ШАЛЯПИН ПЕРЕД СНОМ
«Следуй своей дорогой, и пусть люди
говорят, что угодно»
Данте Алигьери
…Я любил оставаться в мастерской отца, особенно если в это время в ней никого не было. Таинство созидания, происходящего здесь, будоражило мое сознание: вот только что этого холста касалась кисть, нанося нежный мазок в сложнейшую палитру цветов, превращая их во что-то вдруг узнаваемое и явное, но еще не рожденное до конца. И эта таинственная недосказанность завораживала, рождая нетерпение познать тайное превращение буйства красок на холсте в законченный – рожденный – пейзаж или портрет.
В мастерской всегда царил творческий беспорядок, на полках на стене стояли бутылочки и баночки с краской и всевозможными лаками, а в воздухе витал ни с чем ни сравнимый запах творчества – это пахли краски, смешиваясь с запахом отцовских сигарет. Картины стояли и висели повсюду. Когда-то блестящий лаковый паркет местами был покрыт каплями краски, словно причудливыми цветами. В больших стеклянных банках стояли кисти, и я, как и всякий любопытный мальчишка, часто брал их без спроса, пока отец, видя мой интерес к живописи, не стал заниматься со мной всерьез.
Свою подмосковную дачу отец получил много лет назад от правления Союза художников СССР, и тут же переделал часть этой дачи в мастерскую.
Но кроме мастерской на нашей старенькой даче оставалась еще довольно-таки большая комната с верандой, куда мы и переезжали каждое лето все вместе: мама, отец и я.
До самого конца лета, а то и глубокой осени на даче кипела жизнь: приезжали знакомые и друзья родителей, художники, писатели, музыканты. И до темна в саду кипел самовар, разыгрывались шарады и устраивались какие-то забавные конкурсы.
Когда же, наконец, все разъезжались, отец любил поработать в мастерской еще какое-то время перед сном, заодно обучая меня этому волшебному процессу.
В углу на стуле играл старый патефон, и в мастерской пел Шаляпин:
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...»
…В большой, дорого обставленной гостиной было жарко натоплено. Пляшущие язычки огня в камине отбрасывали причудливые тени на стены и, казалось, были увлечены этим бесконечным бесшумным танцем.
В кресле-качалке дремал человек, на вид лет сорока пяти, одетый в черный шелковый халат с рисунком в виде белых иероглифов. Голова его была откинута назад, а рот приоткрыт. Он то и дело просыпался от собственного храпа, но тут же засыпал снова. Кисть его правой руки, безвольно свесившись, была унизана несколькими золотыми перстнями. Рядом с ним на полу лежала немецкая овчарка, бдительно охраняя его неспокойный сон. Каминные часы пробили десять раз, окончательно его разбудив , он безмятежно потянулся и придал грузному телу вертикальное положение.
Дверь в гостиную тут же открылась, и в нее, неслышно ступая, как-то боком прошел парень в темном костюме.
Не доходя до кресла, он остановился посреди гостиной.
- Анатолий Николаевич, вам тут бандеролька пришла, - услужливо он протянул небольшой сверток.
- Что ты мельтешишь, Тихий, какая, на фиг, бандеролька? Мне посылок ждать вроде неоткуда. Ну-ка, распечатай.
Анатолий зевнул и лениво посмотрел на сверток.
В свертке оказался диск, и Тихий, состроив недоуменную физиономию, протянул хозяину.
- Ну, диск. И что? – пожевал губами Анатолий. – Давай послушаем, что за музыка тут нарисована.
Тихий тут же метнулся к аудиоаппаратуре и поставил диск.
Быков закурил сигару и приготовился слушать.
В колонках мощной аппаратуры сначала послышалось потрескивание, какое бывает от старой пластинки, а затем гостиную наполнили звуки старинного романса:
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...»
- Это что за бодяга, Тихий? – кивнул Быков. – Похоже на Шаляпина.
В цейсовскую оптику была отлично видна и гостиная, и два человека, находящихся в ней.
Человек в белом маскировочном костюме поудобнее устроился на старой сосне, находившейся метрах в двухстах от коттеджа. Издалека его фигуру можно было принять за снежную шапку между ветвями.
Он осторожно снял правую перчатку и тонким указательным пальцем тронул курок. Затем прильнул к окуляру, и его плечо дернулось от выстрела. Снег осыпался с веток, а вместе со снегом в сугроб приземлился и человек в белом.
