Глава 10. Столица
Весь следующий день, петляя между ледовыми полями, цепочка судов идёт к Диксону. Прошедший накануне шторм растревожил, поломал во многих местах, огромные поля старых льдов. Белоснежные, торосистые, отдающие синевой в подводной части, огромные льдины медленно дрейфуют к берегу. Вглядываясь в экран радара, старпом тихо говорит:
- Чего он тянет, не меняет курс? Здесь течение сильное, нагонит сейчас льда, если не успеем проскочить - прижмёт к берегу. Потом ледокол придётся вызывать.
- Тянет до последнего, не хочет крюка давать.
Ароныч провёл пальцем по экрану прибора, показывая северный маршрут.
Как бы в подтверждение его слов ожил динамик и с флагмана донеслось:
- Внимание каравану! Уходим севернее, идём вдоль кромки полей. Сократить дистанцию, но не наваливаться.
Капитан удовлетворённо хмыкнул, а старпом направился к столу с картой, отмечать точку поворота в маршруте. Прибавив ходу, изогнувшись дугой, караван уходит на север, ближе к сплошному льду.
Так и шли: слева до самого горизонта массив из старого льда толщиной метра в два, а справа, «минное поле» из крупных обломков ледового поля. Осматривая панораму, через окуляры бинокля, у меня невольно возникли поварские ассоциации. По левому борту - огромный белый блин. По правому борту неведомо кто щедрой рукой бросил в огромную кастрюлю моря порцию «пельменей». Они движутся, наползают друг на друга и готовы вот-вот слипнуться в однородную массу. И в этом арктическом «вареве» промоина, шириной метров в триста, по которой мы – четыре «чебурашки» и пробираемся на Юго-Восток.
Заметив на кромке ледового поля большое тёмное пятно, беру бинокль и всматриваюсь. Семейство моржей, особей восемь - отдыхают. Вернее даже не семейство, а гарем. Три-четыре самки, молодняк и огромный самец-вожак - обладатель огромных желтоватого цвета бивней. Одни спят, распластавшись ниц на льду, иные, лёжа на боку, лениво почёсывают себя ластами. Дальше всех от воды расположился глава семейства. Как бы прикрывая собой тылы со стороны торосов. Опираясь на ласты, клыкастая громадина, возвышается над сородичами, поводит головой из стороны в сторону, принюхивается, фыркает.
Судно уже близко от животных, мы идём вдоль кромки, метрах в ста. Можно всё хорошо разглядеть и без оптики.
В очередной раз, поведя головой в сторону торосов, вожак издаёт рык и, оттолкнувшись ластами, начинает сталкивать грудью самку со льдины. Моментально всё семейство оживает, приходит в движение. Животные плюхаются в воду. Последним, не спеша, с достоинством соскальзывает в воду самец.
- Не даём зверью покоя и тут, - комментирует старпом.
- Да ну, как же! Чхать они на нас хотели, а вернее – фыркать. Не от нас они драпают. Умке кайф обломали, оставили без обеда. Вон он, в торосах прячется, метров пятьдесят левее смотрите, - возразил Лёха-рулевой.
Три бинокля развернулись в указанном направлении.
В этот момент медведь, положив передние лапы на торос, встал во весь рост.
- Вот это махина! – восторженно выдохнул старпом.
- Здоров бродяга! Метра три с гаком будет, - продолжил капитан.
- А чистый какой! Просто белоснежный, ни единого жёлтого пятнышка старой шерсти на нём, - не удержался и я от восхищения зверем.
- В самом «соку» стервец, силища-то какая! Ух, убивец!
- Что тут говорить, сразу видно – хозяин! – поддержал старпома капитан.
А умка позировал. Опираясь на торос, вытянул мощную шею в нашу сторону, раздувая ноздри – принюхивался. В отличие от нашего Лёхи, медведь был уверен, что это мы спугнули добычу, лишили его обеда. Недовольно мотнул головой, рыкнул и опустился на лапы. Не спеша, слегка косолапя, смешно подкидывая зад, побежал между торосов вглубь ледового поля.
- Утёрся хозяин Арктики! За ним не заржавеет, справный зверюга, видно, что не бедствует. Здесь не обломилось, в другом месте наверстает, - улыбаясь, капитан положил бинокль на стол и, повернувшись ко мне, спросил:
- А что у нас сегодня на обед?
Выслушав мой ответ, продолжил:
- Я к чему спрашиваю-то? Если всё будет нормально, то поздно ночью или рано утром будем в Диксоне. После завтрака берите с ребятами муку и отправляйтесь в пекарню. Посмотришь посёлок, кто знает, доведётся ли ещё когда побывать. Всё же это Диксон – столица Арктики, а не хухры-мухры.
Заметив моё недоумение, спросил:
- Что не так?
- Почему посёлок, я всегда считал, что Диксон – город, столько всего с ним связано? Даже «Аэрофлот» туда летает.
- Так-то оно так, да вот только на город он по населению не тянет. Да в нём народу всего пять тысяч. А вот что касается истории – это точно, но за историю у нас не принято давать звания, и не только населённым пунктам.
После небольшой паузы продолжил:
- После завтрака на судне останется только вахта. Остальные спишутся на берег. Сегодня готовь обед с запасом, чтобы и назавтра ребятам осталось, они и без тебя разберутся. Сам решай, сколько тебе надо времени чтобы приготовить ужин, вот тогда и вернёшься с берега.
