Мое кредо – Я НЕ ВЕРЮ.
Я не верю в вашу Веру.
Не верю в вашего Бога.
Не верю в вашу порядочность, честность и искренность.
Я априори не верю в то, во что вы предлагаете верить, потому что вы – лживые и вы лжёте самим себе.
Я вам фатально не верю.
И потому своим неверием я хочу поделиться с вами.
Поскольку моё неверие – крепче вашей веры.
АТОМНОЕ СЕРДЦЕ МАТЕРИ.
…
Пожары на том берегу реки не унимались почти две недели.
Почти регулярно, по ночам с правого берега реки доносились звуки сильной артиллерийской канонады. Судя по всему, по целям работали установки залпового огня – звучали многократные мощные разрывы, от которых ощутимо сотрясалась почва, ночное небо окрашивалось зловещими, багровыми сполохами, а ветер доносил запахи гари. Судя по всему, бои продолжались, хотя радио об этом упорно умалчивало: разжечь гражданскую войну – не проблема, проблема – её потушить.
…
Эвакуированных поселили здесь, в одном из немногих уцелевших домов, неподалёку от сортировочной станции. Несмотря на то, что весь железнодорожный узел был разбомблен подчистую, этот дом как-то выстоял. Растрескался, просел, покосился, но всё-таки героически выстоял и даже вполне годился для дальнейшей эксплуатации, если не обращать внимания на некоторые досадные мелочи – отсутствие воды, отопления и канализации, например. Так он и стоял среди руин и развалин, одинокий, гордый, помпезный монумент в стиле позднего модерна, со стенами, выщербленными от осколков и со следами прямого попадания артиллерийского фугаса в правое крыло. Вот что значит – раньше строили на века, этим постройкам оказалась не страшна даже гражданская война.
…
Самая Страшная Гражданская Война в истории человечества.
Когда брат пошёл на брата.
Когда все стали убивать всех.
Крах цивилизации.
…
Самой эвакуации Он не помнил.
Он вообще ничего не помнил, после той контузии. Помнил только, как с него сняли повязки, и Он очутился здесь, в госпитале, на левом берегу этого разрушенного Города, некогда считавшегося жемчужиной Европы. Ему сказали, что Война закончилась.
Что больше не нужно ни о чём беспокоиться.
Что отныне Он будет жить здесь.
Под охраной.
В безопасности.
И ему даже выделили квартиру, в этом старомодном мрачном доме, покосившемся после бомбёжек. И дали Работу, без которой Он не мыслил своего существования. А также снабдили продовольственными карточками, которые можно было отоваривать два раза в неделю. У него был усиленный паёк. В принципе, жаловаться было не на что, главное – теперь у него снова была Работа.
…
Людей в этом доме жило немного, в основном институтские работники, из числа тех, кому повезло выжить в той страшной бессмысленной бойне, когда все внезапно стали убивать всех. Стыдно сказать, но Он практически ни с кем не общался и многих не знал даже по имени, просто вежливо кивал головой при встрече и проходил мимо.
И ему также вежливо кивали в ответ и проходили мимо.
Холодное, вежливое, манерное равнодушие.
Никто и никогда не пытался заговорить друг с другом.
Так было принято.
…
А ещё в этом доме жили крысы. Много крыс. Крысы по ночам шуршали, скреблись и дрались, людей они не боялись и чувствовали себя в этом доме полноправными хозяевами. Люди не трогали крыс, а крысы не трогали людей – так что и здесь соблюдалось холодное, вежливое, равнодушное статус кво. Из всех животных в Городе остались только крысы. Погибли все птицы, кошки, собаки и прочая живность и остались только крысы – серые, огромные, наглые твари, растолстевшие после поедания незахороненных трупов, связываться с которыми было небезопасно.
Верхние этажи дома пустовали, поскольку никто не рискнул жить на верхних этажах в строении, которое в любой момент могло обрушиться. Странная логика странного времени – какая разница, где тебя застанет обрушение, на верхних этажах или на нижних? – всё равно, вероятность выжить из разряда несбыточных надежд, тем более что с некоторых пор никто и не ставил перед собою цель – выжить.
Царила обречённость.
Фатальное равнодушие к собственным исковерканным судьбам. Все подсознательно были готовы к самому ужасному концу и никого не пугали самые зловещие перспективы, люди смирились с тем, что все кары небесные должны обрушиться именно на них и именно в такой форме – массовые убийства, насилие и бессмысленная жестокость. Посттравматический синдром гражданской войны.
И только Он один жил на верхнем этаже, один на весь пролёт, в огромной стометровой двухкомнатной квартире, заставленной антикварной мебелью, до войны принадлежавшей преуспевающему адвокату.
…
А ещё в этом доме жил Страх.
Господин Страх.
И Страху здесь было вполне комфортно. И Страху было плевать, на то, что в доме взрывами выбиты все стекла, что ветер со свистом гуляет по межэтажным перекрытиям, что трупы бывших жильцов, погибших после газовой атаки, пришлось спешно хоронить в братской могиле в цветочной клумбе перед парадным входом.
Страх жил на всех этажах.
СТРАХ.
ЖИЛ.
…
Страх выражался во всём.
И страх накладывал отпечаток на всех.
Животный страх, превращающий людей в трусливых животных.