«Похоже на Шаляпина…» - это были последние слова Анатолия Быкова по кличке «Бык». Бык успел повернуть голову на странный звук пробиваемого стекла, и пуля вошла ему в правый глаз, чтобы выйти слева из уха, вместе с кусками этого же уха…
Серега Никитин – следователь районной прокуратуры – приехал к месту убийства следом за опергруппой.
Возле особняка Анатолия Быкова толпился народ, и, судя по некоторым рожам, народ, в основном, блатной. Никитин попросил лейтенанта из опергруппы усилить оцепление и выпроводить посторонних.
Убранство и отделка комнат в особняке кричала об очень хороших доходах хозяина этого особняка: сплошь мрамор, дуб и много чего другого.
Пройдя в гостиную, Никитин увидел человека, лежащего на ковре, возле которого уже колдовали эксперты.
- Всем привет! – поздоровался он.
Девушка, сидевшая на корточках возле убитого, встала и протянула руку Никитину.
- Привет, привет, сыщик!
- Ты знаешь, Наташка, никак не запомню твою фамилию: Слепкина? Стёпкина?
- Не паясничайте, товарищ капитан, фамилия у меня простая – Сёмкина. А вот сама я очень злопамятная!
Сергей посмотрел на Наташку: симпатичная деваха, черт возьми! «И почему до сих пор не замужем?» - подумал он. Наташа и впрямь была очень недурна собой: длинноногая шатенка с голубыми глазами, грудь и бедра тоже были в порядке.
- Так бы смотрел и смотрел на вас, товарищ младший лейтенант, несмотря на вашу злопамятность, - улыбнулся Никитин. – Но ближе «к телу».
- Ну, с «телом» все понятно, – У «тела» пулевое в голову навылет. И, по-моему, Сережа, это «глухарь».
Никитин наклонился к убитому. Анатолий Быков лежал, уткнувшись носом в ковер, в позе пловца, готовящегося к прыжку в воду.
- В момент убийства кто-то был рядом? – на всякий случай спросил он.
- Да, я был, начальник.
Голос принадлежал человеку, сидевшему на кожаном диване. Странно, но капитан его сразу и не заметил.
- Вы кто? – повернулся Сергей.
- Тихий я, гражданин начальник. Извиняюсь, вернее – Тихонков Павел. Помощник я был у Быка. Ну, там смотрел за всем, короче.
- Ну и что вы видели?
- Да че, хозяин спал в кресле. А тут бандерольку принесли. Я пошел доложить. А он, давай, говорит, включай, послушаем.
- Что «включай»? Не понял, - удивился следователь.
- Ну, говорю же, в бандерольке диск был. Ну, я и поставил его прослушать. А там какой-то мужик пел, ну старинное что-то. Ну, Бык только спросил про этого мужика, и тут – смотрю – завалился на бок, и пол башки нету.
Никитин подошел к аппаратуре и после нескольких секунд ознакомления с нею нажал кнопку «плей». В гостиной зазвучал романс Шаляпина:
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...»
- Да это «Элегия» Шаляпина, - Хороший романс.
Он с нескрываемой гордостью посмотрел на Наташу.
Наташа поймала его взгляд и улыбнулась.
Сергей еще раз осмотрел гостиную и увидел большой, в полный рост портрет, висящий на стене. На портрете был изображен сам хозяин, видимо, со своей овчаркой. В наброшенной на плечи дорогой шубе, он опирался на трость и задумчиво смотрел вдаль.
«И как ему удалось задуматься, с такой-то физиономией, собака выглядит куда умнее», - усмехнулся Никитин.
На дворе разыгралась метель, и старенький «Форд» капитана неодобрительно ворчал, иногда пробуксовывая на поворотах.
- Может, зайдешь, Сережа? Чаем угощу, - спросила Наташа, когда они подъехали к ее дому.
- А дома мама, да? Вопросы, допросы… Нет, Наташка, в следующий раз.
- Следующего раза, товарищ капитан, может и не быть.
Она показала ему язык и вышла из машины…
…Эрик внимательно смотрел, как тонкие длинные пальцы отца держат кисть, и кисть эта скользит по холсту, останавливаясь на секунду, чтобы снова и снова положить нужный мазок, словно каплю живой воды – и портрет оживал. «Просто голубые» глаза на портрете становились вдруг глубокими и думающими, а губы – до этого лишь набросок карандаша – чувственными и, казалось, влажными.
