Предтечей Шарикова из булгаковского "Собачьего сердца", результата эксперимента хирургического, был Мышкин из романа Достоевского "Идиот", продукт новейших для эпохи создания романа достижений психиатрии. Булгаков шел по стопам Достоевского. Но итогом его творчества стал роман "Мастер и Маргарита", предтеча которого "Фауст" Гете, в первую очередь.
Бог безмолвствует, писателя обижают и не ценят, и тогда призывается некий Воланд, оплот темных сил, вариация Мефистофеля. И к его копытам припадают страждущий неценимый писатель и его муза, обретая наконец подобие покоя в одном из адских местечек. В этом романе зафиксировано поражение классической литературы XIX века, мучительное ощущение беспомощности, но и желание хоть как-то оформить хотя бы свое небытие, если с бытием не вышло, не сложилось. Это падение есть все же драма идей, в которой сквозит понимание того, что только горе и неприкаянность, только безысходность заставляют искать грязные дороги, это хоть какое, но оправдание. Иван Карамазов, хотя и беседовал с чертом, не прислуживал ему, даже в шутку, - не было последней крайности.
"Мастер и Маргарита" породил продолжение в советской литературе. Я назвал бы здесь роман Вл. Орлова "Альтист Данилов" и все творчество Стругацких. Вот только корни булгаковского отчаянья, толкнувшего его персонажей в объятия темного эгрегора, который по своему "спасает" человеков, у названных авторов не прослеживаются. Понятие устойчивой нормы, которой Булгаков не изменял, сместилось, а то и вовсе куда-то пропало, и стал хаос вместо космоса. Хаос победил космос в последней трети ХХ века.
Похоже, что это было трендом эпохи, которая пришла на смену сталинскому (и воландовскому) модерну с его космизмом и героикой великих битв. Место героя подлинного, с его цельностью и самопожетвованием, постепенно занял рефлексирующий оборотень, Румата или Штирлиц, не важно. Место общечеловеческой морали заняла корпоративная этика, код "свой-чужой", тем более что от построения коммунизма для всех было решено отказаться - только для своих правильно струганных хлопцев. Но космисты, такие как Иван Ефремов ("Час быка"), не сдались коллективному Стругацкому без боя. Трудно быть богом, говорите? А каково быть быдлом - или считаться им, по-вашему, не задумывались? Да и что вы за боги, альтисты даниловы, штирлицы и Руматы?
С середины 1960-х и до середины 1990-х эгрегор Стругацких планомерно побеждал эгрегор Ивана Ефремова; "Час быка"(или "быдла") проиграл "Трудно быть богом", причем разрушительные реформы Е. Гайдара были апофеозом этой борьбы, но потом, когда ужас и безумие стругатчины стали очевидны, весы начали понемногу изменять динамику - и это, по-моему, положительный сдвиг.
Идеология реформаторов 90-х изоморфна Стругацким, это хорошо показано в следующем посте http://pravdoiskatel77.livejournal.com/9727356.html
Разрушить для всех, чтобы построить для своих, все списав на "рынок", который сам решит, кому жить, а кому нет (какое лукавство). А кто не впишется в сей блошиный рынок, сам виноват.
Беда России в том, что в "узловые моменты истории" (по терминологии Солженицына) к власти пробираются разрушители: в 1917 году - Керенский, в 90-е годы духовные родственники Стругацких. Следствием развала Керенского был жестокий созидатель Сталин, который ценой огромных жертв - физических и духовных, поднял страну из руин, но почему, корректируя Сталина в 1960-е годы, надо было разрушать и его достижения?
Из всего словесного мусора юмористов, которых я не слушал специально, но из-за тесноты нашей жизни таки слышал, в конце 1980-х мне запомнились слова Жванецкого: "Люди - здесь, жизнь - там". Но чтобы некоторым "людям" жить "там", причем "хорошо жить", нужно было устроить блошиный рынок и все сопутствующее "здесь" - для большинства.
Нам, не избранным, не "богам" и не "демиургам" хаоса 90-х, не стоит об этом жалеть. Жизнь "там" мы тоже со временем увидели своими глазами. И поняли, что "там", как и "здесь", как и везде в конечном счете ценится достоинство и познания человека, его позитивные навыки, творческий потенциал, то, что он умеет делать. Так что я лучше с "быдлом", с неразрывностью бытия, которое определяет всему свой срок, свой час.