Когда-то у меня была семья. Семья у меня появилась в один из пасмурных дней октября, когда дождь накатывал тяжелыми струями, и мне пришлось быстро бежать домой с автобусной остановки. Я приехала из города, где жила моя тетя. Она уже тогда была дряхлой старушкой, но она единственная, с кем я могла поговорить о матери. Она воспитывала меня в гордом, присущем только женщине, одиночестве. Это такое особенное женское состояние души, восприятия мира, когда ей кажется, что она осталась одна на один со всеми препятствиями, встречающимися человеку на пути, а в колыбели у таких женщин всегда спит младенец. Это самые сильные духом женщины, самые свободные.
И моя мать, искалеченная своим мужем и моим отцом, который ушел от нее к другой женщине, как только узнал о том, что она ждет ребенка, сильная и смелая, растила меня в состоянии этого тягостного женского гордого одиночества. Она вязала самые красивые свитера и пела тонким голосом самые красивые колыбельные. Я запомню ее навсегда такой: сидящей в кресле, возле камина, вяжущей из толстой пряжи теплые носки. Она всегда была рядом со мной: и когда в школе меня ударила юная Лора Стоун, и когда мальчишка из старшего класса проводил меня домой и, поцеловав в щеку, убежал. Она была со мной даже тогда, когда я почувствовала себя беспомощной и грешной, когда, забежав в школьный туалет, увидела, что трусы мои испачканы кровью.
Она утешала меня и, улыбаясь, приговаривала тихо, что я теперь стала совсем взрослой, что я теперь женщина, которая сможет продолжить род, которая сможет родить своему мужу ребенка. Я расплакалась и винила себя в том, в чем не должна винить себя женщина: я винила себя в несовершенном мною грехе, в своей женской физиологии, в крови, которую я стыдилась и боялась. Этот комплекс, который остался у меня, испугавшейся девочки в школьном туалете, останется со мной на всю жизнь. Я не просто пронесу его с собой через года, я впитаю каждой клеточкой своего тела, что кровь для меня – это проявление чуждой моему организму слабости и чуждой моему сердцу нежности, потому что моя мать скончается всего лишь через две недели после того, как я стала женщиной.
Она также сидела в кресле и вязала мне носки, приговаривая, что теперь мои ноги должны быть особенно укутаны и обогреты. Я любила свою мать самой невинной детской любовью, на которую способен полуосиротевший ребенок. Помню, что отправилась на кухню, чтобы налить себе вкусный чай и бросить туда пару вишен, и услышала глухой звук. Упал клубок и покатился в глубину моей несчастной души. Я подобрала его и увидела глаза своей матери, голова которой, словно у тряпичной куклы, лежала на плече. Пустые глаза, наполненные скорбью о прожитых годах. Не так жила, не так радовалась. Нужно было больше петь и меньше вязать. Больше разговаривать и меньше ждать возврата в прошлое. Не жить прошлым, но чтить его уроки, запоминать его действия, пропускать через себя главные его ошибки.
Я полностью осиротела. Душа моя опустела, а сердце наполнилось немыслимым для меня количеством боли. До тех пор я и не предполагала, что человек способен вытерпеть столько боли. Мне казалось, что человека должно разорвать на части, что сердце человека скорбит, что эмоции, самые чудовищные человеческие эмоции, могут раздавить человека. Размазать и уничтожить точно также, как уничтожает человек муравьиное царство, внеся хаос в мирный распорядок кому-то дорогой жизни.
Моя тетя приютила меня, но не смогла заменить мне мать. Она так и осталась для меня «Мисс Ханденберг». Ее белые седые волосы так часто плавали в моем супе, что я прекратила есть в ее доме. Она была веселой старушкой с непростой судьбой, но об этом я расскажу позже. Сейчас мне хочется вспомнить момент, когда у меня появилась семья…
Это был пасмурный день октября. Шел сильный дождь, крупные капли которого нещадно терзали мои плечи, спрятанные под тонким плащом. Казалось, что все, что останется от меня - это лишь лужа посреди остальных луж. Но внезапно я перестала чувствовать капли дождя. Кто-то сверху прикрыл меня плащом и бежал рядом со мной, тихо поторапливая и говоря, что такого ливня не видел со времен инаугурации Джона Кеннеди: «Небо плакало тогда. Непонятно, то ли от счастья, то ли от горя…».
И все, что мне пришло в голову узнать у моего доброго спасителя, так это видел ли он Джона Кеннеди вживую.
- Да, мисс, в тот самый роковой день видел его машину, проезжающую мимо меня. Мне тогда было двенадцать, и это был отличный солнечный день. Жаль, что он так плохо закончился.
Я завороженно смотрела на этого мужчину, с красивыми голубыми глазами и русыми волосами, волнистые локоны которых едва доставали плеч. Странно, но я почувствовала что-то неведомое и незнакомое мне до этого момента: мой живот скрутило, но скрутило приятно, все внутри меня скулило и горело, заставляло сердце мое биться быстро, а слова мои путались, словно клубок из дешевой пряжи.
Его звали Уильям Скотт. Ему было уже 30 лет, и он вернулся в Англию три недели назад, чтобы навсегда остаться здесь, в месте, которое когда-то из-за войны покинули его родители, переехав в Америку. Он вернулся сюда еще и для того, чтобы наполнить мое сердце чистой родниковой водой, водой самых искренних эмоций, самых светлых чувств. Я словно шагаю по широкому полю, усеянному душистыми цветами, и кутаюсь в теплое весеннее солнце. Вот, что мне приходилось чувствовать, когда Уильям был со мной.
Мы поженились вскоре после встречи. Истинно любящим людям ожидание – словно смертельный приговор. Тогда уж лучше расстреляйте сразу и не мучайте. Мы любили друг друга честно, так честно любят только люди, пережившие лишения, осиротевшие дети и лишенные Родины люди. Такими мы и были, пока у нас не появился Марк, маленький человечек, доставшийся нам с большим трудом, в муках, о которых мне тяжело вспоминать даже сейчас. Но это был самый чудесный момент нашей жизни. Словно мы осознали и постигли ее тайный смысл, и теперь нам было нечего бояться. Так мы и думали, тем мы и жили.
Я обрела свою семью в октябре 1982 года, в самый дождливый день, который когда-либо видел мой любящий муж, Уильям Скотт, и потеряла ее в самое тихое утро марта 1994, когда мой маленький сын Марк Уильям Скотт ушел со своим отцом в школу.
Прошло уже четырнадцать лет и зим, суровых и теплых, прохладных и дождливых, но я по сей день не знаю ничего о том, куда исчезла моя семья…