По пыльной дороге, поросшей по обочинам редкой тёмно-зелёной, почти чёрной, травой ехала повозка, запряженная парой гнедых лошадей. Животные шли, опустив морды, изредка фыркая. Правил лошадьми мужчина, завёрнутый по самые глаза в тёплую одежду, состоящую из длинного коричневого пальто, тёплого чёрного шарфа, обвивающегося змеёй вокруг шеи и нижней части лица возницы. Широкополая шляпа завершала одеяние. В повозке на узких досках, имитирующих лавки, сидел разномастный люд. Седоки молчали, уставившись в точку пространства, избранную еще в начале пути, лишь бы пристроить куда-нибудь свои глаза. Руки каждого сжимали разномастную поклажу, которая не давала возможности сомкнуть уставшие веки, в страхе остаться без ценного мешка, узелка, наплечной сумки со скарбом.
Дорога начала петлять, постепенно поднимаясь выше. С обозримого горизонта исчезли редкие деревья. Путь повозки продолжался в горах. Поводья с громким щелчком стегнули по спинам полусонных животных, разбудив некоторых спящих седоков. Лошади шумно выдохнули и потянули повозку резвее. Снова щелчок и снова, шаг сменился на легкую рысь. Повозка легко подпрыгивала на гладких камнях, встречающихся на малоизъезженной дороге. Возница, словно тревожась, встал на козлах и удары поводьями посыпались чаще и, через несколько минут повозка мчалась по горному серпантину, оставляя за собой облачка пыли. Седоки едва держались на своих местах, почти выпадая за невысокие борта телеги. К ударам кнута извозчик нестройно загорланил песню на непонятном языке, где повторялось одно слово "Соньера" - название города - конечного пункта поездки. Город-храм, вырезанный в толще горы, город-монастырь, обжитый иноками. Повозка неслась вперёд. Дорога стала ровнее, словно чья-то милостивая рука выкорчевала камни, убрал корни деревьев для безопасности приезжающих; стены города были близки. Возница прекратил песню, заняв рот оглушительным свистом. Лошади испуганно ржали, и, казалось, от страха бежали резвее. По бокам стали попадаться деревянные столбы, возле которых стояли люди. Из-за скорости повозки, невозможно было рассмотреть их внимательно. Все были одеты в совершенно разную одежду, но кое-что общее единило их - ветхость. Встречались дорогие кафтаны северных жителей, шаровары с запада - всевозможная одежда. Приближение повозки вызвало переполох и, как только телега подъезжала к очередному столбу, люди рвались к ней, издавая нечеловеческий утробный рык. Но что-то их останавливало. Присмотревшись, становились видны верёвки, иногда цепи, привязанные к рукам. Не у каждого столба был пленник, возле многих лежали лишь кости с полуистлевшими лоскутами одежды. Сидящие в повозке, сбились в кучу, вздрагивая от каждого звука. В неизменной позе оставался лишь один из седоков, одетый в чёрную широкополую шляпу и плащ того же цвета. Это был мужчина средних лет. Лицом - вылитый аристократ, что большей частью селились в западных краях. С собой, в отличие от других тяжелогруженых пассажиров, он вез полупустой заплечный мешок.
Рванувшись изо всех сил, коренастый столбовой узник кинулся на повозку. Высоко подскочив, телега смяла под своими колёсами безумца, продолжив свой путь, чуть не растеряв всех седоков. Даже невозмутимый попутчик, испугавшись, схватился за борт повозки.
Столбы кончились. Склон дороги исчез, а на горизонте обозначились горные пики, уходящие высоко за серые облака, покрывающие небо непрерывной пеленой. Впереди виднелись деревянные ворота, чьи створки были гостеприимно распахнуты. Возница, обливаясь потом, тяжело сел, прикрыв глаза, словно уснув от утомления. Спустя несколько минут, экипаж въехал во внутренний двор. Город Соньера, больше походил на крепость, нежели, чем на храм. Высокие каменные стены были превосходно сложены и, казалось, время позабудет про них, а если и вспомнит, то оставит в покое. Ворота, толщиною в два локтя, могли бы выдержать любой штурм, но кому взбредёт в голову нападать на храм. Не хватало только стражи, но она была не нужна. Каждый монах знал, как обращаться с каким-либо видом оружия. Двор пустовал. Едва к кому-либо пришла мысль, что этот город обитаем. Одноэтажные деревянные избы, стоявшие повсюду, образующие улочки, не выдавали наличие жизни. Громада скалы, являющейся монастырём, возвышалась над деревянными постройками, бросая тень на их крыши. Вынырнув из лабиринта улиц, к остановившейся повозке подошёл человек с угольно чёрной окладистой бородой в фиолетовом одеянии, походившем на очень длинную рубашку.
- Мы рады приветствовать паломников на святой горе. Моё имя Арнгейл. Я магистр монастыря. Сейчас мои братья проводят вас в ваши покои. Располагайтесь, пусть святость этого места подарит вам безмятежность духа, - мягким голосом проговорил монах, улыбаясь. Несколько коротко стриженых юношей в похожих мантиях проворно подхватили мешки, что прибыли вместе с паломниками и знаком попросили следовать за ними. Площадь перед воротами опустела, остались трое: возница, Арнгейл и один из приехавших, чьё бесстрашие было отмечено во время поездки. Он рассматривал ворота, на которых были запечатлены полуистёртые рисунки. Тем временем Арнгейл беседовал с возницей.
-Магистр, я сильно согрешил. Нет мне оправдания - не удержал повозку. Один из столбовых мучеников погиб под колёсами. Я прошу, дайте распоряжение привязывать их крепче, а то..., - осёкся возница, тревожно взглянув в небо.
- Магистр, вы слышите это? Гул сверху, - в изумлении проговорил возница, запрокидывая голову.
-Маятник, - смог лишь выдавить из себя побледневший магистр Арнгейл, медленно опускаясь на землю.
Внеземной звук разорвал величественную тишину гор, набирая силу, отражаясь от склонов гор. Засуетились облака. Развёрзлась молочная пелена облаков, озарив окрестности светом. Словно отлаженный и смазанный маслом механизм, плавно и непринуждённо с небес скользнуло огромное сооружение.
Небесный мятник - огромный от неба до самой земли железный с пятнами ржавчины, местами разрушенный, то ли временем, то ли случаем, маятник, похожий на тот по обыкновению вешают в часовых башнях. Кто и зачем придумали этот маятник? Кто повесил его в поднебесье и раскачивает его? Неизвестно. Было ясно другое. Маятник появляется, когда кто-то умирает несправедливо, чтобы забрать души умерших в небеса, что без оболочек томятся на этом свете в ожидании праведного суда всевышнего.
Нечасто его можно увидеть, но это зрелище запомнится на всю жизнь и не будет ничего более грандиозного в жизни увидевшего.
Смотреть, как он появляется в высоте небес, безмолвно и плавно скользит вниз, почти прикасаясь земли, и уносится вниз.
Маятник плавно направился вниз, едва касаясь горных склонов, как раз туда, где пролегала дорога к городу-монастырю Соньера. На несколько мгновений маятник замер, словно сомневаясь в дальнейшем движении. Несколько мгновений прошло в безмолвии. Из монастыря выглянули приехавшие паломники, бросившиеся на колени от увиденного, все кроме одного. Незнакомец в чёрном, удерживая руки на близком расстоянии от ушей, опасаясь нового звука, резво двинулся в сторону остановившегося исполина. Не успел он дойти до ворот, как маятник с новым, ещё более громким звуком, от которого треснули окна, поднялся и исчез за облаками. Отойдя от звука, магистр и возница поспешили к тому месту, где остановился маятник. Незнакомец в чёрном опередил их.