Получив такие напутствия на следующий день, я ушёл с мостика.
Уже поздно вечером, закончив уборку и собираясь на перекур, остановился напротив контурной карты, висевшей на переборке в камбузе. Надо провести чёрточку маршрута до точки, означающей Диксон, и поставить дату. Взял в руки шариковую ручку и задумался, глядя на карту.
Вспомнился восьмой класс, школьные уроки по географии. Мог ли я тогда давно-давно представить, что мне предстоит не только учить эти названия, означающие крайние точки нашей страны – мыс Челюскина, мыс Дежнёва, пролив Беринга, но и видеть их. Да нет, конечно. В мыслях - точно нет. В мечтах только, но всё когда-то проходит, сглаживается.
Прошло, сгладилось – время берёт своё.
Давно прошла, испарилась, детская непосредственность. Улетучилась куда-то юношеская восторженность, уступив место взвешенности и рассудительности. Но почему же слегка дрожит рука и сладко ноет под ложечкой, когда ты ведёшь черту маршрута, ставишь точку, пишешь – Диксон? Да всё это оттуда – из детства и юности. Из книг, фильмов, а позже из программы новостей по телевизору. Тут тебе и «Два капитана» Каверина, полярники, «Ермак», знаменитые на весь мир экспедиции, дрейфующие станции. И всё сходится в этой точке, которую ты так жирно сейчас рисуешь на обычной контурной карте.
Вот где догнали отголоски детско-юношеских мечтаний и восторгов. Только сейчас, незаметно, «на мягких лапках», входит осознание, что ты реально находишься на краю света, рядом с историей, прикоснуться к которой доведётся не многим. Как странно порой переплетаются детство, мечты и реальность. Понимаешь всё - тебе уже не пятнадцать лет, а тридцать пять, и всё же рука предательски подрагивает, когда ведёт линию.
Запись в коленкоровой тетради: Двадцать восьмое августа.
Встали на рейде Диксона ближе к материковой части посёлка.
Раннее августовское утро совершенно не похоже на летнее. Бледно-серая сплошная пелена облаков над бухтой, островом и посёлком на материке. Луч прожектора со стрелы портового крана режет морось, падающую с низкого неба. Не туман и не дождь, а мельчайшая водяная пыль бесшумно оседает на всём. Набухший влагой кормовой флаг поник. Тонкая струйка воды, сочась серебристой нитью, падает с него в тёмные воды бухты. От причала долетают особенно громкие реплики докеров и лязг металла.
Через пять минут голова, телогрейка и сигарета в руке - мокрые. Не докурив до половины, тушу её и вглядываюсь в противоположную сторону, где должен быть остров Диксон.
Его очертания размыты, как бы стёрты неумелой рукой. Такое впечатление, что серый лист просто испачкали, да так и бросили. Зато на этом фоне чётко просматриваются тёмные контуры двух ледоколов, вставших на якоря ближе к островной части посёлка. Силуэт одного из кораблей хорошо знаком любому человеку в нашей стране. На спичечных этикетках, марках, открытках и в программе новостей по телевизору – его изображение мелькает всюду. Огромным чёрным «утюгом» на водной глади лежит первый в мире атомный ледокол «Ленин». Чуть правее от него, ещё один ледовый трудяга. Тёмный корпус и белоснежная, высокая, прямоугольная надстройка. Пусть он и поменьше флагмана, но смотрится внушительно.
«Интересно, кто поведёт нас через пролив»? - зябко передёрнув плечами, я ухожу с кормы.
Промозгло и холодно, а на календаре – лето.
После завтрака всем убывающим на берег боцман выдал брезентовые плащи с капюшоном. Желающих отправиться на берег по такой погоде немного. Нас четверо с двумя мешками муки и ещё трое ребят – «гонцов». Подтверждая мою догадку, Саныч сказал:
- Если будешь брать водку, то только одну бутылку. Ради запаха, так сказать, и чтобы не отвыкнуть. Всё, с пьянкой завязываем.
- Одну, так одну, я и не собирался брать больше, - ответил ему, пожав плечами
Вахтенный штурман связался с диспетчером порта и попросил, чтобы рейдовый катер подошёл и к нашей «чебурашке».
Забрав людей с трёх судов каравана, портовый «извозчик» наконец-то прижался и к нашему борту. Перегрузили на его палубу мешки и спустились сами. Народа в катер набилось много, не то чтобы присесть, стоять пришлось, как в трамвае в час пик. Я протиснулся к борту, достал сигарету и закурил. Появившийся примерно за час до нашей погрузки на катер ветерок разогнал слегка хмарь над головой. По крайней мере, морось прошла и можно сбросить с головы капюшон плаща.
Остался за кормой длинный морской причал со стоящим под разгрузкой сухогрузом. Закладывая плавную дугу, катер выруливал к дощатому причалу посёлка. Справа и слева от него привычные глазу неказистые хозяйственные постройки и несколько гусеничных вездеходов рядом с ними.
А дальше, взбегая на невысокий пригорок – сам посёлок. Расквашенная колёсами и гусеницами чёрная земля улиц и переулков. Влажно блестят мокрые доски настилов – арктических тротуаров, оступившись с такого, можно увязнуть по колено в чёрной грязи. Приземистые одно и двухэтажные утеплённые бараки. Россыпью по пригорку - десяток новых панельных пятиэтажек. Между жилыми домами обязательный атрибут нашего бытия – натянутая между столбиками проволока. Деревянные прищепки удерживают на ней простыни, наволочки и весьма обширный набор исподнего, всевозможных размеров и скудной окраски. Своеобразная выставка хилых достижений легкой промышленности. Привычно и знакомо, всё как во множестве мелких городков нашей великой и необъятной.