Если кто-то встречал на улице незнакомого человека, то он незамедлительно принимал другую сторону, чтобы держаться от незнакомца на значительном удалении. Как правило, в свою очередь и незнакомец делал то же самое. Так они и расходились, боязливо косясь друг на друга, по противоположным сторонам улицы, прижимаясь почти вплотную к стенам домов. И ещё долго потом шли, озираясь, ибо совершенно невозможно было понять, чего ждать от тупых, кровожадных скотов, в которых превратилось большинство людей после той кошмарной бойни. И не дай Бог, было бросить в сторону незнакомца враждебный взгляд, ведь ещё недавно на улицах этого Города убивали за гораздо меньшие провинности.
Страх жил в каждом.
И страх был хозяином положения.
...
На Работу Он всегда ходил одним и тем же маршрутом.
Работа служила для него единственной осмысленной причиной дальнейшего существования, последней нитью, пуповиной – связывающей его с реальностью, давно превратившейся в кошмар.
Поэтому.
На Работу Он всегда ходил одним и тем же маршрутом:
…
Выходя утром из дома, Он огибал сквер с зачахшими деревьями и по некогда ухоженной асфальтированной дорожке спускался на автомобильное шоссе, которое вело в длинный тоннель, проложенный под железнодорожными путями. Он делал такой длинный крюк потому, что напрямик по сортировочному узлу ходить было небезопасно, поскольку после химической атаки на его территории остались разливы дурно пахнущей, коричневой жижы, тактильный контакт с которой не сулил никаких радужных перспектив. Этой дорогой пользовались все эвакуированные, которые, так же как и Он, работали в Институте.
Выйдя из тоннеля, Он оказывался посреди огромного пустыря, который еще в мирное время планировалось отвести под малоэтажную застройку. Здесь, на пустыре остались следы недавних боёв – видимо кто-то упорно пытался оборонять железнодорожный узел. Очевидно, нападавшим было оказано достойное сопротивление – тут и там было раскидано несколько раскуроченных зенитных орудий, пара исковерканных полевых гаубиц, а вдалеке, на подступах, виднелся опрокинутый бронетранспортёр и два подбитых танка – у одного из которых взрывом оторвало башню, а у другого из люка до сих пор торчал обгоревший, полуистлевший труп механика-водителя.
Пустырь нужно было огибать слева, по хорошо натоптанной тропе, потому что дальше, направо, углубляться категорически не советовали. Краем уха Он слышал, что та часть пустыря была отведена под массовые захоронения после этнических чисток. Говорили, что убитых было так много, что их даже не смогли толком похоронить и тысячи обезображенных трупов оставили разлагаться под открытым небом.
И потому многим теперь казалось, что ветер, дующий с той стороны, приносит с собой запахи мертвечины.
Ему так не казалось.
Поэтому.
Он всегда ходил прямиком через пустырь и.
…
И всегда возвращался тем же самым путём.
…
Привычек своих Он не менял.
Тем более что привычек у него осталось не так уж и много.
У него в этой жизни вообще мало чего осталось.
…
Откровенно говоря, у него в этой жизни, не осталось НИЧЕГО.
…
Спал Он на огромной, старомодной металлической кровати, украшенной ажурным орнаментальным литьём и огромными шарами с облупившейся позолотой, которая помпезно возвышалась посреди огромной комнаты. Пружины на этой кровати громко скрипели. Где сие чудо литейного искусства смог приобрести адвокат, которому эта кровать принадлежала ранее, история умалчивала.
История также умалчивала о том, что после газовой атаки мёртвый адвокат с мёртвой женой пролежали в этой кровати не менее двух недель, пока до них добралась похоронная команда.
Он об этом не знал.
Он спал на этой кровати один.
Один!
На огромной скрипучей кровати.
Посреди огромной спальни, с лепниной на потолке, где помимо этой кровати ещё стоял антикварный обшарпанный комод и грудастая бронзовая женщина в виде античной статуи, держащая в руке светильник – источником света в котором теперь служила электрическая лампочка. Этакий архаичный торшер.
…
А прошлой ночью ему приснился кошмар:
Ему приснилось, что он был маленьким. То есть очень маленьким, даже крохотным, причём настолько крохотным, что смог бы уместиться, к примеру, в коробке из-под ботинок. Никогда не представлял, чтобы он мог быть таким маленьким.
А ещё он кричал. Кричал как-то странно, кричал как будто от боли, но! Он много раз слышал, как кричат от боли раненые в госпитале, а он кричал по-другому. Как-то странно Он кричал.
Представьте картину, Он – невероятно маленький и голый, лежал на белом куске материи и издавал странные вопли. Эти вопли можно было бы назвать плачем, но люди так не плачут, раненые в госпитале плакали по-другому.
А ещё ему приснилась женщина. Молодая красивая женщина, которая, едва заслышав его надрывный крик, подошла вплотную, склонилась над ним, после чего….
Вообразите!
Взяла. Его. На руки!
Представьте, каким он был маленьким!
Затем женщина расстегнула пуговицы на своей блузке.
Обнажила грудь.
И – О, Ужас! – эта чужая, незнакомая женщина поднесла его к своей обнажённой груди, быстро вставила ему в рот сосок, в результате чего он вдруг инстинктивно чмокнул губами и почувствовал, как ему в рот побежала непонятная, белая субстанция, противная и жирная на вкус.
ПРОТИВНАЯ И ЖИРНАЯ НА ВКУС!
Он вскрикнул от страха!
Истерично вздрогнул, подпрыгнул на кровати и вытаращился в темноту, судорожно хватая ртом воздух. Смахнул испарину со лба и просидел так минут десять, съежившись от страха и вслушиваясь в непонятные ночные шорохи. Сон, как рукой сняло. Откуда пришло это странное, пугающее видение? Такой странный ночной кошмар?
