Дом старел вместе с ней. Осыпалась штукатурка. Покрылся морщинами потолок. Ржавели трубы. Натали с ненавистью взглянула на развалившийся в ее руках кран. Да, этот дом знал лучшие времена!
Но об этом не нужно думать. Не нужно, потому что можно сойти с ума. Ну, а Натали вообще не любила портить себе кровь неприятными мыслями. Предпочитала мечтать. О любви, о богатстве, о сладкой жизни.
Ее, если честно сказать, вовсе не звали Натали. При крещении ей дали имя Георгия, а дома звали просто Гого. Родилась Гого в тихой деревне Агапи, что значит "Любовь", на католической стороне Тиноса, в бедной крестьянской семье.
Когда Гого исполнилось семь, отец бросил семью. С тех пор они жили впроголодь. Даже школу девочкам закончить не пришлось. А начинали-то так шикарно – в школе урсулинок. Учили французский, историю, литературу.
Поначалу, школа привела Гого в восторг. Было так замечательно переселиться в роскошные светлые комнаты монастыря, днем заливаемые солнцем, а ночью – лунным светом, учить неведомые языки, на которых говорили неведомые народы.
И так весело узнавать, что в мире кроме воскресных служб в церкви и деревенских праздников, существуют королевские дворы, элегантные женщины и бесшабашная страсть.
Эти новые знания бродили в голове Гого, разливаясь по телу ядом. Учиться ей не хотелось. Хотелось сидеть над средневековыми гравюрами и бредить. А когда вставала, шла пьяней пьяной.
Как-то вдруг, среди года, мать увезла домой в деревню ее старшую сестру, учившуюся классом выше, помогать по хозяйству. Гого стало одиноко. Подруг она не нажила. Знаний тоже. Школа теперь стала казаться ей адом, в котором злой гений заточил ее изысканную душу.
Между тем, предметы пошли сложные. Сказки кончились. Начиналась настоящая жизнь. Надо было думать. А думать Гого не хотела. В конце года из школы ее выгнали.
Вернулась домой. В холод. В бедность. В горе. Надо было помогать по хозяйству. Носила воду из колодца. Ставила на печь опару. Доила козу. Холодными зимними ночами в беспросветной мгле каморки, мечтала о принце.
Фантазия рисовала ей рыцарские замки, нарядных дворян, гарцующих на горячих конях. Там, в темноте ночи, она, Гого, жила в этих замках, флиртовала с красавцами на конях. Днем смотрела глазами внутрь, думала о своем.
На деревенских мальчишек, заигрывающих с нею, глядела с отвращением – голытьба! Ждала принца. И дождалась! Толст и круглощек, прост и застенчив, Акакий был наследником добрых капиталов.
Мечты сбывались. Кружилась голова. И весело сосало под ложечкой. Будущее рисовалось Гого безобразно богатым. На горизонте шумели натянутыми парусами нарядные яхты. В ушах звенели приветственные крики. Это она, Георгия, вставала над толпой, как солнце.
"Георгия!!! – вздрогнула она, - что это за имя?! С таким именем нельзя ждать от толпы обожания, нельзя быть обладательницей яхты. Нельзя, нельзя и нельзя!"
Так она решила стать Натали.
- Натали? Почему Натали? – наивно поинтересовался Акакий, когда она сообщила ему о своем решении.
- Потому что это аристократично! – заявила Гого-Натали. – Ты только вслушайся в музыку этого слова: На – та – ли!
- А по мне и Гого – хорошо.
Но, увидев ее лихорадочный взгляд, он испугался – не случилось бы с ней ничего худого, и сказал:
- Раз ты хочешь, пусть будет Натали!
И она стала Натали. А еще через несколько месяцев – госпожа Натали Граф. Недели три она витала от счастья в облаках. Подумать только, она, Гого, сопливая деревенская девчонка, а стала госпожой Граф!
Однако на четвертую неделю, ей стало уже казаться, что эти дома, магазины, квартиры, всегда принадлежали ей, и всегда, она имела в собственном распоряжении персонал. Часами всматривалась она в свое отражение.
- Да, во мне определенно, есть что-то аристократическое! – говорила она своему отражению.
