Ее мама всегда говорила, что все ее проблемы из-за неумения выбирать в жизни правильную дорогу. Ее мама ошибалась. Не человек выбирает дорогу – дорога сама заговаривает с чем-то глубоко внутри человека.
На работу она ходит пешком. Если правильно на это смотреть, это весело. Пустой город весь в твоем распоряжении – делай с ним, что вздумается. Но к городу у нее нет ни претензий, ни идей, ни желаний. Вся ее фантазия уходит на объявления о его розыске. Она не проходит мимо ни одного из тех, которые попадаются на ее пути. На каждом его портрете – неудачном и расплывчатом, не поспоришь, – она рисует что-то новое – усы, очки, бороду, рога, шлем, плащ или корону. Осень стоит ветреная и дождливая, безжалостная и к объявлениям, и к ее художествам. Но она не сдается. В конце концов, это меньшее, что она может для него сделать – чтобы он – даже где-то там, по другую сторону от звезд – чувствовал, что она любит его и помнит, что в ее жизни не будет другого мужчины – не после него.
Неспешно поднимаясь от остановки к офису, она обычно думает о непостижимой иронии судьбы. Пока ее прыщавые однокурсницы запоем читали дамские романы, вздыхали о недоступных красавцах-актерах и мечтали о большой, чистой, вечной любви, ее волновали только новые знания и новые книжки. Перед ней во всей своей красе открывался потрясающий, неимоверный, неизведанный интересный мир – когда ей было заморачиваться всеми этими девчоночьими глупостями? А вот теперь, когда ее ровесницы уже превратились в семейных многодетных матрон, погрязших в быту, лишних килограммах и долгах, ее вдруг потянуло в сказку.
Глупость? Блажь? Насмешка природы? Она ни от чего не отпирается и традиционно вешает всех собак на себя. Она уже привыкла жить в мире, в который не вписывается и в котором диссонирует со всем, с чем только можно диссонировать. И только кроваво-красная надпись на сгоревшем ларьке – «Революция будет, любимая!» – выглядит сомнительным утешением.
В первый раз ее накрывает, когда она слышит его прозвище – случайно, краем уха, в чужом разговоре, вне какого-либо контекста. Она думает – как красиво, как необычно, как непохоже на всех этих банальных и безликих Сереж, Саш, Вась, Вов, Олегов, которых, куда ни плюнь, легион. Это настоящее, оригинальное, эксклюзивное имя, за которым чувствуется и тайна, и шарм, и харизма, и характер, и история, и приключения. И первое время она ничего больше не хочет о нем знать – чтобы не спугнуть внезапно замаячившую смутную сказку.
Ее жизнь наполняется им постепенно, исподволь. Это неизбежно и неудержимо, как прилив. Она не спрашивает о нем, не собирает папку, ни бумажную, ни электронную, с историями о его похождениях, даже не принимает участия в разговорах про него. Но внимательно и дотошно изучает все, что попадается, – благо, с каждым днем о нем говорят все больше и больше. Ее интересуют и факты, и выдумки, и мифы – вся информация, от официальных интервью чиновников до кровавых баек на остановках. Так его образ воссоздается во всей своей фантастической правдивости, легендарности и красоте.
То, что воскресенье начинается дождем, ее не удивляет. То, что воскресенье закончится дождем, не вызывает у нее ни тени сомнения. А ведь завтра опять на работу – короткая передышка от реальности как-то фатально не удается.
Она долго и бессмысленно валяется в кровати, долго и неудачно пытается приготовить поесть, потом выбрасывает сгоревшее нечто в мусорное ведро, варит себе кофе, включает компьютер, бессмысленно и бессистемно блуждает во всемирной паутине. Когда головная боль и отчаяние становятся невыносимыми, она берет зонт и уходит в сумерки.
Предвечерний город пуст и мрачен, словно полумертвая декорация. И после очередного поворота ее вдруг осеняет – если верить прессе, он вот также бродит сейчас по городу. Не бессмысленный и потерянный, одинокий, панически боящийся понедельника, а спокойный, уверенный, мотивированный своей правдой. И в их параллельном блуждании ей вдруг открывается какой-то высший смысл, скрытый знак, только им двоим понятный намек.
