14. Мелочи иерейской жизни. Страха ради иудейска..

Ирина Каховская Калитина
 
                (посв. Марии Сергеевне Д.)


Мария Сергеевна работала корректором в типографии Гознака. Маленькая, юркая, в молодости, вероятно,  изящная, она все кому-то помогала «во славу Божию».

     Улыбчивая, тихая, с нежным девичьим румянцем на щечках, она и на пенсии походила скорее на засидевшуюся девушку, чем на старушку.

     Моя бабушка про таких  говаривала: «Маленькая собачка – до старости щенок!» и прибавляла: Маленькая женщина - все же подарок любому мужчине... особенно коротышке".... А сосед Славик ей вторил: «Маленькая женщина – для любви, а большая для работы», когда жильцы нашей коммуналки начинали при нем осуждать  за леность его  хрупкую жену Наталью.

      Мария Сергеевна оправдывала первую поговорку, но была живым отрицанием двух других. Никому не нужны были ни подарок, ни любовь.

      Между тем, любовь когда-то была, но оборвалась вместе с похоронкой в сорок первом. Остались только два солдатских письма-треугольника с обещаниями вернуться к  свадьбе, да маленькая пожелтевшая фотография.

     Случались в ее жизни и романы, но только в стадии завязи. Как только дело доходило до серьезного, Маруся доставала заветный снимок и долго вглядывалась в юношеское лицо с едва заметной застенчивой улыбкой. Вздыхала, плакала, перечитывала письма, прижимала снимок к сердцу… На этом все и заканчивалось.

Да  и не о чем было  особенно жалеть. Мужчин всех разобрали после войны те, кто были попроворнее, не в пример Марусе. А ей все попадались инвалиды или женатые. И те, и другие долго не церемонились и после первого похода в кино или парк, считали программу ухаживания завершенной и пытались перейти «ближе к телу»... Это пугало ее. Она вспоминала, как  трепетно ухаживал за ней ее застенчивый мальчик с фотографии, как смотрел на нее, какие слова не договаривал, как берег ее до свадьбы…

Так и заневестилась она на всю жизнь в  девках. Но она не жалела об этом, только иногда как-то грустно улыбалась, вспоминая.

         Мария Сергеевна много и тяжело работала: зарплата корректора мизерная, да еще часть ее могли выдать не деньгами, а облигациями внутреннего займа, которые обещали погасить в светлом будущем. Но жить-то надо было сейчас… приходилось подрабатывать в полторы, а то и в две смены. А работа была опасная: пропустишь опечатку в денежном знаке или речи вождя – поминай, как звали! Призрак Колымы маячил ощутимо… Но Мария Сергеевна туда совсем не хотела – какой из нее трудовой работник, из маленькой? Поэтому она очень старалась и достаралась до Доски Почета  и Героя Социалистического труда. За это ей положены были какие-то блага, но, главное, в конце семидесятых она смогла переехать из коммуналки в однушку на север Москвы. Микрорайон назывался «Городок Моссовета». Рядом с ее домом был лесопарк и река Яуза с «миллионным мостом», а соседями по дому оказались ее сослуживцы, в числе которых была и моя мама.

     Однажды мы с мужем встретили Марию Сергеевну в Леоновской церкви Ризположения на литургии.

     «Ирочка, не говорите, пожалуйста, никому в доме, а то меня с работы выгонят». «Сами такие», - успокоили мы ее . Так мы и подружились. Ходили друг к другу в гости. Читали и обсуждали Священное писание. Вера у Марии Сергеевны была какая-то детская. Она все принимала на веру и не нуждалась ни в каких доказательствах. Иногда это заводило ее в тупик, т.к. вера эта распространялась и на все, что говорят церковные старушки… а что могут рассказать бывшие комсомолки и члены партии на пенсии? Это уже из разряда апокрифов. Вот за разрешением этих противоречий она и обращалась к нам с мужем и очень привязалась к нашей семье.

      Мама моя почему-то недолюбливала Марию Сергеевну, вероятно, ревновала, но они часто гуляли вместе во дворе или лесопарке. Мария Сергеевна – с внучатой племянницей (она жила интересами своих родных), а моя мама с нашей первой дочкой.