Попасть к отцу и заказать ему портрет было непростым делом. Вначале он общался с заказчиком и подолгу говорил с ним о чем-то. И если заказчик ему нравился и соответствовал минимальному набору его требований, отец брался за его портрет. Но чаще заказчики уходили ни с чем. На вопрос Эрика отец отвечал: «Я не продаю портреты, сын, я не фотограф и не лавочник. Просто я дарю свое искусство людям, которые, по моему мнению, заслуживают этого. И конечно не отказываюсь от хорошего вознаграждения». «Когда-нибудь, сын , из тебя получится настоящий художник, - говорил ему отец, обнимая его. – И ты научишься отличать ремесло от искусства». От отца приятно пахло краской, его карие глаза излучали любовь. А по вечерам в мастерской опять играл патефон, и Шаляпин снова пел свой романс.
Однажды он спросил у отца, почему у них в доме нет портрета мамы .«Наверное, потому, что я очень люблю ее и не хочу сравнивать копию со стареющим оригиналом», - ответил тот…
…Они оба раздражали меня все сильнее. Мало того, что мне приходится писать их обнаженными, так они еще пытаются заняться сексом при мне. Наглая, рыжая морда. И чем ты мог ей понравиться? Эти дряблые ручонки, лишенные намека на мускулатуру и при этом сильно покрытые веснушками. А этот идиотский смех? Да и интеллектом клиент, явно, не озабочен.
- Пожалуйста, меньше двигайтесь, мне тяжело так работать, - попросил их.
Да он просто животное. Да и она хороша – ни капли смущения.
- Ну вот, пожалуй всё,- можете посмотреть.
Они вскочили с пола и в чем мать родила подошли ко мне.
- Ну, давай, писатель, показывай, что наваял, - сострил рыжий.
В руке он держал бутылку виски, другой обнимал свою подружку.
- А ниче, Вовик, классно получилось! Скажи?
Вовик то и дело прикладывался к бутылке, прищуривался и наклонял голову то в одну, то в другую сторону.
- Сейчас я ее забираю, а через пару дней, когда высохнет лак, привезу ее вам уже навсегда, - окей.
- Окей, договорились. Звони, писатель, - сказал Вовик заплетающимся языком.
Уложив картину в багажник я торопливо уселся за руль и поспешил выехать из этого вертепа. Мне было неприятно находиться здесь.
У Вовика был даже не особняк, а замок. Владимир Мельников, больше известный в кругах блатной публики по кличке «Мельник», считал себя удачливым бизнесменом. На самом деле был не просто вор – ворюга. По мелочам не распылялся, а воровал вагонами. Почему он до сих пор не находился в местах, всем известных, было загадкой.
Наверное я напоминал себе героя известного фильма «Берегись автомобиля» Юрия Деточкина. Но если Деточкин крал у ворюг машины, то мой путь более конкретен – я краду у них жизни.
Отец, отец, как ты был прост и наивен! Ты, умный и образованный человек, известный художник, не соглашался писать портреты негодяев. Они искренне не понимали, как можно отказываться от таких денег, которые они предлагали тебе за работу. Но однажды тебе заказали написать портрет слишком влиятельного вора, и твой отказ оскорбил его. Простить этого он не мог.
Все закончилось внезапно, теплым майским вечером. Закончились встречи с друзьями-художниками и чаепития во дворе нашей дачи, веселые конкурсы, анекдоты и песни, которые пели твои друзья. Ничего этого не стало. Опустела твоя мастерская, и никто уже не слушал романс Шаляпина перед сном. В тот теплый весенний вечер вы с мамой решили прогуляться. Вы любили гулять недалеко от дачи. Где-то неподалёку от нее вас и нашла наша соседка. Мне сказали тогда, что ваши головы были изуродованы и разбиты, очевидно, прутьями арматуры. Еще кто-то якобы видел проезжающий внедорожник и больше – никаких следов.
Конечно, тогда никого не нашли. А я в шестнадцать лет остался один, похоронив сразу и отца, и маму.
С тех пор прошло пятнадцать лет. И вот я уже – известный художник, мои работы высоко ценятся, ко мне всегда очередь. Но в отличие от отца, я не отказываю никому. И пишу всех, кто может заплатить. Ну, конечно же, сначала навожу справки о своих клиентах, чтобы не ошибиться в правосудии.
