Отрывки из повести "Острова памяти" (по воспоминаниям моего отца Дерябина Анатолия Степановича).
Эпизод семнадцатый. Польша. Сентябрь 1944 г.
Нескончаемый поток маршевых колон войск и бронетанковой техники движется на запад по аллее густых вязов, уходящей за горизонт. Брусчатка старинной польской дороги, за несколько веков познавшая множество путников, обозов и ратей, кажется, вот-вот рассыплется в прах, не выдержав попирающей мощи самой сильной в мире армии. На левой стороне дороги притулился к обочине сломавшийся «Студебекер», шофер которого возится с неисправностью под откинутой крышкой капота. Позади кузова, тесно сгрудившись, стоит группа людей в устаревшей, донельзя изношенной красноармейской форме без поясных ремней. Деревянные колодки вместо сапог дополняют экзотический колорит группы. Люди молча, с жадным любопытством разглядывают солдат Советской армии 1944 года. Отдельно от красноармейцев, чуть в стороне мается, переминаясь с ноги на ногу, коренастый сержант с автоматом на плече.
Рядом со «Студебекером» останавливается штабной «Виллис». Разминая ноги и на ходу закуривая, два офицера и водитель не спеша приближаются к людям у грузовика.
- Что за люди, друг? – протягивая пачку папирос спрашивает старший
лейтенант Дерябин у сержанта с автоматом, - Наши пленные?
- Так точно, - отвечает сержант, осторожно вытягивая папиросу из
пачки, - тут недалеко танкисты вчера на лагерь военнопленных наскочили. Немцы удрали, а из лагеря никого вывезти не успели.
- Понятно. А ты, что же, - покосившись на автомат, спрашивает Дерябин,
- конвоируешь их или просто сопровождаешь?
- Приказано доставить, - дернув плечом и зачем-то оглянувшись нехотя
отвечает сержант
- Ор-р-р-ёлики! – неожиданно подает голос спутник Дерябина лейтенант
Зарецкий, двадцатилетний москвич, месяц назад появившийся в штабе дивизии с последним пополнением. - Ну, прямо массовка из оперы «Хованщина», а, скажите товарищ старший лейтенант?
Заложив большие пальцы за поясной ремень и неторопливо прохаживаясь вдоль группы, всем своим видом изображая максимальное презрение, молодой лейтенант не стесняясь разглядывает линялые, давно потерявшие свой натуральный цвет, зашитые и заштопанные во многих местах гимнастерки, на отложных воротничках сохранившие следы былых петлиц, но, несмотря на ветхость, тщательно отстиранные и отглаженные. Последнее обстоятельство видимо вызывают у лейтенанта особенное раздражение, он даже брезгливо отворачивает лицо.
- Мы воевали с фашистами, а вы, значит, у них за спинами от войны прятались. Молодцы! А что же, на одежку с обувкой у своих хозяев так и не заработали?
Лейтенант шарит глазами по лицам людей, пытаясь отыскать выражение смущения и страха, но их лица каменно неподвижны, взгляды безучастно устремлены сквозь бравого офицерика.
- Что молчите? Не…
Дерябин сгребает в кулак портупею и гимнастерку на спине лейтенанта и медленно тянет на себя, затем толкает его в сторону «Виллиса».
- В машину!
- А чего…
- В машину, я сказал!
Старший лейтенант поворачивается к ближайшему пленному, протягивает ему пачку папирос и только сейчас замечает, как по складам худого, изможденного лица медленно скатываются слезы.