Ни единого кустика, не говоря уже о деревце. Бледная, редкая щетина травы, островки рыжего мха и робкие, мелкие жёлто-белые цветочки на пригорках. Но даже они не могут скрасить унылость общего пейзажа.
Передо мной панорама знаменитого Диксона. Да, это не остров Вайгач с его мизерным населением. Я ожидал увидеть здесь что-то большее, достойное славной истории этого места. Возможно зимой, тонущий в снегах, подсвеченный северным сиянием, или хотя бы только уличными фонарями, он смотрится иначе - более весомо, значимо, но сейчас…
И всё же это Диксон – столица множества арктических экспедиций. Что есть, то есть, из истории, как и из песни – слов не выкинешь.
Нам спешить некуда. Посторонились, пропуская на причал местный люд, спешащий по делам в главную часть поселка. Уже на причале мы с Санькой помогли Лёхе и боцману взвалить мешки на плечи. Первыми взяли вес они.
Растянувшись длинной цепочкой, моряки двинулись по мокрому настилу. Наша четвёрка замыкала шествие. «Тротуар» вёл к посёлку с небольшим подъёмом и вереница людей с поклажей хорошо просматривалась. Мне это что-то напомнило. Вот только что? Через пару минут вспомнил.
В детстве доводилось видеть, как из разорённого кем-то муравейника, трудяги - муравьи, спасая кладку яиц, переносят их в новое жилище. Такая же движущаяся цепочка тёмных фигурок с белыми шариками поклажи. Невольно улыбнулся воспоминанию, всплывшему из далёкого прошлого. А минут через пятнадцать стало не до улыбок. Шестидесятикилограммовый мешок муки лёг на мои плечи. Передо мной маячила фигура Саныча, страхующего Саньку с мешком на плечах, а замыкал цепочку за моей спиной Лёха. Так и шли вверх. Встречный народ, спешащий к причалу на катер, разворачивался боком, жался к краю настила, пропуская нас. И, что поражало больше всего – здоровались с нами, ну точно, как в обычной деревне. Сменившись пару раз, наконец, оказались у дверей большого барака. Ребята распахнули дверь, пахнуло свежевыпеченным хлебом. Всё, мы у цели.
Небольшой зал: в центре застеклённая будка, загораживающая проход в коридор и далее в недра пекарни. Ввалившихся в помещение моряков встретил пожилой вахтёр в накинутом на плечи чёрном флотском бушлате с отпоротыми погонами. Выйдя из «стекляшки» приветствовал моряков:
- О, кого принесло! Заждались уж вас, что-то припозднились вы нонче? Улыбаясь, поблёскивая несколькими золотыми зубами и поглаживая пушистый седой ус, старик шагнул навстречу Санычу, протянул огромную пятерню и продолжил, здороваясь:
- Жив, здоров боцманюга! Вот и хорошо, вот и ладно. Что так поздно в этом году объявились?
У стены рядом с входными дверями стоят тележки, на которые ребята укладывают мешки с мукой. Вот оттуда и донёсся голос Саньки, опередившего с ответом боцмана:
- Прокопыч, я понимаю, что в твоё заведение капитаны с мешками на плечах не захаживают. Спросить ты их не можешь, так решил нас попытать? Мы люди подневольные, когда скажут якоря выбирать тогда и поднимаем.
Вновь старик расплылся в улыбке, даже привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть за спины моряков и, узнав Саньку по голосу, повернулся к Санычу с утвердительным вопросом:
- И баламут с тобой?
- А как же без него, он у нас как талисман, - пояснил боцман.
- Так это ж хорошо не пропадёте с ним. Говорят, он у вас вместо орла на носу судна размещается, когда идёте проливом.
И Прокопыч протянул руку навстречу пробирающемуся к нему через толпу Саньке, со словами:
- Иди сюда чертяка, - и приобнял протиснувшегося к нему матроса за плечи.
Боцман с «Омского – 113» попытался подколоть наш экипаж:
- Этот «орёл» не на носу гнездится, а под носом болтается, как…
- А ты не завидуй! Своего пора иметь, меньше бы дыр латали каждый раз, - осадил его Саныч.
Кто-то крикнул в толпе:
- Мужики, хорош трепаться, пошли к магазину!
Толкаясь в дверях, основная масса моряков двинулась на выход. К нам подошёл Лёха, спросил боцмана:
- Саныч, пойду и я, хоть очередь займу, а то набьётся там сейчас народа.
- Давай, мы быстренько здесь, потом подгребём к тебе.
А в это время Санька в своей коронной манере расспрашивал вахтёра:
- Прокопыч, ты лучше скажи мне, Любаша-то работает у вас ещё, аль замуж успела выскочить, пока я героически покорял моря и океаны?
И повернулся к морякам, отвечая на шутки, посыпавшиеся со всех сторон. Вахтёр всплеснул руками, ответил Саньке в спину:
- Ох, етить твою! Пустозвон чёртов, балабол, - и шагнул в будку.
Пригнулся к микрофону, щёлкнул клавишей на селекторе.
- Слушаю Прокопыч, что у тебя? – донеслось из динамика.
