Когда я разбирал теорию регулирования, столкнулся с тремя системами.
Одна устойчивая, это когда шарик в лунке. Его куда не толкнешь, он всегда возвращается к центру. Вторая система равновесная. Это когда шарик на горизонтальной поверхности. Куда его толкнешь, туда и покатится, пока не остановится. Третья система неустойчивая. Когда шарик нужно удерживать на другом шарике.
Эта третья система называется астатической. Такой брак, как у моих родителей, был астатическим. Им нужно было всегда балансировать друг на друге. При небольших отклонениях им хватало сил для удержания равновесия. Но быть в таком напряжении долго, видимо никто не может. Когда величина отклонения одного из шаров вызывает усилие, превышающее допустимое, а второй шар перемещается в противоположную сторону, система разрушается. Характер, гордыня, Раисы и Владислава имели несовместимую конфигурацию, которая обрекает двух влюбленных к неизбежному краху.
Я юношей, при разговорах со взрослыми слышал странную новость, которая не укладывалась в моей голове. Разные люди, родственники говорили о той Любви, которая была между ними. По их словам моя мать и отец любили так, как никого больше не могли любить. И я каждый раз спрашивал, а почему тогда они разошлись. Каждый раз слышал, обидный для меня ответ. Вырастешь, узнаешь. Я вырос уже давно, но так и не понял, поэтому пишу, как будто это было со мной.
Для нее было странное чувство превосходства над мужчиной, стоящего перед ней на коленях, которого прежде никогда не было. Прежде были унизительные, ночные проникновения, страх быть разоблаченной. А тут, самый красивый мужчина в городе, самый интеллигентный стоит и выпрашивает прощение. Какая-то жажда свободы и воля чувств уже не требовали того, чтобы их сдерживать. Ее охватило желание овладеть мужем, мужа охватило желание овладеть женой. Это была борьба за первенство, за величие. Они воевали с отчаянием, с возникшим желанием победить. Когда Рая взрывалась салютом, Владислав уступал первенство, стараясь удержать ее руками, и ошалело смотрел на свою Валькирию, просящую помощь у небес, у мамочки. Затем власть менялась, и господствовал Владислав, ощущая землетрясение каждой своей клеткой, радуясь высвобождению электрической энергии, пока Рая готовилась к новому фейерверку. Так одерживая победу друг над другом, они истязались до самой последней капли, которая еще могла быть в заточении. Сердце каждого из них, переполненное любовью, кровью толкалось в груди, требуя пощады, отдыха.
Владислав, никогда не видевший ничего подобного, никогда не испытывающий такую власть женщины над собой, больше ничего не видел, кроме картины наполненных страстью и дерзким желанием. Кисть наносила краски, подчиняясь не здравому смыслу или какой логике, а как рукой направляло сердце. Никто, он сам не понимал, что творит. Это не были прежние животы, ягодицы, бесстыжая грудь. Он писал сердцем пламя в искрах, рвущееся в небо, тонкой талией, удерживаемое дланью. Рая, счастливая, не верила своему счастью, когда смотрела на безумного Владислава.
В его комнате, мастерской, день сменялся ночью три раза, когда они заметили, что нужно возвращаться в жизнь. Больше пить молоко, ломать черный рижский хлеб не могли. Их ждали, отпуск закончился. Рая должна идти к отцу, проверить больную мать, Владислава ждали дела. Я не понимал, что значит "они любили", от тех, кто их тогда видел. Они наверное видели безумцев, совершавших дела, говорящих с высоты, куда их вознесла эта страсть.
Когда зародилась новая жизнь, из цветка в плоть, счастливые родители совсем ничего не видели вокруг себя. Рая подчиняясь воле своего господина, вечером ходила в вечернюю школу в сопровождении Влада, потому что он ревновал свою Раймонду ко всему, к чему она прикасалась, будто все хотели того, чего желал он. Он со страхом думал, что эта ее необузданность и потеря рассудка может быть украдена.