Вот только не ошибся я еще ни разу…
…В подъезде едко пахло мочой, впрочем, в лифте пахло не лучше. Эрик поднялся на самый верх и вышел из лифта на последнем этаже.
Дверь на чердак со скрипом открылась, и он оказался в затхлом чердачном помещении, усеянном пустыми пивными банками, презервативами и прочей дрянью. Он правильно все рассчитал: из чердачного окна хорошо была видна квартира напротив.
Художник расстегнул свою дорожную сумку и стал собирать винтовку. Устроившись поудобнее, навел оптику на нужные окна и стал ждать: мальчик посыльный должен был принести диск этому животному ровно в десять часов.
В квартире на кухне за столом сидел и сам бывший клиент, портрет которого Эрик писал месяц назад.
Он вдруг вспомнил, что когда впервые увидел заказчика, удивился: неужели у этого неказистого косолапого мужичка могут быть деньги, чтобы он расплатился с ним за работу? Тот вкрадчивым голосом приглашал его прийти к нему домой, так как он хотел быть написанным в домашней обстановке. Эрик назвал сумму и думал, что косолапый откажется. Но ничуть не бывало: тот, не моргнув глазом, достал толстыми сальными пальцами из кармана деньги.
В назначенный день художник стоял у довольно обшарпанной двери клиента. Но когда дверь открылась, его сомнения исчезли. Квартира напоминала дворец арабского шейха, и чего тут только не было! Персидские ковры, мрамор и бронза, кожаные диваны и позолоченные люстры.
Клиент пожелал быть запечатленным у камина из черного мрамора со своей любимой левреткой в обнимку.
Косолапый , как выяснилось позже, не принадлежал к криминальному миру. Он работал заведующим продовольственной базой и был обыкновенным вором. Но Эрик уже все решил, и мужичок был обречен.
Ровно в десять вечера мужичок вскочил со стула и посеменил в прихожую, откуда вернулся вскоре с пакетом в руках. Боязливо оглянулся и стал судорожно распаковывать его. В его руках оказался диск. Он с недоумение его рассматривал, а потом пошел в комнату и включил аппаратуру. Затем заведующий базой опустился в кресло и стал слушать.
Эрик выждал несколько секунд и, поймав голову мужичка в перекрестье, плавно нажал на курок…
…Никитин не мог понять, почему преступник оставляет такую улику, как этот диск с романсом Шаляпина. Кто это? Маньяк, помешавшийся на Шаляпине, или просто сумасшедший?
- Ты понимаешь, Николай, - неужели он не понимает, что сам себе роет могилу. Так явно и нагло убивать людей и оставлять после себя одно и то же: этот диск. Зачем он повторяется, неужели настолько самоуверен, что мы его не найдем? Или хочет сказать этим что-то важное? Кстати, я установил, что незадолго до убийства все убитые пользовались услугами художника, т.е. заказывали собственные портреты.
- А кто художник? – поинтересовался сослуживец.
- Художник – личность достаточно известная. Это – Эрик Садомский.
- Ну, вот, теперь еще и известного художника доставать начнут, - усмехнулся Николай.
- Что делать… Но пару вопросов у меня к нему есть..
… Мы созвонились с Эриком Садомским и договорились встретиться на его подмосковной даче. «Давно я не был на природе: все кабинет, кабинет…» - вспомнились слова актера Этуша. Нет, на самом деле просто здорово: хвойный лес, дача, соловьи…
По случаю поломки моего авто, ехать пришлось на электричке, но это даже радовало: когда еще прогуляешься вот так по лесу. Сбивая палкой волчьи ягоды с кустов, я наконец-то добрался до дачи Садомского.
Дача с виду была старой, но большой деревянный дом был ярко освещен солнцем и выглядел очень уютным. Я постучал по почтовому ящику на калитке и через минуту увидел художника. Он шел мне на встречу по тропинке из плоского кирпича.
Эрик был среднего роста, худощавый шатен с зелеными глазами. Длинные волосы были сзади перетянуты резинкой. Черты лица правильные… Что это опомнился я, будто фоторобот составляю…
- Вы Эрик? ..
- Да, это я. – Чем обязан прокуратуре?
- Да вот есть у нас к вам несколько вопросов, Эрик…э… Извините, как по отчеству?