- Катерина, принимайте муку у перегонщиков. Прибыли за хлебушком бродяги.
И покосившись в сторону Саньки, разговаривавшего в этот момент с боцманом, ещё ниже пригнулся к микрофону и тихо продолжил:
- Шепни там Любахе, её Санька - раздолбай прибыл, уже спрашивает о ней.
Динамик прыснул женским смешком и в ответ послышалось тихое:
- Да какой он её? Таких болтунов здесь крутится много. Ходят, облизываются, а как до серьёзного что-то доходит, так в моря бегут. Нужен он ей?
- Да ты шепни, а там пусть сами разбираются, - добавил вахтёр и дождавшись ответа:
- Да скажу, как не сказать-то? - щёлкнул тумблером, отключая связь.
Ребята покатили тележки гружённые мешками в коридор. Прокопыч бросился навстречу, раскинув руки, возмущённо закричал:
- А ну суши вёсла! Куда прёте в таком виде? Сымайте хламиды, это вам пекарня, а не портовый причал. Бросайте в угол - тогда пущу.
Ничего не поделаешь, пришлось снять брезентовые плащи с мучными пятнами на спине, бросили на пол в углу. Прокатили тележки по коридору и оказались в следующем небольшом зале. Здесь к запаху свежего хлеба явственно примешался дух забродивших дрожжей. Навстречу нам вышла дородная, румяная, улыбающаяся женщина бальзаковского возраста. Вся в белом. Куртка, брюки из белой ткани, а пышная причёска спрятана под несколькими слоям марли. Оно и понятно – женщины работают с хлебом и чистота во всём должна быть идеальной.
Катерина – начальница хлебопёков направилась к нашей группе, когда сопровождаемая взрывом девичьего смеха, за её спиной вновь распахнулась дверь из цеха, и несколько смеющихся девушек шутливо вытолкали в зал не очень-то и сопротивляющуюся подругу. Чуть выше среднего роста, русая коса свёрнута бубликом, спрятана под марлевую повязку и покоится на спине. Даже свободные белые одежды не могут скрыть или испортить очертания стройной фигурки. Лукавая улыбка, пухлые губы, а глаза василькового цвета скользят, перескакивая с одного лица на другое - она ищет кого-то взглядом, но пока не видит.
Пригнувшись, Санька прячется за спинами моряков сомкнувших строй. Любаша делает ещё пару шагов в нашу сторону и в этот миг Санька выскакивает. Раскинув руки, бросается к девушке. Взвизгнув она разворачивается, пытаясь спастись бегством, но её подруги визжа хором, захлопывают дверь, отрезая ей путь к отступлению. Поздно. «Увяз коготок – птичке пропасть».
Санька обхватил её, сцепив руки «замком». Прижал Любашу к себе, оторвал от пола и, закружив с ней, как в вальсе, скрылся с «добычей» за углом - в коридоре. Девушка молотила его по спине кулачками, долетали сдавленные, наигранно-возмущённые фразы:
- Сашка, зараза! Пусти …что ты делаешь? Руки убери, отобью ведь грабли. Послышались звонкие шлепки и щёпот Саньки:
- Кого ты тут видишь? Нет никого, … соскучился я Любань.
Она пыталась возражать, но запнулась на полуслове. Наступила пауза в перепалке. А отдышавшись, вновь продолжила увещевать матроса:
- Санечка, ну прекрати, неудобно ведь…
Долетел и его приглушённый, с лёгкой хрипотцой ответ:
- Всё Любань, жди сегодня в гости. Второй год напрашиваюсь. Извела ты меня - сил моих нет.
- Сил нет, а в гости напрашиваешься, что я буду делать-то с тобой обессилившим? Ерунду-то не мели, тут тебе не Ленинград, все на виду. Все о всех - всё знают. Ты опять в моря свалишь, а мне жить здесь. Тоже мне…
И опять запнулась. Не дал ей Санька договорить фразу.
Всё это происходило в коридоре за углом, не видимое нашему глазу, но до слуха невольно долетало. А здесь в зале, Любашина начальница громким шёпотом внушала в то же время боцману:
- Ну, что он вытворяет обормот? Второй год девчонке голову морочит. Ему что, ленинградских девок мало? Парень-то видный, но трепач, да и выпить говорят, не дурак.
- Катерина, да вы слушайте людей больше, вам ещё и не такого про него наговорят! Нормальный парень, голова у него светлая. А если и выпивает - то не больше, чем все остальные, - возразил ей Саныч.
- Так все остальные - они разные бывают. Вон к ней старлей-пограничник клинья подбивает, говорят, даже замуж зовёт. Не пьющий, да и старлей он только сегодня, а лет через десять, глядишь – уже и полковник. Чем плохо-то? Она у нас девчонка умная, всё при ней! Красавица писаная! Кому, как не ей в жизни устроиться-то надо? – «вытащила из рукава» козырную карту-сплетню Катерина.
- А Любаша-то что? – насторожившись, прищурил глаз боцман.
- Так она - дурёха и на шаг его к себе не подпускает, всё принца видно, ждёт. А где их взять-то? Не залетают они в наши мёрзлые края. Так вот и твой Сашка, что он и кто он? Что он может дать ей? Обычный матрос - бродяга. А случись что? Так ведь и в молодухах вдовой можно остаться. Все под Богом ходим, а вы говорят – ближе всех, - решила добить Саныча последним аргументом начальница.