     Через несколько лет мы съехались с мамой, что  опечалило Марию Сергеевну: « Как же я теперь смогу вас увидеть?» Впрочем, она тут же нашлась: « А я на автобусе до трамвая, а от трамвая на автобусе или лучше пешочком. Гулять полезно, ну и что, что четыре автобусных остановки, я шустрая».   

      Она и вправду была шустрая. Но виделись мы теперь уже не так часто.

      Однажды у нас остался ночевать друг моего мужа – отец Анатолий. Накануне вечером  мы  разговорились, засиделись заполночь… Я ушла, а мужчинам постелила в гостиной, чтобы они смогли наговориться о своем священническом и мужском.

     Странный сон мне снился под утро. Будто мамочка моя сидит в белом одеянии на краю большой ванны, что-то мне беззвучно говорит и грустно-грустно смотрит. И ванная комната какая-то удивительная: в ней нет дверей, а есть проход, через который просматривается длинная анфилада таких же, облицованных кафелем ванных комнат.

     И по  проходу приближается огненно-красный  тигр, на спине которого стоит барашек с закрученными рожками.

     В ванной откуда-то появляется полчище мерзких крыс. Тигр рычит, крысы прыгают прямо мне на грудь и терзают ее своими когтями.

     От жуткой боли открываю глаза. На моей груди топчется огромный черный голубь. Я закричала, влетели муж и отец Анатолий. Оконная штора была задернута и форточка едва приоткрыта. Как он сюда залетел?  С большим трудом им удалось выпроводить зловещую птицу. Муж прижигал мне йодом ранки от когтей голубя, а я, рыдая,  пыталась дозвониться в СКЛИФ,  где уже несколько дней в кардиологии лежала моя мама с обширным инфарктом. Было  семь часов утра. Справочная СКЛИФА начинала работать только  в десять…

       Ровно в семь часов утра  мамы не стало. Она уже почти пошла на поправку, но молодая, неопытная врач Тишкун разрешила ей вставать, а  накануне вечером соседка по палате грубо накричала на маму за ее просьбу приоткрыть окно ( у нее помимо этого страшного диагноза  была еще и сердечная астма -  ей постоянно не хватало воздуха). Маме стало хуже. Всю ночь она промучилась – сама уже встать не могла, а будить больных в палате постеснялась. В шесть часов одна из соседок увидела, как ей плохо и вызвала врача… Он  пришел не сразу –  дежурил в разных отделениях…

Врачи пытались ее спасти, но было уже поздно. Они только усугубляли ее мучения. Все было против нее – неопытная врач, бездушный профессор, который не посчитал диагноз важным, жестокое и злое слово соседки, а также - деликатность и застенчивость  самой мамы…

     Я долго размышляла над тем сном и объяснила себе его так: мама моя родилась в год Тигра в созвездии Овна ( я всегда подшучивала над тем, как в ней уживаются одновременно  тигр и ягненок). Оказывается, 1926 год был годом красного тигра.  Отсюда огненно-красный тигр с барашком (Овном) на спине. Кафельные стены в больнице известно где. Да и крысы там могли быть… Если бы я проснулась раньше, может быть  не только "молитва матери со дна моря" достала бы, но и дочери?

Если бы…

Первого мая ее должны были отпевать в церкви Адриана и Натальи в Лосинке.

Возникли проблемы с похоронами – 1 мая – праздник всех трудящихся и омрачать их траурной процессией просто неприлично. Хоронитьть надо в другие дни. Но все же удалось договориться…

       Мы уже закрывали дверь нашей квартиры, собираясь в храм,  но телефонный звонок вернул нас обратно. Звонила Мария Сергеевна.

  -   Ирочка, извините, что я вас так рано беспокою. Но мне такой странный сон приснился… а… как Любовь Семеновна, поправляется?  ......  Простите, я не знала. Видите ли, сон очень короткий, но я сразу почувствовала что-то неладное. Мне снится, что во сне я просыпаюсь от крика Любови Семеновны: «Наташа, вернись! Наташа, куда ты залезла!» Вы же знаете, какая у вас Наташенька быстрая и озорная. Так вот, будто я проснулась во сне и думаю: неужели Любовь Семеновна вернулась? Они ведь не так давно переехали… Тут я и проснулась. А часы бьют ровно семь часов… Вот я вам и решила позвонить  - что-то душа болит…
 …Думаю, я на отпевание в храм успею…

     С тех пор Мария Сергеевна взяла над нашей семьей ненавязчивое шефство.