- Нет, зовите меня просто Эрик, – Хотите беседовать на воздухе или пройдем в мастерскую?
Думаю что, на воздухе, наверное, лучше, улыбнулся ему и мы устроились в летних креслах под яблоней.
Я рассказал ему об убийствах и о том, что все они произошли после того, как он написал портреты убитых.
Он помолчал.
- У вас есть улики против меня? – наконец задал вопрос художник.
- Ну, что вы, улик нет. Есть догадки, а , возможно, просто совпадения и…
- А вы не думаете, что таким образом кто-то просто хочет подставить меня, - перебил меня Эрик . – Ведь у меня, как и у любого талантливого человека, полно недругов.
Он был прав, «масть не шла, игра рассыпалась». Возможно, возможно… Я смотрел на Эрика, но ни один мускул не дрогнул на его лице.
- Ну, хорошо, считайте, что вы удовлетворили меня вашими ответами. Может, покажете вашу мастерскую?
- Да, конечно, конечно, проходите, если вам интересно.
Одна из больших комнат дачи была переделана в мастерскую. Она была полна света, и даже потолок в мастерской был из стекла. Внизу у стен стояли картины, на больших деревянных мольбертах приготовлены загрунтованные холсты. В воздухе приятно пахло краской.
В углу на заляпанном краской стуле я заметил патефон и не удержался от вопроса:
- Это ваш?
Художник и ухом не повел.
- Нет, это патефон отца. Жаль, не работает. Храню его как память о нем.
- Ну, что ж, - хорошо , - считайте, что я удовлетворен. Кстати, может и мой портрет напишете?
Эрик почему-то погрустнел, а потом чуть заметно улыбнулся:
- Это очень дорого.
…С трудом устроил наконец готовый портрет рыжего недоноска в багажник, а в карман моего костюма – пистолет с глушителем и диск. Это хорошо, что «Вовик» живет один. В таком-то доме! Не надо ничего придумывать, лазать по деревьям и чердакам. Чувствуешь ли ты, мерзкий червяк, что сегодня перестанешь отравлять воздух, а, возможно, и чью-то жизнь?
Меня уже ждали. И как только я подъехал к дому, автоматические ворота уехали в сторону, приглашая меня проехать во двор. На ступеньках стояли Вовик и его дама. Вовик курил сигару, другая рука была занята бокалом виски.
- Художник, мы рады тебя видеть! – начал Вовик. – Картинку привез?
Я утвердительно кивнул и, открыв багажник, достал портрет.
- Вовчик, ты посмотри, мы как живые! – заголосила, припрыгивая от радости, девица.
- Прошу в дом, художник, в дом, в дом…
Он взял меня за локоть…
Мы сидим за столом уже около часа. Картина стоит в кресле напротив. Вовик уже успел порядочно налакаться и говорит, то и дело икая.
- Ну, лады, худ…дожник. Эмка, неси премию!
- Вы уже расплатились, а о премии мы не договаривались ...
Но он не хочет слушать.
- Вот еще пять штук… За достоверность, - ухмыляется Вовик. – Эмка, включи музончик, что мы сидим, как на похоронах!
«Ох, как ты прав, Вовик!» - думаю я, а вслух говорю:
- У меня с собой как раз хорошая музыка. Эмма, поставьте, пожалуйста.
Она идет ставить моего Шаляпина. Вовчик затягивается сигарой. А я нащупываю в кармане пистолет.
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?
Где шум лесов,
Пенье птиц,
Где цвет полей,
Где серп луны,
Блеск зарниц?...»
Вовчик вслушивается и в недоумении морщит рыжий лобик. А пока он морщит свой лобик, у меня в руке появляется пистолет. И вот уже Вовчик обмяк в кресле, а из уголка его рта течет струйка крови.
Эмма широко открытыми глазами смотрит на ствол, направленный на нее, но крик, готовый вырваться из ее горла, застывает навеки.
«…Все унесла ты с собой,
И солнца свет,
И любовь, и покой!
Все, что дышало тобой лишь одной!...!
«Как символично!» - вслушиваюсь я в знакомые с детства слова романса Федора Шаляпина.
Еще раз мысленно благодарю «рыжего» за то, что живет один, вернее – жил.
Немного жаль Эмму, но, в сущности, и она достойна такого финала.
