Дорога серой прямой стрелой уходила в серую перспективу облетевшего леса, который тонкую паутину ветвей вплетал в серо-голубое, прозрачное небо. Серые проплешины сухого асфальта чередовались с редкими белыми пятнами снега, что, бесспорно, облегчало ходьбу, однако среди лесных запахов мокрой листвы и коры ощущение асфальта было чуждым. Он между тем хорошо настраивал меня на рабочий лад, не давая раствориться в белесых лесных далях, звенящих поскрипывающей тишиной. Впереди меня ожидала, или поджидала – я еще не определился, Полина. Перед глазами рисовалось неряшливое пятно, раздавленной мухой нашедшее приют в безупречной гармонии паутины бестелесных ветвей. Где то впереди за каким-нибудь поворотом, казавшимся немыслимым на этой прямой дороге, я увижу ничем не выделяющееся среди остальных дерево с прислоненной к нему дюралюминиевой лестницей до ближайшей развилки.
Навестить-таки Полину я решил по дороге от дома Александра Израилевича. Юля всю дорогу зябко жалась ко мне и кроме нескольких дежурных фраз по дороге до коттеджа я от нее не услышал. Хотя я, в принципе, и не против особо был ее молчания. Мне самому после достопамятного визита в этот дом увядающей и одинокой старости хотелось помолчать. По приходе, Юля, сославшись на то, что не выспалась, ушла к себе, а я остался в доме один и принялся бродить по комнатам. Наконец на втором этаже я набрел на комнату Полины. Дверь слегка скрипнув отворилась и открыла мне типичную комнату подростка с плакатами на стенах, пыльным ноутбуком, захламленным столом, смятой и накрытой кое-как кроватью. На всем лежал слой пыли и чуть ли не паутины. Воздух был не менее пропыленным и преследовало чувство, что, если взмахнуть в нем рукой, то она встретит сопротивление. Похоже, Полину вовсе и не ждали обратно. Как то сразу вспомнились душещипательные сцены из фильмов, когда матери показывают безупречные комнаты внезапно умерших детей и фразы из серии: «Мы тут ничего не трогали. Все осталось как было при нем». Тут вроде как Полина вовсе никого не интересовала. Пришлось с укором вспомнить и себя заодно – вместо того, чтобы сразу пойти к ждущей помощи я как - будто потерялся в беспросветности местного бытия. Ну вот зачем, спрашивается, мы пошли к Александру Израилевичу? Ничего ведь не прояснил, и только потратил время, пусть и на созерцание полтергейста, который всколыхнул волну философских размышлений о тщете всего сущего. Было чувство, что это место управляет мной. Каким-то образом выбивает для чего-то из привычно-размеренной череды выслушиваний - диагностик – терапий. Будто каждая полинина вещь в комнате намекает на что-то большее, нежели ее скромная персона в данной истории. С этими мыслями я машинально принялся перебирать вещи на столе возле окна. Пальцы тотчас покрылись сероватым налетом. Они скользили серыми призраками меж ручек, заколок, дисков, засохших яблочных огрызков и бумажек, исписанных детским почерком. Наткнулись на ежедневник с мягким, блестящим переплетом, с закладкой розового цвета с каким-то пластмассовым монстром на конце. Открыли его, дали глазам прочесть надпись на титульном листе «Дневник» и проворно закрыли. Я стоял с дневником Полины в руках и во мне боролись противоречивые ощущения – прочесть - не прочесть. Сызмальства не был приучен так бесцеремонно вторгаться в частную жизнь с одной стороны, а с другой - это моя пациентка (которую я еще ни разу не видел) и вторжение в ее частную жизнь может помочь избрать верную стратегию терапии…там на дереве с ней. Пальцы серыми змеями проникли под титульный лис и перевернули его, открыв следующую страницу…
«Сегодня папа опять уезжает в свою очередную дурацкую командировку. Опять на полгода. Мать по-обыкновению скрыто рада. Интересно, зачем они живут вместе вообще? Она-то понятно – он дает ей денег и тратить их. И отказываться она от этого не хочет. И это единственное, что их связывает. А вот он… Непонятно зачем. Не знаю.
Снова начнет заходить Яков Захарович. Он хороший, добрый и несчастный. Он же знает, что мать никогда не будет с ним – ей важнее комфорт и папины деньги. Но… чувствуется, что он ее любит. Интересно был бы он хорошим отцом?»