      У меня в это время, вероятно, был кризис веры.  Я не смогла принять смерть мамы.  Я винила себя во всем – в переезде, который подорвал ее силы, в том, что не нашла каких-то лучших специалистов, в том что не была с ней постоянно в больнице (у меня в это же время тяжело болела дочь), в том что не сказала ей при жизни те слова, которые ей были так нужны…  Мне ее очень не хватало… Моя жизнь потеряла для меня всякую ценность… Мне не хотелось жить. Уговоры друзей  и близких -  «надо жить ради ребенка» ничего во мне не затрагивали. Родная сестра  не поддержала  меня в нашем общем  горе, а прямо в день маминой смерти приехала с мужем делить квартиру и обвинила меня в маминой смерти – «не надо было съезжаться»! (Наташка – у нас первый ребенок, она была единственной  и горячо любимой внучкой мамы, это и стало причиной переезда)…

Муж был все время рядом,  разрывался между службой, ребенком и бесконечными неотложками…  Я автоматически водила дочь в две школы, готовила еду  и что-то еще делала. Как только за мужем и дочерью закрывалась входная дверь, я часами сидела, раскачивалась  и выла, пока соседи не начинали барабанить в стену… Ничто не радовало. Спать без реланиума и иже с ним,  я уже не могла. Каждая неотложка находила у меня признаки обширного инфаркта, которые исчезали, как только делали кардиограмму. Я повторяла и повторяла мамин диагноз. С балкона моего двенадцатого этажа я смотрела часами вниз, как в бездну,  и меня туда тянуло. Вот в таком состоянии меня однажды и застала Мария Сергеевна.

     Она с пониманием и страхом  посмотрела на меня: «Ирочка, а зачем вы на балконе? Я перед вашим  подъездом подняла голову,  увидела вас и испугалась, как низко вы перегнулись через перила...  Я недавно слышала такое выражение: «Если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть на тебя». Подумайте над этим... А сейчас давайте чай пить, скоро Наташеньку из школы встречать".

   … Она не стала меня уговаривать, а просто дала мне формулу для осмысления.

- Ирочка, попробуйте читать Акафист о упокоении усопших, это многим помогло.

     С этого момента я начала постепенно выходить из депрессии.

   …Через четыре года родилась моя вторая дочь Христина. Роды были тяжелые, пришлось делать Кесарево сечение. Я ползала, как муха. Муж с дочерью помогали, но большую часть времени я была одна. Когда Христе исполнился один месяц, мужу с дочерью нужно было срочно уехать из Москвы.

1987 год – это «перестройка» - сумасшедшие очереди за сахаром, маслом, крупой,  да и за любыми продуктами. Наташка стояла и ждала, когда я потру яблоко и выжму сок для Христинки, чтобы доесть жмых. От малокровия мне выписали гречку – один раз в месяц. На получение молока  -  выписали специальную карту с фотографией в универсам, прозваный  местными жителями «Голубой Дунай» за соответствующий колер.

В карте значилось, что я имею право на пол-литра молока в день для кормления  грудного ребенка. Ехать надо было  на автобусе.  Я осталась одна. И в это время опять появилась Мария Сергеевна. Она приезжала ко мне с продуктами и очень обижалась за деньги, которые я ей давала: «Ирочка, вы же мне как родные!» Второй раз в самый трудный момент Мария Сергеевна стала для меня ангелом-хранителем.

     Однажды она приехала очень веселой и возбужденной.

- Ирочка, сейчас я вам расскажу, что со мной произошло и какого я «страху иудейского» натерпелась.*

… Вчера у меня было высокое давление, а потом кровь носом пошла, но врач говорит, что это очень хорошо для меня, раньше специально пускали кровь и пиявок ставили, а у меня сам организм знает, как уберечься от гипертонического криза. Но после этого у меня всегда слабость и головокружение. Вот я и легла пораньше – еще засветло.