А еще через неделю, она стала чувствовать себя обманутой. Во-первых, ее муж оказался вовсе не так богат, как ей представлялось в мечтах. Во-вторых, брак оказался трудной штукой, а не вечным праздником. А в-третьих, она уже была беременна.
- Почему мы должны работать? – недоумевала она. – Почему бы нам не поехать куда-нибудь отдохнуть?
- Потому что дела не ждут, - отвечал муж.
- Боже, боже! – закатывала глаза Натали.
Иначе, совершенно иначе, представляла она себе жизнь богачей. Как вечный праздник, услащенный изысканной музыкой, взбрызнутый реками шампанского и вздобренный вечным флиртом.
А на деле, надо было регулировать чужие поездки, платить по счетам, принимать строгие меры за неаккуратность в выплате арендной платы. Фу, как пошло!
- Хочу жить еще богаче! – говорила она мужу, капризно растягивая слова.
- Будешь! Будешь! – отвечал он, осыпая ее поцелуями.
- Хочу яхту! Купи мне яхту!
- Будет тебе и яхта! – пообещал он.
Он был влюблен. И от этого, немного глуп. И они купили яхту. Причем, наличных у них не было, и они взяли ссуду в банке. Акакий знал – это неумно, непрактично, брать такие огромные ссуды. Но думать было некогда.
Под мурлыканье, вытягивание и капризное надувание губок, они расширили свою деятельность. Сначала, они перенесли свое туристическое агентство в Пирей. Потом, открыли ночной бар и магазин верхней одежды.
Что же касается яхты, то летом ее решили сдавать внаем, а с сентября пользоваться ею самим. Яхта, хоть и не была большой, расходов на нее требовалось немало. Нужны были капитан, да пара матросов. Назначили им немалую зарплату.
Но тут случилось сразу два несчастья: во-первых, в порту, один из их конкурентов объявил им самую настоящую войну, а во-вторых, Натали влюбилась в капитана их собственного судна.
Акакий был молод и полон энтузиазма. А потому, принял оба известия со спокойствием, достойным восхищения. ;Я умен, значит, победа за мной!; - решил он для себя. И капитана ему, действительно, удалось победить.
Зато конкурента по бизнесу – нет. Одного ума было для этого мало. У конкурента было десять яхт, а у Акакия одна. Тот сам был капитаном в отставке и знал морское дело. А Акакий только и умел, что подписывать счета, которые ему предъявлял капитан его яхты.
- Надо продавать судно, - сказал Акакий жене.
- О, я буду рожать только, как владелица яхты! – жеманясь, отвечала она.
- Боже мой, еще четыре месяца! Мы разоримся!
- Все наладится, вот увидишь, уверяла она его, и сама верила себе. – Мы еще пойдем в гору!
И только забыла объяснить ему, каким образом это произойдет.
- Но ты ведь видишь, – дела плохи!
- Не разочаровывай меня, Акакий! – капризничала Натали. – И вообще, перестань говорить о работе. Я хочу танцевать. Пошли танцевать!
И они танцевали и путешествовали и давали вечеринки, до тех пор, пока их яхта не была продана банком за долги. А контору, магазин и бар, они продали сами, чтобы уплатить долги.
А в ноябре Натали родила девочку. Имя ребенку дали - Константина. Горе немного отпустило сердце Акакия. Тем не менее, он отчетливо понимал, что попытка стать богаче не удалась.
А Натали? О, Натали ничего уже не видела вокруг себя, ничего не хотела понимать. У нее появилась новая цель. Новые мечты влекли все ее существо. Она была просто в восторге от своей доченьки.
- Какие глазки! – говорила она, теребя ребенка. – Какие ножки! Вот самый прекрасный ребенок во Вселенной! Я посвящу ей всю свою жизнь!
На самом деле, ребенок был точно таким, как и все младенцы в мире: сморщенный, багрово-красный, с хохолком на лысой головушке. Младенец большей частью спал. А когда не спал, то орал.
- Надо ехать обратно на Тинос, - уверяла Натали мужа. – Ребенку нужен свежий воздух. Мне нужна помощь. Тебе - поле деятельности.
Она не умела встречать несчастье лицом к лицу. А вела себя как страус, зарывающий голову в песок. А Акакий? Акакий любил ее. Любил такой, какой она была: маленькой вульгарной девчонкой, задыхающейся в парах собственной фантазии.