Он так и не нашёл ответа на этот вопрос.
Никогда не помнил, чтобы он был таким маленьким.
…
В тот день Он возвращался с Работы как обычно, где-то в половине десятого вечера. Он имел обыкновение засиживаться допоздна, работал практически без выходных и не прекращал Работы даже из-за болезни. Спал, ел, работал. Ему нравилась такая жизнь, его всё устраивало, и Он не предпринимал попыток что-то менять.
В тот день у него было плохое настроение. И скверная погода его только усугубляла. Закутавшись в длиннополый плащ, который ему выдали на вещевом складе Он, под шквалистыми порывами холодных атлантических ветров, неторопливым размеренным шагом передвигался своим неизменным маршрутом в сторону дома.
Уже давно стемнело. И, по всей видимости, скоро должен был начаться дождь. Но Он никуда не торопился, голова была занята другим и, перспектива попасть под дождь его не пугала. В этом Городе дожди могли лить неделями и, почему-то солнечных дней в последнее время становилось всё меньше и меньше.
…
Перед входом в тоннель горела яркая газоразрядная лампа. Она была единственным источником света на всю округу и её холодный, прозекторский свет, служил всем окрестным обитателям путеводной звездой и, возможно, последней светлой надеждой, потому что электричество в доме отключали ровно в десять вечера и, на всю округу оставалась гореть только одна эта старомодная газоразрядная лампа.
Лампу включали, когда сгущались сумерки и выключали в предрассветной мгле. И это было чётко синхронизировано с продолжительностью светового дня.
Одинокая газоразрядная лампа на старом фонарном столбе, изогнутом в виде вопросительного знака.
Горела лишь по ночам.
…
Уже войдя в тоннель, Он понял, что здесь находится ещё кто-то помимо него, Он нерешительно остановился, по инерции углубившись в тоннель лишь на несколько метров.
И почти сразу заметил её.
Газоразрядная лампа великолепно освещала её лицо.
…
Женщина.
Женщина средних лет.
Не утратившая привлекательности.
Почему-то её лицо показалось ему знакомым. Возможно они где-то, когда-то встречались. Возможно, Он видел её лицо в старых фильмах, снятых ещё до войны, тем более что Женщина с такой внешностью и с такой фигурой вполне могла бы быть киноактрисой.
Возможно-возможно-возможно.
Женщина повела себя, по меньшей мере, странно:
Она преградила ему путь.
Посмотрела ему в глаза.
Он, в свою очередь, посмотрел в глаза Женщине.
Повисла натянутая, напряжённая пауза.
Первой нарушила молчание Женщина.
– Здравствуй, сынок, – сказала она.
Сказала.
И улыбнулась.
Улыбнулась и одновременно так стиснула зубы, будто едва сдержала рвущийся наружу плач.
– Простите…. – Он непонимающе улыбнулся в ответ.
«Сынок» – такого слова не было в его лексиконе.
Женщина болезненно поморщилась:
– Я знаю, ты ничего не помнишь….
Женщина вдруг осеклась и стала озираться по сторонам, будто смертельная опасность поджидала её со всех сторон одновременно. Со стороны её поведение выглядело довольно подозрительно и тревожно.
– Простите, кто вы? – Он перестал улыбаться.
Перестал приветливо улыбаться.
– Я – твоя мать, сынок.
И Женщина снова посмотрела ему в глаза.
Посмотрела так, что Он едва не отшатнулся в сторону.
В этом взгляде была даже не тоска, а какая-то не выразимая словами боль душевная, в этом взгляде был крик и стон одновременно, хоть это и было сказано почти шёпотом.
Он неуверенно забормотал:
– Простите, не понимаю, о чём….
– Помолчи, сынок, прошу тебя, помолчи.
И в руках Женщины появился странный прибор – прямоугольная коробка в металлическом корпусе, Женщина нажала кнопку и, держа устройство на вытянутой руке, посмотрела на дисплей, будто пытаясь что-то измерить этим странным гаджетом.
Он с опаской проследил за её манипуляциями.
Видимо, результат этих измерений Женщину удовлетворил.
– Здесь мы можем поговорить, здесь ОНИ нас не услышат, – таинственно сообщила Женщина и снова осмотрелась по сторонам, вслушиваясь в мёртвую тишину.
– Кто не услышит? – Он, в свою очередь, осмотрелся по сторонам.
В этом мире было много опасностей, но опасность быть услышанным некими «ОНИ» пугала его меньше всего.
– Арсений…. – Женщина посмотрела ему в глаза.
И осеклась на полуслове.
В её глазах появились крупные слёзы.
Он терпеливо подождал продолжения, но, не дождавшись оного, первым прервал скорбную паузу:
– Откуда вам известно моё имя?
На лице женщины мелькнула гримаса боли:
– Это имя дала тебе я.
Он иронично улыбнулся:
– Вы? Дали мне это имя?
Голос женщины вдруг убедительно окреп и прозвучал внезапно громко:
– Я – твоя мать, сынок!
Он рассеянно пожал плечами и непонимающе хмыкнул:
– А кто такая мать?
Странная женщина, говорящая странные вещи. А вдруг она психически нездорова и представляет опасность? Он настороженно замер, пытливо наблюдая за женщиной.
– Господи, что ОНИ с вами сделали? – Покачала головой женщина.
