Про песню мира я не узнал – она была сразу. Но, чтобы она играла, надо идти и петь, и нужно петь именно эту песню. У меня был приятель по фамилии Широков, и мы поехали с ним через поля к излучине реки, чтобы отрепетировать там.
Солнце уже нашло свой путь к земле. Про зиму говорили, что её повязали, и идёт следствие. Мы ничего такого не знали. Большинство людей работало, полагая, что это к чему-нибудь приведет. Но род занятий у всех разный. Например, тот, кто ворует, вряд ли попадает в категорию работающих. Но и те, кто рисует – это не совсем работяги. Но схема одна. Но если бы была возможность не работать…. Нет, я это говорю не для того, чтобы отлынивать, мечтая получить всё за просто так. Всё дело в природе. Дело еще в песне мира, которую, согласно теории, можно петь, приводя в движение всё окружающее. Но нужно было проверить. Широков говорил, что ему так сказал Волкохлебов, Евгений. А откуда он, Волкохлебов, знал? Да еще и фамилия такая. Нарочно и не придумаешь. Хотя, правда. Бывают и похлеще ж имена. Так вот. Но рассказ не про них, не про фамилии, стало быть.
-Посмотри, какая погода, - сказал Широков.
-Светло, - ответил я.
-И в природе светло.
-Точно. Скажи же.
-Что сказать?
-Про Волкохлебова.
-Я скажу, да, - согласился Широков, - некоторые фамилии имеют точку входа. Например, ты по фамилии Волков, но ничего в тебе волчьего нет. Значит, точки входа нет. Или, к примеру, я знал очень красивую женщину, у которой фамилия была Лысая. Но ничего лысого в ней не было. И это также говорит о том, что никакой точки входа тут нет. Зато был один министр, фамилия – Воровайко, и воровал он за здрасте. Что тут скажешь? Это – настоящая точка входа. Сам понимаешь, разница в степени и в сопричастности. Допустим, твоя фамилия – Грач, и сам ты вроде бы – самый настоящий грач. По жизни грач. Живёшь грачом, и никто с этим даже не спорит. Даже и винить тебя не в чем, так как ты можешь сказать любому в лицо – мол, что ты, товарищ – я, я по жизни живу грачом, не чураюсь. И Волкохлебов – еще более серьезный случай.
-Ладно, - сказал я.
-Нет, не ладно. Надо пробовать.
-Хорошо, - ответил я.
Солнце пыталось просветить реку, потому что оно, солнце, завсегда такое, и ничего ты с ним не сделаешь. Оно хочет и человека просветить. Это весенний солнцедоктор. Но ни к чему продолжать эту игру слов. Мы просто собирались проверить, какова она, Песня Мира.
-Готов? – спросил Широков.
-Давай.
-Давай ты первый.
-Ладно.
Я собрался с духом и пропел:
-Ла-ла-ла.
И тотчас из реки высунулись сотни рыбьих ртов и ответили мне:
-Ла-ла-ла.
-Видел? – воскликнул Широков.
Я хотел удивиться, но эта музыка действовала опьяняюще. Не знаю, откуда узнал об этом Волкохлебов.
-Давай еще, - сказал Широков.
-Давай ты.
-Ладно.
И он пропел:
-Ла-ла-ла.
Но этот раз рыбы не ответили. Зато из машины выпрыгнул CD-плеер и, напевая, куда-то побежал. У него словно приросли ноги.
-Лови! – крикнул я.
Но куда там. Мы бросились вдогонку, но прибор скоро свернул с дороги. На машине там было не проехать.
-Ну вот, - сделал вывод я.
-А ты как хотел, - ответил Широков, - поехали, посмотрим, что будет в городе.
Я думаю, все это может происходить только в такие весенние дни. Немного странные, хотя я не знаю, что тут странного. Что-то есть. Потому что в голову, во внутреннюю сферу воображения, проникают колебания внешнего эфира, в котором вещи могут располагаться в самом странном порядке. Потому что природа заполнена ярким желтым светом, и он пробуждает живое и неживое, и в этом нет ничего удивительного. Солнце напоминает жидкость. Во всех странах, кроме севера, весна такова. Но я имею в виду лишь тот север, где лежит снег. Что касается тех краев, то мнение о таком заполнении солнечной энергией надо спрашивать у медведей. Они знатоки. Но тут больше нечего добавить. Я не путешественник. Я там не бываю.