Он ходил вдоль глубоко прорытой канавы, подолгу всматриваясь в комья земли и куски скал, разбросанные вокруг. Такое внимание было объяснимым. Немного нашлось бы людей, утверждавших, что видели след от Небесного маятника. Множество паломников поднимались сюда, в горный монастырь не только посетить библиотеку, чьё богатство поразило бы даже самого невежественного крестьянина, не только для того, чтобы увидеть воочию реликвии, сохранившиеся со времён бытия бога и первых людей, паломники мечтали забраться на колокольню - самую высокую точку монастыря, чтобы увидеть издали громаду маятника, спускающегося с небес.
Однако этот человек не походил, ни поведением, ни взглядом на глубоко верующего, скорее на учёного - нечастого гостя монастырей. Магистр Арнгейл и возница осторожно приблизились к незнакомцу, рассматривающий какой-то металлический предмет.
- Не утруждайте себя красться, я прекрасно слышу ваши шаги, - спокойно произнёс незнакомец, продолжая разглядывать предмет.
- Любой, кто хоть отчасти считает себя последователем вашей веры, должен был пасть на колени и славить бога за возможность наблюдать это чудо. Однако меня эта болезнь миновала, а посему, когда я вижу святыню, чья бы она не была, у меня появляется неумолимое желание изучить её, тем самым, как говорят монахи, осквернить, - произнес незнакомец, разворачиваясь лицом к своим слушателям, показывая железный остроконечный осколок. - Полагаю, что это оторвалось от маятника, когда он пробурил землю. И перед нами факт природы этого явления - камни, да и земля по краям обуглены. Маятник раскалён, даже этот обломок ещё хранит остатки его тепла. Из всего этого я могу заключить, что он разрушаем, а значит, его создала человеческая рука. Прошу, магистр, возьмите его. Считайте, что это мой скромный дар в вашу знаменитую галерею святынь.
-Еретик, - вскричал возница, потрясая кулаками. - Да как ты посмел... - осёкся возничий, увидев укоризненный взгляд магистра.
- Прошу простить нашего возницу. Я благодарю вас. Позвольте не согласиться с вашим изречением, касаемо природы маятника. Мы - монахи считаем, что маятник - проявление бога на земле. Он собирает души умерших. Сегодня наш возница случайно переехал здешних столбовых мучеников и вот вам доказательство - маятник появился и забрал покойного, не уничтожив ничего более. Посмотрите вокруг - прочие мученики целы, горы и деревья невредимы, лишь эта небольшая борозда. Это чудо и вряд ли вы сможете осквернить то, что не в силах понять.
-Может быть. Однако вы и не стараетесь помыслить что-то о маятнике. Считаю, что отказываясь от познания, обожествляя взамен что-то, вы вводите себя и верующих в сильное заблуждение.
-Тогда вы предпочтёте расщепить до мельчайших деталей тексты, писанные самим первочеловеком, сжечь обрывки поучений бога, разрушить святые места с целью изучения древних камней и, в конце концов, измерить святость нашего монастыря. Я узнал тебя, житель запада! Еретик-механист.
-Хм! Я не скрывал это. Философский подход, коего я держусь, позволяет смотреть на вещи несколько шире. Храмы лишь помещения, дома если желаете. Книги - мнения отдельных людей. Статуи, святые рощи, скалы и поляны - не мой интерес. Не моё дело уничтожать, лишь подправить взор и сознание верующего. Он и станет тем разрушителем, чью роль, вы примеряли ко мне. Правда открывается с болью открывающейся старой раны. Неслучайны монастыри и люди в них. Что-то ранило их в мире, от чего те страстно убегают... Однако я здесь не для того. Скажи, магистр, велика ли ваша библиотека? Ходят слухи, что рукописей там несчетное количество и чтобы пройти из одного конца в другой, требуется день.
-Достаточна, чтобы удовлетворить всякое любопытство.
-Я хотел бы посетить её.
-Уж не желаешь ли ты сжечь её, еретик?
-Слушай ушами монах. Мне нет дела до чьих-то мыслей, нацарапанных на дощечках или на бумаге. Я не верю в вашего бога, так что библиотека останется целой. Я преподнёс вам осколок маятника и намерен сделать ещё один подарок вашему монастырю, удовлетворив своё любопытство. Будет странно не воспользоваться такой щедростью.
-В таком случае иди за мной и не отставай. В коридорах монастыря легко потеряться.
Магистр был прав. Вырезанный в горе монастырь в изобилии был снабжён петляющими коридорами. Такое строение было очевидно. Скальная порода местами была тверда настолько, что железные инструменты ломались об неё, не причинив ни малейшего вреда. Если бы был план монастыря, то библиотека располагалась в самом центре, куда и направились магистр и приехавший паломник, оказавшийся далеко не самым желанным гостем в монастыре.
Библиотека была огромным залом, вмещающая в себя сотни стеллажей, заполненные книгами, свитками, фрагментами рукописей. Отдельная её часть, скрытая за прочными дверьми, была отведена для реликвий, каждой из которых был отведён отдельный постамент со стеклянным колпаком, покрывающим его сверху.
Заведовал этим книжным царством библиотекарь. Это был человек полностью открытый богу, но скрытый полностью для людей. Он часами бродил среди стеллажей, перекладывая что-то с одной полки на другую, переписывал книги, потрёпанные временем. Библиотеке словно оказывались почести как знатной особе, и она отвечала на добро добром, снабжая страждущие умы самыми разными сведениями.
Подойдя к стойке, что была границей между читальней и самой библиотекой, Арнгейл несколько раз постучал по дереву, прекрасно зная, что звук не останется незамеченным для жителя-среди-книг.
На свет вышел сгорбленный человек средних лет. Его волосы остались в прошлом, как и острота зрения, поддерживаемая парой стёкол закреплённые на переносице.
-Брат библиотекарь, этот человек желает видеть планы перестроек монастыря самые старые, что сохранились, - начал магистр. – Нам очень нужна твоя помощь, ибо этот человек…
-Глессиаст! Моё имя Глессиаст, - назвался незнакомец.
-…этот…Глессиаст утверждает, что в монастыре есть святыня, к которой ведёт проход, скрытый от нас.
-А есть ли у этого Глессиаста доказательство правоты этих сведений?
-Есть, - живо откликнулся Глессиаст, немного улыбнувшись. Его рука скользнула под одеяние, вернувшись оттуда с деревянной дощечкой, снабженной многочисленными символами и рисунком монастыря в разрезе.
-Это замысел монастыря. По всей видимости, архитектор кому-то показывал этот план для одобрения или ещё чего-то. Не столь важна причина, сколько этот коридор монастыря несколько раз заключённый в круг, а так же эти символы - знаки, чей смысл мне не понятен. Полагаю, перевод не составит большого труда для вас, брат библиотекарь, - с толикой издёвки произнёс Глессиаст, протягивая дощечку библиотекарю, тело которого сотрясалось от восторга и желания прикоснуться к древности.
-Сейчас же займусь этим, магистр. Хотя мне трудно в это поверить! Неужели создатели монастыря хотели что-то утаить в секрете. А если хотели, то не просто так, а с некой целью… Однако достаточно рассуждений! Я переведу надписи и, если они соответствуют словам этого человека, то покажу план монастыря... И пора бы переворошить древние рукописи и привести их в порядок, - произнёс библиотекарь, скрываясь между стеллажами.
Спустя четверть часа он вернулся с деревянном подносом, на котором лежали свёрнутые бумаги.
-Брат мой, я перевел текст и там действительно сообщено о проходе, но на планах не ничего подобного. Никакой тайный проход нигде не упоминается…
-С вашего позволения я возьму эти бумаги и изучу. Приблизительно, мне известно местонахождение, сказал Глессиаст, почти выдёргивая поднос у библиотекаря.
Не прошло пяти минут, как палец знатока указал на едва заметную линию на плане монастыря, ведущую за его пределы.
-Это он! Ручаюсь за свои слова.
-Эти сведения ценны. Одному отцу-создателю ведомо, что скрывается по ту сторону коридора. Необходимо отправить кого-то из нас, кто сможет доставить то, что хранится по ту сторону прохода. Если таковых не отыщется, то я смогу подсобить тебе в этом деле, - с готовностью идти произнес библиотекарь.