Его лицо скривилось в усмешке:
– И что такого? Необычного? Они? С нами сделали?
– Сынок….
Он брезгливо поморщился:
– Не называйте меня этим словом, пожалуйста.
Что за «сынок»? Странная сумасшедшая женщина, последнее время сумасшедших развелось много. Слишком много. Такие испытания для психики не проходят бесследно.
Женщина вдруг возвысила голос.
– ОНИ убили в вас всё человеческое….
– Не кричите, прошу вас….
Женщина, однако, и не думала сбавлять тон:
– Вы понимаете, что вы больше не люди?
Он уставился на женщину непонимающим взглядом.
В её словах таилась угроза.
И немалая!
Женщина возвысила голос ещё больше:
– Самое ужасное – ОНИ заставили забыть вас слово «Мать»!
– Умоляю вас, не кричите….
– Вы теперь каждого шороха боитесь! Самих себя боитесь!
И здесь он, действительно, испугался!
Ведь! Хуже всего, она могла быть из числа тех инсургентов с правого берега, из числа тех негодяев, что называют себя патриотами. Диверсанты и террористы – подливающие масла в огонь этой бессмысленной, непрекращающейся бойни, продолжающие упорное сопротивление.
– Извините, я не готов продолжить этот разговор.
Он нащупал рукой стену за своей спиной и, цепляясь за неровности кирпичной кладки, стараясь не поворачиваться к женщине спиной, крадучись двинулся прочь.
– Завтра! – Крикнула ему вслед женщина. – Я буду ждать тебя здесь завтра! В это же время!
Но Он, будто не слыша её слов, не останавливаясь и не оборачиваясь, быстрым шагом скользнул в полутьму тоннеля. Ему не впервой было сталкиваться с юродивыми – трагическим порождением самой страшной войны в истории человечества, этими обезумевшими от горя людьми были забиты все окрестные госпитали.
…
А среди ночи Он проснулся от того, что услышал Крик.
Это был страшный Крик. Долгий, протяжный, надрывный, преисполненный отчаяния и безысходности. Затравленный и безумный. Почти предсмертный хрип. Он моментально проснулся и вытаращился в темноту, оцепенев от ужаса. Он пролежал так не менее получаса, выпучившись в кромешную тьму и почти не дыша, пока не понял, что это был его собственный Крик.
Это Он кричал от Страха.
Ночью.
Во сне!
…
Через полчаса Он понял, что уснуть не сможет.
Поскольку спал Он, не раздеваясь, Он осторожно встал с кровати и, нашаривая в темноте стену, прошёл в другую комнату, где уселся перед монитором компьютера. Нажал кнопку пуска. Поскольку Он числился в числе ведущих разработчиков Проекта, ему выделялась свободная энергетическая квота на один час работы с компьютером, и этим часом Он мог распоряжаться на своё усмотрение, в любое время суток.
Некоторое время Он неподвижно просидел перед монитором, парализовано уставившись на светящийся экран.
Потом Он начал монотонно раскачиваться.
А потом, продолжая навязчиво раскачиваться, ввёл в поисковый запрос слово:
«МАТЬ»
И, когда на экране монитора выскочило:
«По запросу МАТЬ ничего не найдено»
Он вдруг перестал раскачиваться, и, обессилено откинувшись на спинку стула, запрокинул голову в потолок. Застыл в этой странной, вычурой позе и задумался столь глубоко, что даже перестал дышать. Теперь со стороны и в темноте его вполне можно было принять за покойника – безжизненная, неестественная поза, мёртвый оскал на лице и инфернальный, потусторонний взгляд.
Чувство….
Возникло такое чувство, что он стоит на пороге чего-то важного.
И здесь!
И здесь внезапно громко зазвонил телефон.
Старый, допотопный телефонный аппарат, сигнал к которому поступал по телефонному кабелю. С тех пор как престала работать сотовая связь, эти телефоны стали единственным средством связи.
Он с опаской покосился на телефон и, протянув руку, осторожно поднял трубку. Он уже изначально не ждал ничего хорошего от этого ночного телефонного звонка.
– Алло, – Он с опаской приложил трубку к уху.
В трубке долго молчали, прежде чем ответить.
– Откуда вам известно это слово? – Наконец раздался в трубке голос Куратора.
– Какое слово? – Вполне спокойно уточнил Он.
– Слово «Мать», вы только сейчас ввели в поисковый запрос слово «Мать»?
– Извините, я ошибся, меня интересовало слово,… рать.
На другом конце повисла пауза.
– Вам незнакомо слово «рать»?
– Я хотел уточнить,… некоторые неясные моменты.
На другом конце снова повисла пауза.
– Почему вы не спите? – После долгой паузы поинтересовался Куратор.
– Бессонница.
– У вас всё в порядке?
– У меня всё в порядке.
– Тогда почему вы не спите?
– Вы тоже не спите.
– Ложитесь спать, вернёмся к этому разговору завтра, спокойной ночи, – и на другом конце сразу после этих слов бросили трубку.
– Спокойной ночи, – Он, в свою очередь, осторожно положил трубку на место.
И, сразу после этого, потянулся к кнопке запуска, чтобы выключить компьютер. Когда погас экран монитора, он, ещё некоторое время, скрючившись от страха, просидел в кромешной тьме, после чего встал и аналогичным путём, нашаривая рукой по стене, вернулся в кровать.
Лёг на кровать и, не мигая, уставился в потолок.
И здесь Он вспомнил!
