Доспехи одеты, овациям внемлю,
Я слушаю голос капризной судьбы;
Мой конь горячась, бьёт копытами землю,
И всё порывается взмыть на дыбы.
Чертей норовистей арабские кони.
Ну вот он от боли ушами прядет.
Гнет спину дугой, словно шею в поклоне,
Приветствуя пестро одетый народ.
Дамасские латы сдавили мне тело,
Нагрелась под солнцем июльским броня;
А ей до меня абсолютно нет дела,
Я мучаю зря и себя и коня.
В тоске беспросветной взираю на ложе,
Сквозь прорезь забрала с досады плюю;
Она затесалась туда, где вельможи,
Сдается, что строит глаза королю.
И старый дурак ей внимает прилежно,
Забыв про подагру, запор и мигрень,
Таращит свои близорукие вежды,
Что даже корона сползла набекрень.
Молитву творю: «Дай смиренья мне, Боже!»
Боюсь, что во гневе дойду до греха.
В атлас и шелка разодеты вельможи,
А тут, кроме имени, – вошь и блоха.
Казны не сыскал я в минувшем походе,
Не смог ничего, кроме ран, обрести.
В наш век просвещенный честь рыцаря в моде,
Но лесть при дворе все же больше в чести.
Дела царедворцев черны, словно сажа,
И речи лукавы, и помыслы злы,
А даму свою я лишь видел однажды –
И то в половину полета стрелы.
Враг рода людского затмил мне сознанье,
Иль глупость, что стала началом всех бед,
Когда я, призрев в полстрелы расстоянье,
Поспешно свершил преглупейший обет.
С тех пор увенчал я свой образ печалью,
Рыдаю, себя за беспечность кляня:
А вдруг там сокрыто под темной вуалью
Ужасное нечто, как череп коня?
Как скрежет металла звучит ее голос,
Под тряпками дряхлость сокрыла свою,
Коль так – закую её в верности пояс,
А ключ от него где-нибудь утоплю.
Усталое сердце ждет шумного пира,
Вертепы Парижа я знаю уже;
Коль выживу, тотчас же, после турнира
Подамся к девицам мадам де Фурше.
1999 г.