Да, иначе, это и любовью-то не было бы. А было бы что-нибудь другое: страсть или эрос, или еще что. Да, Акакий любил свою Натали и выполнял все ее капризы.
Так они наделали новых долгов и отстроили гостиницу на Тиносе. Натали вся светилась от счастья. Она развила такую бурную деятельность, что теперь ей уже некогда было сидеть с дочкой.
Она перевязала грудь и бросилась в пучину работы и в водоворот развлечений. Глаза ее горели от предвкушения удачи. Лоб морщился от новых, еще невиданных идей.
- Надо отвести нижнюю часть здания под ресторан с оркестром, - думала она вслух. – На Тиносе ни у кого нет оркестра.
Акакий восхищался ею. Что и говорить, фантазия у его жены была богатой. Правда заботы утомляли ее, и работа приводила в отчаянье. Ей больше нравился сам процесс вызревания идеи, чем, воплощение идеи этой в реальность.
Однако, полюбовавшись творением своим, она спешила дальше, к новым проектам. И уже новый вечер поднимал бурю в ее извилинах. Зато Акакий был работяга. У него не было приступов звездности.
И когда Натали бросала ему проект, захлебываясь в собственных эмоциях, он спокойно, по-деловому, приводил план в действие. Вот и сейчас, он сам следил за постройкой гостиницы, сам выбирал мебель и оборудование.
- Быть богатым – это искусство, - учил он жену. – Надо знать, где и когда остановиться, куда вкладывать деньги, как управлять людьми, и самое главное: когда наступает время, превратить свое творение в деньги и вложить их во что-то другое.
- Все умеют быть богатыми, - обиженно надув губки, отвечала она.
- А вот и неправда. Вспомни, какую глупость мы совершили с яхтой. Вместо того чтобы уволить персонал, продать яхту и уплатить проценты банку, мы продолжали эту невыгодную операцию. А все потому, что ты так упрямилась.
- Ах, пожалуйста, - закричала она, срывая голос, - не сваливай на меня свою вину!
Ах, как же она не любила признавать своих ошибок!
- Я ведь не хотел обидеть тебя! – успокаивал Акакий любимую. – А хотел только показать, что на ошибках следует учиться.
- Вот ты и учись!
А уже через месяц, она говорила ему:
- Надо строить танцплощадку и теннисный корт.
- У нас и так огромные долги. А на строительство уйдет еще уйма денег. Разве нельзя построить это на следующий год?
- Мы не будем ждать! Нет и нет! – вынесла она свой приговор. – Нужны деньги? Я продам дом в Агапи.
- Дом твоей матери? Ты что, с ума сошла? Забыла первый закон предпринимателя: не продавай, если тут же не покупаешь что-либо взамен.
- Да пошел ты со своими законами к черту!
Хорошо еще, что бедняга не слышал всех ее мыслей!
- А нашу гостиницу мы будем рекламировать в Англии! – выпалила она свою последнюю обойму.
- Это будет стоить уйму денег! – ужаснулся он.
- Это – единственный путь иметь постоянную клиентуру.
И он признал, что хотя это и рискованно, но, тем не менее, чертовски умно. Ну а Натали, конечно, на словах не остановилась. Когда же Акакий претворил их в жизнь, их дела пошли в гору. Деньги валились на них охапками.
Но это было десять лет назад. Сейчас же у Натали не было ни дел, ни любви, ни денег.
"Да, были времена! – думала Натали, с отвращением ковыряя отверткой ржавчину сломавшегося крана. – Были и прошли. И кто виноват?"
Действительно, кто виноват? Вот извечный вопрос. Из тех, которыми никто не любит задаваться... Бросив кран прямо в раковину, Натали пошла обратно в спальню. Расстроенная, села на край постели.
Мужчина на кровати, забормотав что-то нечленораздельное, уткнулся теплым лицом в ее колено. Натали машинально провела рукой по его жестким волосам.
"Одна! Одна! – горько неслось в голове. – Вот и Яннис проснется через несколько часов, выпьет кофе и уйдет не спросив, как я обхожусь одна, без мужской помощи."
В самом деле, страшная вещь – одиночество! Кому докажешь, что ты не можешь, не хочешь смириться с пустующей кроватью, с возрастающим количеством морщин? Кто учтет, что только дождь, пролившийся однажды надеждой, толкает тебя на глупые выходки?