-В этом нет нужды, брат библиотекарь. Полагаю путь, которым хочет пойти этот человек, окажется коротким и, вскоре я вернусь и, быть может, с реликвией, что возвеличит деяния Господа нашего и прославит наш монастырь.
-Быть посему! А в твоё отсутствие я наведу порядок в старых рукописях и подготовлю достойное место твоей находке, если, конечно, твой спутник не врёт. Ведь каждая черта его облика выдаёт в нём жителя западных равнин. Город Кархенгольн, я прав, еретик? Оплот механистической мерзости!
-Ты прав, книжник! Не минули и тебя - утопающего в древностях - новые течения мысли.
-Вскоре исполнится век как вы, погрязли в механистическом богохульстве. Тут и слепой увидит и глухой услышит о вас, а неразумный, поймёт каждое ваше заблуждение, - потрясая кулаком, прорычал библиотекарь, опасно перегибаясь через стойку.
-Брат библиотекарь! Помни догмат, что в нашем монастыре нет места насилию, кем бы ни был посетитель. Глессиаст, если вам требуется срисовать карту, то вот вам половина часа, как раз достаточно, чтобы и мне подготовиться к нашему походу, - произнёс магистр, склоняя голову в легком поклоне, направляясь к выходу.
Магистр обманул своего гостя, направившись в келью к старому монаху, чей образ жизни ставили в пример всем послушникам, в чьих делах прослеживалось беспрекословное следование заповедям. У него не было имени, ибо тот, кто всецело посвящал себя богу, не было нужды именовать себя, однако монахи решили называть его Почтеннейший.
Тот монах жил в удалённой келье с круглой дверью и очень низким потолком. Комната была лишена углов по просьбе Почтеннейшего, так как он верил, что углы - проходы для злых сил. На этом странность кельи и его хозяина не заканчивались. В ней совершенно не было окон. Так повелел Почтеннейший. Его одолевали суеверия касательно ночи. Он считал, что с закатом дневного светила в мире встаёт луна, которая совращает людей, что смотрят по ночам на неё в окна, с праведного пути. Поэтому, войдя в келью, Арнгейл несколько минут привыкал к полумраку. Почтеннейший никоим образом не выдавал своё присутствие, предпочитая отзываться только тогда, когда к нему обращаются.
-Почтеннейший, я вижу вас, вы сидите на стуле, - напряженно сказал магистр. - Я пришёл за советом. С паломниками приехал один из механистов, утверждающий, что знает о неком проходе, в конце которого может находиться реликвия. Как мне поступить? Не обманывает ли он меня?
-Ты немолод уже, однако глуп в своих вопросах, как и в первый день, когда будучи мальчишкой, ты пришёл сюда, став звонарём. Ты всегда стремился узнать что-то новое. Всем известно, что ночью ты пробирался в библиотеку, похищая книги. Мы молча поощряли это стремление. Сейчас ты пришёл ко мне с вопросом, на который уже имеешь ответ. Ступай же!
Арнгейл опешил от внезапного признания Почтеннейшего.
Покинув келью, Арнгейл вернулся в библиотеку, где ожидал его Глессиаст с нарисованной картой и библиотекарь, что из-за стеллажа злобно посматривал на механиста. Без лишних слов Магистр, Глессиаст и библиотекарь пошли, ориентируясь по карте.
Глессиаст шёл впереди держа одной рукой лист с перечерченным планов, другой же ощупывал стену. Шёл он быстро, словно наперёд знал, где именно вход.
-Вот он! - произнёс механист, ударяя свободной рукой по камню. - Понадобится инструмент, чтобы разрушить замурованный проход.
- Замурованный, - удивлённо протянул библиотекарь, приближая факел к камню. - Действительно! Магистр, это божий знак! Нам нужно идти туда. Я сейчас же позову молодых монахов, чьи тела полны сил и не сравнятся с нашими, - произнёс библиотекарь.
-Нет! Это излишнее. Пускай наш гость довершит начатое. Полагаю, он умеет работать киркой, раз он из механистов. Последователи этого учения с малых лет обучаются всевозможным профессиям, требующие физических усилий. Принеси необходимое, чтобы сломать стену и возвращайся в библиотеку. Если мы обнаружим тексты, то нам понадобятся словари. Приготовь и их. Я же буду сопровождать нашего гостя и не нужно переживать за меня. Механисты, как известно, держат своё слово.
Несколько минут в полном молчании провели путники, ожидая библиотекаря. Никто и не думал завести разговор. Глессиаст что-то рисовал пальцем на пыльном полу. Магистр Арнгейл смотрел на масляной светильник, горевший возле потолка.
-Скажи мне, Глессиаст, что можем мы обнаружить по ту сторону прохода, - нарушил молчание магистр.
-Полагаю, что знание, как ни горько это звучит.
-Разве не ваши мудрецы, нарушая законы бытия, проникают и самонадеянно крадут суть вещей? Почему же ты говоришь о горечи?
-Вы, монахи с одной стороны глубокие и закостенелые невежды и невежеством своим кичитесь, оборачивая его в нетленные законы вашего бога. С другой стороны вы счастливы и не ведаете разочарований, сулящих каждому, кто пойдёт по тропе изучающего.
-Не торопись с выводами, механист. Слабость одного ума познать и найти место и применение познанному не слабость всех людей. К тому же знание может иметь разные формы. К примеру, реликвия, что возвысит нашу веру и укрепит дух монахов.
-Лишь бы так и было. Это как раз менее всего пугает меня.
Если быть честным перед тобой, монах, я очень боюсь придти к концу этого коридора и обнаружить там свой сон во плоти. Слушай же!
Сидит в конце того коридора старец на камне с горящим огарком свечи, читающий беспрестанно один и тот же лист, шевеля губами, раз за разом пробуя на вкус каждое слово, написанное на листе. Я подойду, отвлечётся он от чтения, улыбнётся мне остатком зубов и скажет: ...и повторилось это вновь. Люди неистощимы в стремлении познать. Когда-то и во мне горел огонь. Я желал раздобыть истину, а нашёл лишь дряхлого старика - моего предшественника, что рассказал мне её - любой ум, мыслящий чуть дальше своего дома, своего скота и своей женщины, неизбежно придет к мыслям и идеям, ранее посещавших людей. Передай это знание своему последователю. Догорит свеча, пустив на прощание серый дымок, и старик падёт замертво...
- Не могу понять твоего страха. Не может быть такого, чтобы в головах обременённых знаниями бытовали одинаковые идеи.
-Не совсем одинаковые. Быть может путь рассуждений, и форма мысли будет разниться, но суть, содержащаяся внутри, будет одной и той же.
-Что же в этом страшного? Не в этом ли стремление к истине? Узнать некий закон, на коем держится часть бытия.
-Я не знаю, - ответил Глессиаст, окончательно путаясь в своих размышлениях.
Шум, звон и кряхтения возвестили о скором возвращении брата библиотекаря, тащившего кирку, молот и увесистый лом.
Следующие несколько минут монастырь оглашали удары железа о камень, гуляя эхом по извилистым коридорам. Последний удар киркой обрушил остатки стены, обнажив проход. Никакого запаха, ни звука оттуда не доносилось.
-Брат библиотекарь! Ты можешь идти. Дальше мы отправимся вдвоём. Благословляю наш поход! Пусть принесёт он нам удачу, - торжественно изрёк старец и шагнул в проломанную стену.
-Полагаю, без света мы будем блуждать по лабиринту не один день, с насмешкой произнёс Глессиаст, высекая искры огнивом.
-Стоит похвалить твою предусмотрительность, механист. Вперёд же!
-И пусть нас не сбивают наши предположения, пойдём же, монах.
