Доклад на XX Голицынских чтениях "Хозяева и гости усадьбы Вязёмы" в Государственном историко-литературном музее-заповеднике А.С. Пушкина. С. Большие Вязёмы Одинцовского района Московской области. 26 января 2014 года. -
М.: Мелихово, 2014. С. 64-81.
Птица издревле в разных человеческих культурах символизировала свободу, вольность, полёт души. Образы птиц в произведениях Пушкина самые разные[1]. Это и символические птицы, и геральдические, и реальные. Птицы в клетках или в сетях рождали у поэта грустные ассоциации[2]: «птичка, друг свободы»[3] должна жить вольно. Народный обычай выпускать на Пасху пташку из клетки в стихотворении «Птичка», написанном в Кишинёве в 1823 году, имеет автобиографический подтекст:
В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать! [4]
В 1822 году в Кишинёве Пушкин видел во дворе дома своего начальника генерал-лейтенанта И.Н. Инзова орлов, прикованных за лапы железными цепями. Вид могучих птиц, выросших в неволе, взволновал поэта. Он сам особенно остро ощущал потерю свободы, когда Инзов посадил его под домашний арест за драку со знатным молдаванином из-за отказа того от дуэли. В поэтической форме эти переживания отразились в стихотворении «Узник»:
Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормлённый в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт под окном…
В криках орла поэту слышится призыв не только к физическому освобождению, но к свободе духа:
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..
Великий поэт в своих произведениях чаще всего – 62 раза — упоминает именно орла, царственную птицу, ассоциирующуюся со свободой, удалью, дальновидностью. А птицы-виньетки, напоминающие причудливые росчерки пера, в рукописях поэта больше всего похожи на орлов: летящих, взлетающих, садящихся[5].
В стихотворении «Поэт» Пушкин сравнивает поэта в момент творчества с орлом, подчёркивая внутреннюю свободу обоих:
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл.
Соотносит поэта и орла Пушкин также в поэме «Езерский»:
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.
В «Египетских ночах» — та же идея:
Таков поэт: как Аквилон,
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона, избирает
Кумир для сердца своего.
А вот о поэте Казимире Делавине, чьё творчество Пушкин ценил невысоко, он в 1825 году писал П.А. Вяземскому: «Ты, кажется, любишь Казимира, а я так нет. Конечно, он поэт, но всё не Вольтер, не Гёте... далеко кулику до орла!»
Употреблял Пушкин и «орлиные» эпитеты. Если в «Пиковой даме» орлиный нос на портрете графини в молодости характеризует больше особенность внешности, то в «Полтаве» «орлиный взор» Кочубея, ищущего себе союзников в борьбе с Мазепой, несёт очевидную смысловую нагрузку, как и «ястребиные глаза» Пугачёва в VIII главе «Капитанской дочки».
Царское происхождение и одновременно будущий отважный характер Гвидона в «Сказке о царе Салтане…» подчёркивается «орлиным» сравнением:
А царица над ребёнком,
Как орлица над орлёнком…
Духовное прозрение поэта-пророка в стихотворении «Пророк» выражены красноречивыми строками:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Близость царя птиц и настоящего поэта, их внутренне равенство отразилось также в стихотворении «Кавказ»:
Орёл, с отдалённой поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Написано это стихотворение во время поездки поэта на Кавказ в 1829 году. В нём символическая птица одновременно является и реальным орлом. В обыденном смысле орлы дважды упоминаются в «Путешествии в Арзрум»: «Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее: леса исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет и являет большую силу растительности; показываются птицы, неведомые в наших лесах; орлы сидят на кочках, означающих большую дорогу, как будто на страже, и гордо смотрят на путешественника». Трижды реальные орлы[6] упоминаются в картинах гор в поэме «Кавказский пленник». Вот один из примеров:
Орлы с утёсов подымались
И в небесах перекликались…
Есть у Пушкина в «Путешествии Онегина» место, где упоминание реального орла, на наш взгляд, содержит намёк на герб:
Он видит: Терек своенравный
Крутые роет берега;
Пред ним парит орёл державный,
Стоит олень, склонив рога…
Геральдический орёл как символ Российской империи в произведениях великого поэта встречается 13 раз. Одно из самых ранних упоминаний относится к 1814 году – в «Воспоминаниях в Царском Селе»:
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный Царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил орёл России мощный
На лоне мира и отрад?
Здесь речь о победе России в Полтавском сражении над Швецией, на чьём гербе изображён лев: царь-птица повергла царя зверей.