Никому это не интересно! Никто не хочет слушать твоих оправданий! И вот – пропасть между тобой и женским счастьем увеличивается еще на один порядок.
- Кто же виноват? – в тысячный раз спрашивала себя Натали. – Мужчины мне попадаются не те? Или я просто неправильно выбираю? Все дело в том, что я слишком быстро расту: эмоционально, духовно, интеллектуально.
- Просто они не поспевают за тобой, - говорила ей любимая подруга, - вот и ответ.
- Но разве от этого легче?
- Знаю только, что Яннис этот тебе не пара, - с апломбом уверяла ее Гликерия. – Бросать его надо. Вот что!
- В самом деле! Не пара он мне. Кончать надо с Яннисом. Самодовольный дурак! А казался мне, бог знает кем!
- И Акакий казался тебе богом. А на деле? На деле вышел торговец и дурак.
Натали нахмурила брови и задумалась. Впрочем, думать ей всегда было трудно. И вместо дум, в мозг, вдруг прорвались воспоминания десятилетней давности…
Был октябрь. Море – васильковое и теплое, ласково плескалось у их ног. И, даже ветерок, гуляющий по Тиносу, был тепел и приветлив. Цветы, уставшие от Мельтемов, снова подняли головки к солнцу и распускали сморщенные лепестки.
Но в воздухе явно и непреодолимо пахло осенью. Тысячные толпы разношерстных туристов, еще вчера берущих приступом пляжи и таверны, погрузились на корабли и затерялись в синеве моря. Пляжи были предоставлены тем, кто умел наслаждаться тишиной. Тинос праздновал освобождение.
Ну, а Натали не умела наслаждаться покоем. Ее душа жаждала вечного праздника. И потому, она понаприглашала из Афин приятелей и приятельниц, чтобы не слышать гулких шагов в опустевших коридорах гостиницы.
И сейчас сидела довольная, внимая подруге, совсем недавно ставшей звездой греческого театра.
- Что такое успех? – детским голосом говорила Гликерия. И согласные торжественно звенели в ее горле. – Это умение взять толпу за горло. Не важно чем: литературной ли фразой, музыкальным ли пассажем, или вечным лозунгом: "Да здравствует свобода!" Толпа балдеет от всех трех одинаково.
Натали притихла, впитывая эту, еще невиданную уверенность в себе, наблюдая за гордым, властным поворотом головы, вглядываясь в холодный блеск глаз Гликерии.
- Все умеют быть богатыми, - несла, между тем, Гликерия, - а вот быть знаменитостью – дано не всем.
Натали кивала. Она и сама так думала. Но разве могла она сказать это вслух с таким вот шиком, таким вот детским капризным голосом?!
- Ты, например, - продолжала Гликерия, - такая умная, красивая, сидишь здесь, караулишь стены гостиницы.
- А что делать? – хлопая глазами, спрашивала Натали.
- В новом сезоне я буду играть Нину в ;Чайке; Чехова. Хочешь играть со мной?
- А смогу ли я? – задрожав от тщеславия, выдавила из себя Натали.
- Надо смочь, - строго говорила Гликерия, - А там, глядишь…
О, Натали и глядеть не приходилось. Ее воображение заводилось и не от таких проектов. Мечтательно закрыв глаза, Натали слышала гром аплодисментов. Видела бесстыже красные губы, шепчущие: "Я восхищен! Я подавлен вашим талантом!"
В том, что она талантлива, она не сомневалась. Не будь так, разве она сидела бы здесь, у ворот собственного отеля, рядом с этой демонической женщиной – Гликерией Литра? Про которую злые языки говорили, что она-де переспала с половиной мужского населения Европы…
Ну, насчет половины населения Европы, можно было бы сомневаться. А вот насчет половины богачей Европы – нет. Натали вздохнула: "Вот это жизнь! Удача, роскошные мужчины, богатство!" Ей тоже хотелось всего этого и как можно быстрей.
Честно говоря, она еще не очень-то ясно представляла себе, каков из себя этот роскошный мужчина ее грез. Все актеры казались ей роскошными самцами. И все богачи представлялись особями голубых кровей.