- Это ты Катерина, правильно говоришь, что мы ближе многих под Богом ходим. Так мы и чаще, наверное, ему молимся. За то он и держит нас на плаву. А старлею, ты уж больно быстро звания присваиваешь. Знаешь, сколько надо пар сапог износить, пока до полковничьей папахи дослужишься? Уж точно, не десяток пар. А что касаемо Сашки, я тебе так скажу: «С его головой, да при хороших женских руках, да с его тылами в Ленинграде», - и закатив глаза, Саныч кивнул в потолок, предложил женщине:
- Отойдем в сторонку Катеринушка, шепну тебе кое-что, но только без передачи. Их дело молодое, сами разберутся, - и, прихватив заинтригованную женщину за талию, боцман отошёл с ней на несколько шагов в сторону.
По вытянувшемуся лицу, и по взлетающим бровкам женщины, можно было понять, что всё, что она сейчас слышит от боцмана – оказалось огромным сюрпризом. Я мог с лёгкостью догадаться, о чём повествует ей боцман.
Но вот он закончил. Катерина, отступив от Саныча на шаг, тихо и недоверчиво спросила:
- А ты не заливаешь? Сказку мне тут про принца рассказываешь! Дружка своего расписываешь?
- Ты что Кать, первый год меня знаешь? Когда я трепался? – изобразил обиду боцман.
И ещё раз напомнил женщине:
- Только смотри, мы ж с тобой договорились – ей ни слова.
- Ну, смотри Саныч, если соврал, на глаза мне больше не попадайся. Не бойся, ей ничего не скажу – пусть сама решает, не маленькая уже, - и направилась к тележке с мешками.
Тихо, вслух, пересчитала их.
Повернувшись ко мне, Саныч, заговорщицки подмигнул. Мы с ним, отлично понимали, что уже сегодня, новость о Саньке попадёт к Любаше. Не сможет женщина удержать в себе такое. Не в её это силах. Цель была достигнута. Теперь старлей-пограничник не только на шаг - на пушечный выстрел не будет допущен к Санькиной зазнобе.
В этот момент Любаша наконец-то выбралась из объятий моряка и, оттолкнув от себя парня, выпорхнула из коридора. Улыбаясь, оглянулась раз-другой и побежала к дверям в рабочий зал. Распахнув её, обернулась вновь, даря Саньке ещё одну улыбку.
А нас, как будто и нет.
Всё правильно, так и должно быть. Любовь – слепа.
- Так, всё мужики! Муку я у вас приняла. За хлебом раньше трёх часов не появляйтесь. А теперь – марш отсюда! Нечего вам тут делать, - и жестом полководца Катерина указала направление к выходу.
Продовольственный магазин Диксона поразил меня. Поразил не пустыми полками, как на Вайгаче, а имеющимся изобилием. Колбасы, сыры – нескольких сортов. Водка любая вкупе с питьевым спиртом. Шампанское и коньяки. Красная икра в эмалированных судках, а не в маленьких баночках. Такое я последний раз видел только в далёком детстве конца пятидесятых или начала шестидесятых годов в рыбном магазине на первом этаже нашего дома.
Поджидавший нас в магазине Лёха, видно, уже несколько раз перепускал очередь и теперь, почти стоя перед прилавком, пытался «ввинтить» в неё и нас, обращался к очередникам:
- Мужики, я же предупреждал!
А ему в ответ неслось сразу из нескольких глоток:
- Обалдел, что ли? Ладно бы одного, а их трое подвалило! В очередь давай! Обеденный перерыв начинается – отовариться, надо успеть. В очередь вставайте…
Спорить и доказывать что-то не имело смысла. Нам спешить некуда, а местных мужиков можно понять - их время поджимает.
- Хорош горло драть! Встанем, - одёрнул горлопанов боцман.
И кивнув в сторону открытой бочки с малосольным омулем, сказал Лёхе:
- Бери, что надо, четвертинку хлеба и парочку рыбёшек на закусь прихвати.
- Саныч, кого гуляем? – подначил его Санька, когда мы направились в хвост очереди.
- И кого и что – повод есть.
- Коротко, но не ясно пока, ну, да и бог с ним. Главное, что повод есть.
Минут через пятнадцать и мы оказались перед прилавком. Я особенно удивился замороженным фруктам и ягодам в картонных коробках. Перехватив мой удивлённый взгляд, боцман тихо спросил:
- Шеф, а не слабо вареников с вишней забацать?
- Как нечего делать, только если поможете косточки из ягод выковыривать?
- А «нахрена попу гармонь»? Зачем их выковыривать-то и так полетят за милую душу, - обернувшись к нам, вклинился в разговор Санька.
- Не знаю, как тебе, а мне зубы ещё пригодятся.
- Извини, Саныч, совсем забыл, что у тебя жена с Кубани, видно, закормила тебя варениками, а я уж и не помню, что это такое. А тем более, с косточками они или без.
- Двигай, трепло! Берём по килограмму вишни на нос, - и боцман слегка толкнул его кулаком в спину, подталкивая к прилавку.
В полиэтиленовый пакет аккуратно опустил кулёк с ягодами. Следом большая коробка конфет, две шоколадки и бутылка «Шампанского». Водку Санька не взял. Мы с боцманом переглянулись.
- Джентельменский набор, вот только букетика не хватает, и тут ты его не найдёшь. Понятно, кого ты сегодня в очередной раз пытаешься «гулять». Если мне память не отшибло, то после двух последних попыток, нам пришлось распивать эту шипучку на судне.
