сидів мучачо, пір’ячко дзьобом прибравши.
Бачив він дивну істоту – наче б із лісу та вийшла,
Вся, як кажан, зелена, а голови не видно.
З співу тієї істоти мара облудна постала –
Якось раптом, зненацька, зустрілись [мучачо з мучачей]…
Следующий фрагмент – моя гордость. Он относительно длинный и, несмотря на многочисленные трудности, расшифрован, как кажется, почти точно. Пока что я обнаружил его начало только по-русски, потом он немного идет параллельно на русском и украинском языках, а дальше – на украинском. Видимо, так Ов искал лучший способ артикулировать свой «внутренний голос».
Мазепа был мужик неглупый –
Петра-царя перехитрил.
Не [подвернись нога у] Карла,
Он и в Европу [б нас пустил].
Но получилось так, как вышло –
Мазепу жалкий ждал финал.
Но ты, [Европка], не брыкайся,
Сегодня миг любви настал!
Раскрой скорей свои объятья
И поцелуемся в уста!
России ж нас не обнимать –
Пусть обнимает Кузьки [мать].
…Европа[, ты – валютна шлюха!]
Мы, почесав себя за ухом,
Опять к России подались,
Там нефти с газом напились.
……………………………………
У меня поэтического дара нет, поэтому я и не пытался перевести украинскую часть на русский, она подана в оригинале.
Але [случилось так], як сталось –
Мазепа облизня спіймав.
Та ти, [Європко,] не пручайся –
Сьогодні час любві настав!
Отож, розкрий обійми швидше
Та поцілуймося в уста!
Росії ж – зась нас пригортати,
Хай пригортає Кузьку… [й мати].
…[Європа, ти – валютна шлюха!]
Тож ми, почухавши за вухом,
Знов до Росії подалися,
Там нафти з газом напилися.
Хто ж ми – ще більші голодранці
Аніж Енеєві вигнанці?!
Ті Трою хоч занапастили,
Проте одвічний Рим створили.
То, може, годі жити в приймах
Де батько Хміль хазяйнував?!
Мерщій [берімось до господи] –
Не дурно ж волю Бог нам дав!
Взялись... Та якось недоладно:
Цей на Канарах, той в тюрмі...
Хтось вкрав багато, інші – ні.
……………………………………
“Ми всі училися потроху”, –
Сказав колись меткий Сашко.
Хоч ми давно не юнаки,
Та неуцтво далось взнаки.
Тому нам Мудрий й Милосердий
Науку нову посилає,
Всіх вчитися благословляє
Й бюджетних коштів добавляє.
Що ж за наука? Перша справа –
Північний цар згадав минуле.
Узявся тузлить нас косою,
Ділити море під водою.
Мовляв, знайшлися розумаки!
Отим хохлам намилю шию:
Коли вже взявся я за косу –
Як не з’єднаю, так розмию!
……………………………………
Отож бо й, дітки, не журіться
Та за батьківську піч держіться.
Тієї нафти не торкніться,
А щось поцупите – діліться.
Чекайте, [дітки], пан вже вийшов
У нас тут злагоду владнати.
І до когось нас приєднати
І чоботом, де влучить, дати.
Тоді ми схаменемось швидко –
Та ми ж учений все народ!
Й підемо радо в приймаки
Нової [Довгої Руки].
Чи цар, чи сер – яка різниця,
Була би владная правиця.
Вона комусь давно вже сниться
Й велична дальняя столиця.
………………………………
Большая часть рукописи на старых листах формата А4, к которой принадлежит приведенное выше, требует дальнейшей обработки.
2
Для остальных фрагментов использованы самые разнообразные «подручные материалы». На досудебном уведомлении, относительно недавно напечатанном на лазерном принтере на половинке белого листа А4, Ов записал короткий стишок под название «Дар». Он мне нравится больше всего – в нем говорится о коте с тем же именем, что и у моего.
Кота зовут Улисс,
Он рыж и смел.
Он видел много крыс,
И [часть их] съел.
Кота сожрала ночь – зови ли, не зови…
Он символ для меня свободы и любви.
Платите за любовь! Ничем и никому:
Сырого мяса дар – улиссу своему.
На узенькой неоплаченной квитанции за свет в октябре были по-русски написаны одно параллельно другому два четверостишия.
Та сука, что писал Есенин,
Давно, конечно, померла.
Но, граждане, при чем здесь сука?
Мы голосуем за [посуху]!
Та сука, шо писал Серега,
Подохла, блин, позавчера.
Блин, пацаны, при чем здесь сука?
Мы пасть порвем, блин, за…[за… суку]!