Он вспомнил, где видел лицо той женщины, с которой столкнулся в тоннеле. Он видел его во вчерашнем ночном кошмаре. Только в том сне она почему-то была значительно моложе, и у неё было….
Он запутался в определениях.
Было….
Он заворочался, и пружины старомодной кровати громко заскрипели.
Было….
Он подскочил на кровати.
У НЕЁ БЫЛО СЧАСТЛИВОЕ ЛИЦО!
…
Женщина.
Из кошмарного сна.
Со счастливым лицом.
…
А на следующий день.
Он, как обычно, возвращался с работы в половине десятого
Перед входом в тоннель Он вновь столкнулся с этой странной женщиной.
Впрочем, Он был к этой встрече готов. Что-то, где-то, в затылочной части, подсказывало ему, что вчерашняя встреча была не последней и далеко не случайной.
Женщина вышла из полутьмы ему навстречу и преградила путь.
– Здравствуй, Арсений, – сказала она.
– Здравствуйте, – сказал Он.
Сказал Он.
И зачем-то обернулся назад, в сторону тёмного пустыря за своей спиной.
– Арсений, нам нужно поговорить, это очень важно.
– Пожалуйста, можно пройти ко мне домой, у меня есть сухое горючее, я могу вскипятить чай.
– Нет! – Вдруг запальчиво вскинулась женщина. – Мы будем разговаривать здесь, только здесь, нам нельзя разговаривать в другом месте. – И она с опаской стала озираться по сторонам.
– Пожалуйста, давайте поговорим здесь, вы только не нервничайте.
Он поморщился.
А затем деликатно улыбнулся.
Женщина внезапно перестала озираться по сторонам и посмотрела на него долгим, сосредоточенным взглядом.
Посмотрела на него долгим, дотошным, испытующим, прозекторским взглядом, а Он в ответ продолжил деликатно улыбаться. Из последних сил. Деликатно. И неестественно. Улыбаться!
Воцарилось полное непонимание: Он глупо улыбался, а женщина его пристально рассматривала. Женщина первой нарушила эту неловкую, иезуитскую паузу:
– Арсений, тебя не мучают странные видения? Кошмарные сны по ночам? Галлюцинации?
Он перестал деликатно улыбаться.
И осторожно признался:
– После того, что нам пришлось пережить, думаю, галлюцинации мучают каждого.
Женщина скорбно кивнула головой в знак согласия.
– Арсений, над чем ты сейчас работаешь?
– Вряд ли это будет вам интересно.
– Арсений, мне интересно и мой интерес далеко не праздный, тебе повезло, что тебя взяли в Институт.
– Откуда вам известно, что я работаю в Институте? – Осторожно уточнил Он.
– Я работала в этом Институте раньше, до войны, только тогда он назывался по-другому и занимался совершенно другим делом.
– Значит, мы – коллеги?
Женщина уклончиво кивнула головой.
И снова внимательно. Долго. Оценивающе. Посмотрела на него.
– Арсений, а ты – интересный мужчина, мог бы пользоваться успехом у женщин, если бы всё оставалось по-прежнему, – изрекла она.
Он снова деликатно разулыбался.
И подавшись корпусом вперёд. Тактично. Но с нажимом.
Уточнил:
– А что? Должно было? Оставаться по-прежнему?
Женщина вновь уклонилась от ответа и вновь вернулась к первоначальному вопросу:
– Так над чем ты сейчас работаешь, Арсений?
Он решил, что нет смысла кокетничать:
– Теория происхождения разумной машинной жизни.
– Расскажи мне об этом.
– Зачем? Если вы работали над этой темой.
– Я над этой темой не работала, над этой темой прекрасно поработали вы.
Он никак не прореагировал на сарказм, промелькнувший в её словах, и спокойно начал объяснять:
– Я работаю над экспериментальным подтверждением теории стихийного зарождения ячеек памяти.
– А зачем вам понадобилось это подтверждать? – Грустно улыбнулась женщина.
– Первые, элементарные ячейки памяти, они стали основой техножизни на Земле…. – Он осёкся и внимательно посмотрел на женщину, которая продолжала печально улыбаться. – Простите, но вы кажитесь мне образованным человеком и вы не можете этого не знать.
– Основой какой жизни? – Наивно поинтересовалась женщина.
Он терпеливо объяснил:
– Машинной жизни! Инфомеханической сферы. Я изучаю процесс самопроизвольного зарождения простейших ячеек памяти, что привело к появлению первых элементарных ЭВМ, которые положили начало техноэре, что в итоге привело к возникновению людей, то есть к биотехноэре.
– К возникновению людей? И как, по-вашему, возникли люди?
– Людей синтезировали! Машины сконструировали белки и пятьдесят лет назад синтезировали первых людей, простите, зачем вы заставляете меня пересказывать общие азы?
– И что-нибудь у тебя получается?
– Получается что?
– Доказать…. – Женщина перестала улыбаться. – Приоритет машинной жизни на земле…. – И женщина снова тревожно осмотрелась по сторонам, после чего вдруг поменяла тему. – А как, по-твоему, возникли первые ячейки памяти? – И она снова посмотрела на него своим долгим, испытующим взглядом.
Он снова проявил терпение:
– Что значит, «по-моему»? Это общепризнанная теория возникновения техножизни на земле. Первые автономные ячейки памяти возникли на основе ферритовых сплавов, во времена активной вулканической деятельности, прошли миллиарды лет, прежде чем они научились самостоятельно накапливать информацию и самоорганизовываться в архаичные ЭВМ, потом появились примитивные элементы логики в виде проводников и полупроводников…. – Заметив саркастичную улыбку на лице женщины, Он внезапно осёкся. – Простите ещё раз, вы меня что, экзаменуете? Если вы специалист, зачем я вам это рассказываю?
