Пашка вышел со спортивной площадки в раздевалку, потому что почувствовал сильную боль в груди. Присел на скамейку и закрыл глаза в ожидании, что как-то всё само рассосётся. Но что-то не «рассасывалось». Внезапно он окунулся в темноту и очнулся в странном месте.
Облака не облака, туман не туман, а что-то среднее, туманно-облачное обволакивало тропинку и небольшой домик. Сам Пашка чувствовал себя непривычно легко и, поскольку вокруг вообще, кроме этого, ничего не было, с осторожностью направился к этому дому.
Дверь была старинная из дерева, с медной блестящей ручкой, которая этим самым блеском не то чтобы настораживала, но как-то диссонировала что ли.
Пашка взялся за ручку и потянул дверь на себя. Ручка была не холодной и не тёплой, а ровно температуры тела, ощущение было такое, что он вообще ни за что не взялся. Пашке это не очень понравилось, но дверь подалась легко, без всяких скрипов и непривычностей. Нет, пожалуй, она подалась слишком легко.
Не успел Пашка и двери-то как следует открыть, как из темноты пространства раздался сильнейший скрежет, и что-то ещё более тёмное и большое метнулось в дальний угол.
- Блин! – выругался Пашка поприличнее, потому что в незнакомом месте он не рискнул сразу переходить на мат, хотя очень хотелось. Входить в эту странную избу у Пашки мгновенно пропало всякое желание. Он развернулся и пошел прочь по этой же тропинке, но очень быстро она исчезла. Вокруг стояла плотная, не поддающаяся просмотру даже на расстоянии вытянутой руки, белая пелена.
- Блин! – второй раз ругнулся растерянный Пашка. - Ещё тропинку эту потеряю, тогда вообще капец!
Потоптавшись на месте и всё же разглядев под ногами грунт, он обречённо развернулся и снова отправился к злополучной избушке. На этот раз он был более осторожен. Прежде чем взяться за странную ручку, пошумел, похлопал себя по ногам для извлечения посторонних звуков. Даже крикнул: «Эй, кто там есть?» Не услышав ничего в ответ, снова аккуратно потянул дверь на себя, и снова метнулось в угол что-то большое и тёмное, и снова заскрежетало.
- Да что же это такое! – обречённо сказал Пашка. Помялся около двери и стал искать глазами, где бы ему присесть. Но вокруг стоял всё тот же плотный белесый туман, и присесть было негде. Тогда от отчаяния он сел прямо на землю, которая, во-первых, была той же температуры, как и дверная ручка, во-вторых, не пачкалась, а в-третьих, сидеть на ней было страшно, потому что она почти не осязалась. Пашке всё время чудилось, что вот-вот она под ним провалится и он вместе с ней уедет куда-то вниз.
Подумав, что всё это дурной сон, Пашка принялся себя щипать. Но эти щипки ровным счётом ни к чему не привели. Тогда Пашка разозлился и, несмотря на страх, решил выяснить, что же там скрежещет. Тем более что это Нечто явно его боялось.
Аккуратно заглядывая вовнутрь, слыша в ответ на это всё тот же странный скрежет, он уже решил больше дверь не захлопывать, а во что бы то ни стало разглядеть, что же там такое. Свет от открытой двери упал в дальний угол и заставил Пашку мгновенно отказаться от своей затеи.
- Аааа!!! – закричал Пашка и от страха припер собой захлопнутую дверь. На него из угла смотрело существо вообще без глаз, с вонючим хоботом где-то впереди, чёрное, гладкое, склизкое, без рук и ног, с округлым мешковатым телом размером с кабана, и страшно скрежетало.
Пашке потребовалось минут десять на анализ ситуации: "Первое: идти некуда, второе: я не сплю, третье: оно меня само боится, четвёртое: не сидеть же мне у этой избушки вечность, и пятое: интересно же". На другой чаше весов Пашкиных мыслей было только два аргумента: "Противное и вдруг ещё от страха укусит, или что там оно умеет".
Глава 2. "…" размышляет
Почему в названии второй главы впереди поставлено многоточие? Потому что автору трудно, а вернее, невозможно передать звуки, которыми называло само себя это странное существо. Но оно безусловно так само себе называло.
"…" сидело в углу и тряслось, потому что что-то страшно разветвлённое и ужасно белое пыталось проникнуть туда, где совсем недавно оказалось само "…" после собственной безвременной кончины.
Там, где оно жило, началась какая-то страшная, неизвестная болезнь, и все гибли как мухи. "…" уже знало точно, что оно тоже умрёт, потому что внутри появился кисло-горький вкус и всё пёком пекло. Потом оно оказалось в темноте, а потом и на тропинке, где стояло это странное сооружение. На привычную нору оно было мало похоже, но, поскольку больше не было ничего, пришлось обосноваться. И только "…" принялось тосковать от одиночества и разлуки с соплеменниками, как явилось это чудовище.