Магистр кивнул и молча, отправился вслед за Глессиастом, поджигающий первый факел. Магистр шёл, но внутри погружался в воспоминания своего детства, памятуя как стал похищать монастырские книги на несколько ночей, чтобы на время затушить огонь вопроса, сжигавший его душу. Проглатывая одну книгу, запивая другой, он всей душой жаждал, что найдётся та, что поясняет не о способах верить, но хоть что-то о боге, ни описание чудес, ни история городов, а что-то о его характере, о его отношении к людям - своим творениям.
- Господи, за что? - когда-то спросил себя юный Арнгейл. Ни проповеди, ни старшие монахи не могли дать ему ответ, удовлетворивший его. Всё сводилось к воле бога, что, невзирая на собственные заветы, мог поступать как хотел. Почему? - Потому что он бог, - отвечал любой монах, начиная от самого молодого, заканчивая полуглухим седовласым старцем. Монастырь содержал почти все книги, появляющиеся в четырёх городах. Переписчики, порой днями трудились, чтобы записать и сохранить множество способов бортничества или новые методы вспахивания земли. Попадались и оторванные от реальности сочинения о небесном куполе и звёздах. Была ли книга еретической по своей сути или благопристойной, решал совет, состоящий из библиотекаря - читавшего каждую книгу, магистра монастыря и переписчика этой книги. Вне зависимости от вердикта, книга оставалась в библиотеке, а решение совета определяло стеллаж - место хранения того или иного сочинения. Множество книг попадалось будущему магистру, но читал он всё подряд. Прокравшись в библиотеку, он старался максимально углубиться в лабиринт стеллажей и хватал книгу, что подвернётся под руку, тут же бросаясь назад. Одна из таких вылазок познакомила его с некоторыми аспектами учения механистов, после которого он пару дней не мог ничего читать и даже несколько раз ошибался, звоня в колокола - такова была сила откровения книги. Обитая в деревне, он и понятия не имел, что верить можно отлично от того как верят другие. Мысль о том, что есть иные учения, кроме уже обозначенных, подвигли его читать больше.
Громко треснул факел, отрывая магистра от размышлений. Стены коридора, по которому шли путники, сменили свой грубый облик на резной орнамент, что встречался на полуразрушенных каменных строениях в останках самых старых поселений возле подножья горы.
Коридор расширился, образуя круглое помещение. Свет факела обозначил рисунки на стенах. Приблизив свет, путники увидели четыре барельефа, запечатлевший создание богом первых людей. Венчал каждый из барельефов символ одного из четырёх городов. На первом бог был изображён в виде контура человеческой фигуры, которая склонилась над сосудом, напоминающий колыбель, в которой лежало два младенца. Потрясающая сохранность позволяла рассмотреть всё в мельчайших деталях. На втором бог, в человеческом обличье, расставив руки, порождал людей из потока некой субстанции исходящей из него. Третий барельеф изображал бога в виде сияющего шара в небесах, от которого отрываются небольшие частички, падающие в распростёртые тела на земле. На последнем барельефе бог лепил людей из некого материала, напоминавшего глину.
-Нет единства среди людей, - со вздохом сказал Глессиаст, заканчивая рассматривать последнее изображение.
-Что ты имеешь в виду? – спросил монах.
-Как сотворил людей бог? Каждый из городов имеет свою версию, что было запечатлено на рисунках. Был ли бог один или же его было несколько или существуют ещё боги, способные сотворить людей? Есть ли истина среди этих изображений?
-Все, кто держится нашей веры, знают, что только своим желанием господь создал людей из ничего. Вот истина!
-Или то, что вы считаете за истину…
-Не пытайся сбить меня, механист!
-Тогда скажи мне, магистр, что такое вера? – неожиданно произнес Глессиаст, рассматривая изображение колыбели.
-Странный вопрос ты задаёшь, механист. Впрочем, отвечу. Вера – основа нашего миропонимания. Понимая бога и его деяния, мы понимаем, как всё устроено вокруг нас. Принимая догматы, данные богом перед его уходом с земли, мы учимся жить среди людей наилучшим образом…
-Это знает каждый паломник. Повтори ему то же самое, и он вновь будет слушать тебя вновь, разинув рот. Скажи мне, что есть вера для тебя.
-Вера суть…искры…- сказал магистр, задумываясь.
-Что ты сказал?
- Вера суть искры, что высекаются от ударов по людскому разуму кремнем сомнений! – выпалил магистр, в голове которого возрождались воспоминания о том, как пришла эта идея к нему в голову.
Путники двинулись дальше, встретился ещё один барельеф, покрывающий всю стену лабиринта до поворота. На нем был изображен бог уже в классическом виде человеческая фигура, парящая на четырех крыльях, сложенных в виде косого креста, лица не было, только большие глаза, из которых исходил свет, символически изображенный черточками, доходящими до земли, на которой стояло несколько коленопреклоненных людей, воздев руки вверх.
-Скажи мне, механист, в чем состоит суть твоей веры? Сколько не изучал я ваши еретические письмена, никак не получается растолковать. Быть может живой человек будет разговорчивее бумаги, - с наигранной надменностью произнес магистр, выдавая себя искрами любопытства в глазах.
-Мы не держим это в тайне, позволяя всякому соприкоснуться с нашим учением. Основа его ничем ни отличается от вашей: было существо, создавшее людей и расселившее их в четыре города: северная Соньера, западный Кархенгольн, восточная Бария, южный Риярд. То существо было человеком, которого, впоследствии, обожествили три города, кроме моего. Правда в виде религии подобный взгляд на мир встречается только в окрестностях Соньеры. Мы же - кархенгольцы считают, что этот человек владел некоторыми техническими приспособлениями, позволяющим ему летать и совершать прочие чудеса, описанные в ваших священных текстах. Наши Великие механисты вплотную приблизились к тому, чтобы разгадать тайну его полетов...
-То, что машины могут пародировать в ничтожной степени чудеса бога - известно и нам, но как ты объяснишь появление людей? Нет такой машины? - с иронией спросил магистр.
- А почему бог появился первым? Ничто не происходит неожиданно и внезапно. Всегда есть прелюдия предпосылок, которые можно заметить, коль захотеть предвидеть. Быть может бог – это признак упадка? Начало конца обретается в смерти безопасного окружающего мира в глазах человека. Человеку страшно и он начинает превозносить то, что есть благо и то, что им не может быть. Воспеваемое становится почти осязаемым и доступным, что отвращает, ибо может человек грезить лишь о недосягаемом и далёком. Бытие отвращает, и идеалы редко достигаются людьми, что охотно будут о них грезить. Так был создан бог - недоступное для познания существо или закон состоящее из превозносимого. Раскопки в удаленных землях показали, что есть постройки, много старше сооружение перволюдей. Не будем отводить себе исключительную роль, люди были и до нас! А значит, он мог просто перевезти сюда детей из удаленных поселений! Никаких машин. Быть может, существовала и такая машина, способная порождать младенцев из некоторых веществ…
-Абсурд! Ересь! Просто вы погрязли в ваших техническом разврате и не чтите своего создателя!
-Его человеческая природа отнюдь не причина презрения. Мы чтим его по-своему. Обучение конструированию - один из способов поддерживать память о Великом Изобретателе - так мы его зовем. Мы не молимся, не проводим обрядов и мистерий. Каждый чтит его сам и как ему будет удобно...
-Но ведь есть канон и традиции почитания…
-Что плохого каждый раз, вспоминая его, совершать что-то новое? Появляются новые мысли и идеи, позволяющие иначе посмотреть на деяния Великого изобретателя. Проблема вашей веры, на мой взгляд – неприятие новшеств, даже если они диктуются самим временем. Вы повторяете одно и то же, изо дня в день и находите это правильным. А, быть может, вы боитесь нового, считая, что ваша вера исчезнет? Послушай, монах! Мы встретили несколько барельефов. Неужели у тебя не закралось мысли о том, что жители всех четырёх городов видели бога отлично друг от друга? Его изображение узнаваемо, но оно не повторяется. Как это объяснить?
-Его божественной сущностью. Он бог и волен менять свой облик, представая, быть может, перед каждым народом в узнаваемом виде.