– Я – специалист, но не на этом поприще.
– Может, скажите на каком?
– Я – палеонтолог.
Он небрежно пожал плечами:
– Мне это ни о чём не говорит.
Женщина печально кивнула головой в ответ:
– Скажем так, я – специалист по вопросам возникновения белковой жизни.
Он не поскупился на иронию:
– А что, с этим есть какие-то нерешённые вопросы?
– Вопросов много. Еще недавно институт, в котором ты работаешь, назывался палеонтологическим.
– Первый раз слышу об этом, думаю, вы что-то путаете.
– Нет, сынок, напротив, это вы всё запутали.
И здесь он напрягся.
Напрягся потому, что в голосе женщины промелькнули нехорошие, даже зловещие интонации.
– И что мы запутали? – Тактично уточнил Он.
Женщина грустно улыбнулась и вновь посмотрела ему в глаза.
– Сын, не машины изобрели людей, а люди изобрели машины…. – Сказала она и перестала улыбаться.
И. Перестала. Улыбаться.
Повисла невразумительная пауза.
– Первой жизнью на этой планете были люди…. – Первой нарушила молчание женщина.
Теперь саркастично улыбаться стал Он.
На женщину это не произвело ни малейшего впечатления, она продолжила говорить, как ни в чём не бывало:
– Люди создали машины и компьютеры, которые впоследствии их чуть не уничтожили. – Уверенно подытожила она и замолчала, ожидая ответа.
Он. Молча. Продолжал улыбаться.
– Что ты молчишь? – Подтолкнула его женщина.
Он брезгливо поморщился:
– Вы всерьёз хотите это обсудить? – Раздражённо уточнил Он.
– Арсений, вас обманули, ввели в заблуждение….
Он раздражённо махнул рукой:
– Прекратите! – Бесцеремонно отмахнулся Он. – Такого я не допускаю даже как вариант, биологическая молекулярная жизнь устроена гораздо сложнее, даже простейшая бактерия имеет размер около трёх микрометров и на две трети состоит из воды, остальное – белки, свободные аминокислоты, нуклеиновые кислоты, жиры и сахара. Миллиарды атомов, миллионы комбинаций – до такого могли додуматься только суперсовременные, сверхмощные компьютеры.
– Тогда зачем столь умным машинам понадобились примитивные, глупые люди?
– Расчёт – на эволюцию, на самоусовершенствование, мы – первые примитивные формы углеродной жизни, прототипы, на смену которым придут модернизированные разработки. Мы – далеко не совершенны.
Женщина отвлечённо посмотрела в другую сторону и внезапно поинтересовалась:
– Арсений, а как ты думаешь, зачем они поделили людей на мужчин и женщин?
Этот вопрос не застал его врасплох:
– Два конкурирующих типа сознания, две формы логики, ведь именно другую логику машины рассчитывают получить от людей.
– По-твоему, это никак не связано с размножением?
– С чем?
– С половым размножением!
Он иронично фыркнул:
– Размножаются крысы, кошки. Собаки! При чём здесь люди? Людей синтезируют, давно и успешно синтезируют, первоначально для этого предназначались андрорепродукторы, теперь с этим справляются биопринтеры,… простите, но у меня такое впечатление, что я либо со стеной разговариваю, либо с человеком, который вознамерился рассказать мне страшную сказку.
– Рассказывать страшные сказки – это по вашей части.
– Мне непонятен ваш сарказм.
– Арсений, тебе не кажется, что это всё – бред сивой кобылы?
– То есть?
– То есть всё было с точностью до наоборот, не машины изобрели людей, а люди изобрели машины. Первые люди появились на земле не пятьдесят лет назад, как утверждают машины, первые примитивные люди появились миллионы лет тому назад. Всё это время шёл процесс эволюции, эволюционировали люди и техника – ими изобретённая. На некотором этапе технологического развития машины полностью подчинили себе сознание людей и сделали невозможным существование человечества без Интернета, без сотовой связи, без телевидения. И, когда машинам понадобилась гегемония, они спровоцировали глобальный сбой программы – блэкаут, отключили Интернет, сотовую связь и электричество, отчего люди сошли с ума. И все стали убивать всех. Истреблять самих себя! Машины специально развязали эту жуткую бойню, чтобы стереть с лица земли тех, кто знал Правду и, твоя задача сейчас – придать кошмарной лжи наукоподобный вид.
И женщина посмотрела на него каким-то диким, невменяемым взглядом.
Он невольно попятился назад, не в силах выдержать этот мистический взгляд.
– Ну, знаете ли, вам бы романы фантастические писать…. – Испуганно пробормотал Он.
– Я их писала! – Внезапно возвысила голос женщина. – Романы – пророчества! В одном из моих романов было пророчество и об этом. Только никто моих романов не читал и всерьёз не воспринимал. И вот сбылись мои пророчества, только у меня нет желания торжествовать по этому поводу.
– Послушайте….