В черновиках поэмы «Полтава» говорится о том же, но орлы здесь, очевидно, означают не только геральдические символы на знамёнах, но и храбрых воинов:
Везде пред нашими орлами
Их тучи синие бегут…
В эпилоге «Кавказского пленника» геральдическая синекдоха означает покорение Россией Кавказа:
На негодующий Кавказ
Подъялся наш орёл двуглавый…
А в X главе «Евгения Онегина» неудачи России в наполеоновских войнах переданы также с помощью геральдической символики:
Его[7] мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.
Один раз упоминание государственного символа носит у Пушкина иронический характер. В «Истории села Горюхина» есть такие строки: «Музыка была всегда любимое искусство образованных горюхинцев; балалайка и волынка, услаждая чувствительные сердца, поныне раздаются в их жилищах, особенно в древнем общественном здании, украшенном ёлкою и изображением двуглавого орла». Здесь имеется в виду кабак: питейные заведения сдавались на откуп казной, отчего, по закону 1767 года, на них ставился знак государственного герба.
Орлами издавна называли отважных воинов и государственных людей. Но в выражении «екатерининские орлы», неоднократно встречающемся в произведениях Пушкина, на наш взгляд, есть и геральдический намёк, подчёркивающих дальновидность сподвижников Екатерины Великой, государственность их мышления. К числу «екатерининских орлов» Пушкин относит Кутузова в стихотворении «Пред гробницею святой…»
Под ними спит сей властелин,
Сей идол северных дружин,
Маститый страж страны державной,
Смиритель всех её врагов,
Сей остальной из стаи славной
Екатерининских орлов.
Интересно, что на гербе Голенищевых-Кутузовых важными элементами являются одноглавый орёл и державный двуглавый орёл. С 1802 года присутствовал орёл и на гербе Наполеона, чьих воинов Пушкин тоже именует орлами в стихотворении «Наполеон на Эльбе», написанном в 1815 году по поводу «Ста дней»:
И вспыхнет брань! за галльскими орлами
С мечом в руках победа полетит…
Здесь имеются в виду также и орлы, которые были изображены на древках знамён наполеоновских полков. К этой теме поэт возвращается в 1821 году после смерти Наполеона уже в ностальгическом ключе:
Давно ль орлы твои летали
Над обесславленной землёй?
В черновом варианте III главы «Полтавы» упоминаются сподвижники Петра I «Волконский, Боур, Брюс, Репнин — / Сии орлы гнезда Петрова» и их роль в победоносном сражении со шведами. В окончательном варианте текст изменился:
Сии птенцы гнезда Петрова —
В пременах жребия земного,
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны…
Пушкину было важно подчеркнуть большую роль Петра в формировании лучших качеств соратников, передать, что они его преданные последователи[8], воспитанники, его орлята.
В воображаемой картине боя в «Послании к Юдину» юный поэт сравнивает своего коня и опосредованно себя с отважной птицей:
Мой конь в ряды врагов орлом
Несётся с грозным седоком…
Близкие по смыслу к орлу символическое и переносное значения, но с меньшим «размахом», имеют у Пушкина другие хищные птицы – сокол[9] и ястреб. Вот пример из «Руслана и Людмилы» о сражении главного героя с головой великана:
Счастливым пользуясь мгновеньем,
К объятой голове смущеньем,
Как ястреб, богатырь летит
С подъятой, грозною десницей.
Отважных молодых людей называли не только орлами, но и соколами или уменьшительно «соколиками», передавая тёплое к ним отношение. Вот реплика Дадона из «Сказки о золотом петушке»:
Царь завыл: «Ох, дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!
Горе! смерть моя пришла».
В «Дубровском» старая няня два раза называет Владимира соколиком: «Приезжай ты к нам, соколик мой ясный…» (в письме); «Не на робкого напал: мой соколик и сам за себя постоит…»[10] (в разговоре). Ей словно вторит попадья в «Капитанской дочке»: «Прощай, Марья Ивановна, моя голубушка! прощайте, Пётр Андреич, сокол наш ясный! — говорила добрая попадья.— Счастливый путь, и дай Бог вам обоим счастия!» Это сердечное обращение контрастирует с отношением той же героини к подлому Швабрину, про которого она говорит: «Ай да Алексей Иваныч; нечего сказать: хорош гусь!»
С рыцарской вольностью, удалью и честью ассоциируется образ сокола у Франца в «Сценах из рыцарских времён»: «А рыцарь — он волен как сокол...»
Пушкин дважды сравнивает себя с ястребом. В стихотворении «Каков я прежде был, таков и ныне я…» (1828) – с пленённой птицей (ястребов и соколов отлавливали сетями и потом обучали охоте):
Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой…
С удалым летучим хищником он ассоциирует себя и 1825 году в ироническом стихотворении «Приятелям»:
Враги мои, покамест я ни слова...
