В далеком уже 1999 году выходила в Петербурге желтая до поросячьего визга газета "Петербург Экспресс". Попал я в нее поневоле. История стара как мир. Жена, двое детей. Я то и дело оказывался без работы. Ходил пешком, денег не было ни на что. Разгоралась петербургская весна, во многих кафешках и ресторанчиках вынесли на тротуары столики. И за ними сидели, пили, ели нарядные люди. Одуряющее пахло едой, выпивкой, красивыми женщинами. А какие сияющие лаком «Мерседесы» и прочие порши с хорьхами пролетали мимо. И сидели в них богатые, молодые сучки. И я, никогда даже велосипедом не владевший, спрашивал извечное – откуда у них эти миллионы? И решал – для облегчения – насосали. Меня увольняли из газет. Потому что я твердил – пепел Клааса стучит в моё сердце. И писал о громком судебном процессе, а он все длился и длился. Как страшный сон. Я даже получил за эти материалы две премии. Статуэтку Ники. И бумажку в застекленной рамочке. На бумажке значилось: «За журналистскую смелость». Принес домой, пьяненький, торжествующий. Жена спросила – а конверт был? Услышав - нет, поджала губы.
В «Экспрессе» вел рубрику «Природа». Задачу поставили – чтоб как у Пескова. От странички то и дело отгрызали по клочку. Пока «Природа» не съежилась окончательно. Вот тут я и понял как тяжело искусство танку.
Как – то поручили написать материал о кладбище, которое собрались сносить. Мол, это по твоей части. На месте упокоения решили строить какой-то очередной гигант русского бизнеса - то ли пепси, то ли водки. Собрался и поехал, нашел на окраине города огородики - самозахват, а рядом остатки кладбища. Побродил среди могилок, вычисляя, кто во сколько. Прикидывая – пора мне или костлявая еще погодит? На некоторых крестах висели аккуратненькие объявления - мол, собираются сносить, просят родственников откликнуться. А где-то в километре от кладбища невдалеке от насыпи железной дороги , в чистом поле стоит густая, почти круглая роща. Небольшая. Метров двадцать в диаметре. А вокруг поля уже зеленые, жаворонки заливаются. Мать и мачеха буйствует. И пора уже уезжать, все записал, могилки сфотографировал, надо торопиться. А вот тянет меня в эту рощицу, не могу понять что. Стал уходить, оглянулся - нет, схожу. Подхожу, а сердце учащенно – тук – тук – тук – тук. Валидол под язык. Смотрю, а в роще могильные кресты, пирамидки - да так густо. И дата смерти у всех одна - начало мая 1974. У всех - один день. Понял я, что это за могилы. Понял.
То был месяц май 1974 года.... Факультет журналистики Ленинградского университета имени А.А. Жданова. И для блокадников в этом двойном А.А. был такой смысл, что зубами скрипели… И была на втором курсе факультета 6 группа. Одни девицы, и один осатаневший от ненависти палестинец, посланник братской компартии. Он все добивался от училки по истории – кого надо расстреливать в первую очередь? Ну, а старостой был я. Отслуживший в армии старший сержант. Меня уже окольцевали в ту пору. Не привязанный, а выть начнешь, - говаривал мой мудрый батяня.
Таня Саливон… Как описать эти густые, смоляные, волосы, смуглую кожу, высокую грудь. Чёртики в глазах. В ней была южная, хмельная кровь. Между нами ничего не было. Помню из далека прошедших десятилетий - как - то дурачились в актовом зале у старого, разбитого, как из салуна фортепиано, фотографировались. И я случайно коснулся ее груди. Оба покраснели. И разбежались в разные стороны.
А тут подступили майские праздники. Иногородних домой не отпускали. В особенности блюли, чтобы не прихватили денечки с лекциями о марксизме с ленинизмом в промежутке между майскими праздниками и Днем Победы. Может, у факультетских инструкция такая была – домой будущих «солдат партии» не отпускать, чтобы резьба не развинчивалась? А резьбу тогда нарезали – ой – ой – ой. Уедут домой, глянут – а в магазинах по – прежнему - шаром покати. И народ вместо положенного ему трудового энтузиазьма бухает, не просыхая. И про лично дорогого генсека только матом говорит.
Таня, когда улетала в свой Армавир, попросила меня ставить ей крестики в ведомости, мол, она на лекциях была. И - улетела. После майских праздников затребовала меня в деканат секретарша, а у самой губы прыгают и глаза на мокром месте. Рядом с деканом сидел аккуратный такой человек в штатском. Глаза добрые – предобрые.
- Была ли Татьяна Саливон на лекциях?
- Была, - отвечаю.
- Точно была? – интересуется.
У меня коленки затряслись. Показал ведомость. Аккуратный крестики посмотрел, декану передал. Тот тоже посмотрел.
- Идите, - сказал декан.
А тогда ведь такие времена были - про катастрофу никто официально не сообщал. Ни в газетах. Ни по радио. Меня тогда наказывать не стали. Декан знал, что я мужик свирепый. И ни перед чем не остановлюсь.
Эти кресты в ведомости у меня до сих пор перед глазами. Когда я ушел на заочный, и стал работать в управлении пожарной охраны, как - то раз ночью сидел в штабе пожаротушения вместе с офицерами, которые дежурили свои очередные сутки. И один из них вдруг стал вспоминать, как приехали они тогда к месту гибели лайнера, он ведь вспыхнуть мог, баки были полны керосина.Потому что упал, не успев набрать высоту. Потому что не мог не упасть. Два часа как прилетел из Сочи. И снова - в полет.В Сочи. Экономика должна быть экономной... И описывал тот майор, как выглядели погибшие. Особенно его поразила одна девушка. С великолепной фигурой. Совершенно обнаженная, одежда почему - то слетела при падении. Сидела в кресле. Без головы.
- Мы потом с полгода по ночам спать не могли, - признался майор.
Сегодня ехал на электричке мимо этой рощи, не отрываясь смотрел в окно: вот где она, где ее душенька скитается, чувствует ли что нибудь, помнит ли? Тайна сия велика есть! И не дано нам ее знать, пока мы здесь….