Страница по полям была изрисована узорами, в которых было изрядно штриховок, профили и морды зверушек переплетались с зигзагами и вихрями, и от страницы просто веяло какой-то тревожной скорбью. «А, правда, был бы Яков Захарович хорошим отцом?» - мысль моя приобрела неожиданное направление, как будто Полина предлагала своей дневниковой записью поразмыслить вместе с ней над сим животрепещущим вопросом. С одной стороны, вероятно был бы – дети были бы от него без ума и он носился бы эдаким огромным лохматым сенбернаром среди полей в своей поношенной дубленке без пуговицы, а вот с другой… Кроме детских игр мне казалось, что он неспособен более ни на что, что входит в обязанности главы семейства. Хороший, конечно, человек, но зарабатывать так, чтобы содержать еще и детей, не говоря уже про жену - это, как мне казалось, вовсе не соответствует менталитету Якова Захаровича.
«Папа уехал и мы вновь вдвоем с матерью в этой пустоте нашего поселка. Почему нельзя было купить дом в деревне – там я хотя бы чувствую живых людей, пусть бы они и состояли из нескольких бабок, озабоченных своими курами и сплетнями. Зато это бабки живые.»
Далее шло перечисление деревенских достопримечательностей и упоминание тогда еще строящегося паба, который, по мнению Полины, был «очередным бредом скучающих». В принципе в этом аспекте я вполне мог с нею согласиться, потому как считал приблизительно так же, просто Полина умудрилась это сформулировать короче и более емко.
«Вечер… как тут уныло вечером. Делать вообще нечего. Сижу слушаю музыку и пишу дневник. Внизу шум – пришел Яков Захарович, а это значит, что с матерью они опять будут сидеть допоздна и потом полночи будет шум в спальне. А я буду лежать и слушать, как слегка скрипит материна кровать и ее сдавленные стоны. Каждый раз хочется войти и наорать на нее за всю ее фальшь. И с папой и с Яковом Захаровичем. Живет только для себя, а чего другие чувствуют, ее мало беспокоит. Она что думает, что я в шестнадцать с половиной ничего не вижу и ничего не понимаю?»
«А Юля с Яковом, однако, уже давно находятся в связи», - подумал я. Интересно, как при столь переменчивом характере, Юля умудрилась так долго продлить эти отношения и не переключиться на кого-нибудь еще? Правда, вот подвернулся я, и, судя по всему, мне предстоит еще выдерживать Юлин натиск. Интересно, а почему Юля со Стефаном не развелись до сих пор? Ведь казалось бы, при его доходах, он вполне может оставить Юле этот дом и жить себе преспокойно в Швеции у себя, или где он там живет. Хотя может быть для Юли наличие хоть виртуального, но мужа, является каким-то средством успокоения. Эдакая иллюзия самореализации ее как женщины. Я, не выпуская дневника из рук, достал сигарету и прикурил. Перелистал несколько страниц вперед и оказался чуть ли не в современности. Вероятно Полина довольно долго все таки не писала, плюс вырвала из дневника некоторое количество страниц. Жаль… Определенный период ее жизни оказался для меня потерянным.
«Это просто замечательно, что он есть. Так хочется коснуться его прямо сейчас, так чтобы ощутить как он слегка сжимает мою руку в ответ. Правда он такой сдержанный и всего пугается. Что мать придет, что кто-нибудь из соседей увидит нас, что… Да впрочем какая разница. Главное что он есть и что мы видимся каждый день. Даже наша унылая деревенька для меня теперь играет красками и я с нетерпением жду утра, когда вновь смогу получить от него весточку, или же и вовсе увидеть его!»
Даа… Сколько времени прошло, если судить по записям? Вроде бы года полтора не больше. Итак, Полина влюбилась и это с одной стороны здорово, поскольку любовь, особенно первая, формирует отчасти дальнейшие отношения, а с другой я, зная, чем в финале это закончится, сожалел об этом. Я затянулся еще раз и, заметив, что длинный серый столбик пепла вот-вот упадет на пол, пошел к окну, неся сигарету над подставленной лодочкой ладонью другой руки, положив дневник на пыльную поверхность стола.
У окна пепел таки упал мне на ладонь и я, засунув освобожденную от него сигарету в рот, открыл освободившейся рукой окно и выкинул его, глядя как серый столбик, дробясь в воздухе на части, медленно парит к земле. Пожалуй, стоит пойти принять душ и немного поваляться с полининым дневником у себя в комнате. Надо попытаться проникнуть в ее мир. Вдруг какое-нибудь яркое воспоминание сможет побудить ее слезть с дерева и вернуться домой. Сад за окном, присыпанный снегом, являл собой образец заснувшей природы со штрихами ветвей на сером небе и чернотой стволов на фоне ярко-белого. Я невольно отвлекся от размышлений о Полине и принялся просто смотреть на открывающуюся за окном второго этажа волнистую даль. Интересно все-таки Александр Израилевич сказал про грибы на стволах…
Глаз самым своим краем уловил внезапно в дальнем углу сада некое шевеление. Практически незаметное, оно переливалось подобно голограмме на белом снегу меж стволов и казалось ослепительно черным. При более подробном рассмотрении, это и впрямь оказалось большим черным пятном, которое двигалось и переливалось между деревьев. Чернильное и наполненное каким-то холодом, гораздо более глубоким, чем внешний холод поздней осени, оно скользило и пульсировало, подобно громадному черному слизню, который выискивал в белоснежной реальности земли, что бы еще поглотить и покрыть мраком. Казалось, с каждым движением пятно разрастается и земля вокруг него делается черною.