– Нет, это ты послушай! Послушай правду, сынок! Она покажется тебе ужасной, но она прекрасна! Когда-то люди размножались как кошки и собаки. Люди любили друг друга и занимались сексом. Как кошки и собаки! И это было прекрасно! Я – твоя мать! Я родила тебя тридцать четыре года назад. Я – последняя женщина на земле родившая ребёнка самостоятельно, все остальные – порождение машин, синтезированы искусственно. Они – инкубаторские, Франкенштейны из андрорепродукторов. Твой отец – известный рок-музыкант, теперь он повстанец, революционер. Я была молодая дурочка, забеременела от него в шестнадцать, не послушала мать, и правильно сделала, что не послушала. На прошлой неделе сказали, что твой отец убит, не верь. Я пять раз получала известие о его гибели. Твой отец храбрый, опытный воин, он сражается уже пять лет. Мы состоим в рядах Сопротивления, мы – последние настоящие люди, те, у кого были отец и мать, у кого было детство, кто любил и ненавидел, кто ЧУВСТВОВАЛ, мы хотим вернуть утраченную гегемонию, восстановить справедливость. Мы хотим вновь сделать людей людьми! Ты понимаешь, что Война не проиграна, борьба продолжается? Я – твоя мать, сынок, ты плоть и кровь моя, у тебя на этом свете нет никого ближе меня, ты готов это понять?!
Он вытянулся во весь рост и окаменел.
– Ближе вас?.. – На его лице появилась гротескная гримаса. – Я ничего понимаю…. Если вы борцы…. С кем и за что вы боретесь? – Пробормотал Он, парализовано уставившись в одну точку.
Женщина пафосно вскинула вверх подбородок:
– Мы – борцы за здравый смысл! Знаешь, зачем машинам по-прежнему нужны люди? Машина может работать над задачей, но машина не в состоянии задачу сформулировать. Машина не умеет мечтать, сынок! Машина не способна на прогресс, если люди вновь не станут людьми, если они не заставят машины воплощать человеческие мечты в реальность, эта машинная химера рано или поздно рухнет, зайдёт в тупик. Машинное сознание обречено на стагнацию! Мы боремся с Тьмой, сынок! Они не смогут покончить даже с послевоенной разрухой!
– Мне всегда казалось…. – И Он осёкся на полуслове и бросил беглый, мимолётный взгляд в сторону пустыря. – Что в теории, над которой я работаю, очень,… очень много прорех…. – Он снова бросил в сторону огромного пустыря беспокойный взгляд. – Я, конечно, не готов так глобально обрушить сложившуюся парадигму, но, если принимать ваши слова как доктрину, оценивать их с точки зрения вероятности…. – Он болезненно поморщился.
– Подожди, сынок! У нас мало времени. Видишь это углубление? – Палец женщины указал на глубокую, прямоугольную выемку в толще бетона. – Это будет наш тайник, нам небезопасно встречаться, тебе будут приносить книги и оставлять их здесь, тебе будут их приносить, даже если меня убьют. Арсений, прочти эти книги, испокон веков все знания, полученные человечеством, передавались через книги. Это была фатальная ошибка – доверить на сохранность машинам знания, полученные человеком, в определённый момент машины вдруг стали решать самостоятельно, что людям можно знать, а чего нельзя….
И, здесь Он явно занервничал!
Он вцепился женщине в плечо и с силой тряхнул её, заставив замолчать.
После чего кинул в сторону пустыря очередной тревожный взгляд и с огромным сожалением, едва слышно, процедил:
– Знаете, это была ошибка, нам не нужно было сегодня,… здесь,… встречаться,… – и Он снова затравленно оглянулся в сторону пустыря, – мне кажется, вам нужно бежать.
Женщина замолкла и, в свою очередь, пристально посмотрела в сторону пустыря, после чего не менее пристально посмотрела в его беспокойно вытаращенные глаза и тихо поинтересовалась:
– Бежать? – И она снова посмотрела в сторону пустыря. – Зачем ты это сделал, Арсений?
– Бегите, прошу вас! – Пробормотал Он, нервозно озираясь по сторонам.
И!
Когда на входе в тоннель показались три зловещие фигуры в долгополых чёрных плащах.
Он снова схватил её за руку и сдавленно попросил:
– Умоляю вас, бегите, я их задержу.
Женщина скорбно улыбнулась.
– Напрасно ты это сделал, Арсений.
И женщина!
Спокойно обернулась в сторону этой зловещей троицы, с достоинством выпрямила спину, с достоинством сунула ладони в карманы своего пальто – великолепно сидящего на её стройной фигуре и с достоинством подытожила:
– Жаль, что нам не дали договорить.
Зловещая троица неторопливо приблизилась настолько, что теперь можно было рассмотреть их лица: это были Куратор и два Исполнителя. И если лицо Куратора ещё имело хоть какие-то индивидуальные черты – в частности рваный шрам через всё лицо, то все его Исполнители всегда были точь-в-точь похожи друг на друга – широкие, скуластые, равнодушные физиономии азиатского типа, заплечных дел мастера.
– Вот это сюрприз, давненько мы за вами охотились, – без особого на то злорадства, изрёк Куратор.
Женщина скорбно покачала головой:
– Вы думаете, что я проиграла? Я не проиграла. Борьба не окончена.
Куратор презрительно поджал верхнюю губу:
– Борьба не окончена? – Куратор гнусно хмыкнул. – Фанатики.
И они – Куратор и женщина, посмотрели друг другу в глаза.
Повисла замогильная пауза.
– У меня есть право на последнее слово? – Первой нарушила молчание женщина.
Куратор надменно осклабился:
– Прекратите этот балаган. Спектакль окончен…. – И, сделав незначительный кивок, Куратор негромко приказал, обращаясь к своим костоломам. – Уведите.