Относительно этих четверостиший могу предположить, что Ов искал, как бы поточнее описать одну скандальную бабу, показанную в теленовостях с выборов. Но точность не совместима с полнотой, это сказал еще живший при фашистах немец. Видно, у него все же началось некоторое «сужение сознания». На полях обрывка газеты, в которой угадывалось «Время регионов» без даты, было нацарапано тупым коричневым карандашом что-то типа.
Das ist fantastisch! [Dopa] ist der gr;;te Adler! Alles kaputt.
Дальше поперек шел короткий фрагмент черной шариковой ручкой опять по-русски.
[Я – царь!]
Мне все подвластны регионы,
Моих подд;нных – легионы,
Сама [фемидка] мне кума…
Но лишь одно нейдет с ума:
Военный выдам вам секрет –
Страшнее [юльки] зверя нет!
А на обертке от шоколада с датой изготовления примерно годом позже я расшифровал два коротких фрагмента, снова расположенных параллельно, но больше похожие на разные эпиграммы.
Не хочу я [мандели-долі],
Бо нестійка краса жіноча,
Бо вже заплетена коса
І серцем я уже на волі!
; Мы с братом – мира чемпионы,
Нам бокс приносит миллионы.
Но вдруг [– Удар, и] нова страсть –
Как в президенты нам попасть ;
К чему коричневым карандашом было добавлено.
; СОЮЗ НЕРАЗРУШИМЫЙ ; ; РЕСПУБЛИК СВОБОДНЫХ ; ; ;
3
Шеф исполнил свое обещание и отправил меня в командировку в далекую всегда теплую страну отдохнуть. Здесь все, начиная с двух лет, говорят по-испански!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Снова декабрь, только что прошел Святой Николай. Но льет сильный дождь, похожий на грозу в начале мая. Понадобилось больше года ночного труда, чтобы в основном и, как я уверен, очень близко к оригиналу восстановить самый большой текст на украинском языке.
Ов создал свое произведение в конце эпохи второго президента, но еще до Майдана. Уточнению датировки очень помогло обнаружение в папке с завязками чека за услугу отделения «Укрпошты» на Привокзальной площади. Мне не удалось выяснить, кому и за что была предоставлена эта услуга стоимостью 85 копеек. Но важно другое – на обратной стороне маленького серенького клочка бумаги как раз поместились две следующие строчки.
Дарма ревло й скублось дурило –
Всі старі свині у кормила!
Они были легко идентифицируемы – это вариант, возможно первый, последних строк второй части сочинения. Я назвал его словами, увиденными когда-то на стене комнаты Ова.
МАЗЕПА БУВ
І
Мазепа був не дурень дядько –
Петра-царя він обдурив.
Коли б не той невдаха-карло,
То й до Європи б нас увів.
Але так випало, як сталось –
Мазепа облизня спіймав.
Та ти, Європко, не пручайся –
Сьогодні час любві настав!
Отож, розкрий обійми швидше
Та поцілуймося в уста!
Росії ж – зась нас пригортати,
Хай пригортає Кузьку… й мати!
... Європа та – валютна шлюха!
Тож ми, почухавши за вухом,
Знов до Росії подалися,
Там нафти з газом напилися.
Хто ж ми – ще більші голодранці
Аніж Енеєві вигнанці?!
Ті Трою хоч занапастили,
Проте одвічний Рим створили.
То, може, годі жити в приймах
Де батько Хміль хазяйнував?!
Мерщій берімось до роботи –
Не дурно ж волю Бог нам дав!
Взялись... Та якось недоладно:
Цей на Канарах, той в тюрмі...
Хтось вкрав багато, інші – ні.
Ось перші інших і скубуть.
А щоб народ не плакав дуже,
Його горілкою тонізують
“Союз-Віктан” та “Старий друже”.
Та і небідним дістається.
У нас одвіку так ведеться –
Як я начальник, дурень ти.
Бог дурнів повелів скубти.
Коли ж народ питає: “За що?”
Його навчають: “Той ледащо
Всю нафту й газ покрав. Злодюга –
Не поділився з старим другом”.
Отож бо й, дітки, не журіться
Та за батьківську піч держіться.
Тієї нафти не торкніться,
А щось поцупите – діліться.
Чекайте, дурні, пан вже вийшов
У нас тут злагоду владнати.
І до когось нас приєднати,
І чоботом, де влучить, дати.
Тоді ми схаменемось швидко –
Та ми ж учений все народ!
Й підемо радо в приймаки
Нової довгої руки.
Чи цар, чи сер – яка різниця,
Була би владная правиця.
Вона комусь давно вже сниться
Й велична дальняя столиця...
... Що, брате, маю я тобі сказати?