Мы ехали, чтобы всерьез проверить действие Песни Мира среди людей, там, где их концентрация привычно сжата. Вот сейчас, в самой середине весны, в самой середине дня они, словно механизмы работы и её результатов, делают небольшую передышку. Обед. Потом – продолжение. Словно нужно найти руду жизни и потом её переработать. Наверное, так оно и есть. Я же не могу сказать – люди, не надо работать. Давайте, все будем отдыхать. Давайте наслаждаться. Всё это ерунда. Вы забыли, что надо просто радоваться всему, что есть, а руда подождём.
Мы остановились в пробке, и я понял, что сейчас – самое время.
-Давай ты, - сказал я Широкову.
-А что я? Теперь ты.
- Почему?
- Теперь твоя очередь.
-Ладно.
Я подумал – пусть будет, что будет, лишь бы не убежал из под капота двигатель. Впрочем, ведь направление мысли было задано верно, и Песня Мира способна усиливать действие весны. Я собрался с духом и запел:
-Ла-ла-ла.
И тотчас отовсюду донесся ответ. Должно быть, это был хор динамиков. Только представьте себе такое – сейчас все люди снабдили себя сотовыми телефонами. И вот, они люди, идут, едут, сидят, стоят – они кругом. Они и не задумывались о том, что каждый динамик – это маленькое существо. Быть может, паразитическое. И вот, в один момент всё это ожило и ответило:
-Ла-ла-ла.
-Однако, - заметил Широков.
-Позвони Волкохлебову и спроси, - сказал я.
-Что спросить?
-Пел ли у него телефон Песню Мира?
-Наверное. Да ну его. Не хочу звонить. Видишь, что получается – когда ты поешь, тебе просто отвечают. А когда я – что-то бежит.
-Не факт, - ответил я, - ты только один раз пробовал.
-Ладно, - сказал Широков, - но как ты думаешь, как реагируют люди? Ты считаешь, они все это видят, или же в ту секунду, когда песня мира звучит, их посещает иное чувство, суета исчезает, и некий туман иного смысла руководит сознанием?
-Наверное, об этом и знает Волкохлебов, Евгений, - сказал я, - если он – знаток. Понял?
-Ничего не понял.
-Пой.
Пробка двинулась. На деле же надо знать, как ехать, где объезжать, и тогда откроется истина, что весь мир – это объезд, пыль, и – никакой красоты. Что делать человеку, чтобы сохранить себя? Знатоки в курсе. И Волкохлебов, видимо, тоже. Надо ни на что не обращать внимание и не принимать ритм. Надо найти что-то своё. А пробки, конечно, будут собираться, будут рассасываться. Пробка – это, если хотите, муравьи, набежавшие на упавший сахар. Но, впрочем, вы можете об этом и не знать, так как некогда замечать. Да и если вы живёте на этаже выше первого, то вы и муравьёв, быть может, видели лишь на картинках. Еще я знал Дениса Супова – такая фамилия. Краткая, четкая фамилия. Простая, как самолёт. То есть, как пропеллерный самолёт. Реактивные – они не такие молекулярные и дружественные. Пропеллер должен быть один. Тогда ты – царь синего воздуха. Супов же работает на автобусе «Вольво». Он славен тем, что умеет объезжать пробки по таким улицам, на которых и велосипеду тесно. Он мастер. Таким образом он воспитывает реальность. Пассажиры, которые сидят в салоне автобуса, которым управляет Денис Супов, наверное, особенно одухотворены. Но и сам автобус – это наследник лодки, которая упоминается еще в Египетской книге мёртвых. Но мертвые – это другое дело. Можно на лодке перемещаться и не умирая – вопрос эфира, космоса, созерцания.
Вот и всё.
Я представил, что он, Денис, сейчас, наверное, выезжает с автовокзала. Весь мир упакован. Надо пробиваться к заветным трассам, которые ведут в сторону параллельных миров.