Но вот, на первой репетиции, она увидела на сцене Георгия Георгандза в роли Треплева. Он стоял, заложив руки в карманы льняных брюк, и с вызовом говорил Нине:
- Я всю ночь буду стоять в саду, и смотреть на ваше окно. Я люблю вас!
Вдруг, он резко повернул голову, и бросил убийственный взгляд на Натали. И она почувствовала, как от этого взгляда, задрожали у нее поджилки, и покрылось испариной тело. Она неуверенно улыбнулась ему, выдавая себя с головой.
"Я – деревенская девчонка, - говорила эта ее улыбка, - и никогда еще не видела мужчин, похожих на тебя. Бери меня! Я твоя!"
Так закружился первый в ее жизни бурный роман. Ибо Акакий и капитан, право же, не шли в расчет. Разве можно было назвать то, что происходило с ними словом "роман"?! Конечно же, нет!
Ну, а с Георгием все было похоже на сказку. Она видела себя Данаей, к которой ее бог снисходил золотым дождем. Она слушала его, и ей казалось, что истины вливаются в нее, чтобы извергнуться оттуда внезапно вулканом бесконечной мудрости.
Никогда еще не приходилось ей слышать подобных слов. Никогда еще не приходилось ей читать Чехова. Вообще-то, совсем недавно она и о существовании его не подозревала.
Ну, а сейчас, тексты его будили в ней неведомые чувства и необычные силы. Ей казалось, что это у нее, а не у Нины, вырастают крылья. И она готова была лететь на них в яркий мир счастья. Ее фантазия и ее словарный запас безлимитно питались Чеховым.
- Меня сжигает изнутри пламя: черное, изнуряющее, - говорила она Георгию. – Что рассказать тебе? Меня не существует. Существуют только эти слова. Эта боль. Это пламя.
- Говори! Говори! – просил он.
- Я горю. В языках пламени рождаются образы. Но это вовсе не я! Я хочу быть кем-то! Но я – только пламя, только боль.
Она была взволнована. Наконец-то рядом есть кто-то, кто умеет слушать!
- Я хочу быть кем-то: вампиром, ведьмой, любящей женщиной. Но меня не существует. Я – только желание.
- О, как чудесно ты говоришь! – встряхивая густыми золотыми кудрями, говорил он. – Муза! Нимфа!
Крупный, цельный, словно вырезанный римским скульптором из камня, он не был хорош. Но был ловок и силен, как зверь. И даже запах, идущий от него, был запахом плоти. Но Натали он казался богом.
Где там было до него несчастному Акакию?! Бедняга сидел на Тиносе, растил дочь, делал деньги, пока его жена наслаждалась Чеховым и любовью.
"Какие низменные инстинкты у этого человека: деньги, дочь, дом! – брезгливо думала Натали. – Сколько лет он тащил меня на дно пошлости! Но я, наконец, вырвалась. У меня выросли крылья. Я живу!"
Из всех слов, произносимых со сцены, она слышала только те, что, так или иначе, были связаны с любовью. Из всех глаз, что были устремлены на нее, она видела только глаза Георгия. И каждый вечер, ей казалось, что не Нине, а ей он шепчет:
- Я всю ночь буду стоять в саду, и смотреть на ваше окно. Я люблю вас!
В ее словаре появилось еще одно новое слово: ;карьера;.
- Моя карьера не позволяет мне приехать на Тинос, - говорила она своей матери по телефону тоном, заимствованным у Гликерии. – Я устала. Ежедневные спектакли отнимают у меня все силы.
- Карьера! – вздыхала мать. – Спектакли! А девочка плачет и зовет тебя по ночам.
- Мама! Я говорю с тобой о серьезных вещах! – сердилась Натали. – А ты – о ребенке, да о ребенке! Ну, поплачет, да и перестанет. А мне без искусства не жить.
- Я надеюсь, ты знаешь что делаешь. Я тебе не судья. Я растила вас без отца, и хочу, чтобы…
- Оставь эту мелодраму! Дай мне жить! Не всхлипывай! Радоваться надо, что дочка делает карьеру на сцене…
Но правда была в том, что никакой карьеры она не делала. И таланта у нее не было. В театре все приводило ее в экзальтацию: грим, помпезные речи, закулисные романы. Но она сама, так никого и не сумела привести в экзальтацию своими репликами.