-Если это учесть, то ты прав, но с иной стороны сами народы в силу своей человеческой природы могли воспринимать то существо различно.
-Не думал, что смогу согласиться с тобой, но и ты тоже прав в некоторой степени. Трудность в том, что истину мы не установим.
-Если искать, то можно найти многое. Есть же писания, которые относят ваши богословы к записям божьим. Там, полагаю, не найти описания внешности бога, но можно найти то, что могло бы разрешить наш спор. Однако, они непереводимы, как я слышал.
-Эти тексты указания для пророка. Только он будет в силах прочесть те записи и познать скрытый в них смысл. Он явится, согласно поверью, когда люди полностью прекратят верить. Пророк переведёт тесты и огласит их суть народу четырёх городов.
-Я бы хотел взглянуть на те записи с твоего позволения. Быть может это только древний язык, которым пользовались задолго до нас, и... - осёкся Глессиаст, резко обернувшись назад. Обернулся и Арнгейл, всматриваясь в тёмный провал коридора.
-Я знал, что он попытается опутать тебе ересями, магистр. Крепись! Пусть твоя вера не сломится, - произнёс знакомый голос из темноты.
-Назовись, - громко и чётко крикнул в темноту Глессиаст, выставив вперёд факел, свет которого выхватил из темноты очертания фигуры в чёрном балахоне.
-Я истинно верующий. Я пришёл просить тебя отречься от своих мерзких слов, сказанных много, покуда я шёл за вами...
-Брат библиотекарь, разве я не велел тебе ожидать нас возле прохода?
-Магистр, простите, я не мог пустить вас одного, зная, что враг подле вас. Но всё теперь хорошо. Я с вами и мы первыми доберёмся до реликвии...
-Я не враг вам. Что стоило попросить удалиться меня, коль моё присутствие здесь не терпят? Я бы ушёл без сожаления.
-Господь одарил меня толикой разума. Это очередная уловка! Хитрость... Богохульник!!!! - вскричал библиотекарь, хватая Глессиаста за горло. Блеснула сталь и механист, схватившись за живот, осел на пол.
Библиотекарь сжимал в руке подаренный Глессиастом обломок маятника, с которого капала кровь.
-Святыня поруганная, да изничтожит тебя., - торжественно изрёк библиотекарь, поднимая обломок, походящий на кинжал, для последнего удара.
-Остановись, безумец, - вскричал Арнгейл, хватая библиотекаря за запястье.
-Еретик отравил твой разум магистр! Не мешай мне закончить! – угрожающе проговорил библиотекарь и сильно ударил Арнгейла по колену тупым концом осколка.
Собрав остаток сил, Глессиаст ударил ногой библиотекаря, что с приглушённым стоном отлетел к стене.
- Арнгейл! Где ты? - хрипло проревел механист.
- Я здесь!
- Будь рядом. Удержи руку безумца, коль он снова захочет убить меня.
- Кажется он без сознания.
- Ваш бог велел жить в мире с окружающими. С любыми окружающими, будь то западные механисты или же южные хлебопашцы. Но вы пошли иным путём, вы милуете людей одной с вам веры, карая прочих.
- Не я покарал тебя. Это был
- Пусть... Невежество или неведение вело мою руку... Но совершая это, моя душа была чиста, а на сердце... Радость, - делая длинные паузы, проговорил Глессиаст, обращаясь к магистру. - Нет ничего важнее отсеивать веру искреннюю от лживой, быть может, это и есть суть и предназначение инакомыслия или, как вы говорите, ереси - произнёс механист, переходя на свистящий шёпот. – Некоторые механисты верят. Я верил ранее, но подозрений и непониманий во мне оказалось больше, в этом наше сходство - едва проговорил Глессиаст. - Иди вперёд! Доверши начатое мной! - громко и ясно сказал умирающий, приподнявшись на локтях и, испустил дух.
Арнгейл с трудом осознавал происходящее, что нетерпеливым гостем ломилось в двери его разума. Рыдающий в углу брат библиотекарь, словно старался спрятаться по ту сторону каменной стены, вжимаясь в камень.
- Магистр! Я убил еретика! Это же благое дело! Почему же мне печально?! - сквозь рыдания кричал библиотекарь.
-Это наказание тебе, посланное богом! Покайся и ступай вон из монастыря. Ты нарушил догмат.
-О догматах ты говоришь! Ты, состоящий в сговоре с еретиками и…
Откуда-то сверху раздался страшный неземной звук, эхом прокатившийся по коридорам, прервавший обвинение библиотекаря. Библиотекарь с воплем ужаса бросился к магистру, но в следующий миг стены взорвались каменным крошевом, вьюном поползли трещины по полу и потолку. В образовавшийся пролом хлынул свет, и гигантский Небесный маятник неспешно скользнул в расщелину, возвещая о своём присутствии ещё более громким звуком, похожим на скрежет металла. Маятник сбавил ход возле умершего, почти останавливаясь, давая редчайшую возможность рассмотреть его близи. Железо, ставшее основой маятника местами сильно прогнило, кое-где было откровенно искривлено от ударов об землю, которая, обзаведясь небольшой растительностью, небольшими комьями висела между спицами. Мятник был сильно нагрет, по всей видимости, солнцем, что постаралось на славу, раскалив чистые части металла до вишнёвого оттенка. Тело Глессиаста прилипло к маятнику, подброшенное неизвестной силой, и, не задерживаясь более маятник, покинул коридоры, разрушив вторую стену под аккомпанемент ужасающего вопля. Мелькнула монашеская роба брата библиотекаря, что мертвой хваткой вцепился в спицу маятника. Маятник исчез вместе с ним и умершим. Путь назад тут же был завален грудой огромных камней, сокрывших дневной свет. Крик библиотекаря стих и Арнгейл сполз по стене. Не обнаруживая в себе силу, мыслить здраво, он засмеялся, выпуская накопившееся напряжение, а в его голове вновь и вновь появлялась сцена убийства библиотекарем Глессиаста, до последней морщинки виделось перекошенное от гнева и страха лицо монаха и величаво спокойное выражение лица механиста. Тихий смех перерос в хохот, заполонивший остатки коридора на долгие минуты. Горел брошенный на пол факел, едва раздирая полотно темноты, своим тусклым пятном света.
Не сразу смог взять себя в руки монах, но смех сменил обгладывающий до остова смысл произошедшего, прояснившие воспалённый ум магистра. Встать Арнгейл так и не смог - левая нога сильно болела, отказываясь слушаться, но это не остановило монаха, поползшего на четвереньках, подволакивая повреждённую ногу, отдыхая через несколько шагов. Найдя в себе немного сил после очередного отдыха, магистр встал и пошёл вдоль стены, держась за неё одной рукой, другой сжимая факел. Коридор заканчивался.
Монах вошёл в тёмный просторный зал. Факел давал слишком мало света, чтобы осветить подземный чертог. Он остановился, тяжело дыша, он долгой ходьбы с повреждённой ногой, рассматривая помещение с огоньком детского любопытства в глазах. В центре зала стоял постамент. Инок не сразу приметил его, ибо туда падало меньше всего света. Небольшой ящичек стоял на нём. Монах сделал шаг вперёд, но тут же остановился, схватившись за больную ногу, и осторожно присел на каменный пол, продолжая разглядывать постамент. На его лице то пряталась, то выглядывала лихорадочная улыбка.
-Последний коридор остался позади. Нет более препятствия, кроме десятка шагов, да и что за препятствие - перебирать ногами! - подытожил монах. - Для старости, быть может, это серьёзный труд, но дряхлеющее тело позабудет о своём естестве под манящим светом истины. Механист… ты гневишь бога своими речами, но оказался прав. Куда важнее веры для меня знания, приближающие меня к истине. Я потратил множество лет на поиски её в книгах. Найду ли я её здесь – в этих руинах? Пламя факела трепещет, скоро потухнет. Но мне он не понадобится, ибо вера суть искры, что высекаются от ударов по людскому разуму кремнем сомнений. Сомнения уйдут, стоит лишь обезглавить этот постамент. Поспешу же, и пусть ноги укоряют меня после.