- Надеюсь, что третий раз я вам подобное удовольствие не доставлю. Два года ужом кручусь вокруг неё, - и, махнув рукой, матрос направился к дверям.
Отоварившись, мы собрались за углом - на «завалинке» магазина. Две «тёплые» компании - местные докеры и моряки с ледокола «Капитан Драницын» потеснились, уступая нам место на досках. Пока Лёха разложив на бумаге, нарезал хлеб и рыбу, боцман достал из кармана раздвижной пластмассовый стаканчик. Выдул из него мусор и огласил повод для выпивки. Оказывается, сегодня утром он получил радиограмму от жены, что дочка нашла себя в списках, поступивших в институт. Поздравляя Саныча, стаканчик с водкой пошёл по рукам.
- Хорошее дело, молодец у тебя дочка, - занюхивая порцию корочкой черняшки, заключил Лёха.
- Это отлично конечно, но вот жена остаётся без шубки – это плохо.
Отпустив шутливый подзатыльник Саньке, боцман поправил его:
- По очереди будут носить, дочка-то догнала уже мамочку ростом и габаритами. Не уж-то она не уступит ей шубку, чтобы мы с жинкой в театр, или в кино прошвырнулись?
Вылив остатки водки в стаканчик, пустили его по кругу. По глоточку хватило всем.
Справа от нас, портовый докер рассказывал приятелям, что через пару месяцев у него набежит полная «полярка», а значит, «грязными» - без вычетов, будет получаться рублей семьсот. Можно будет поработать ещё пару лет и перебраться на материк. Денег на домик или хорошую квартиру в родном Ставрополье хватит и даже на машину может остаться. Кто-то из приятелей засомневался:
- Все так говорят, а как дорвутся до «полярки» - так «жаба» и задушит. Думаешь, так просто оторваться от деньжищ и перейти на сто рублей с мелочью?
Они заспорили.
В компании ледокольщиков, узнав, что мы с перегона – начали разливать очередную бутылку, приглашая нас присоединиться. Сообщили нам, что они поведут нас через пролив. Санычу пришлось объяснять своему коллеге с «Драницына», что у нашего Ароныча сейчас всё строго:
- Спасибо ребята, но всё - нам хватит. Отгуляли мы своё, пока шли сюда. Теперь - шабаш, капитан шею намылит.
- Наслышаны мы про вашего мастера, толковый, серьёзный капитан. Уж сколько лет здесь ходит. Нам-то проще, мы за бронёй, а вам да…не до баловства. Так что, уговаривать не будем, - пробасил боцман-ледокольщик.
Распрощавшись с моряками, мы двинули дальше в посёлок - к центру. Поравнялись с почтовым отделением.
- Давай зайдём, - предложил Саныч и пояснил:
- Купим чистых конвертов с их специальным штемпелем. Я всегда покупаю. В Ленинграде за такой конверт коллекционеры по пятёрке дают.
- Ну, Саныч, ты и жучила! Там шкурки, здесь конвертики - кругом деньгу сшибаешь. С тебя, если за ноги потрясти, небось, червонцы веером посыпятся.
Обернувшись к Саньке, прищурив один глаз, боцман язвительно ответил:
- Тоже мне ещё, нашёлся «Геракл засушенный», потрясёт он! Я ж не ворую, если эти сумасшедшие коллекционеры платят, почему бы не продать. Это, во-первых, а во-вторых – у меня под боком папаши с мамочкой нет. Я сам – кормилец.
Саньке крыть было нечем.
Минут через десять вышли из отделения связи, держа, по пять конвертов – больше не продали.
Прямоугольный чернильный штамп на лицевой стороне конверта. Крупными буквами – Диксон, год и дата. В центре штампа силуэты белой медведицы с медвежонком на льдине.
Санька протянул коллекционную редкость боцману.
- Саныч, держи. Ты ж понимаешь, они мне до одного места. Я тут нацелился на другую редкость. Если вывезу отсюда, вот это будет выигрыш! Не чета твоему.
- Да кто же против? Только смотри, чтобы не получилось, как у второго помощника. Помнишь такого?
- Ну, боцман! И ты ещё на мой язык клевещешь, что он поганый, а сам-то, что сейчас ляпнул? Нашёл, с кем меня сравнивать.
Обиженный Санька развернулся и решительно зашагал по настилу. Сунув конверты во внутренний карман телогрейки, и бормоча:
- Вот дурила, обиделся что ли? – Саныч быстрым шагом устремился за матросом и, догнав его, обнял за плечи, что-то тихо говоря.
- А что это за история со вторым помощником, ты её знаешь? – спросил я Лёху.
- Знаю, конечно, но не сейчас же рассказывать? Вот будем возвращаться домой, тогда и расскажу. Саньки-то наверняка с нами не будет.
Всё время, как мы ступили на землю Диксона, шли по его улицам, меня не покидало ощущение, что мне чего-то не хватает во всём этом антураже. Люди, строения, транспорт - всё есть. И только теперь в центре посёлка, в его наиболее оживлённой части – понял. Я не видел детей, не слышал их голосов. Спросил об этом ребят, догадываясь, что они мне ответят, и услышал в подтверждение моих догадок:
- А что ты хочешь? Сейчас же лето. Детский сад и школьников с первого дня каникул отправляются на Юг – в Крым, Анапу, Геленджик, - уточнил Саныч, а Лёха добавил:
- До первого сентября ни одного детского голоса не услышишь.