Я выбежал из комнаты, как был с сигаретой в зубах, и не закрыв дверь в комнату Полины, ссыпался по лестнице вниз и выскочил на улицу. Пятна в том углу сада, где я его увидел, не было. Сад был пуст и безмолвен, и не отзывался на мои желания спасти его от разрастающейся в его сердце черноты. По правую руку, меж хозяйственных строений, глаз уловил некое движение и я направился скорым шагом туда сперва по чищеной дорожке, а потом свернув с нее и вовсе по снегу, укрывавшему землю. Ближе к сараям, если их так можно было назвать, поскольку они были похожи на вполне жилые дома, мои следы пересеклись с бороздой чужих следов. Было такое чувство, что здесь не шли, а как то волочились по снегу. Отпечатков подошв не было вовсе, но была одна густая смазанная полоса в неглубоком снегу.
Дверь одного из сараев была открыта и там внутри копошилось нечто еще более черное самой черноты сарая. Шевеление это было практически беззвучным и сопровождалось лишь странным шорохом, как и впрямь большой черный слизень шелестит телом по бетонному полу. Верно, моя фигура в проеме заслонила свет, так как пятно замерло и будто попыталось слиться с черными недрами постройки. Я нашарил выключатель сбоку от двери и включил свет, который сразу высветил идеальный порядок среди огородного инвентаря, которого тут было в изобилии. Посреди этого идеально организованного пространства спиной ко мне стояла довольно высокая фигура в черном плаще-накидке, бледные руки откинули с головы капюшон и показалась голова молодого, рыжевато-бесцветного человека с водянистыми глазам навыкате и обилием веснушек, несмотря на зимний период. Он выглядел бы почти удивленным, если б я уловил хоть что-нибудь, идущее от этой сухопарой фигуры, довольно нескладно к тому же скроенной, хоть какой-то флюид растерянности или страха, хотя бы от неожиданности меня увидеть. Но он стоял и невыразительно изучал меня.
- Добрый день, - вежливо поздоровался он, - А кто вы? И что вы тут делаете?
- Примерно этот же вопрос я собирался вам задать.
- Я – садовник у Юлии Александровны. А вы? – его бесхитростность в подаче материала обезоруживала.
- А я психиатр из города. Приехал сюда так же по зову Юлии…Александровны, для ее дочери.
- Алексис, - он бесшумно двинулся мне навстречу с протянутой для знакомства рукой. Я представился в ответ и пожал ледяную и чуть влажную, оттого какую-то промозглую руку, - Я вот приехал сегодня утром, поскольку надо потихоньку начинать готовится к весне, ну и немножко доубирать то, что осталось после лета.
- Понятно, - я просто не знал, что бы еще ему ответить, пока его невнятный взгляд обшаривал мое лицо, - Скажите, а вас прямо вот так и зовут, Алексис?
- Нет, - его лицо исказилось в улыбке, которую можно было бы назвать широкой, если бы не немигающие водянистые глаза, в которых не отразилось ничего, - так меня прозвала Юлия Александровна.
- Ну а как же вас зовут по-настоящему? Алексей? – это начинало смахивать на допрос, но, похоже, вовсе его не смутило.
- Честно говоря, я не помню. Я так привык, что я Алексис, что утратил свое имя, - он говорил без тени иронии, или какого-то сожаления. Просто как данность. С такой же выразительностью, уверен, он бы зачитывал мне отрывки из ботанических фолиантов.
- То есть, как не помните? Не помните, как вас зовут?
- Да. А зачем мне помнить это, когда мне дали имя, этим именем зовут, и я понимаю, что зовут именно меня?
- Но… Вам не кажется это немного странным, Алексис?
- Совершенно нет. Тем более Юлия Александровна - хозяйка и она вправе нарекать меня именем. Она божественная женщина! Великолепная! Она, как мне кажется, знает гораздо лучше истинную мою суть! - лицо его слегка порозовело, а в глазах мелькнуло даже нечто, похожее на восторг.
- Эээ… Ну хорошо-хорошо, я уверен, что вы вправе распоряжаться собственным именем как пожелаете. Где вы остановились?