В среду у них в отделе празднуют день рождения Наташи. Праздники – всегда самые тяжелые дни – из-за стойкого запах плохой еды, прозрачных намеков на попойку, стихийной радости, которая овладевает всеми – такое ощущение, что в другие дни никто не пьет и не ест, а дешевый, купленный в складчину подарок решает судьбу, – разговоров, начинающихся после нескольких рюмок.
Но в это раз все складывается по-другому. Ей не воняет еда, ее не бесят радостные коллеги и даже когда начинаются традиционные разговоры «за любовь», двусмысленные тосты и пожелания имениннице, ее улыбка не тускнеет и не превращается в оскал.
И она вдруг понимает, как все это серьезно.
Темные мысли приходят к ней по ночам, когда сон не идет, жмется по углам, боясь ее отчаяния и страха.
Где-то там у него есть своя, неизвестная ей жизнь. Чем-то же он должен заниматься в те дни, когда не выходит на свои воскресные прогулки, где-то жить, с кем-то встречаться, куда-то ходить, кем-то работать. Эта внешняя жизнь пугает ее своей непонятностью. Они ведь живут в одном городе – где, черт возьми, он находит такое, чтобы не тонуть?
Лежа без сна, она перебирает все возможные варианты, придумывает ему дом – где-нибудь на окраине города, типичный, слегка запущенный коттедж, внешне неотличимый от таких же соседских домишек, но жилой и ухоженный, обставленный со вкусом внутри, подземный гараж и подвал, старый сад и колодец во дворе; придумывает работу, хобби, друзей… В ее версии много нестыковок и неувязок, из нее торчат узелки и нитки, то и дело вылезают то скрепки, то скотч. Но сдаваться – не в ее правилах.
Моментом водораздела традиционно становится понедельник. Это должно было однажды случиться – она просто не хотела в это верить, не собиралась это знать.
Весь интернет, все газеты пестрят этим. Местные телеканалы и радиостанции взахлеб об этом говорят. Вероятно, появилась зацепка. Случайные свидетели, возможно, кого-то заметили. По горячим следам уже составили фоторобот. Традиционные призывы – посмотрите, если вы где-то видели этого человека… сообщите, если что-то знаете о нем…
Как и все фотороботы – этот ужасен. Расплывчатое пятно с непонятными чертами лица, под которые подходит, наверное, половина города. Но ей хватает. Она узнает его мгновенно.
Беда не в том, что его могут поймать – какая разница, на свободе он будет или в тюрьме, его ничего не сможет поменять, и ореол мученика ему пойдет не меньше ореола героя. Она просто ничего не хочет о нем знать – такого, что сбросит с него покров тайны, превратит из легенды в обычного человека. Ей хочется закричать – не смейте, не трогайте его. Но она не издает ни звука. Потому что это только ее дело, ее проблема и ее ответственность.
Потому что он принадлежит только ей. Он прекрасен, он велик, он чудесен и ужасен одновременно. У него не может быть ни глупой, уродливой, толстой жены, ни двух сопливых тупых детей, ни занудной копеечной работы. Он не может жить в обшарпанной двухкомнатной хрущовке занюханной пятиэтажки. Не может ездить в развалюшном автобусе, покупать хлеб в облупившемся ларьке, подлизываться к начальнику и пасовать перед черноротой старухой-соседкой. Только не он.
К обеду злость и страх перерастают в понимание, что с этим нужно что-то делать. А потом рождается план.
Любовь – это такой огромный фильтр, который максимально процеживает мир, не пропуская ничего лишнего или ненужного. Потому ее не расстраивают, не трогают и как-то даже совсем не касаются все эти объявления в газетах, записи в интернете, парочка репортажей-обращений по телевидению. Это так обыденно, так типично, так ежедневно – таких историй миллион в нашем огромном мире. «Вышел из дома и не вернулся. Помогите найти». Ей даже не интересно, кто его ищет. Для нее все закончилось фотороботом. Она с этим справилась, она это пережила, она сумела все сделать так, чтобы можно было жить дальше. И кто будет ее за это осуждать?
Ибо любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестанет и, наверное, единственная останется даже после конца света.