- Родители здесь деньги зарабатывают на будущее, а дети-то причём? Зачем их мучить? Они – бедолаги и так солнца почти не видят на этих широтах. Полгода – ночь, а за оставшиеся шесть месяцев если дней двадцать солнечных насчитаешь, то и хорошо. Родителям летние лагеря обходятся в копейки, а в зависимости от стажа на северах и места работы, так и вообще бесплатно. И не только здесь, так по всему крайнему северу – в Тикси, Певеке и это правильно. Так и должно быть, - подвёл итог Саныч.
Записал эти строки и не удержался, чтобы не задать вопрос себе и не только: «Вот вам и совдепия – как стало модным сейчас называть те десятилетия. А как обстоят дела в наше, не демократическое, и совсем ещё не капиталистическое время?»
От населения в пять тысяч в посёлке осталось шестьсот жителей. Это те, кто не смог ничего сделать, или бежать им было некуда в девяностые годы, когда по стране гулял лозунг – спасайся, кто как может. Есть ли сейчас на Диксоне семьи с детьми? И как, чем, можно будет заманить людей в эти Богом, а главное - властью забытые края? А ведь придётся заманивать. Арктику надо продолжать осваивать. Не будем мы – найдётся много желающих со стороны.
Одни вопросы, а ответом – мизер. Ладно, не буду о грустном. Продолжу рассказывать о том, что было тогда – в восьмидесятые годы.
Убивая время до возвращения в пекарню, продолжили экскурсию по посёлку. Зашли в дом культуры. Нас встретила пожилая женщина. Провела по фойе, рассказывая об артистах приезжавших недавно на Диксон. Распахнула двустворчатую дверь в зал. При свете тусклого дежурного освещения можно было рассмотреть приличное помещение мест на пятьсот со сценой. На дальней стене полотно широкоформатного экрана. Всё как в хорошем дворце культуры районного масштаба. Поблагодарив женщину, мы вернулись на улицу под ледяной, пронизывающий ветерок из тундры. Прошло всего минут двадцать, а погода резко изменилась. Напомнила нам – где мы находимся.
Зябко поёживаясь после тёплого помещения, подошли к памятнику защитникам Диксона во время войны. О событиях августа тысяча девятьсот сорок второго года я кое-что знал. Рассказывая, боцман добавил некоторые подробности. Повернувшись к ветерку спиной, я прикурил.
Слушая Саныча, ребят, в моей голове не укладывалось – как горстка ополченцев, малосильная, полуразобранная артиллерийская батарея и сторожевой катер с пушкой сорокапяткой, смогли не только устоять, но и прогнать из Арктики тяжёлый фашистский крейсер «Адмирал Шеер» с его двадцатью восьмью стволами.
Глава 11. Короткий флешбэк в молодость отцов и дедов
Вот она – акватория бухты, прямо передо мной. Всего в полутора километрах берег одноимённого острова. И в это небольшое пространство ворвался вооружённый до зубов морской пират.
Не прошло ещё и суток, как крейсер «Адмирал Шеер», по-воровски прикрываясь американским флагом, догнал у острова «Белуха» и расстрелял в упор, практически безоружный пароход «Александр Сибиряков». Моряки приняли неравный бой. Погибая, не спустили флаг перед врагом и открыли кингстоны. Весь в огне и пробоинах пароход тонул, а его радист до последнего мгновения прямым текстом посылал в эфир сообщения о встрече с фашистским крейсером, предупреждая Диксон о надвигающейся беде.
Что мог противопоставить посёлок крейсеру?
Маленький сторожевой катер со слабым вооружением, полуразобранную артиллерийскую батарею, пушки которой пришлось прислонять к скалам. Ополчение, собранное и толком не обученное в спешке.
Мизер по сравнению с главным калибром крейсера. Но огневой мизер, помноженный на личное мужество, жертвенность – это совсем другое дело и кто победит в такой схватке, ещё не известно.
Он – капитан огромного крейсера столкнулся с подобным явлением совсем недавно у небольшого острова. Да, «Сибиряков» лёг на дно, но не от залпов его орудий. Гражданские моряки не сдались на милость, не спустили флаг и сами затопили судно. Это нельзя назвать победой. Он был поражён упорством моряков, вздумавших противостоять орудиям его корабля. На его счету более двадцати побед на разных морях, но с таким поведением людей, перед лицом превосходящего в мощи противника, он столкнулся впервые.
Израненный, весь в огне, «Сибиряков» скрылся в морской пучине. Люди, цепляясь за обломки досок и прочий мусор, оказались в ледяной воде. Выживших было много. Он приказал спустить вельботы, собрать и поднять на борт крейсера пленных. Их оказалось всего двадцать восемь человек. Остальные отказались подняться на борт крейсера. Отказались принять помощь, отказались от жизни!
Это не укладывалось в его сознании, он был в ярости, сквозь которую иногда вспышками проступало восхищение этими людьми. Всё же он был моряком и знал, что такое - мужество. Но он не мог позволить им, даже у самого края, почувствовать себя победителями. Стать свидетелями его позора.
И капитан отдал приказ.
Автоматчики из числа планируемого десанта на материк, расстреляли людей прямо в воде.
- Курс на Диксон, - распорядился он вахтенному офицеру и, глядя под ноги направился в каюту.