- Вообще то летом я живу здесь, однако думаю, что с приходом зимы тут будет несколько прохладно, поэтому я попробую попроситься к Юлии Александровне в дом. Уверен, что у нее найдется место, где я не буду ей мешать. Например, в зимнем саду. Там мне будет самое удобное место.
- Алексис, а вы не хотели бы попросить у Юлии…Александровны, - он заметил мою заминку, - например, спальню?
- Ну что вы! Это же стеснит ее неимоверно! Это ж надо будет стелить мне постель, потом менять ее, стирать… Нет – это немыслимо! А я в зимнем саду вполне комфортно устроюсь.
Я стоял и мысленно перебирал в голове диагнозы, наиболее подошедшие бы Алексису. Выбор колебался между шизофренией и легкой степенью дебильности. Отвлек меня голос Юлии, несущийся от дома и вопрошающий где я. Я отозвался к ней от сараев и на вопрос, что я там делаю, сказал, что общаюсь с ее садовником, который при упоминании о себе как то сжался и телесно смутился. Телесно оттого, что на лице его, по-прежнему неподвижном, смущения не отразилось.
- О, Алексис! Вы там? Вы приехали? Отчего же не сказали загодя, что приезжаете? – Юля торопливо спускались по ступенькам крыльца, накидывая на себя шаль.
- Я только-только приехал, Юлия Александровна! И сразу к инструментам зашел, посмотреть все ли в порядке, и не украли ли чего, пока меня не было.
- Алексис, - Юля подошла к нам, - как же я рада видеть вас! Без вас сад был совсем пустым! Да и дом тоже.
-Ну что вы?, - ответствовал он, - меня и не было то всего недели три…четыре…, - вот теперь лицо Алексиса отразило глубокое недоумение, - Я, честно, не помню, сколько меня не было, Юлия Александровна. Простите, - совсем уж невпопад ляпнул он извинение.
- Ох, ну что же мы здесь-то стоим?! Идемте же в дом, - она взяла Алексиса за руку и повлекла его за собой по снегу, не обращая внимания на его бормотание о том, что он не разложил еще всех инструментов.
Я пошел следом за ними по уже натоптанной нами троими в невысоком снегу тропинке. Алексис шел за Юлей странной подпрыгивающей, неровной и угловатой походкой. След при этом который оставался за ним, был все тем же следом «ползущего слизня» - совершенно сглаженным и невыразительным, что в принципе было странно, учитывая особенности походки. «Любопытно, - думал я, - как Алексис удачно и органично вписывается во всю эту странную и отчасти бредовую реальность деревни с ее коттеджами, пабом, детьми на деревьях. Причем внутренний этот алексисов «слизень» так же не выпадал из этой реальности и не казался чем-то чужеродным. И в голову мне полезли интересные параллели, что в неживом зимнем мире деревни бродит неживой Алексис, который на самом деле -Слизень. Черная, громадная тварь. Я попробовал подумать о том, не Алексис ли причастен к нынешнему состоянию Полины, но что-то откровенно не складывалось в этой картине.
- …ну как же, Алексис, вы будете спать в зимнем саду? – вопрошал впереди Юлин голос, - Есть ведь спальни свободные. Вам там будет гораздо удобнее.
- Нет-нет, ну что вы, Юлия Александровна? Как я могу вас затруднять подобным своим присутствием? В саду мне будет гораздо уютнее, - пресмыкался Слизень.
- Ну, как знаете, Алексис, - огорчалась впереди Юлия, - мое дело, как говорится, предложить…
Вот! Точно! Алексис перед Юлей пресмыкается. Именно как тварь. В голову совершенно автоматически пришла цитата из давно когда-то читанной Библии: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым…». – А ведь согласно этой аналогии Юля сотворила Алексиса и имеет над ним неограниченную власть, так как нарекла ему имя, - невесело усмехнулся я этим раздумьям, в то время как мы подошли к дому.
Дома Юля с Алексисом ушли обустраивать Алексиса, а я вспомнил о своем желании душа, кровати и продолжения чтения дневника Полины. Поднялся к себе, не переставая думать о странном садовнике, который у Юли, судя по всему, не первый год. Переоделся в домашнее и пошел в душ, где подставил свое туловище под горячие струи воды – стоять на улице практически неодетым и разговаривать оказалось холодно. После, сходил вниз, налил себе чаю и отнес в комнату – приготовил все к лежанию и увлекательному чтению.
В коридоре было пусто и гулко и звуки, которые я производил, пока шел в комнату Полины, отражались от стен и падали на меня со всех сторон. На пороге ее комнаты я для чего-то прикурил сигарету и мелькнула мысль, что я неосознанно восстанавливаю статус кво, бывший до появления Алексиса в саду. Взгляд скользил по предметам обстановки, стенам, столу, покрытому пылью… На углу стола ближнему к окну в пыли расчистился прямоугольник… Дневника не было.