Монах шёл, подволакивая ушибленную ногу, размахивая свободной рукой, словно желая ухватиться за воздух. Бросив факел на пол, монах схватил ящик. Трясущиеся от нетерпения руки, отыскивали способ открыть, но никакая щель или зацепка не дала себя обнаружить; сделанный неизвестным искуснейшим мастером, ящик твёрдо решил упорствовать и сохранить свой секрет от посягательств. В ответ на упорство - ярость ребёнка, бросающего надоевшую игрушку. Разлетелось дерево, обнажив пожелтевший листок бумаги с чудом сохранившимися чернилами, завёрнутый в ветхую парусиновую материю.
Подобрав листок, Арнгейл стал искать путь дальше, но зал, казалось, никуда не выходил. Беспокойство тут же поселилось в душе у монаха. Лихорадочно он ощупывал стены в последних вспышках факела, и, стоило факелу погаснуть, а отчаянию захлестнуть магистра, как он нащупал выемку, напоминавшую ладонь. Второй рукой была найдена вторая похожая выемка.
Приложив немалое усилие, монаху удалось сдвинуть плиту. Сквозь щель брызнул пепельный свет Луны. Обнажился проход, ведущий наружу. Спустя минуту, монах стоял у горного серпантина, ведущего куда-то вверх, осматриваясь по сторонам. Ах, если бы был день, то он тут же нашёл путь назад! Ночью всё словно подменялось. Знакомые очертания местности утратили привычный облик, являя собой чужие края. Инок, измученный телесно и духовно в бессилии опустился у выхода из последнего коридора и в тот же миг был сражён сном. Листок, добытый кровью двоих, был сжат в его руке так крепко, что вряд ли нашлась бы сила, способная вырвать его.
Ночь была тёплой, но во сне, монах дрожал, словно от холода. Виною был странный сон. Он был на высокой горе. Сильная метель застилала глаза. Монаху требовалось идти в главный монастырь, выточенным чьим-то затейливым умом из вершины горы. Холод сковывал его тело, но инок упорствовал. День заканчивался, и ночь постепенно брала своё. Стремительно темнело. Метель и не помышляла завершать свою безумную свистопляску. За монашескими плечами болтался мешок, в коем лежала провизия на день пути, несколько книг - дар родного монастыря главному и связка факелов, один из которых инок проворно извлёк. - Вера суть искры, что высекаются от ударов по людскому разуму кремнем сомнений! - крикнул монах, сжимая факел, пристально смотря на него. Факел вспыхнул, но порыв ветра сбил пламя. Недовольно покачал головой инок. - Вера суть искры, что высекаются от ударов по людскому разуму кремнем сомнений! - крикнул монах во второй раз и факел загорелся, затрещал, дрожа на ветру, но цепко держась на смолистое дерево. Улыбнулся монах и пошёл дальше. Сверху казалось, что лучик солнца опоздал на закат и бродит теперь впотьмах. Монах непрестанно шёл, перехватывая факел из руки в руку, грея свободную. - Уходи, - послышалось ему сквозь завывание вьюги. - Наза-а-ад, - словно прошептал кто-то над ухом. Обернулся монах, охваченный ужасом. Только пурга вокруг и ни души. - Ах, как встретят меня в монастыре. Слыхал, что потчуют там знатно, а какая библиотека...- запинаясь, проговорил монах. Никого не было, да и не могло быть. Пошёл инок дальше. Вот-вот должны были показаться стены монастыря. С удвоенной силой пошёл монах, прикрывая глаза рукавом. Монастырь не показывался, сколько бы ни шёл монах впереди. Вдруг, он повалился на снег и покатился по склону. Факел отлетел в сторону. Это был не склон горы, а яма, по форме напоминающая фундамент здания. Монастыря не было. Монах издал вопль отчаяния и ужаса и... проснулся.
В беспокойстве метались глаза монаха и, тревожно вздымалась грудь под силой вдоха. В суеверном порыве монах кинулся на колени, вспоминая слова защитной молитвы, но страх, пленяя сетью тревоги приходящие мысли. Без молитвы старец срывающимся голосом вскричал: "Бог мой! Слова молитв спутались, но услышь моё воззвание! Убереги дом свой и последователей твоих живых и ушедших", - протягивая руки к молочно-белому небу. Гримаса отчаяния сковала лицо, углубляя борозды морщин, по которым готовы были катиться слёзы.
Так молился Арнгейл - болела его душа.
Выйдя из лабиринта, магистр без труда узнал окружающий ландшафт в свете дня. Он оказался позади монастыря, там, где по преданию бог сошёл с небес. На том месте был установлен каменный монумент, утративший свой первоначальный облик под ударами времени. Согласно тому же преданию, памятник восстановится, когда все четыре города объединятся в одно государство под эгидой одной веры.
Издали приметил монах каменную статую и поклонился ей, не в силах идти в гору из-за больной ноги.
Оглядываясь на статую, монах пошел к монастырю, видневшимся вдали тёмным пятном.
Поздно вечером достиг Арнгейл ворот монастыря и долго стучал в деревянные створки, чтобы его впустили. Больше от отчаяния, ведь он прекрасно знал распорядок монастыря, гласивший запирать ворота по заходу солнца. Не находя иного пути, магистр, полез в карман своей сутаны, извлекая тонкий металлический предмет, коим принялся проворно вращать в замочной скважине. Пока замок не поддавался, а руки монаха вспоминали привычные движения, которым он когда-то обучился у одного странника в таверне у подножья горы. Молодой послушник Арнгейл частенько любил покидать монастырь, когда настроение не располагало к чтению. Он осматривал окрестности, пока хватало света фонаря, затем возвращался. Подобное он проделывал множество раз, но однажды он был пойман, когда попытался незаметно проскользнуть в открытые ворота. Его высекли и установили правило запирать монастырь на ночь. Но что может сдержать пытливый ум и горячую юную душу юнца? Обучившись за несколько недель некоторым премудростям взлома замков, Арнгейл долго практиковался на любом запоре, попадавшим в его поле зрения, дойдя и до превратного замка, который не без трудностей был взломан. Умение позволило юному монаху исходить все окрестности. Особо было по душе будущему магистру наблюдать за рассветом с одного, известного только ему горного уступа. В те моменты особого рода чувства рождались в душе монаха, заставляя проникнуться величием красоты мира. Ни молитва, ни посвящение в тайны веры не смогли сравниться с тем первым встреченным им рассветом, что, уже после, он видел во снах.
Когда, наконец, замок был снят, с магистром случилось нечто странное. Бегом, позабыв о больной ноге, он кинулся к монастырю. Лавируя в поворотах коридоров по памяти в полнейшей темноте, он достиг библиотеки. Найдя свечи и огниво, он осветил стол, где аккуратными стопками лежали словари, образцы для установления возраста находок, палочки для письма и чернила со стопкой чистой бумаги.
-Столько лет... по крупицам... кажется последнее, - задыхаясь от волнения, бормотал монах.
-Нужен пророк, чтобы перевести. Я не солгал тебе, Глессиаст. Просто я опередил его.
Аккуратно положив листок на деревянный пюпитр, он замер. Неприятный холодок пробежал по его спине, будто кто-то смотрел на него с упрёком и злостью. Магистр обернулся, но, естественно, никого не увидел, но чувство страха, появившееся внезапно, не убывало, а лишь сильнее захватывало монаха.
-Остаться верным своим деяниям и мыслям, что привели меня в этот монастырь или избрать путь главы монастыря - отдать документ Почтенному, чтобы не осквернять святыню? - спрашивал себя Арнгейл.
Вновь возник эпизод, что преследовал монаха по денно и нощно - отряд наёмников убивают жителей деревни, поджигая дома. Его родители погибли - мать от стрелы, отец лишился головы... И маленький мальчик, прячущийся в подвале давит в себе рыдания, чтобы не нашли разбушевавшиеся наёмники.