Вновь сажусь за руль в прекрасном настроении. Нужно торопиться, торопиться жить и творить! И надеюсь, что теперь мне будут поступать заказы от добрых и умных людей. Скорее, в центр, в Москву за новыми красками и холстами!...
… Кофе закончился в самый неподходящий момент. Топчусь на кухне, курю и пытаюсь почувствовать, увидеть этого Эрика. Что-то не даёт мне покоя, какая-то деталь вырывается из контекста. Может, я слишком настойчив в отношении Эрика? Художник – и художник. Немного заморочен чем-то своим, как, впрочем, и все творческие люди.
А вот я, чем, собственно, заморочен я? Обыкновенный сыщик, всю жизнь кого-то и что-то ищущий. До сих пор не женатый, хотя уже и тридцать пять… Вспомнил, надо бы починить телевизор. Хотя, все равно его почти не смотрю… Да, творческих заморочек у меня нет…
Зазвонил мой мобильник. Знакомый Наташкин голос.
- Ну, что, сыщик, не пора ли нам уже встретиться?
- Да, да, конечно, Наташка, давай завтра, вечером.
- Ну, созвонимся…
Неожиданно вспоминаю о патефоне на даче Эрика. Если есть патефон, то непременно должны быть пластинки. Нужно ехать и поискать, хорошо бы без наличия хозяина.
Добраться до дачи художника мне удалось только ближе к вечеру. Солнце садилось, и в сумерках дача уже не казалась такой большой и светлой. Отовсюду повылезали невидимые днем тени. Казалось, вся дача ощетинилась, как цепная собака, и ждет момента, чтобы напасть.
Слава Богу, Эрика не было. Я ищу всюду: и дома, и в мастерской.. Но ничего не нахожу . Наконец, вернувшись в мастерскую, иду к патефону и кручу ручку. Диск закрутился. А ведь Эрик говорил, что патефон не работает!
Когда совсем уже собираюсь покинуть дачу, случайно замечаю в глухой, как мне казалось, стене едва видимую дверь. Это была небольшая кладовая. В ней стоит старый диван, лежат подрамники и прочий художественный хлам.
Бью ногой старый чемодан, а потом присаживаюсь возле него и открываю . В чемодане нет ничего, кроме одной-единственной патефонной пластинки. И я уже знаю, что это за пластинка. Надпись на красной этикетке пластинки гласит: «Федор Шаляпин. «Элегия», романс».
Пластинка легла на диск патефона как раз в тот момент, когда в мастерской зажегся свет. И появился Эрик.
Он приближался ко мне с направленным на меня пистолетом в руке.
- Я до последнего надеялся, что это воры, - грустно улыбается Эрик. – Как жаль, что это вы! Вижу, нашли пластинку, поздравляю! Опять все так символично! Вы нашли пластинку? Ну, так заводите патефон, послушайте Шаляпина перед сном…
- Время для сна слишком раннее. – И, пожалуйста, опустите пистолет, Эрик.
Эрик стоит метрах в трех от меня, сразу понимаю , что не успею выбить пистолет из его рук: пуля окажется быстрее.
- Зачем вы это делаете? На вашей совести столько жизней! Неужели, вы думали, что так будет продолжаться и….
… Сыщик пытался меня заговорить, чтобы быстрее добраться до пистолета, моего или своего – неважно.
При этом он медленно приближался ко мне.
Ну как объяснить этому капитану, что я давно все для себя решил, и финал мне известен.
С грустной улыбкой смотрю на него и говорю:
- И все же мне жаль, что это оказались не воры.
Пистолет в моей руке дернулся, вылетела дымящаяся гильза.
Обойдя лежащего на полу капитана, я подошел к патефону, несколько раз крутанул ручку, и игла коснулась старой пластинки.
В мастерской запахло свежей масляной краской. У мольберта стоял отец. Его тонкие пальцы держали кисть. Движения были выверены и точны, он наносил мазок за мазком и улыбался мне…
«О, где же вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны?...
Где шум лесов,
Пенье птиц,
Где цвет полей,
Где серп луны,
Блеск зарниц?
Все унесла ты с собой,
И солнца свет,
И любовь, и покой!
Все, что дышало тобой лишь одной!
О, вы, дни любви,
Сладкие сны,
Юные грезы весны!
В сердце моем нет надежд следа!
Все, все прошло и навсегда!»
Дмитрий Грановский
Посвящается моему отцу Белякову Юрию Петровичу