И, кажется, мой быстрый гнев угас;
Но из виду не выпускаю вас
И выберу когда-нибудь любого:
Не избежит пронзительных когтей,
Как налечу нежданный, беспощадный.
Так в облаках кружится ястреб жадный
И сторожит индеек и гусей.
Шутливым исполнением этой угрозы можно считать стихотворение 1826 года «Собрание насекомых».
В отличие от орла, сокола и ястреба упоминание Пушкиным коршуна сопряжено с демонической символикой, восходящей к славянским языческим верованиям. Птица эта считалась зловещей, нечистой. В поэме «Полтава» есть эпизод, когда готовя в отместку Мазепе донос Петру I об измене, Василий Кочубей называет гетмана старым коршуном, заклевавшим его голубку-Марию. В «Руслане и Людмиле» состояние Руслана после пропажи юной жены с брачного ложа Пушкин сравнивает с положением петуха, у которого коршун утащил из-под носа курицу, проводя параллель между хищником и Черномором и очень реалистично описывая последнюю сцену:
Над ними хитрыми кругами
Цыплят селенья старый вор,
Прияв губительные меры,
Носился, плавал коршун серый
И пал как молния на двор.
Взвился, летит. В когтях ужасных
Во тьму расселин безопасных
Уносит бедную злодей.
Напрасно, горестью своей
И хладным страхом поражённый,
Зовёт любовницу петух...
Он видит лишь летучий пух,
Летучим ветром занесённый.
В «Сказке о царе Салтане» именно в коршуна обращается колдун, преследующий царевну-лебедь. Застрелив его, Гвидон разрушает злые чары, тем самым открывая путь себе и царевне к счастью:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
В отличие от коршуна, ворон — символ неоднозначный, могущий означать и зло, и добро, и пророческий дар. Название этой птицы у Пушкина встречается довольно часто – 25 раз и, как правило, в образе падальщика (и в прямом, и в переносном смысле), восходящем к народным песням, причём не только русским. Так, известное стихотворение «Ворон к ворону летит» — переложение части шотландской баллады с использованием русских народных песен[11].
В сатире «На выздоровление Лукулла» алчный наследник уподобляется ворону, падкому к мертвечине. В стихотворении «Альфонс садится на коня…» говорится о том, что ворон прилетал клевать тела повешенных братьев-атаманов[12]. В повести «Гробовщик» есть сравнение с воронами в том же духе: «У ворот покойницы уже стояла полиция, и расхаживали купцы, как вороны, почуя мёртвое тело». И поэма «Братья-разбойники» начинается со сравнения главных героев с воронами:
Не стая воронов слеталась
На груды тлеющих костей,
За Волгой, ночью, вкруг огней
Удалых шайка собиралась.
Здесь, на первый взгляд, разбойники и вороны противопоставлены друг другу, но само сравнение говорит об их сходстве.
Вороном в драме «Русалка» называет себя старик-мельник, лишившейся рассудка после того, как утопилась его дочь, соблазнённая и брошенная князем:
Я ворон, а не мельник. Чудный случай:
Когда (ты помнишь?) бросилась она
В реку, я побежал за нею следом
И с той скалы прыгнуть хотел, да вдруг
Почувствовал, два сильные крыла
Мне выросли внезапно из-под мышек
И в воздухе сдержали. С той поры
То здесь, то там летаю, то клюю
Корову мёртвую, то на могилке
Сижу да каркаю.
Последними словами этот старик-ворон словно накаркивает гибель князя, которому хочет отомстить его дочь-русалка. Правда, наверняка это утверждать нельзя, поскольку драма так и осталась неоконченной, а сюжеты её завершения предлагались впоследствии самые разные и порой противоположные[13].
Есть иносказательный смысл при упоминании ворона в реплике Бориса Годунова в одноимённой трагедии:
Послушай, князь: взять меры сей же час;
Чтоб от Литвы Россия оградилась
Заставами; чтоб ни одна душа
Не перешла за эту грань; чтоб заяц
Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон
Не прилетел из Кракова. Ступай.
Ворон здесь не только птица. Под ним разумеется также и самозванец Гришка Отрепьев, отправившийся в Московию именно из Кракова. На наш взгляд, здесь прослеживается связь со сказкой (а вернее, сочинённой Пушкиным притчей) о вороне и орле, занимающей особое место в повести «Капитанская дочка». Неслучайно Пугачёв, прежде чем рассказать эту сказку Гринёву, поминает Отрепьева: «Пугачев горько усмехнулся.