-Господи, за что!!! - выкрикнул вслух монах, точно так же, как и в детстве полвека назад, орошая лицо потоком слёз.
Без промедления он открыл словарь в поисках незнакомых слов. Будучи помощником предыдущего настоятеля, Арнгейл часто делал переводы древних текстов для него, попутно изучая бытие времён первых людей. Мог ли маленький мальчик, трудящийся в монастыре звонарём предполагать, что его руки коснуться не только колоколов, но и святынь. Воспоминания захлестнули разум монаха, а глаза и руки, действующий самостоятельно, позволили ему погрузиться в прошлое, выполняя остальную работу. Сквозь грёзы, магистр видел отдельные слова и когда документ был переведён, он жадно принялся вчитываться в перевод.
«Страшно становится разуму в осознании того, что кроме него мыслит каждый из окружающих. Забиться в угол, спрятаться, оставив только глаза, чтобы наблюдать - вот что мне сейчас хочется.
Я стар и не могу с былой прытью исправлять содеянное. Города, созданные мной, бунтуют, разгадав мою человеческую суть. Только Соньера и её неприступная крепость остались мне верны, а посему пребываю я здесь, и пишут эти строки тебе, изворотливый ум, пожелавший отыскать их. Тебе исповедаюсь я.
Под конец жизни, невольно воссоздаётся общая картина дел твоих. Неприятный образ. Я обманным путём присвоил себе статус высшего существа, повинуясь прихотям юности. Люди верили мне, покуда не задумались. Вера и критический разум трудно совместить - велик соблазн углубиться во что-то одно, предав другое.
Юность сменилась зрелостью и её желанием подарить несведущим людям предупреждения об ошибках, что свершались мною и что я мог наблюдать, но человек глубже и лучше прознаёт ошибочность, коль она коснётся его всерьёз.
Старость ознаменовалась крахом всего, что я сделал. Три города подняли бунт, отказавшись признавать во мне бога - прозрели, наконец. Одних не устроила моя старость, другим подавай чудеса ежедневно, третьи решили сконструировать похожую летательную машину, что создал я.
Желаю, чтобы эти строки были переведены тобой, читающий. Я знаю, что ты будешь не трёх городов, не знаю из какого точно, а, быть может, вас будет несколько. В каждом из городов я оставил карту, где раздобыть эту записку и ты нашёл её, если читаешь это послание. Ты поймёшь и расскажешь остальным правду. Пусть у тебя хватит разума не тревожить сильную веру здешних монахов - не готово их сознание пережить правду. Страх меня преследует. Боюсь за тех, кто верит и не верит, ибо я замыслил их жизнь в этом крае. Боюсь за города, ведь их могут завоевать. Боюсь за себя, ибо не ведаю, что творится по ту сторону смерти – блаженный край, как я им обещал. Но главный страх – страх не успеть оставить намёки, чтобы они отыскали и задумались. Как бы я хотел уберечь их, если не от заблуждений, так от разочарования - сила, коей я располагаю...»
Неровный край листа свидетельствовал, что окончание записки было уничтожено не то автором, не то временем. Арнгейл прочёл несколько раз свой перевод, попутно перепроверяя и меняя каждое слово, просматривая различные значения в разных словарях, но тщетно. Возраст бумаги соответствовал эпохе первых поколений и бытия бога на земле. Великая тяжесть откровения обрушилась на человека.
-Не может быть! - вскричал Арнгейл, опрокидывая стол, вскочив на ноги.
-Бред! Просто происки механистов. Это они-и-и всё подстроили! Они всё написали! Нужно уничтожить их - проклятых еретиков! Убить-убить-убить, - зашептал магистр,
-Страх, - возникло в голове Арнгейла. – Бог, оказавшись человеком, боялся. Страх – вот основа. Боюсь я, что это окажется правдой. Боялся, как начинать перевод и прежде чем идти в проход. Боялся когда крал книги из библиотеки и ужасался, когда стал магистром… Но я боялся и не знать, страшился остаться в неведении. Во истину, страх – вот что движет людьми. Только сотворённый человек боялся остаться ночью на открытом воздухе и забрёл в пещеру. Человек боялся темноты и появился огонь. Боязнь смерти от диких зверей породило заостренную палку, - говорил внутренний голос Глессиаста, не в силах остановиться. – Страх смерти был страшнее всего. Недолго человек живёт на этом свете, а поэтому нужно всё делать быстрее и появилось колесо с повозкой и лошадьми, чтобы не тратить драгоценные минуты на перемещение… А бог давно мёртв и молитвы наши были мертвецу, - подытожил Арнгейл вслух без сожаления, не понимая до конца своего умозаключения.
Как можно быстрее Арнгейл побежал к келье Почтеннейшего, оборвав размышление. Необходимо было показать листок. Теплилась надежда, что это окажется подложной реликвией и не писал это бог, но последнее было уже не столь важно для магистра. Бог умер в его душе, оставив после себя знание.
Почтеннейший читал что-то при свете лампы и был удивлён приходом магистра.
-Механист тебе это дал? Где он? Я желаю говорить с ним, - с вызовом произнёс Почтеннейший, протягивая прочитанные листы записки и перевода.
- Мёртв, как и брат библиотекарь, что убил механиста, - хрипло сказал Арнгейл, не поднимая глаз.
-Всё это выдумки желающих сбить нас с нашего пути. Иди же и позабудь о прочитанном. Проход мы заделаем, ибо неизвестно кто его прорыл. Быть может наши недруги. Ступай.
Арнгейл хромая вышел из кельи, направившись по извивающейся каменной ленте проходов наружу, поминутно цепляясь за стены не то от усталости, не то от увечья. Заслышались предутренние песнопения, наполняя монастырь звуками юношеского хора.
Почтеннейший прошёлся по келье, останавливаясь поминутно, словно чего-то ожидая. Невозможно было угадать, что под личиной лёгкого волнения сотрясалась душа, рушился мир привычный ей и, не было в тех руинах утешений.
-Григорий! - крикнул Почтеннейший, остановившись на середине кельи.
Прибежал молодой монашек.
-Что угодно, вам, Почтеннейший?
-Принеси мне кирку, сынок, да покрепче.
-Кирку? Зачем?
-Принеси, а я обещаю показать тебе, - с улыбкой произнёс старец, подмигнув юнцу.
Не прошло и нескольких минут, как возвратился монашек, с видавшей виды киркой на плече.
-Брат казначей сказал, что это самая хорошая, - радостно возвестил юноша, протягивая добытую кирку.
-Как рад, что скупость брата казначея уступила место доброте. И ты Григорий молодец - помог старику. А теперь отойди-ка на пару шагов назад.
Не успел Почтеннейший довершить фразу, как схватил инструмент и что есть сил ударил по замазанному отверстию, бывшее некогда окном. Треснула глина. Второй удар и в келью ворвался сгусток морозного воздуха из отверстия.
-Почтеннейший! Как... вы же... А как же злые силы по ночам?
-Григорий, ты славный мальчик. Я показал тебе то, что обещал. Ступай теперь.
Мгновения считал Почтеннейший, пока Григорий покинет его келью, а как свершилось это, то подбежал старый монах к отверстию в стене и высунул голову. Небо на востоке светлело, но темнота не думала уступать, покуда не явится светило. Почтеннейший зажмурил глаза и тихо что-то бормотал. Руки, лежащие на стене, дрожали. Вдруг он распахнул глаза.
- Тёмные силы, я добровольно отдаю себя вам! - громко и чётко он сказал он в темноту и вновь зажмурился. Ему казалось, что-то громадное приближается к монастырю и разглядывает его голову. Великий страх смешался с отчаянием и решимостью, что тяжелой ношей обрушилась на немощное тело старика. Протяжно застонав, он сполз по стене вниз, распластавшись на полу. Паралич разбил монаха и единственными признаками его жизни остались глаза и часто вздымающаяся грудь.