"…"от этих мыслей заскрежетало ещё сильней.
Глава 3. Пашка решается
- Ладно, я тихонько проскользну и сяду в углу рядом с дверью. Если эта тварь на меня набросится, то я быстро выскочу за дверь.
Пашка аккуратно отворил дверь и, не обращая внимания на страшный скрежет этой твари, присел на корточки у двери, со страхом разглядывая забившееся в противоположный угол чудовище. Скрежет у него был жутко противный, хуже, чем водят железом по стеклу.
- Блин! Хоть бы оно заткнулось, что ли! – подумал Пашка, отпустил дверь и зажал уши, потому что слушать это было невыносимо.
- Заткнёшься ты, тварь, или нет?! – не выдержал он через минуту.
Существо, заслышав Пашкин голос, высоко подпрыгнуло и мешковато шмякнулось на место, издав студенистым хоботом страшный хлюп и выпустив из него какую-то зелёную жидкость, которая, по счастью, до Пашки не долетела.
- Не плюйся, кому говорю! – заорал Пашка, вжавшись в стену, и замахал перед собой руками.
В ответ на это существо в углу обмякло, как-то плоско растеклось и умолкло без движения.
- То-то, - победоносно подумал про себя Пашка, немного осмелев.
Подождав, минут пять в разглядывании этого существа, Пашка, окончательно осмелев, решил проверить, живое оно или нет. Аккуратно подобравшись, зажимая нос от невыносимой вони, он снял с себя кроссовку и легонько ткнул существо в бок. Вернее, в то место, где у него должен быть бок, хотя и изрядно растекшийся.
Существо не пошевелилось и не издало ни звука. Через кроссовку было не определить, дышит оно или нет, тогда Пашка протянул к существу руку и неосмотрительно потрогал пальцем и тут же его отдернул. На указательном пальце сразу вскочил волдырь, а существо, мгновенно сгруппировавшись в мешок с хоботом, со страшным скрежетом взметнулось к потолку.
- Аааааааа!!! – заорал Пашка, перекрывая этот страшный скрежет и мгновенно оказался в своём углу.
По странному стечению обстоятельств они окончили орать и скрежетать почти одновременно. Каждый из них сидел, вжавшись в свой угол. Правда Пашка вжался так как вжимаются люди, а существо своеобразно приняло форму угла и направило в сторону Пашки свой хобот.
- Только посмей плюнуть, тварь! – заорал Пашка от страха, вызванного направлением хобота.
В ответ существо проскрежетало, но уже потише, и ещё больше приняло форму угла.
- Вот, блин! Что делать-то, - думал Пашка, но ни одной стоящей мысли не приходило ему в голову.
Тем временем, …, пораженное этим страшным белым существом, от страха впало в фазу маскировки. Они так всегда делали, если от опасности было никуда не деться, в надежде, что их примут за мертвых и не тронут. Но когда этот белый дотронулся, "…" так обожгло, что от боли он не смог выдержать маскировку и завопил. То есть, заскрежетал, ну вы понимаете.
Шёл примерно уже второй час, как Пашка и этот «кисель» сидели по своим углам. Понемногу они привыкали к внешнему виду друг друга.
Пашка первым решился нарушить молчание, на всякий случай полушепотом: «Слышь, Кисель, не боись, не трону я тебя». Он жестом скрестил у груди руки, стараясь показать, что, мол, замётано, не трону точно. Потом вытянул по направлению к Киселю обожженный указательный палец, выразительно подул на него, и снова вытянул.
В ответ раздалось тихое короткое скрежетание. Но Кисель своего положения относительно угла никак не поменял.
Прозвище "Кисель", как уже догадались читатели, Пашка дал за это мешковатое, бултыхающееся тело своего нового знакомого.
- Может он вообще тупой? Что это я, как дурак, разговариваю с ним, как с умным? Может быть это просто амёба, только большая? Пальцы тут ему показываю, слова говорю…
«…» сидело в углу и уже три раза выделяло через поры ядовитый газ. Но этот белый и растрёпанный ГРРР, (что обозначало «незнакомое страшилище»), и не думал от него погибать, а только непереносимо производил какие-то звуки. От этих звуков у «…» всё содрогалось внутри. К тому же очень настораживал и тот факт, что ГРРР мог отделять куски от своего тела и прицеплять их обратно. Такого ужаса «…» не видело ещё никогда.