Нічого нового нема:
Коли не хочеш бідувати,
В рідній землі приймакувати –
Учора слід розпочинати
Свою господу оновляти!
Коли ж й до квітня будеш спати,
Від правди вуха затуляти,
Горілкой очі заливати –
То... гріх на долю нарікати!
ІІ
Був лагідним на диво лютий,
У полі – гній і компромат.
Зійшли зелені та озимі
Разом з майбутнім для дівчат.
Яким був березень – не знаю,
Зчинився страшний шум і ґвалт.
Ці галасують за країну,
Ті ж мовчи слухають й єдять.
Не обійшлося без скандалю:
Грачі на півдні пролетіли.
Та фруктам не таланить більше,
Хоч голова – мов кнур завбільшки.
Став теплий квітень...
Як в нас справи?
Хто в нас тепер в керманичах,
В провидцях і погоничах?
Це знає дядько в окулярах,
Бо він рахує й докладає.
А батько те напевно знає,
Що він обранців добирає.
Зібралось добре товариство:
Вітьок, вован і два-олеся,
Були ще й інші –
Олександр, іван-степан й юрист з Одеси.
Була там й бензинова пані
Із римським профілем й ім’ям.
Їй не заступить люта баба –
Бо щезла вмить, як в Ворсклі жаба.
І третій теж не пощастило,
Хоч не поступиться й Мінерві.
Із нею з парламенту зник
Найелегантніший правник.
... “А поутру они проснулись”.
Знов сталось, як колись було:
Дарма ревло й скублось дурило –
Всі старі коні у давила!
ІІІ
“Повстань, Україна! Вже сьома година,
Тиран вже годину не спить”, –
Так з самого ранку усіх сполошили,
Аж д;тепер серце болить.
Йде дощ, а петро закликає повстати,
Обидва-олеся повстав разом з ним.
І жіночка та десь гуркоче поблизу –
Немов над Мерефою грім.
Що ж люди? Хтось лавою суне на площу,
Де кам’яна баба повстала й стоїть.
А дехто намети розкинув скоренько...
Та ж ба! Й дядя Стьопа не спить!
Усіх із наметів побрав він вдосвіта,
Не давши зварити гарячої каші:
“Нема туалетів достатньо поблизу,
Навіщо ж страждатимуть дітоньки наші?!”
А ті – постояли собі й розійшлися,
Лишивши на чатах довірливу бабу.
Вона і донині одна там стовбичить,
Чекає, сирітка, що знову покличуть.
IV
“Ми всі училися потроху”, –
Сказав колись меткий Сашко.
Хоч ми давно не юнаки,
Та неуцтво далось взнаки.
Тому нам Мудрий й Милосердий
Науку нову посилає,
Всіх вчитися благословляє
Й бюджетних коштів добавляє.
Що ж за наука? Перша справа –
Північний цар згадав минуле.
Узявся тузлить нас косою,
Ділити море під водою.
Мовляв, знайшлися розумаки!
Отим хохлам намилю шию:
Коли вже взявся я за косу –
Як не з’єднаю, так розмию!
Отак ми разом всі вивчали,
Те, що давно б потрібно знати:
І що то власна ідентичність,
І що то буде – єепічність.
Навіть старенький просить скельця,
Щоб тую тузлу розглядіти:
Чи нам іще там посидіти?
Чи царську ласку заслужити?
Аж тут з’явилась інша звістка,
Приніс її сусід із півдня:
Їх батько нібито захворів
Ладу не дасть в своєму дворі.
Великий наш південний друже!
Твої заслуги нескінченні,
Твої багатства незліченні,
Твій чай й за рік не обійти,
А все ж дурниці робиш й ти.
Ти найстаріший з всіх минулих,
Вже в тебе є німецький грюндіг.
Чому б усе не зберегти
І славно в вічність не піти?
Та... всі ви, можновладці знані,
Конаєте в самоомані.
За кістку влади трясетесь,
Й на мить облишить боїтесь!
Коли ж приходить інша зграя
Й у вас ту кістку відбирає,
Ви галасуєте шумливо,
Це, буцімто, несправедливо.
Дурні! Або ж і при смерті нещирі!
Ви що, забули, як колись
За тую кістку й ви дрались,
Своїх старих кидали в вирі?!
Вас не навчиш вже… Хай наступні
Науку Божу розбирають –
Як владу з честю здобувати і своєчасно полишати,
На смерть її не обертати!
Я был бы не прав, если бы не воспроизвел то, чем на самом деле заканчивается оригинал. Не знаю, когда и кем, но тупым коричневым карандашом в нем дописано.
Я, ИДИОТ. НА ЗЕМЛЕ. ГОВОРИЛ.