Маша была печальна и слаба у Чехова. А у Натали – ржала, как ломовая лошадь и сюсюкала голосом ластящейся шлюхи:
- Никто, никто не знает моих страданий! Я люблю Константина!
Она вкладывала в эти слова все бессонные ночи любви, все поцелуи, отданные Георгию и взятые обратно с голодной страстью. Ей казалось, мир должен вздрогнуть от ее игры. И удивлялась, отчего не вздрогнул.
Забыла сказать: она снова поменяла свое имя. И в афишах звалась Георгия Граф. Считала, что звучит это элегантно… Особенно рядом с именем Георгия Георгандза.
Она замирала от восторга. А восторг, почему-то, лился наружу сюсюканьем. И чем более казалось ей, что теперь она дошла, наконец, до полного понимания образа, тем ужаснее она играла.
Режиссер топал ногами от ярости. А Георгий, поначалу, пробовал объяснить ей ее ошибки.
- Все, что происходит на сцене, далеко от реальной жизни. Не пытайся жить своими эмоциями под огнями рампы.
- Я добиваюсь естественности, - упрямилась она. – Я хочу правды!
- Правда Чехова – это сам Чехов. Правда его пьес не имеет никакой связи с отвлеченным понятием правды.
- Не хочу я таких пьес! – кричала она. – Не хочу такой правды!
- А тебе не полагается хотеть. Тебе полагается играть. Вот я, например, тоже не понимаю, почему Треплев застрелился. Оттого, что его страсть к Нине так и не прошла с годами? Или оттого, что признание пришло к нему поздно? Я не понимаю, но играю. Не живу на сцене. Конечно, в жизни так не бывает. Но как иначе можно показать на сцене всю глубину человеческой трагедии, если не через самоубийство?!
- О, я бы смогла умереть ради любви! – взвизгнула Георгия.
- А я – нет, - отрезал он. – Я жить хочу. Хочу играть. А если кто-то не желает понять меня, то это его проблема, а не моя.
- Если человек любит, то всегда готов умереть ради этой любви, - возразила она.
- Вся беда твоя в том, что говоришь ты чертовски хорошо. Только смысл в твоих речах отсутствует напрочь.
- Отсутствует? Это у меня-то? У той, которую ты называл своей музой?
- О, я так зову каждую женщину, - отмахнулся он. – И каждый раз надеюсь, что однажды, одна из них сумеет, в действительности, стать моей музой.
Этого ее фантазия не предусмотрела. Это было вне сценария. "Любовь – отрада богов!" Как там дальше у Эсхила? Или это не у Эсхила вовсе? Или это он не про любовь вовсе говорил?
Натали-Георгия никогда не читал Эсхила, только слышала что-то понаслышке. Она ничего не знала о богах, да и о любви тоже. А то, что она звала любовью, уже распадалось на элементы. Действительность всегда была для нее неподъемным грузом.
Любовь представлялась ей чем-то за гранью: бесконечными диалогами, страстными признаниями, бог знает в чем, да готовностью умереть за все это. Но Георгий перестал смотреть на нее с восхищением. И все чаще, в его взгляде мелькала брезгливость. Режиссер ругал ее, на чем свет стоит.
Ну, а Гликерия только беспечно отмахивалась ручкой, да хохотала, запрокидывая голову. Она была влюблена в арабского шейха. Ей было не до подруги. В конце месяца Натали из театра выгнали. Вернулась домой. К мужу, к дочери, к работе.
Надо было привыкать ко всему заново. Гостиница больше не интересовала ее. Дочь утомляла. Муж раздражал. Скучала по Чехову, по любви. Дома о любви не говорили. Говорили о работе, о счетах, о доходах. И снова Натали (вернувшись, она автоматически вернула себе это имя) затосковала.
Снова бредила во сне и наяву. Фантазия рисовала ей рыцаря, нервно мнущего в руках шляпу. ;Я люблю вас! – слышала она его лихорадочный шепот. – Я готов умереть у ваших ног.; И она искала, искала своего принца. Разве она могла не найти?!
Он вошел в ее жизнь бесшумным, чуть косолапым шагом. Благообразный, как святой Петр на темных византийских иконах, Яннис Хаджияннис, был художником средненьким. Но Натали он казался Гойя и Шагалом вместе. Мечты сбывались. Кружилась голова. И весело сосало под ложечкой.