— Нет,— отвечал он, — поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою.
— А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его пеплом пушку и выпалили!
— Слушай, — сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. — Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живёшь ты на белом свете триста лет, а я всего навсе только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орёл да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орёл клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! — Какова калмыцкая сказка?
— Затейлива,— отвечал я ему.— Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину».
В притче орёл традиционно олицетворяет светлые силы, ворон – тёмные. Пугачёв, понимая свою обречённость, но вкусив преимущества власти и силы (борьба за свободу простого люда, по нашему мнению, уходит здесь на второй план), представляет себя орлом, а Гринёв, человек чести и глубокой христианской морали, ассоциирует его с вороном[14].
Показательно, что в «Истории Пугачёва» Пушкин приводит исторический разговор генерал-аншефа графа П.И. Панина с потерпевшим поражение и арестованным Пугачёвым, где последний называет себя не орлом или орлёнком, а воронёнком: «- Кто ты таков? — спросил он у самозванца. — Емельян Иванов Пугачев, — отвечал тот. — Как же смел ты, вор, назваться государем? — продолжал Панин. — Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), — я воронёнок, а ворон-то ещё летает. — Надобно знать, что яицкие бунтовщики, в опровержение общей молвы, распустили слух, что между ими действительно находился некто Пугачев, но что он с государем Петром III, ими предводительствующим, ничего общего не имеет».
Символика ворона как тёмного начала у Пушкина противоположна символике не только орла, но и голубицы как доброго начала. Вот отрывок из «Путешествия в Арзрум», где об этом прямо говорится: «Солнце всходило. На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора. «Что за гора?» — спросил я, потягиваясь, и услышал в ответ: «Это Арарат». Как сильно действие звуков! Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к её вершине с надеждой обновления и жизни,— и врана и голубицу излетающих, символы казни и примирения...»
Из общей трактовки Пушкиным образа ворона выбивается сравнение его прадеда с этой птицей в наброске 1824 года «Как жениться задумал царский арап…», чем подчёркивается тёмный цвет кожи главного героя и как бы предвосхищается его неудачная семейная жизнь:
Что выбрал арап себе сударушку,
Чёрный ворон белую лебёдушку.
А как он, арап, чернёшенек,
А она-то, душа, белёшенька.
Здесь поэт, видимо, намеревался отразить трагическую историю первого брака Абрама Ганнибала с насильно выданной за него в 1831 году гречанкой Евдокией Андреевной Диопер, изменявшей мужу и в 1753 году за прелюбодеяния заточённой в Староладожский монастырь.
Чёрный ворон противоположен белой лебёдушке, которая ассоциируется, как в народных песнях[15] и былинах с прекрасной девушкой или молодой женщиной, как например, в былине из известного Пушкину сборника Кирши Данилова:
А и чуть было спустит калёну стрелу —
Провещится ему Лебедь белая,
Авдотьюшка Лиховидьевна:
„А и ты Поток Михайло Иванович,
Не стреляй ты меня, лебедь белую,
Не в кое время пригожуся тебе“.
Выходила она на крутой бережок,
Обернулася душой красной девицей.
Это один из источников образа Царевны Лебеди в «Сказке о царе Салтане»[16], отсутствующего в подобной сказке, записанной Пушкиным со слов няни Арины Родионовны в 1824 году.
В творчестве великого поэта образ девушек-лебёдушек встречается также в драме «Русалка» в описании свадебного обряда:
Что ж, красные девицы, вы примолкли?
Что ж, белые лебёдушки, притихли?
Али все песенки вы перепели?
Аль горлышки от пенья пересохли?
13 июля 1825 года поэт писал П.А. Вяземскому из Михайловского в Царское Село: «Милый мой! моё намерение обнять тебя, но плоть немощна. Прости, прощай — с тобою ли твоя княгиня-лебёдушка! кланяйся ей от арзамасского гуся»[17].
В «Полтаве» движения красавицы Марии Кочубей сравниваются с плавным ходом лебедя на воде и порывистым бегом лани. Подобного рода сравнение есть и в IV главе «Руслана и Людмилы»:
И дева по стене высокой,
Как в море лебедь одинокий,
Идёт, зарёй освещена…
С молодой лебедью великий поэт сравнивает и только что спущенный на Неву новый корабль в неоконченном отрывке 1833 года, и белую грудь купающейся нереиды в одноимённом стихотворении 1826 года.