Лежу себе с закрытыми глазами и размышляю о том, сколько мне еще осталось здесь пожить – и старая я, и слабая… А солнце-то через веки чувствую (вы же помните, у вашей мамы туда же окна выходили, как вечер – вот оно солнышко). И что-то ничто меня не  радует, лежу болею, себя жалею.

И вдруг кто-то на меня каааак прыгнет , да придавит!

И сразу белый свет померк. И темнота, и ужас! Вот он враг рода-то человеческого тут как тут!

Сердце мое стало краковяк плясать, а голова бы моя разом побелела, если бы я не была уже седой.

Батюшки-святы! Все! Вот и доразмышлялась о конце, выпросила!

А дышать-то все труднее и труднее. Ну не в могилу же он меня утащил? Страх! Прямо страх иудейский!

Это откуда? Из Евангелия. Там Иосиф Аримафейский боялся… еще Пятидесятница… да что теперь об этом, думаю…

Ирочка, это я рассказываю так долго, а все это в один миг пролетело вместе с видением прожитой мной жизни.

    Так вот, стенаю, ужасаюсь и горюю… А про себя все время: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!

И вдруг мысль: « Апостолы в Сионской горнице в Пятидесятницу сидели и боялись «страха ради иудейска»*, а как огненными языками Дух Святой  сошел на них, так обрели и благодать и силу, и избавились от страха. А я - то что?

За меня Христос был распят на кресте… Он смерть Своей смертью и воскресением победил! Меня  при крещении миропомазали и приобщили к тому Святому Духу, что и апостолам силы дал…

 Так что же я, маловерная, страшусь. Кого страшусь? Того, кого Христос победил!!! И тут я, Ирочка, как запела во весь голос «Да воскреснет Бог! И расточатся врази Его! Да бегут от лица Его ненавидящие Его! Яко исчезает дым, да исчезнут!»

И стала я с себя этого врага рода человеческого сбрасывать, а он не поддается, ну, думаю, умру, а не сдамся!

И вдруг вижу – в щелку – СВЕТ!  Тут я возликовала и к свету давай пробиваться!

Сбросила я с себя на пол это ярмо. Упало оно тяжело и брякнуло будто каким-то металлом…

Комната вся залита лучами  заходящего солнца…

 А  на полу…  мой  настенный ковер-красавец валяется!

Я им так гордилась – огромный, на диван спускается, единственная ценная вещь в доме!

Уж и посмеялась я над собой! Ковер-то упал на меня, а я начала крутиться и замоталась  в него.

Но вот, что  странно: как-то он упал удивительно -  все гвозди целы и кольца металлические (это они брякнули металлом) тоже все на месте.

Вот уж, правильно говорится –  не буди лихо, пока оно тихо!

И так мне радостно стало, так радостно, что я и забыла про свою болезнь,  а стала во весь голос пятидесятый псалом распевать. А потом оделась, да пошла на улицу гулять. И заснула потом, аки младенец.

А с утра к вам с Христинкой собралась. Вот, на радостях и тортик купила вафельный, давайте чай пить.

-Марь Сергевна, а ковер неужели опять повесите?

-Нет, прошло его время. Я пока придавленная лежала, многое поняла – мне ничего не надо, пусть другие порадуются на него!

-Только не так, как вы, - засмеялась я и пошла ставить  чайник.

* Выражение из евангелия, из рассказа об Иосифе Аримафейском, который из страха перед иудеями (по церк.-слав. «страха ради иудейска») скрывал, что он ученик Иисуса (Иоанн, 19, 38). Выражение это употребляется в значении: из страха перед властями или какой-либо силой.   
        «Ученики до пришествия благодати Святого Духа были обычными людьми подверженными всевозможными немощами и страха ради иудейского укрывавшиеся до момента сошествия Духа . В день Пятидесятницы в горнице, по слову Спасителя, Дух Святой сошел на Пресвятую Богородицу и апостолов. Когда эта благодать сошла на них они исполнились великой силой и стали говорить иными языками. Пришедшии в Иерусалим из других народов удивлялись апостолом говоривших на их родных языках. После сошествия Святого Духа апостолы пошли во все концы земли с проповедью Евангелия Иисуса Христа. Они преобразились. Теперь они не боялись смерти и ради любви Христовой были готовы расстаться с жизнью во имя Его».