-Поедем через город, - говорит он, - всем – спокойно.
И вот, в этот момент, Широков начинает петь:
-Ла-ла-ла.
Это – Песня Мира. Почему-то вся аппаратура вдруг оживает, решив, что она – представитель расы иных существ, и ей надо двигаться самостоятельно. В принципе, автомобильную технику можно оправдать. Она привыкла к путешествиям, а потому ей хочется большего, ей хочется больших побед. Как говорится, аппетит приходит во время еды. Но представьте себе колонки где-нибудь в клубе, где-нибудь в ДК работников мусороуборочного транспорта. Они ведь и дня не видели-то, колонки. Когда-то в юности был завод. Завод динамиков. Нельзя сказать, что если ты – динамик, то ты – живёшь. Потому что впереди тебя ждёт сборка, упаковка. В коробке ты не видишь дня. Тебя привозят в зал этого самого ДК, и там тоже нет окон, в актовом зале. Никогда в жизни.
Но Песня Мира звучит….
И я представил, как магнитофоны выбросились из окна автобуса Дениса Супова и побежали. Справа на панели стояли два кассетника, которые сами кассеты уже не крутили и служили в роли радиоприёмников, а также CD-проигрыватель, также старый., некогда модный, но теперь – свободный. Видя толпу бегущих магнитофонов, он присоединяется к ним, и они движутся куда-то.
-Это ужасно, - сказал Широков.
-Почему? – удивился я.
-Коллапс.
-Коллапс, - согласился я.
Когда мы говорили о Волкохлебове, но несправедливо забывали мои, собственные, знания. Будто бы только он, Евгений, знал о таком эффекте Песни Мира. Да я и скрывал, что знал об этом. Ты поешь, и весь мир тебе подпевает. Но люди молчат. Возможно, в год постройки Пирамид они бы ответили нам, но теперь что-то не так, и никто не знает. Ни я, ни Волкохлебов. И Широков не знает. И Денис Супов не знает.
Мобильная связь, конечно же, была блокирована. Потому что Широкову было мало. Он продолжал петь, не в силах совладать с космическим резонансом, который входил в единый контур с чем-то неведомым, близким и далеким. Как будто еще в самом детстве ты знал это, но потом суета поглотила тебя, чтобы ты стал человеком пробки, частью, молекулой.
Молекула пробки.
Конечно, молекула пробки гордится. Всегда найдутся какие-нибудь стимулы, которые помогут бороться за новые поручни внутри одной глобальной пробки. И ты словно бы и Сизиф, но тому было хуже – у него не было магнитофона. Вообще, бедный, конечно, чувак. Кати, кати, бесконечная гора, и никакой надежды. Но если есть, например, наушники – то уже и камень не такой страшный.
На вершине горы, например, корпоративный успех. Ты начал с мелкого менеджера. Потом обуглился в войне за план продаж. Ты становишься обугленным менеджером. Но нет романтики в разговорах – потому что многие так и делают – будто бы и поговорить не о чем. Но с другой стороны – большая гора. И целый строй Сизифов катит камни.
-Хорошо жить! – кричит крайний.
-Хорошо, - отвечают все остальные.
Но вот, Песня Мира пробуждается. Гора переворачивается вверх ногами, и оказывается, что нет никакой сути. Просто можно взять и бросить это занятие и пойти по дороге.
-Теперь еще хуже, - сказал Широков, - надо было тебе петь.
-Ну и что, - сказал я, - ты бы все равно решился. Потому что нельзя молчать, когда другие поют.
-Что делать?
-Я знаю, как объехать.
Все улицы были заполнены идущей куда-то аппаратурой. Магнитофоны, телевизоры, музыкальные центры, мобильные телефоны, даже – стиральные машины, кухонные комбайны, микроволновые печи, кофемолки, компьютеры, айфоны, mp-3 плееры. У всей этой толпы неожиданно появились ноги. Это был не просто исход. Песня Мира играла всё громче, солнце становилось всё ярче и яснее, и ей лучи прожигали преграды, которые люди выстроили сами себе внутри мышления.