Она уже видела себя, изображенную на полотнах. Махой - одетой и раздетой. Она уже слышала, как за ее спиной шепчут: ;Это муза самого Хаджиянниса!; Да, это она. Натали Граф, вставала над миром искусства новым солнцем.
Но витать в облаках пришлось недолго. Все оборвалось враз. Тут хотелось бы сделать отступление и поговорить о любви. Вспомнить, как радостно болит сердце любящего. Как горит тело… Боже, но любовь ли это? Может, я что-то напутала?
"Любовь – отрада богов!" Ни слова о горячке и боли в сердце. Да, напутала я все! Это Эрос поражает свою жертву острыми стрелами. И рана болит, загнивает. Человека треплет лихорадка. Да! Это Эрос – желание.
Бедняга же Акакий любил свою жену. Верный Акакий думал, что его любви не требуются доказательств.
- Если есть любовь, зачем слова? – отвечал он на упреки жены. – Любовь или есть, или ее нет.
- Как же женщине узнать, что она любима?
- Ты, ведь уверена в любви своей матери? И не говори, что это другое. Любовь - всегда одна и та же. Любовь – это божество. Брак – религия.
Бедняга Акакий! Он искренне верил в то, что говорил. Он любил свою Натали спокойно и без лишних слов. Молча, наблюдал за ее романами. И радовался всякий раз, когда она возвращалась к нему.
Он верил, что во имя брака нужно приносить любые жертвы. Но когда Хаджияннис выставил портрет его жены с обнаженными, отвисшими не по возрасту, желтыми грудями, что-то сломалось в железной логике Акакия.
Как тигр, бросился он на портрет, сорвал его со стены и растоптал в прах. Потом, обведя дикими глазами публику, рыкнул что-то устрашающее. И выпрыгнул в открытую дверь на улицу.
Когда Натали вернулась с вернисажа домой, дверь оказалась запертой. Напрасно она колотила в нее кулаками, била по ней каблуками. Дверь так и не открылась. Тогда, она уселась на холодную мраморную ступеньку и заплакала.
- Плачешь? И правильно делаешь! – раздался из-за двери голос ее мужа.
- Акакий, открой! – взвыла она. – Я все тебе объясню!
- Не хочу никаких объяснений. Иди туда, откуда пришла!
- Я хочу видеть дочь!
- Время собирать камни, и время разбрасывать камни, - загадочно бросил он ей.
- Акакий!
Но его уже не было за дверью.
Развод был болезненным. Добрый, тихий Акакий, неожиданно превратился в кровожадное чудовище. Он дрался за каждую драхму. Он дрался за дочь. Его любовь под влиянием каких-то химических процессов превратилась в яд. И этот яд брызгал повсюду.
- Она не получит от меня ни драхмы, - угрожающе предупреждал он своего адвоката. – Пришла ко мне голой, и уйдет голой. Как на своем портрете.
И он нервно хохотнул.
- Но она вложила свои деньги в вашу гостиницу, - осторожно напомнил ему адвокат.
- Знать ничего не знаю! Делай что хочешь. Иди на любую подлость. Пусть треплют мое имя, но денег я не дам.
И он действительно ничего не дал: ни денег, ни дочки. Но Натали не унывала. В конце концов, у нее был Яннис. У нее была любовь. Ничто не могло устрашить ее.
- Наконец-то я предоставлена искусству целиком, - хвасталась она Гликерие.
- Каждой женщине надо пройти через развод, - умным тоном объясняла Гликерия. – Вот увидишь, твой следующий выбор будет лучше.
И обе уставились незрячими глазами в светящийся призрак завтрашнего дня.
- А я решила писать книгу, - вдруг решила Натали.
- О чем? – рассеяно поинтересовалась Гликерия.
- Еще не знаю, - капризно растягивая слова, говорила свежеразведенная. – Но это будет книга о любви.
И она выпустила изо рта кольцо дыма. Хорошо видное в ярком свете торшера, кольцо медленно поднималось вверх. И чем выше поднималось, тем больше увеличивалось в размерах и, одновременно, редело. Достигнув гигантского диска абажура, оно вдруг мгновенно расползлось в воздухе.