Владислав в этот месяц был похож на безумца, готового на отчаянные поступки. И каждый мог использовать его беспечность в своих целях. Ему Борис Львович предлагал выгодное дело. Осенью 1952 года выдался необычный урожай яблок. Если он через потребсоюз поставит некоторое количество яблок для джема, компота, то сотни мальчиков, девочек, не работающих крестьян получат возможность заработать. Яблоки просто не пропадут, а завод выполнит план. Только остальное он уже не слушал, а подписал приказ. Бухгалтерия провела безналичный расчет с кооперативом, а деньги за яблоки, сливы и вишню выплатила сборщикам урожая из расчета 100 рублей за рабочий день. Все были довольны результатам, кроме Бориса.
Когда Рая уже беременна на третьем месяце, зимой, проходило отчетное выборное собрание по результатам года в партактиве завода. Вдруг Тося подняла вопрос о моральном облике коммуниста Владислава. Ему вменялось поведение, позорящее честь коммуниста. Берта и Анда признались, что беременны на шестом месяце от директора завода. Признался и Владислав.
По телефону Владислава вызвали в районный совет народных депутатов, где передали, что он снимается с должности директора. На заводе он погрузил свои картины, на которых были непонятные рисунки, и два чемодана в машину. И все это выгрузил перед домом, в котором была комната, где лежала больная женщина, где жили четыре юноши, Рая и хозяин Александр Гаврилович.
Александр Гаврилович был сильно озлоблен на Владислава за то, что он, унижаясь просил мешок сахара для себя из заводского вагона, а зять даже слушать не хотел. Правда он тогда дал деньгами, но все равно обида осталась.
Еще ко всем неприятностям прибавилось то, что денег после расчета с завода оказалось мало. Хозяин свои деньги не тратил, а деньги Владислава закончились через два месяца. Он искал работу, но найти работу с такой характеристикой, на должность инженера было трудно. Но все равно работа нашлась на мукомольном заводе.
Через месяц работы на новом месте, случилось новое. Александр Гаврилович заговорил, что в доме нет муки, а зять работает на мукомольном заводе. Может это он специально сказал при всех в комнате, чтобы начать этот роковой вечер. Владислав ответил, что когда получит зарплату он купит. И тут случилось ужасное для всех. Дед произносит: вот Борис Львович совсем по другому к нему относился. Он и деньги давал, и подарки, когда Райка была у него в любовницах.
Дальше Владислав уже все делал так, будто это был не он сам, а кто то другой. Он даже своим художественным видением видел себя со стороны. Он в мыслях убивает еврея один раз, потом второй, потом в третий. И было еще не поздно. И дорога из сельхозтехники в город только через мост, мимо которого он не мог пройти. Вот этот еврей, которого он уже видел убитым, растерзанным шагал навстречу по мосту. И Владислав, выше на голову, шагает, как будто сейчас происходит дуэль. Он только сделал пощечину, как Борис закрыл лицо ладонями, прижался к перилам и стал что то бормотать на непонятном. Может он песню завыл, может старался сохранить достоинство при охватившем ужасе. Он стоял спиной так удобно, что Владислав его подхватил за бедра и Борис Львович, опрокинувшись через перила, полетел с пятиметровой высоты.
Ему повезло. Тут глубина полтора метра, а немного в обе стороны было мне по колено, когда я руками в траве хватал плотву. Эту картину видели рабочие, возвращающиеся домой, женщины, промывающие белье в реке , дети.
Владислав так и стоял на месте и ждал, когда его арестуют, потому что идти было уже некуда. Ему было уже все равно, что с ним теперь будет. Но с ним ничего не случилось. Его подержали несколько дней в камере, пока выясняли у начальства что делать. Из Риги позвонили, чтобы его отпустили и передали, что он должен покинуть Бауска.
Встретились Рая и Владислав уже ненавидящими друг друга настолько сильно, насколько они любили друг друга, полгода назад. Потом был развод и бесперспективное будущее.
Не удержали два шара равновесие. Слишком тяжелыми оказались испытания.