-Что же будет? – спросил Широков.
Нам удалось свернуть в дома, и там, конечно же, было много таких же хитрецов, которые хотели проскочить пробку и выбраться на свободное пространство. Теперь, когда музыка владела воздухом, каждая минута была на счету. Я думаю, надо было поскорее выбраться на свободное пространство, отдышаться и подумать.
Что будет теперь?
Катастрофа?
Нет, предположим, Широков даст слово больше не петь. Всё постепенно вернётся на круги своя. Но аппаратура ушла. Как будут жить люди?
Всё сначала. Всё – с чистого листа. Это повод, чтобы подумать – куда ты катишь камень, Сизиф, к какой высоте, если ты всё равно туда не доберешься.
Мы доехали до какого-то перекрёстка и там купили бутерброды в окне передвижного ларька.
-Что же происходит? – спросила продавщица.
-Как ваша фамилия? – спросил я.
-Птицына.
-Как хорошо, - ответил я, - ваша фамилия уже сама по себе вмещает в себе высоту. Вы знаете, можно жить просто так, отбросив все сомнения. Просто существовать.
-Я скоро выйду замуж, - сказала она, - мой будущий муж – Жуков.
-Ну что ж, - заметил Широков, - все существа важны. Внизу тоже есть высота, потому что земля круглая. Если прогрызться на её обратную сторону, то вы увидите небо, а ночью – звезды. Мы летим. Вы слышали Песню Мира?
-Нет.
-Странно. Она играла повсюду.
Мы сели в машину. Широков предположил, что люди, торгующие сосисками, невосприимчивы к музыке. Им что высокое, что низкое. Торговля.
Торговля – тоже часть молекулы пробки.
Когда мы вернулись назад, к улице, которая вела ко всем прочим улицам, заполняющим тело жизни машинами, последствия исходы аппаратуры уже начали исчезать. По большому счету, здесь вообще ничего не изменилось. Одна часть пробки сменялась другой. На убежавшие магнитофоны люди просто не успевали обратить внимание. Надо было спешить, чтобы… Впрочем, можно было и не спешить – поток нёс тебя сам собой, и не было ничего, кроме его самого. Океан крови пробки….
Рано или поздно мы выбрались. У меня оказался старый телефон, который в момент Песни был выключен. Я сумел дозвониться до Волкохлебова. Странно, конечно. Почему он был на связи?
-Здравствуй, - сказал я.
-Здравствуй, - ответил он.
-Разве? – удивился я.
-Да.
-Почему?
-Я на Луне.
-Как? – не понял я.
-Ты знаешь, как вышло, - стал оправдываться он, - я просто хотел прикрутить лампочку. Я поставил лестницу и стал забираться. В этот момент я услышал Песню. Я стал подпевать. Было так хорошо, будто я нахожусь в самом далёком и светлом детстве. Я замечтался. Когда я очнулся, я понял, что я уже добрался до Луны.
-По лестнице?
-Да.
-А как же лампочка?
-А вот она. Прямо здесь. Сейчас вкручу и полезу назад. Главное, не забыться. А то неизвестно, куда я еще могу попасть.
-Ты там аккуратнее, - сказал я.
Ближе к вечеру последствия были смыты временными и пылевыми потоками. Но я знал, что Песня Мира бесконечна, и нет такого состояния, когда бы она отсутствовала. Ты можешь петь её в любом месте – в воздухе, под землей, в море, на глубине, в полёте над землей. Все её состояние мне неизвестны. Мне достаточно определенных знаний. Я думаю, когда Волкохлебов спустится с Луны, можно будет расспросить его подробнее за бутылочкой коньяку.
Мы вошли в магазин.
-Поеду, - сказал Широков.
-Давай, - сказал я.
-Давай, - ответил он.
Я взял коньяк и посмотрел в окно. Луна, ополовиненная, вышла над домами, чтобы подсвечивать среднюю весну. Это был весьма средний свет. Он едва касался поверхности лестницы, по которой спускался Волкохлебов. Я помахал ему рукой, он пока еще не мог меня видеть. Тем более, я был внутри супермаркета.