В мире, где обитало «…» при встрече с врагом было принято только два выхода – убей или умри сам. Бегство не принималось. А сейчас ситуация была более, чем невозможная, убить он не мог и умереть не мог. В случае, когда в результате схватки, кто-то из его сородичей оставался в живых, а враг не был убит и съеден, то все накидывались на неудачника и съедали его. Это был непреложный закон жизни. Иначе и быть не могло. А «почему», «зачем» этого спрашивать не полагалось.
Больше того, никому и в голову не могло прийти об этом спросить. Вопросы были всегда просты и насущны: «Голоден? Спал? Моя очередь караулить детенышей?». Да и то, эти вопросы тоже не задавались, а просто следовали из окружающей обстановки, как само собой разумеющееся.
Если главная самка вставала, пристально смотрела на сообщество и шла, все понимали, что нужно следовать за ней. Кто оставался или был болен, тех оставляли без сожаления, потому что они ослабляли стаю, мешали ей выживать.
А сейчас он сидел, вжавшись в этот угол и терпел самый страшный позор в своей жизни, и не было вокруг никого, кроме того страшилища в углу, который был беспощаден до такой степени, что даже не торопился его убивать.
Глава 4. Каждому своё
Тем временем, Пашка смотрел на этого уродливого Киселя и понемногу исполнялся чувством жалости к бедняге. Кроме ожога, в котором сам Пашка был и виноват, ему этот хоботатый ничего серьёзного не причинил.
- А, может быть, он вообще – неплохой парень? Ну, трусоват. Вон как скрежещет, бедолага. Точно, от страха. Жаль, ничего по-человечески не понимает. Да и я скрежетать так не могу.
Пашка пробовал показывать пальцем на себя: «Я – Пашка. Пашка я!».
Но существо только скрежетало и испускало какое-то едва уловимое облачно.
Постепенно Пашке это надоело и его начал одолевать сон: «Да, ничего, вроде, Кисель этот… Пусть сидит в своём углу».
Проснулся Пашка от того, что ему мучительно и горячо не хватало воздуха. Склизкая тяжесть лежала на нём, а ноги невыносимо разъедало какой-то кислотой. Он сделал последний вздох…
- Ещё разряд! – белый свет ударил Пашке в лицо, боль в ногах исчезла, но появилась огромная боль в груди.
- Есть пульс, давление 60 на 40, - сказал чей-то усталый голос.
Глава 5. Жизнь прекрасна.
«…» заметил, что этот белый урод в углу стал подозрительно мало двигаться и, наконец, совсем утих.
- Сейчас или никогда! – подумал «…» и бросился на белое страшилище, подминая его под себя и выпуская кислоту для переваривания противника. Эта ядовитая жидкость в его мире могла всё превратить в студенистую массу, которую потом втягивали «хоботом» сразу вовнутрь.
Белый уродец какое-то время подёргался под ним и сразу затих.
«…» сидел в этой странной большой квадратной норе совершенно удовлетворённый победой и приятно-сытый.
О чём он думал?
Разве зверь после поглощения добычи о чём-нибудь думает?
Пашка лежал в реанимации и думал: «Какой я дурак! Ну и дурак! Мир-то не такой, как я его понимаю! С другой стороны, ведь у меня никого, кроме меня нет, кто бы его понимал иначе. Как же мне жить? Как же мне дальше жить?...».
Вдруг ему сообщилось удивительное сытое удовлетворение зверя. В этом было столько красоты и совершенства, что Пашка только охнул.
- А и правильно меня убил этот Кисель! Очень правильно!
От автора:
Я никогда не пишу сама себе рецензий.
Но здесь - особый случай.
Это - мистическое произведение и оно писалось с полным пониманием того, что будет понятно далеко не всем.
"..." это - зверь, животное. Нарочно взяла персонажем инопланетное существо, чтобы не было аналогии ни с каким другим земным.
Пашка, обычный человек, который пережил посмертный опыт страха и попытку антропологичности. Он надеялся, что это существо поймёт его речь или вообще как-нибудь его поймёт. Хочется добавить ещё об этом понятии. Временами человек наделяет животное человеческим чертами, но, зачастую это происходит или вовсе напрасно или не там, где они на самом деле имеются.
НО, человек прав в своих заблуждениях, надежде и милосердии. Равно также право и животное в своей беспощадности и в иерархии своих ценностей.
В жизни животного, в отличие от человека, нет мучительных сомнений. Они, животные, - другие. Это - огромный мир очень других существ в котором царят иная красота и совершенство. Не единая с нами красота и совершенство, а ПРИНЦИПИАЛЬНО ДРУГАЯ.
Об этом, в основном, эта вещь.
И это то, что понял Пашка.
Выразить мне это было в художественной форме трудно, поэтому я наверное не справилась.