-Вот оно, забвение, - подытожил Почтеннейший. Всякая мысль в нем остановилась, обратившись во внимание, стремящееся запечатлеть конец.
Чадила масляная лампа в углублении, озаряя келью неярким светом. Шли минуты, монах лежал в безвременье. Негромкий шум раздался подле отверстия в стене. Что-то хлопало и скреблось. Звуки пробудили сознание Почтеннейшего. Скрежет приближался, и глаза монаха метались в глазницах в беспомощном ужасе от жуткого звука, который быстро приближался. Тень некого существа обозначилась на стене напротив окна и, в свете лампы испуганный старик увидел белого голубя с серыми пятнами на крылах.
Птица внимательно разглядывала лежащего старца, который не мог оторвать взгляда полного изумления и отходящего страха от гостя. Вдруг голубь вспорхнул и сел на покатый лоб паралитика, цепляясь лапками за морщины. Старец в ужасе зажмурился, но птица и не думала причинять вред, только покрутила своей крохотной головкой и клюнула пару раз бороду возле рта монаха, где застряли крошки хлеба с последней трапезы. Старик вздрогнул всем телом и тут же встал, до глубин души изумившись метаморфозе. Голубь уже сидел на подоконнике, тихо воркуя и рассматривая Почтеннейшего, что нетвёрдым шагом подошёл к окну. Он осторожно погладил своего спасителя по спине. Голубь не отстранился - вновь заворковал. Старец гладил голубя и, улыбаясь, смотрел на величественный небосвод, начинающий светлеть, тепло шепча что-то, будто молясь…
Разгоралось утро. Заснеженные горные пики принимали в своих покоях первые рассветные лучи. Восточное небо алело, в то время на западном укрывались бежавшие остатки ночи. Магистр шёл по крепостной стене, заплетающимся шагом. Бесцельным взглядом, он смотрел себе под ноги. Ветер трепал его волосы, ниспадающие до плеч и одежду, но магистр не старался даже укрыться от промозглых порывов, дующих с гор. На пути настоятеля оказалась звонница, в которую он вошёл. Продуваемая со всех сторон башенка, располагалась у самой крепостной стены, примыкая к ней. Мысли настоятеля метались по сознанию, смешивая бред и явь. Вспомнилось ему детство. Будучи мальчиком 9 лет, ушёл он в этот монастырь. На его деревню набрёл отряд наёмников, желавших продолжить своё начавшееся хмельное веселье, чему воспротивились жители, желавшие отойти ко сну. Ярость наёмников была огненной, сжёгшая деревню, убившая почти всех, за исключением одного старика, вольной женщины и его - мальчика лет 9.
-Куда мне пойти? Что мне делать? - рыдая, спросил мальчик у старика.
-Спроси бога, сынок... – ответил старик, растерянно оглядывая пепелище.
-Господи, за что?! – вскричал юный Арнгейл, воздев руки к небу.
Он отправился в горный монастырь, славившийся своими проповедниками и суровым уставом, закалявший людей для служения богу.
- Зачем? – спросил вслух сам себя магистр.
- Ответ хотела получить душа ребёнка, но какой вопрос? – откликнулись недра сознания.
Его взяли и по традиции поручили ему быть звонарём...
-К концу жизни нет желания уходить в небытие. Ни у кого. Священник цепляется за жизнь, веруя в лучшее загробное бытие. Больной, умирая оттягивает минуты своей муки, чтобы быть. Быть – вот чего желает человек. Так был создан бог, позволяющий быть и после смерти, обещая за достойное поведение продолжение жизни в ином качестве. Страх создал надежду и метод её воплощения. Страх то, что нами движет прочь от смерти, прогоняя даже саму мысль о ней, - неслась мысль, затягивая монаха.
Сейчас он стоял в той же самой звоннице, что и полвека назад. Монах сел на пол звонницы, рассматривая мозаику на стенах. Ему было невыразимо тоскливо и пусто. На ум магистру вместе с размышлениями против воли лезли мелодии, сыгранные им когда-то на колоколах.
- Страх – это ключ. Знай что боится человек и узнаешь иную стону вещей. Чего боюсь я? Боюсь исчезнуть, вот и пришел в монастырь. Искал спасения. Вот оно! И ответ и новая загадка, ведь ... Бог оказался смертным человеком с такими же страхами. Чему он может нас научить, кроме как заглушать голос страха молитвой и обрядами, - осеклась мысль под назойливую мелодию, сочинённую им в двенадцать лет.
Были времена, когда Арнгейл, вспоминая звучание того или иного колокола, складывал их в уме, сочиняя музыку. Но не было желания записать или сыграть. -Безделица, - думал тогда молодой монах. Иногда желание появлялось, но порыв остывал под холодным сковывающим дыханием лени.
Мелодии не думали смолкать, одна за другой всплывали в памяти монаха. Не заглушить, не перекричать их. Магистр в ярости отбросил злосчастные листы, схватившись за голову, повалившись на бок. Случайно рукой зацепил монах веревку маленького звонкого колокольчика, что тут же откликнулся. Унялась бунтующая память, ушёл гнев и разочарование. Что-то неясное мелькнуло в душе монаха. Неуверенно Арнгейл дёрнул ещё раз верёвку, приковав внимание к своим ощущениям, прикрыв глаза. Другая верёвка - звук ниже. Две разом - иное звучание. В душе родились новые звуки и руки Арнгейла сами потянулись к колоколам, словно всегда знали что делать. Звонарь, заснувший, казалось, навсегда восставал из небытия, удивляя позабывший разум магистра.
- Глессиаст, быть может ты был прав. Вот как почитают они бога и человека, давшего им идею, что они переиначили её на свой лад. Сделать что-то самому без причины или с нею вместе, руководствуясь лишь идеей. И сделать это не по принуждению, лишь от своего желания и видения мира. Смастерить ли механизм, сплести корзинку или... Идея созидания.
Схватил монах верёвки колоколов и разом потянул. Смесь звуков чуть не оглушили Арнгейла. Быстро перебирая звуки, магистр сочинял что-то ещё не до конца родившееся в своей голове.
- Борясь со страхом, мы создаём всё новые и новые предметы, облегчающие наше бремя бытия или отвлекающие от него. Создать – значит оставить после себя следы. «Я тут жил» - словно говорят мне эти стены и их зодчие. «Посмотри, это я» - вторят им колокола, помнящие руки литейщиков – своих отцов. И мы здесь ещё живущие, помним тебя бог и человек – создатель городов, - думал монах, упиваясь светом нового откровения. - А что же я? – спросил монах, задумавшись.
Лицо его, печальное час назад, прояснилось и, не было в нём ничего кроме света утреннего солнца и света веры, что разгорелся из искр сомнения. Монах снова проиграл мелодию на колоколах, остановившись, прислушиваясь к звуку, гуляющему меж гор. Вдруг он прыгнул на большой колокол, раскачивая его. Всё сильнее и сильнее двигался язык колокола. Раздался мощный звон, расколовший даже самый прочный купол сна. – Вот и я! Вот и я! Я зде-е-есь!!! – непереставая кричал монах. Арнгейл качался на колоколе и громко смеялся и счастье, капало из его глаз.
Почтенный тем временем мирно лежал в постели, уставившись в каменный потолок. Подле него сидел молодой монашек Григорий.
- Почтенный, послушайте! Что это? Кто играет гимн раньше времени? Почему же он бьёт в колокола? Срок не наступил и... Он не звонарь.
Почтенный приподнялся на локтях, выглядывая в окно, наблюдая как Арнгейл звонил в колокола и смеётся.
-Это магистр! Прости его, брат Григорий. Так бог рождается внутри него.
-Как это? Я не понимаю!
-Быть может, когда-нибудь поймёшь... А сейчас подай мне палку, я хочу прогуляться. Прекрасный день сегодня начинается.
30.12.2013, 31.01.2014, 07.02.2014