Однако лебедь у Пушкина ассоциируется не только с женским, но и с мужским началом. Так, сюжет лицейского стихотворения «Леда» восходит к древнегреческому мифу о Зевсе, в образе лебедя соблазнившем прекрасную Леду. Стихотворение, думается, навеяно не только мифом, но и картинами большого царскосельского пруда с плавающими белыми лебедями, что отразилось также в стихотворении «Городок» (1815):
Люблю с моим Мароном
Под ясным небосклоном
Близ озера сидеть,
Где лебедь белоснежный,
Оставя злак прибрежный,
Любви и неги полн,
С подругою своею,
Закинув гордо шею,
Плывёт во злате волн.
Лебеди с юных лет для Пушкина неразлучны с образом Царского Села, где возрос его талант, о чём он писал в VIII главе «Евгения Онегина»:
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Великий поэт никогда не забывал чарующие его душу лирические пейзажи Царскосельского парка:
И злачных берегов знакомую картину,
И в тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу гордую спокойных лебедей.
Царское Село. 1823
Похожий вид Царскосельского Села Пушкин упомянул в 1836 году в финальной части «Капитанская дочка». Чудные мирные картины с лебедями в стихах поэта сменялись тревожными. Беспокойство лебедя, испуганного всплесками вёсел в начале поэмы «Вадим» воспринимается как недоброе предзнаменование, а в стихотворении 1826 года «Приметы» тревожные клики этих птиц наряду с заходом солнца за тучи предвещают непогоду[18].
Прекрасный царственный лебедь олицетворяет красоту и чистоту. Ему подвластна и водная, и воздушная стихии:
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывёт в сребристых облаках.
В этом известном отрывке из «Воспоминаний в Царском Селе» образ плывущей лебедем луны сопрягается с образом вольно парящего царственного орла.
Ссылки и комментарии
1. При подготовке статьи использовано издание: Словарь языка Пушкина: в 4 т. / Отв. ред. акад. АН СССР В. В. Виноградов. 2-е изд., доп. – М.: Азбуковник, 2000.
2. В финальной сцене трагедии «Борис Годунов» народ, жалея обречённых царских детей после смерти отца, говорит про них: «Брат да сестра! бедные дети, что пташки в клетке».
3. Из свободного переложения поэмы итальянского поэта Людовико Ариосто «Неистовый Орландо», песнь XXIII, октава 100.
4. Все произведения А.С. Пушкина цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.-Л.: Издательство АН СССР, 1949.
5. Подробнее см.: Цявловская Т.Г. Рисунки Пушкина. – М.: Искусство, 1983. С. 21-33. Иллюстрации в настоящей статье приводятся по этому изданию.
6. Такое упоминание есть и в стихотворении 1831 года «Обвал».
7. Императора Александра I.
8. Сходный переносный смысл слово «птенцы» встречается в VII главе «Евгения Онегина»: «школы Лёвшина птенцы», то есть помещики, внедряющие передовые методы ведения сельского хозяйства на основе публикаций писателя, экономиста, фольклориста В.А. Лёвшина (1746-1826).
9. Упоминается также охота с соколами в драме «Русалка».
10. С этими словами контрастирует идиоматический оборот в устах Кириллы Петровича Троекурова, для которого тот же Владимир Дубровский «гол как сокол».
11. Подробнее см.: Лобанова А. С.. «Ворон к ворону летит». Русский источник «Шотландской песни» Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. — СПб.: Наука, 1995. Вып. 26. С. 111-118.
12. Здесь же упоминается в сходном зловещем смысле отлетающая от трупов «ватага чёрная ворон».
13. Подробнее см. Борисова Н.А. Лирическая драма А.С. Пушкина о Русалке. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого, 2005.
14. В советское время трактовка сказки была другой. См. например: Петрунина Н.Н. Проза Пушкина. Л.: Наука. Ленингр. отд. 1987. – С. 283.
15. Например, в песне «Отставала белая лебёдушка».
16. Подробнее см.: Азадовский М. К. Источники сказок Пушкина // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. Вып. 1. С. 134-163. Выше песня процитирована по этому изданию.
17. Арзамасские гуси – общее прозвище членов литературного общества «Арзамас», на гербе которого изображался гусь: г. Арзамас славился крупными белыми гусями с длинной шеей и борцовским характером.
18. Подробнее о народных приметах у Пушкина см.: Медриш Д.Н. Народные приметы и поверья в поэтическом мире Пушкина // Московский пушкинист. — М.: Наследие, 1996. Вып. III. С. 110-124.
Иллюстрация:
Птицы (орлы?) в полёте. Рис. А.С. Пушкина в черновике стихотворения «Осень». 1833.
Следующая статья о птицах в творчестве Пушкина "Птичка гласу Бога внемлет" доступна здесь:
http://www.proza.ru/2015/01/25/2459