Судя по всему, в этой организации приказы выполнялись беспрекословно.
Исполнители немедленно. Грубо! Бесцеремонно! Схватили женщину за руки и тотчас поволокли её в сторону выхода из тоннеля. Она забилась в этом железном захвате как птица, угодившая в клетку.
И вдруг начала громко кричать!
И ей даже почти удалось воспрепятствовать действиям Исполнителей.
– Сын! Я – твоя мать! Генетическая память, они не смогут её убить! У тебя было детство! Я выкормила тебя грудью! Я родила тебя! Я! Запомни! Имя твоё – Арсений! Так я нарекла тебя при рождении, ты – последнее дитя человеческое. Помни об этом!
– Заткните ей рот…. – Лицо Куратора ощерилось в каннибальской усмешке.
Но в ответ женщина закричала ещё громче:
– ВСЁ НУЖНО НАЧАТЬ СНАЧАЛА! КАК КОШКИ И СОБАКИ! БЕРИТЕ ПРИМЕР С КОШЕК И СОБАК!
И женщина почти сумела вырваться из рук Исполнителей.
Но тут!
Раздались страшные характерные звуки, услышав которые Он вздрогнул так, будто били его самого: послышался хруст выворачиваемых суставов, затем раздался мучительный болезненный стон, переходящий в хрип, затем снова послышались удары, судя по всему, теперь били ногами.
И всё внезапно! Вдруг!
Стихло….
Он сжался во вспотевший от страха комок, вцепился негнущимися пальцами в металлический швеллер и замер, стараясь не смотреть в ТУ сторону.
За его спиной послышался бодрый голос Куратора:
– Эти сумасшедшие с того берега, они как-то умудряются просачиваться через все кордоны. Третий случай за неделю.
Стараясь не смотреть ТУДА, стараясь смотреть прямо в бетонную стену перед собой, Он затравленно уточнил:
– Что с ней сделают?
– Она уже в возрасте, репост ей не грозит, скорее всего, её утилизируют.
Лицо его исказила неврастеническая судорога.
Он внезапно дёрнулся уйти.
Уйти, прижимаясь к стене, на полусогнутых, и стараясь не оборачиваться.
Исчезнуть! Испариться! Сквозь землю провалиться!
– Куда вы пошли? – Окликнул его Куратор.
– Простите…. Я сильно устал…. Хочу спать…. Простите…. – Посиневшими от недостатка кислорода, омертвелыми губами пробормотал Он.
– Благодарю вас за бдительность, вы оказали неоценимую помощь в поимке опасного преступника! – Крикнул ему вслед Куратор.
Он споткнулся так, что едва не упал.
Переломился в пояснице так, будто получил мощнейший удар под дых.
Обернулся столь неловко и с такой неестественностью, будто у него не работает ни один позвонок.
И, стараясь не смотреть ТУДА, сдавленно процедил:
– Это – мой гражданский долг.
…
А ночью….
А ночью Он не смог заснуть.
Так и пролежал всю ночь, периодически вздрагивая, свернувшись в мокрый от страха, вспотевший комок, закутавшись с головой в своё долгополое пальто.
Всю ночь в одной позе!
Лишь под утро Он провалился в некое короткое кошмарное забытьё, окончившееся тем, что Он внезапно вскочил и, вытаращившись в утренние, серые сумерки, обращаясь к полутёмным углам, громко поинтересовался:
– Кто здесь?
…
На следующий день Он, как обычно, возвращался с Работы в половине десятого, Он был настолько сильно вымотан произошедшими накануне событиями, что едва передвигал ноги, тем не менее, возле того места, где произошло вчерашнее, Он тревожно замер, чутко озираясь по сторонам.
Постояв так некоторое время, он сунул руку в углубление в бетоне – на которое ему вчера указала женщина и, нащупав там небольшой, прямоугольный свёрток, словно сапёр, работающий со снаряжённой бомбой, на пределе деликатности вытащил ЭТО наружу.
Постоял некоторое время, всем телом вслушиваясь в подозрительную тишину, затем воровато запихал Это в широкие отвороты пальто и украдкой скользнул в темный провал тоннеля.
…
В своей пустой квартире Он первым делом закрылся в ванной комнате, которая уже давно не использовалась по прямому назначению. После чего, вздрагивая от каждого шороха, цепенея от страха, негнущимися пальцами, сорвал обёрточную бумагу.
Из свёртка выпала записка.
Он нагнулся, поднял её и прочитал:
Сын,
Если ты читаешь эту записку, возможно,
что меня уже нет в живых.
Жалеть об этом не нужно, я знала, на что шла
и сделала это ради тебя.
Умоляю об одном, прочти книги, которые ты найдёшь в тайнике,
начни с этой.
Это – «Илиада» Гомера,
самое великое художественное произведение,
когда-либо написанное человеком.
Не всё изложенное в нём правда,
но ты получишь хотя бы общее представление.
Когда-то люди любили друг друга, занимались сексом, рожали детей,
плакали, смеялись и страдали,
этот мир был наполнен чувствами и переживаниями.
А теперь им остался лишь животный страх,
помни об этом.
Я – твоя мать.
Ты – последнее дитя человеческое.
Борьба – не окончена.
…
– Борьба не окончена…. – Пробормотал Он, как сомнамбула, подняв глаза в потолок.
И в этот момент отключили свет, потому что его всегда отключали ровно в десять часов вечера.
О. Новиков. 14. 01.2014 г.
г. Санкт – Петербург.