Шёл и бормотал:
- Они отказались, и я оказал им милосердие – лёгкой смертью от пули, спас их от мучений в ледяной воде. Так будет лучше для всех. Мои люди будут молчать, а после очередной крупной победы, вообще всё забудется. Нам нужна победа, а победителей не судят.
Он врал - успокаивая себя. Врал, не подозревая, что замести следы мерзкого преступления, не удастся. Один из членов экипажа «Александр Сибиряков» остался не замеченным в воде, добрался до острова, выжил. Через месяц его спасли, а вернувшись на материк, он всё рассказал. Потом закончилась страшная война. Из концентрационных лагерей вернулись моряки, не все, но всё же вернулись – и всё подтвердилось.
Тогда, в августе сорок второго года капитан первого ранга Вильгельм Меедсен – Болькен - капитан тяжёлого крейсера «Адмирал Шеер», не знал, что через три года, уже в ранге адмирала он окажется в американском плену. И возможно это обстоятельство, спасёт ему жизнь. В конце сорок шестого года ему тоже окажут милосердие. Нет, его не расстреляют и не повесят, как нацистского преступника – его выпустят на волю. А зря, многим ли он отличается от более мерзких преступников?
Всего этого он не мог знать и с упорством рьяного служаки вёл крейсер в бухту Диксона – ключевого пункта во всей операции «Вундерланд». В задачи операции входили разгром всей жизнеобеспечивающей системы Северного Морского пути, захват ледовых карт и карт фарватеров. Блокирование пролива Вилькицкого и уничтожение караванов судов следующих из Америки в Архангельск.
Стоя у цоколя памятника погибшим морякам, с трудом, но можно представить, как всё происходило.
Вот бронированный монстр, поводя жерлами орудий, входит в бухту и сходу открывает огонь по посёлку. Горит нефтехранилище, несколько бараков, падает одна из мачт радиостанции.
Оторвавшись от причала, навстречу пирату бросается сторожевой катер «СКР – 19». Это равнозначно, как если бы с детской рогаткой броситься навстречу разъярённому носорогу. Но они идут, вызывая огонь крейсера на себя. Вражеский снаряд уничтожает небольшую пушку вместе с орудийным расчётом. Палуба катера омывается кровью матросов, судно горит, получив несколько пробоин. В огне, в дыму, погибая, моряки ставят дымовую завесу, закрывая посёлок от прицелов орудий крейсера. Давая время береговой артиллерии приготовиться к бою, навести орудия. Но сами-то катерники на виду. И их расстреливают почти в упор. Ценой своей жизни они спасают берег.
Но вот заговорила береговая батарея. Несколько снарядов поразили крейсер. Пожар на корме, повреждена ходовая рубка.
За короткое время, дважды столкнувшись с решительным, самоотверженным отпором моряков, с мужеством и самопожертвованием, капитан крейсера, похоже, растерялся и был в замешательстве. В судовом журнале крейсера после названия потопленного или пленённого судна стояли пометки: «Потоплен». Что означало – судно расстреляно и потоплено без сопротивления. Или запись: «Захвачен». Это означает, что экипаж спустил флаг и сдал судно. И только в строке посвящённой «Александру Сибирякову» значилось: «Потоплен в бою». Ну не напишешь же, что моряки не спустили флаг, а погибая, открыли кингстоны, предпочитая смерть - плену. И вот теперь, крошечный заполярный посёлок и маленький катер готовы были погибнуть, но не сдаться.
Да тут ещё фашистскому капитану доложили, что перехвачен разговор береговой радиостанции с пролетавшим где-то в вышине советским самолётом. Диксон просил лётчика оповестить военных о появлении вражеского крейсера и просил помощи авиации. Доложили командиру крейсера и ответ пилота, поступивший через некоторое время. Пилот сообщал, что доложил о сложившейся обстановке и что минут через тридцать эскадрилья бомбардировщиков будет над Диксоном.
Морской пират запаниковал, он уже и не думал о высадке на берег десанта из трёхсот автоматчиков – надо уносить ноги. Прозвучала команда:
- Полный вперёд, - и беспорядочно обстреливая берег сквозь дымовую завесу «Адмирал Шеер» бросился вон из бухты.
В бессильной злобе крейсер крушил снарядами одинокие строения – охотничьи заимки на близлежащих островках и, удирая из Арктики, так и не узнал, что все переговоры в эфире с пилотом самолёта, были чистейшим блефом. Да, разговор был, а вот аэродромов с бомбардировщиками и в помине не было. Рассчитывать на помощь - Диксону не приходилось. Но как говорится: «Голь на выдумки хитра».
Вот, вроде бы, такой небольшой эпизод на фоне огромной многолетней войны с миллионами смертей. Но только тут, у памятника, под которым в специальной капсуле, в вечной мерзлоте покоится прах семи моряков-героев, понимаешь, что именно из таких эпизодов и ковали наши отцы и деды Победу.
Да, мы знаем слова: долг, присяга, приказ. Но хочу оставить их сценаристам героических фильмов и авторам научных трактатов о войне. По мне – ребята просто правильно ответили на единственный вопрос, заданный себе: «Кто – если не я?». Ответили правильно и отдали швартовы, уходя от пирса, в вечность нашей памяти.
Караваны судов с грузами для фронта продолжали идти арктическими морями. Не будем считать, сколько тысяч бойцов спасли эти семеро - невозможно. Давайте лучше научимся чаще задавать себе тот вопрос, на который они нашли единственно правильный ответ. Вопрос этот вечен, и как бы не опоздать с ответом на него.